Дождь в Иерусалиме
В центре Иерусалима лил дождь, мы бежали по мокрой улице, прижимаясь к стенке, и потом обсыхали в какой-то лавочке сладостей. Начинался вечер, воздух стал лиловым, вдоль улицы один за другим зажигались огни. И в конце концов дождь перестал, мы сели на за столики под открытым небом, там, где кресла остались сухими под навесом, нам принесли пирожные и кофе, и разговор вдруг свернул на первую любовь.
Нас было трое -я, Алиса и Маня, Алисина подружка. У Манечки шестеро дочерей, и она моя ровесница. Я любовалась на нее - она была нежной, красивой и веселой, и я с облегчением думала, что в ее возрасте я буду такой же... Потом мысль спотыкалась, и я понимала, что я уже один день как в ее возрасте. Люди вокруг перестали быть взрослыми, они стремительно превращались в ровесников, и я знаю, еще долго мне потребуются усилия, чтобы сообразить, что взрослые - это мы, как сказала Лена Пристальная.
А тогда, 11 января этого года, мы сидели за столиком в вечернем кафе, вокруг была маленькая пешеходная улочка, вымощенная булыжниками, и двери всех лавочек и магазинов были открыты. Алиса пила апельсиновый сок, мы с Маней надкусывали какие-то твердые пирожные и хохотали. Открыв рот, я слушала истории первой роковой любви своих подруг, замирая сердцем на невероятных местах, где из-за этих красоток их несчастные мальчики так отчаянно страдают - и рассказывала свою, не менее невероятную, со счастливым и печальным финалом спустя 15 лет.
На свободное кресло были навалены наши сумки и пакеты - у нас в этот день произошел умопомрачительный шопинг, я чуть не купила пионерскую юбочку клеш, а Маня со слегка невменяемым лицом унесла из парфюмерной лавки пустую красивую коробку с "людьми" - она собирает коробки и банки с изображением людей и если она такую видит, ее нельзя остановить. У нас с ней шли дни рождения один за другим, и настала пора мне делать ей подарок- я заплатила за коробку, которая никак, конечно, не могла сравниться с тем, какой подарок сделала Манечка мне.
Она повезла нас на гору Иродион.
...Утром этого дня в Алисину квартиру внесли большущую корзину с красными розами - это были цветы от совершенно незнакомого мне человека, с которым мы до того не перемолвились и двумя словами. Он просто написал и попросил адрес, я, пожав плечами и спросив у Алисы, дала - я не верила почему-то, что цветы доставят в Иерусалим. И вообще, я так всю жизнь мечтала о корзине с розами - вот я сижу, а ее вносят, мне! Но мечта не сбывалась, а когда сбылась, то, как водится в моей жизни, перехлестнула все то, что я себе представляла как несбыточное.
Я много раз слышала, что когда что-то долгожданное происходит, то иногда наступает разочарование. Но у меня никогда не наступает. Я бываю ошеломлена, трогаю, нюхаю и смотрю. Алиса поставила тяжелую корзину на пол у меня перед носом, заявила, что она чувствует себя как на похоронах Эдит Пиаф - кругом в ведрах стояли букеты, подаренные мне накануне, и ушла, развевая полами теплого халата - было раннее утро. Я сползла с кровати на пол, понюхала и потрогала розы, нашла в ветвях открытку с чудесными словами, и узнала наконец-то, как зовут неизвестного мне дарителя. Розы были ошеломительные, красные и крупные, и их было много.
А через три часа, когда мы с Алисой едва выползали из постелей, приехала Манечка. Мы повели ее смотреть корзину, а потом она усадила нас в машину и повезла в Иудейскую пустыню. Это был последний мой день в Израиле.
Мы ехали по дороге, вдоль которой примостились темные арабские деревушки, и девочки говорили, что иногда дорогу обстреливают. Все это я читала у Дины Рубиной, но никогда даже не думала, что увижу это своими глазами. Маня гнала машину, кругом было солнечное, охряное и просто желтое, а вверху- синее. Мы приехали к ней в гости, были накормлены и я утащила из вазы несколько полосатых игл дикобраза, который обронил их, шляясь по окрестной пустыне. Потом мы надели кроссовки и поехали на гору, в вершине которой был спрятан когда-то дворец царя Ирода.
Мы поднялись наверх на машине, было безлюдно, в будке сидел русский дядька, продавший нам билеты во дворец. Мы пошли-пошли, спустились в какие-то катакомбы, внутри раскопанного относительного недавно дворца было светло, светились стены и ступени дворца мягким желтоватым светом, мы заворачивали, заворачивали, и потом пошли наверх, наружу, к самой макушке горы, где был, наверное, тронный зал.
Я никогда так не мучилась физически, взбираясь на огромные, гладкие, светлые ступени, которые с каждым шагом, с каждым поворотом становились все круче и круче, и вот они уже каждая мне по колено, а потом и выше, я плетусь за девчонками последняя, кроме нас - никого, и я, плюнув на гордость, в конце концов становлюсь на четвереньки и лезу вверх, помогая себе руками - мне было невмочь издавать какие-то звуки. К тому времени, когда мы поднялись, я просто пыталась дышать. Говорят, когда-то по этим ступеням взбирались водоносы, доставляя царю кувшины с водой - я страшно зауважала и пожалела неведомых водоносов.
Наверху било солнце, а вокруг волнами лежала пустыня, цветом похожая на овсяное печенье. На обзорной площадке стояли скамейки и топталась какая-то иностранная съемочная группа. Я очутилась на скамейке и отказалась с нее вставать.
Мои подруги были при этом вполне живыми и даже могли разговаривать. "Посмотри, - сказала Алиса, - видишь- Иерусалим?"
И тогда я своими глазами увидела то, о чем раньше только читала: маленький город вдалеке светился. Над горой стояли облака, бросая гигантскую тень на пустыню, вокруг нас внизу простиралась тень от самой горы, и только Иерусалим вдали на холмах купался в солнце, как заговоренный, светясь бело-розовым нежным светом. Тень от облаков обтекала его со всех сторон, не трогая.
Я потом увидела фотографию в своей ленте - было так же, только без радуги (фото benadamina )
Я подобрала на горе два светловатых камня - на память, они у меня лежат на столе.
А потом мы спустились, уехали обратно в Иерусалим, попали там под дождь, бегали по лавочкам, обсуждали косметику и юбки, я меряла платья, мы говорили о мужчинах и мальчиках. Это был самый девчачий день в моей жизни. Я так и вижу - оживленную, смеющуюся Манечку напротив, рядом свалены пакеты-пакеты-пакеты, внутри блузки, платья и кремы, слева от меня Алиса потягивает прохладный сок через трубочку, передо мной на блюдце лежит темное печенье цвета вечерней пустыни, в чашке дымится кофе с корицей, пахнет недавним дождем и светятся витрины кофейни. "А он!..." - рассказывает Маня, "и тут он..." - говорит Алиса, "он такой..." - говорю я, и мы говорим, конечно, о любви.
На следующий день я улетела в Москву. И впервые в жизни при возвращении домой заплакала, неожиданно для себя самой, в тот момент, когда самолет коснулся холодной взлетной полосы в Домодедово.
конец
Нас было трое -я, Алиса и Маня, Алисина подружка. У Манечки шестеро дочерей, и она моя ровесница. Я любовалась на нее - она была нежной, красивой и веселой, и я с облегчением думала, что в ее возрасте я буду такой же... Потом мысль спотыкалась, и я понимала, что я уже один день как в ее возрасте. Люди вокруг перестали быть взрослыми, они стремительно превращались в ровесников, и я знаю, еще долго мне потребуются усилия, чтобы сообразить, что взрослые - это мы, как сказала Лена Пристальная.
А тогда, 11 января этого года, мы сидели за столиком в вечернем кафе, вокруг была маленькая пешеходная улочка, вымощенная булыжниками, и двери всех лавочек и магазинов были открыты. Алиса пила апельсиновый сок, мы с Маней надкусывали какие-то твердые пирожные и хохотали. Открыв рот, я слушала истории первой роковой любви своих подруг, замирая сердцем на невероятных местах, где из-за этих красоток их несчастные мальчики так отчаянно страдают - и рассказывала свою, не менее невероятную, со счастливым и печальным финалом спустя 15 лет.
На свободное кресло были навалены наши сумки и пакеты - у нас в этот день произошел умопомрачительный шопинг, я чуть не купила пионерскую юбочку клеш, а Маня со слегка невменяемым лицом унесла из парфюмерной лавки пустую красивую коробку с "людьми" - она собирает коробки и банки с изображением людей и если она такую видит, ее нельзя остановить. У нас с ней шли дни рождения один за другим, и настала пора мне делать ей подарок- я заплатила за коробку, которая никак, конечно, не могла сравниться с тем, какой подарок сделала Манечка мне.
Она повезла нас на гору Иродион.
...Утром этого дня в Алисину квартиру внесли большущую корзину с красными розами - это были цветы от совершенно незнакомого мне человека, с которым мы до того не перемолвились и двумя словами. Он просто написал и попросил адрес, я, пожав плечами и спросив у Алисы, дала - я не верила почему-то, что цветы доставят в Иерусалим. И вообще, я так всю жизнь мечтала о корзине с розами - вот я сижу, а ее вносят, мне! Но мечта не сбывалась, а когда сбылась, то, как водится в моей жизни, перехлестнула все то, что я себе представляла как несбыточное.
Я много раз слышала, что когда что-то долгожданное происходит, то иногда наступает разочарование. Но у меня никогда не наступает. Я бываю ошеломлена, трогаю, нюхаю и смотрю. Алиса поставила тяжелую корзину на пол у меня перед носом, заявила, что она чувствует себя как на похоронах Эдит Пиаф - кругом в ведрах стояли букеты, подаренные мне накануне, и ушла, развевая полами теплого халата - было раннее утро. Я сползла с кровати на пол, понюхала и потрогала розы, нашла в ветвях открытку с чудесными словами, и узнала наконец-то, как зовут неизвестного мне дарителя. Розы были ошеломительные, красные и крупные, и их было много.
А через три часа, когда мы с Алисой едва выползали из постелей, приехала Манечка. Мы повели ее смотреть корзину, а потом она усадила нас в машину и повезла в Иудейскую пустыню. Это был последний мой день в Израиле.
Мы ехали по дороге, вдоль которой примостились темные арабские деревушки, и девочки говорили, что иногда дорогу обстреливают. Все это я читала у Дины Рубиной, но никогда даже не думала, что увижу это своими глазами. Маня гнала машину, кругом было солнечное, охряное и просто желтое, а вверху- синее. Мы приехали к ней в гости, были накормлены и я утащила из вазы несколько полосатых игл дикобраза, который обронил их, шляясь по окрестной пустыне. Потом мы надели кроссовки и поехали на гору, в вершине которой был спрятан когда-то дворец царя Ирода.
Мы поднялись наверх на машине, было безлюдно, в будке сидел русский дядька, продавший нам билеты во дворец. Мы пошли-пошли, спустились в какие-то катакомбы, внутри раскопанного относительного недавно дворца было светло, светились стены и ступени дворца мягким желтоватым светом, мы заворачивали, заворачивали, и потом пошли наверх, наружу, к самой макушке горы, где был, наверное, тронный зал.
Я никогда так не мучилась физически, взбираясь на огромные, гладкие, светлые ступени, которые с каждым шагом, с каждым поворотом становились все круче и круче, и вот они уже каждая мне по колено, а потом и выше, я плетусь за девчонками последняя, кроме нас - никого, и я, плюнув на гордость, в конце концов становлюсь на четвереньки и лезу вверх, помогая себе руками - мне было невмочь издавать какие-то звуки. К тому времени, когда мы поднялись, я просто пыталась дышать. Говорят, когда-то по этим ступеням взбирались водоносы, доставляя царю кувшины с водой - я страшно зауважала и пожалела неведомых водоносов.
Наверху било солнце, а вокруг волнами лежала пустыня, цветом похожая на овсяное печенье. На обзорной площадке стояли скамейки и топталась какая-то иностранная съемочная группа. Я очутилась на скамейке и отказалась с нее вставать.
Мои подруги были при этом вполне живыми и даже могли разговаривать. "Посмотри, - сказала Алиса, - видишь- Иерусалим?"
И тогда я своими глазами увидела то, о чем раньше только читала: маленький город вдалеке светился. Над горой стояли облака, бросая гигантскую тень на пустыню, вокруг нас внизу простиралась тень от самой горы, и только Иерусалим вдали на холмах купался в солнце, как заговоренный, светясь бело-розовым нежным светом. Тень от облаков обтекала его со всех сторон, не трогая.
Я потом увидела фотографию в своей ленте - было так же, только без радуги (фото benadamina )
Я подобрала на горе два светловатых камня - на память, они у меня лежат на столе.
А потом мы спустились, уехали обратно в Иерусалим, попали там под дождь, бегали по лавочкам, обсуждали косметику и юбки, я меряла платья, мы говорили о мужчинах и мальчиках. Это был самый девчачий день в моей жизни. Я так и вижу - оживленную, смеющуюся Манечку напротив, рядом свалены пакеты-пакеты-пакеты, внутри блузки, платья и кремы, слева от меня Алиса потягивает прохладный сок через трубочку, передо мной на блюдце лежит темное печенье цвета вечерней пустыни, в чашке дымится кофе с корицей, пахнет недавним дождем и светятся витрины кофейни. "А он!..." - рассказывает Маня, "и тут он..." - говорит Алиса, "он такой..." - говорю я, и мы говорим, конечно, о любви.
На следующий день я улетела в Москву. И впервые в жизни при возвращении домой заплакала, неожиданно для себя самой, в тот момент, когда самолет коснулся холодной взлетной полосы в Домодедово.
конец