зима тревоги нашей
Не знаю, почему все это случилось за зиму. Все начиналось грустно, болезненно, но без драмы - было утро первого декабря, я шла по Гайд-парку, и думала, что скоро окажусь в Москве. Дедушка уже давно лежал в больнице и ему становилось все хуже; я думала - прилечу и сразу поеду в больницу, скажу ему какие-то слова, которые обычно застревали комом в горле. Спрошу про все на свете, про что правда хотела узнать, расспросить его - про путешествия, про то, что он думает, что важнее всего; почему он принимал такие решения, что у него за отношения с собой и с папой. Я тогда только вышла из темного зала - с пресс-показа "Hugo" - и думала про отношения отцов и детей, и как это у всех по-разному устроено, и будет ли этично через пятнадцать минут такой личный вопрос обсуждать с Мартинов Скорцезе. И о чем вообще я могу поговорить с сэром Беном Кингсли. Я стояла перед отелем и тут началась зима и драма: у меня зазвонил телефон, и Марк сказал, что дедушка только что умер в больнице. Я автоматом пошла в номер, посидела за круглым столом с Мартином, поудивлялась, как он похож на трогательного старичка из мультика "Up!". На сэра Бена меня уже не хватило: приехал Крис и я сорвалась, начала хлюпать носом и дальше уже ревела в три ручья от ужаса, боли и пустоты. Больнее всего было за маму - она говорит, что тоже потеряла словно отца, и друга, и что он был, кроме нас с Марком, ее семьей. Дальше был туман, Крис отвез меня домой. Ночью он меня разбудил - сказал, что я говорю и плачу; подушка была мокрая, а я первый раз в жизни поверила в то, что там где-то что-то есть - потому что дедушка пришел во сне попрощаться. Я правда знаю, что это было именно так - странно, что я раньше не очень верила в реальность таких моментов. Мне снился самый простой сон, про дом, где все меня убеждали, что дедушки нет, а я говорила, что нет, ну вот же он, и он мне улыбался, и слушал, что я хотела успеть ему скорее сказать - что я его люблю, что он мне как настоящий папа, что он был с нами тогда, когда это было так важно, что его занудство и въедливость сделали нас намного лучше, и что он заложил в нас с Марком больше половины всего прекрасного, что есть - если есть хоть что-то, конечно. И что он мне очень дорог. Было просто важно ему это сказать и почувствовать, что он меня слышит - и он правда меня слышал и услышал, правда.
Дальше были смутные полтора дня, какое-то судорожное запихивание случаных подарков и вещей в чемодан, аэропорт, самолет, странный момент утром 4-ого декабря, когда мы с Крисом ждали электричку на платформе в семь утра. Выборы, куда мы с Марком отвели бабушку. В понедельник были похороны, где бабушка плакала, и я даже этому немного радовалась, потому что не нужно быть сильнее всех, а можно плакать вместе с ней, не стоять в зале, где лежал этот странный гроб со странным восковым уродливым двойником дедушки, на него вовсе не похожий. Знаете, точно так же не похожи на людей и на себя восковые двойники в музее Мадам Тюссо. Бабушка была маленькая и такая печальная, и такая слабая, какой я никогда ее не видела; она при нас никогда не плакала раньше, а тут ее било, трясло, у нее были такие огромные, полные ужаса глаза, как у ребенка, и я почувствовала себя такой громадной - неприятно огромной, но зато можно было закрыть собой от бабушки этот дурацкий гроб, и все вообще. И сказать что-то, наверное, было надо - в какой-то момент я вышла и что-то говорила над этим гробом, какие-то неловкие слова про любовь, незнакомым мне людям - и ему, этому странному мертвецу. Я думала о том, что я все ему уже сказала, успела, что не надо сейчас всех этих слов. Спасибо, дедушка. Он всегда очень точно, тонко и иронично шутил, ненавидел весь этот пафос тостов и речей. Мы старались шутить - и тогда, и когда дальше были поминки в его институте, Институте Физики Земли; старенькие старички смотрели на фотографии и рассказывали истории. Марк сделал великое дело - отснял часть, малую крупицу, но при этом оказалось, что очень много слайдов и пленок, картинки про жизнь, фотографии, сделанные дедушкой - вот Алдан, одна из собак, на Алтае, вот дедушка и маленький папа на Байкале строят лагерь, вот на Кольском полуострове идут на лыжах сквозь белое поле снега, вот еще горы, Апатиты, реки, ущелья, поля, озера, палатки, снег, солнце, цветы, прабабушка, море, прибой, скалы, байдарки, еще цветы, цветочки, жучки. Дедушка - молодой, юный, еще карапуз; с бабушкой, с папой, с нами, с собаками, с друзьями - оказалось, что у него столько верных друзей. Они все рассказывали истории, про него, его чувство юмора, иронию, умение всегда помочь, пошутить. Мне хотелось всех обнять и сказать всем спасибо.
После поминок мы с Марком поехали на Чистые пруды - было 5-ое декабря, ничего еще не было вполне ясно, но лучше было поехать туда, чем домой. С собой была фляжка виски и бутылка коньяка с поминок, знаете, как всегда с поминок остается куча не вполне понятного алкоголя? я не знала, но это, наверное, всегда так, и чувство неловкости не покидает еще долго. Вроде надо горевать, а у тебя какие-то лишние бутылки водки, вина, коньяка. Человека нет, а ты тут со своей идиотской некрасивой суетой. Эту дурную бутыль я аккуратно оставила около скамейки за рамками; через три часа она все еще стояла там нетронутой, и я забрала ее обратно. Какие-то знакомые шутили - мол, ты с похорон - намекая на то, что я в черном; я как-то не слишком весело отвечала, что да, именно так. На платье до сих пор огромное пятно от воска из опрокинувшейся свечки; свитер просто залит воском, уже не спасешь. Потом было несколько дней в тумане фейсбука - мы с Крисом сидели в квартире на Новом Арбате, ели овсянку в "Хлебе Насущном" и лапшу в "Зю"; то есть Крис сидел в квартире, а я сидела в фейсбуке, конечно - как и все; хотелось узнать еще больше, все время смотрела видео про фальсификации и переводила все Крису и злилась, что не могу объяснить все точнее. Еще была работа, пробежки, но это я помню смутно; так же смутно я помню, что я выходила из дома, ходила куда-то, наверное, ужинать. Что-то готовила и все покрыто маревом энтузиазма, разговоров про будущее и слезами по ночам. Потом были девять дней, дедушкины, пришли его друзья, было странно сидеть у него в комнате, Марк показывал слайды. Мы рассказывали папе и дедушкиным друзьям про митинг, и они все надевали ленточки. Были рабочие встречи каждый день, конечно, и очень трогательно пресловутые ленточки на ней медленно из моей сумки переползали на пальто присутствующих. Мы почему-то страшно ссорились с Крисом, кричали друг на друга до сорванных голосов, я негодовала, считала его малодушным, он же был менее страстным просто и более разумным. Разумности во мне в тот момент вообще не было; ни на грамм, ни на грош, ни на миллиметр. Потом была Болотная площадь, где, конечно, все стало посветлее; про воодушевление, которые всех там посетило, и говорить-то сложно. Крису запретили туда ходить, и он опасался, не знал, чего ждать: Господи, он же правда не знает ни слова по-русски, не понимает, как дойти до куда-то, и что ему там было делать? Все чего-то боялись, девушки не хотели идти. Сейчас странно, а тогда все казалось вполне настоящим. Крис все-таки пришел, но уже позже, когда стало ясно, что все очень гладко. Полицейские с цветами; у меня, кажется, была роза, лента и вообще вся эта парафарналия. Все время встречались знакомые, конечно, и я все дивилась, что каких-то близких нет рядом - странно, почему Кирилл ни разу так и не сходил ни на один митинг. На него это не работает, почему. Надо его будет вытащить, а то мне уже неловко. После Болотной мы плавно оказались у Вани с Ирой, с Максимом, Юлей, Олегом; было так здорово смотреть репортаж НТВ про митинг. Было крутое чувство, очень. Ваня ставил музыку, Ира много говорила, Крис смотрел на них во все глаза, совсем не понимая, кто эти люди. Мир стал вроде склеиваться в одно целое, но дичь ситуации! Я давно не испытывала ощущения, что тектонические плиты моих миров двигаются, но это было, наверное, немного слишком интенсивно. И вечер. Мы с Крисом шли домой от Павелецкой до Нового Арбата, говорили про Москву и Россию; почему-то я не вернулась домой, а пошла в ночь бродить. Таял снег, его было мало, соль въедалась в сапоги; после я их выкинула; все промокло и с крыш во дворах отчетливо капало. В ту ночь было сложно просто заснуть; хотелось сохранить ощущение значимости, особенности дня - как детстве, как Новый Год. Всю ночь проговорила о политике и любви; и все равно утром лежала с бешеным сердцем, не понимая, что происходит. Не думаю, что дело в революции - наверное, у меня шли какие-то химические процессы внутри, но я о них ничего не знала, да и до сих пор ничего не знаю. Умница, мама узнала, что Навальный в участке сидит, на 15 суток; сшила сумки с его портретом и подарила несколько его жене. Дальше начались какие-то совсем уж московские качели - работа вперемешку с красным вином в Жан-Жаке; удивительное место "Чайная" с лучшей китайкой едой, какую я пробовала, лучшими коктейлями и ощущениями, которые я пила - прямиком из "In the mood for love"; полуночные слезы вперемешку с ощущением счастья; ссоры до сбитых пальцев вместе с поющим сердцем - невозможно проследить откуда бралось что, и кто был катализатором; я думаю, что это моя внутренняя Монголия-Лондон вдруг раскололась на "хочу" и "привыкла потому что должна". Продолжала существовать в том же режиме, но получилось с трудом; от этого бросалась на всех и все, все вроде удавалось, но закончить что-то было сложно. Днем мы с Крисом бегали, в шортах - от Нового Арбата до Патриарших и через Манежку и Большую Никитскую, через бульвары в Парк Горького и назад. Я бегала и одна - ставила свои рекорды, пытаясь выплеснуть ярость, нежность, втоптать ее пяткой в тротуар, махала на бегу охранникам, пела на бегу, но все равно что-то клокотала и никак не успокаивалось. К середине декабря меня совсем захлестнуло - качели стали взлетать и падать слишком высоко и слишком низко; я перестала есть и спать, просто не получалось толком. Мы снимали каждый день - с 8 утра на площадке, до 9 вечера; ужинали в Деликатессен пару раз, тогда я еще спрашивала про меню. Угощала Оззи и Криса наливками; хотелось наебениться и веселья, злого такого, усталого, вопреки. Была вечеринка "Афиши" - в эту субботу мы утром вышли на пробежку, потом я работала, потом были съемки; я выпила несколько стопок водки, вопреки, и вот вроде началось злое веселье - но я выпала из реальности. Такого раньше никогда не бывало: я не помню ничего; я просто аккуратно выключилась, и очнулась только в шесть утра на шестом этаже в запертом кабинете маркетинга. Охранники вежливо выпустили меня в ночь; свои вещи я решила не искать. Нашла их только вечером - с ощущением чего-то сломанного внутри; я так тогда устала от странных недомолвок, своих собственных и тотального чувства, что я перестала понимать простые логичные вещи. Крис все время пытался сказать мне что-то, и был прав - он пытался объяснить мне, что не так: правда была как-то горьковата, и я не могла сдержать слезы; спать я тоже уже не могла. Мы поссорились с Крисом; я ушла в ночь, поставив себе с грохотом захлопнутой дверью синяк от щиколотки до коленки. Реагировать ни на что адекватно не получалось совсем. Хотелось просто молчаливого понимания, а этого требовать от людей глупо, потому что ну.. Крис меня правда любит, и я его; а это помощь, а не вот это раболепное "я с тобой, мой котик". Я не хотела помощи, а помощь мне была нужна; это как горькие пилюли, которые умный ребенок умеет сплевывать, не понимая, что в этом спасение от хныкающей боли и температуры. У меня была лихорадка - такая, что бред кажется радужным заревом, и вроде так и надо. Я все равно не знаю, можно так или нет - и что правильнее, 36 и 6, или вот это "температурит"?
Потом были дни в монтажке - когда я почти засыпала в душной комнате на диване, автоматом переводила синхронно что-то, задействуя все оставшиеся силы и резервы, думала про кадры, дубли, игры, фразы, точность, время.
И вот дальше. 21-ого декабря была среда. Я проснулась и подумала - как странно, как будто я левым глазом смотрела на лампочку или на солнце. Весь день пыталась сморгнуть это пятно, но оно только становилось больше, расплывалось, множилось; под вечер я прищурила правый глаз и оказалось, что сквозь него, сквозь это пятно, уже не видно даже яркий свет и фонари. Вечером я зашла в оптику за каплями - думала, посоветуют что-нибудь простое, бывает, скажут; они посоветовала сходить с офтальмологу; через дорогу на Старом Арбате был какой-то платный центр. В нем женщина-врач попросила мой номер, охнув, и поставила предварительный диагноз - отслоение сетчатки. Взяла с меня клятву утром поехать в больницу.
Все было распланировано совсем по-другому, правда же. 22-ого декабря мы должны были вечером прилететь в Лондон; утром 23-его, в пятницу, сесть в машину, доехать до Бирмингема, я должна была получить вид на жительство - отметить ужином в пабе и переночевать уже в Корнуэлле с семьей Криса. 25-ого декабря, проснуться с закончившейся визой жены - и видом на жительство навсегда - выпить шампанского за завтраком, посадить Себби на плечи и взять ладошку Имоджен и пойти на пляж - где волны, песок, можно купаться в ледяном зимнем море под свист папы Криса, и смотреть на декабрьские нарциссы за утесом. Вышло не так. В среду 21-ого вечером я поняла, что пятна перед глазами не исчезнут - может, никогда, и пошла ужинать с Юлей, Максимом и Ваней. От ужаса выпила водки; хотелось, чтобы кто-нибудь понял, как мне страшно и одиноко, и что первый человек, с которым хочется посоветоваться - это дедушка, а его больше нет. Я все время шутила, кажется - было неприятно говорить про страхи, казаться себе слабой. Как я себя иногда нелепо веду. Я не умею сказать - мне страшно, обними меня. Я начинаю сразу вырываться, брыкаться, беситься.
В четверг в семь утра я поцеловала Криса, велела собрать чемодан и удачи. Взяла дубленку и Кирилл отвез меня в институт Федорова. Там к пяти часам вечера мне поставили диагноз воспаление нейро-эпителия сетчатки с частичным отслоением, велели лечь в больницу срочно, запретили летать на самолете - из-за перепадов давления. Я лихорадочно пыталась принять решение - лететь или нет? Что делать? Мне помогли. Я проводила Криса в Домодедово; он улетел - его виза заканчивалась завтра. Я осталась сидеть за столом в Старбаксе, в каком-то оцепенении от ужаса и полного непонимания, что дальше делать; два часа смотрела в одну точку и к прихожу друга сумела собрать себя как-то вместе, улыбаться. Я осталась ночевать у Максима и Юли; они завтра улетали в Мексику на Новый Год. Утром Кирилл повез меня в первую Глазную в Мамонтовом переулке, где мне сделали УЗИ глаз - и откуда мы оба сбежали, не сговариваясь; Кирилл после выдал мне распечатки про больнички из интернета. Потом я сдавала кровь, еще кровь, мочу, делала ЭКГ. Мне диагностировали брадикардию; это было настолько неважно уже. Сердце бьется медленно, это может быть опасно, а может и не быть.
В субботу я пошла на Проспект Сахарова - на митинг. Там вместо воодушевления было чувство неловкости - но и стало как-то что ли яснее, что просто и на подъеме ничего не произойдет. Было не очень ясно, куда себя деть после - в этот раз говорить про любовь и политику не хотелось; мне хотелось, чтобы со мной кто-то побыл, кто-то помог. Я пошла в костел на Рождественскую службу. Всю службу у меня в руке горела свеча; я пела английские песенки, и мне становилось спокойнее. Вокруг были дети, у которых горели глаза, сверкали от свечей и слез; мне стало намного лучше - от слез, от того, что я призналась себе, что мне никого не жалко в тот момент, кроме себя. Священник говорил - Let us pray for those who are unwell, who are far from the loved ones, who are left alone - и тут я совершенно по-девчачьи расплакалась. Dear God, подумала я, please, hear our prayer. Я поняла тогда многое; поняла, что "кто-то побыл, кто-то помог" это только я сама, и по сути - так было всегда, и будет, и чем больше вокруг людей - тем я больше отдаю. если у меня нет сил - мне лучше заряжать батарейки вот так. Я сама справляюсь, но именно от этого Кирилл, и его совершенно безапелляционное участие в моей жизни в тот момент оказало такое мощное воздействие на меня: я сдалась и сумела его принять, и этот момент никуда не денется никогда.
В воскресенье я читала распечатки, выданные мне Кириллом - там были все эти больницы, Федорова, Геймгольца, и так далее, все закрывались на Новый Год. Я наугад позвонила в НИИ РАМН - потом что у них было платное отделение; с фотографиями на сайте - VIP с отдельным туалетом и кулером. К ним можно было лечь, надо было - срочно. В понедельник Кирилл, потерявший работу пару недель назад и от того - свободный, повез меня в НИИ РАМН на Парк Культуры. Мне выдали еще кучу направлений на анализы и посоветовали разобраться с брадикардией. На тридцать шесть часов на меня повесили сердечный монитор - восемь датчиков, коробочка на ремне; врач глазел на мою грудь и говорил со мной про политику, звал ужинать. Странно думать о том, что у тебя слишком медленно бьется сердце, врач водит под грудью аппаратом в липком геле, и между делом, оценивающе поглядывая, говорит - а пойдемьте с вами после какого-нибудь митинга ужинать? Я отлично готовлю.
Между делом я помню в тумане мысль - а что мне делать? Крис собрал мне чемодан, в котором лежала стопка журналов, две пары беговых кроссовок и экипировка для бега. Физические нагрузки мне были строго противопоказаны. Я пошла покупать трусы, майки и пижаму в какой-то магазин на углу - белые носки, синие треники, серые трусы, три одинаковые белые майки; кажется, после этого и вообще все время мы славно ужинали и обедали с Кириллом все время и смеялись в очередях, раздражая старушек. Во вторник было еще много анализов крови; датчик делал мне похожей на Лилу из "Пятого Элемента"; сердце билось чаще и реже. Иногда, оказывается, оно бьется раз в две секунды; иногда по 186 в минуту. В шесть раз быстрее. Когда идешь по эскалатору вверх на Маяковской - быстрее, чем когда эскалатор - на Павелецкой. Это была последняя вкусная горячая еда в 2011 году - бульон с кнедликом в Деликатессен.
Утром в ту среду Кирилл отвез меня, компьютер, пижамку и капибару в больницу. Причину всего этого врачи называли расплывчато - чаще всего говорили "стресс". Оказывается, стрессом можно и правда до разного себя довести: падает иммунитет, и дальше идет прицельная стрельба по самым слабым местам организма. В моем случае - зрение. С минус 11 на левом оно упало до минус 14; плюс эти пятна - они никуда не уйдут. Об этом я еще не знала. В больнице мне понравилось - отличный вид на Храм, Петра Первого, Жан-Жак и Джон Донн на Льва Толстого; Кирилл настроил мне МТС-интернет; он привозил мне морковный сок из "Хлеба насущного" и хурму; отвез деньги в ячейку и все решал за меня. Старший брат. Уколы делали только утром - в глаз, в вену, в попу, капельница на полтора часа и обследования. У меня в крови нашли какой-то вирус; больше ничего. Эпштейн-Барр. Что и почему - неизвестно; воспаление росло, пятно стало игольчатым, у него появились спутники; уколы менялись. Дни шли очень незаметно. Наступило 31-ое декабря. Марк, кажется, тоже зашел. Папа звонил один раз, грозно спрашивал адрес, типа - беспокоился. Хаха. Зашел Кирилл, принес, кажется, винегрет и котлеты от тети Тани. В больнице ужин в пять вечера; гречка и курица. В полночь я проснулась от салюта за окном - около Храма Христа Спасителя. Заставила себя открыть яблочный сильногазированный напиток - детское шампанское. Зажгла гирлянду на елочке - елочку привез Ваня, гирлянду мама. Капибара смотрела на меня круглыми черными глазами - с ней оказалось очень круто спать. Конечно, было спокойно. И одиноко. Сейчас думать об этом грустнее, чем было тогда. Тогда внутри была уверенность, что все. Еще раз пыхнет фейерверком и на этом все печали останутся позади, все. Я думала: декабрь-пиздец закончился, и все сейчас засияет. Пойдет снег; наступит зима, занесет все это говно, стройки, боль, ужас, одиночество, растерянность. Останутся качели, но без этих резко обрывающихся в никуда цепей, когда с них падаешь, а не качаешься. Я писала список новогодних обещаний самой себе: да вот он, тут, в исписанной книжке. Черт побери. Он, кстати, не сильно изменился. Все такой же глупый, но уже с другим смыслом - это я сейчас понимаю.
Утром 1-ого января я подумала, что класс! Всех тошнит, у всех похмелье, а у меня уколы и скоро приедет мама с соком и мы посмотрим советских комедий и поговорим про все на свете. Мне сделали укол - дежурного врача не было; было больно, не как обычно, слепое пятно вдруг ухнуло и стало черным. Через десять минут стало больно переводить взгляд; зрачок затопил радужку; второй сжался от боли в точку. Под капельницей я лежала и думала - почему так больно? Так должно быть? Потом я помню черноту. И вспышки - сияющая фаянсовая белизна и ослепительная вода; провал. Сияющая белизна и провал. Мамин голос. Морковный сок - и белизна стала флюоресцентно-оранжевой. Провал. Странно, когда рвет от боли; когда организм выдает все, что может, только чтобы справиться с лекарством, попавшим слишком глубоко в глазное яблоко. Самое лучшее ощущение - когда боль уходит. Я принимаю таблетку и меня рвет; мне ставят еще один укол, новокаин или что-то такое - и я засыпаю. Просыпаюсь уже второго января ночью, без сил, но счастливая. Буддизм: состояние нирваны это состояние не-страдания.
Уколы. Посещения. Тридцать кругов по этажу под испанскую гитару. Список Шиндлера, Курьер, Бьютифул, Hombre - Отважный стрелок, Hurt Locker, There will be blood, Citizen Kane, La Dolce Vita, Of the time and the City, Clockwork Orange, Eyes Wide Shut, Natural Born Killers, 100 дней после детства, Diary of the Chambermaid, Belle Du Jour, Интердевочка, Супружеская жизнь, Romeo is bleeding, L'Avventura, Родня... Еще десяток фильмов, упавших камешками в память. Книжки за ночь. Все время играющий Джонни Кэш. Нон-стоп. Шоколадные конфеты, голубика, столовские щи, утренняя манка. Смешные бутеры с салями, которые я старательно выкидывала; кефир, от которого так пахло, что я заранее спускала его в унитаз, чтобы не пропускать через себя.
Мама. Марк, Коля. Ваня. Кирилл уже улетел в Португалию. Кино, книжки, музыка, "Божественная Комедия" Данте; Рождество, совпавшее почти с дедушкиными 40-а днями. Корзина клубники от девочек из Nike; эклеры, принесенные Татьяной; драники; еще горячий кофе из "Шоколадницы" - ага; котлеты из индейки; мамин творожный пирог; хурма. Воспоминания обрывочны - я писала книжку; исписала 127 страниц мелким почерком - и все про свои ощущения, полу-выдумка, полу-правда; звонки "с воли" воспринимала как оскорбление; шум ветра и прибоя из Корнуэлла казался невыносимым. Обижалась на Криса, и при этом - у меня все было хорошо в моей капсуле.
Потом я вышла из больницы, с прощальными уколами и голубо-желтым синячком; стала приезжать туда по утрам. Ампулы, свечи, синяки под глазами и на сгибе локтя; десять аккуратных проколов. Дырочки стали заживать. Хотелось, чтобы кто-то наконец обрадовался мне. В первый вечер, кажется, пила пиво в пабе рядом с домой. Оказалось, что похудела на 6 килограмм - они быстро потом вернулись, правда. Один день просто лежала в постели дома; не хотелось никуда вылезать; пила вино и думала о том, как странно все обернулось. Середина января, я настроила себе планов на жизнь, все вернулись из приключений и драм Нового Года. Я не могла - и все еще не могу вернуться домой, в Лондон - сложности с визой, сложности с перепадами давления. Я решила остаться в Москве, просто взять и остаться в Москве жить. Не знаю, почему точно - мне в Москве просто лучше, чем где угодно с каким угодно вкусным воздухом и зелеными парками.
Я каталась на лыжах, встречалась с приятными людьми. Январь все еще продолжался. Не очень хорошо помню, что я делала толком - лыжи? Мы с Кириллом ели лапшу; я пила чай у Юли и Максима на кухне; болтала с бабушкой; стала куда ближе с мамой; Кирилл возил меня в Ашан за свежей рыбой и виной; я переехала развлекать котиков Марка и Вики на Сокол; ходила в World Class побегать на беговой дорожке и посидеть в steam room - настрого запрещенные моменты, кстати. Все время ела грузинский хлеб "шоти" из пекарни на углу, авокадо из палатки на троллейбусном кольце, оливковое масло. Уколы. Уколы. Красное вино. Потом вдруг мы с Максом и Кыштиком уехали в Питер на крошке-машинке в ночь - темнота, огромное красное солце, чай из самовара и жареные пирожки с капустой на трассе; Питер. Я сходила в Эрмитаж; все портреты Рембрандта похожи на Ваню, а один - на Иру. Висят рядом. Так красиво. Дом Быта с почти идеальной кашей. Рассветы. Отличный ужин со стейком и вином в "Счастье"; отличные бары - Терминал, Кыштик, бегущий через Невский с криком "БЕГОООМ!"; Макс с его съемкой и окраиной. В Сапсане встретила сонного Армаса; солнце било в глаза. В Москве был ужин на Стрелке со смешными ребятами.. Дальше была Москва как Москва - я помню обрывки дней. Вот я целый день сижу на диване в пижаме и допиваю третью бутылку вина; вот я говорю с Рейфом Файнсом и ежусь слегка - на улице минус тридцать, но на деле он слишком красивый мужчина, чтобы просто с ним болтать. Вот я пытаюсь расшифровать это интервью как можно менее политично - а получается призыв "все на баррикады". Хачапури в "Хачапури", блеющая овечка ли козочка, кто там ходит, между столов. Вот еще какие-то странные гости, обнимаю теплых людей; новых и старых знакомых. Уколы. Таблетки. Звонки и скайп в Лондон - я все еще не понимаю, когда я там окажусь. Кино, которое бьет по голове сильнее иной реальности; точнее, в кино на огромное экране ты видишь такую реальность, про которую и думать забыла - и она изнутри, из-под груза лет этак десяти бьет по почкам, по всем внутренностям, скручивает - и никто не считывает, конечно. Удивительно, как мы ловко (я) умеем (научились, ditto) обижаться на дорогих нам людей за не их проступки, незнание, за то, от чего мы сами их ограждаем.
Случайные встречи - Ваня Шишкин в "Хлебе Насущном"; случайные встречи самые продуктивные, наверное. Потом мы с Юлей делали маникюр и болтали; уже смешно? Встречи. Потом - снова митинг; на этот раз мы пошли с Колей; Коля пришел рано утром на завтрак с шампанским и красной икрой. Мы прошлись по Якиманке и он был так воодушевлен, особенно своим плакатом "Дубленки и шубы из Финляндии" - и после мы пили красное вино в Жан-Жаке и у меня внутри урчал уютный котик от того, что у меня есть друзья. Все остальное не так уж важно. В воскресенье мы с мамой катались на лыжах и после - ходили на спортивные соревнования - сидели на трибунах и смотрели на бегунов; не хватало пива и хотдогов. Бар-хоппинг с ребятами; в дурацком баре "Огонек" можно позволить бармену сфотографировать грудь и он нальет за это водку с морсом - проверила на себе, сработало. Обожаю танцевать, смеяться, не думать. Ходить, перемещаться в пространстве - еще был бы в этом толк какой-то. Толк, наверное, был - было очень весело, мне. Снова бег на беговой дорожке; бассейн; самые откровенные разговоры - в понедельник в час дня в сауне; когда все на работе, а счатсливые бездельники сидят и думают про то, как так сложилось. Встреча в Тапе - сейчас я бы там оказалась более чем, хочется где-то выпить несколько медленных бокалов красного вина. В тот день мы пошли смотреть "Шапито-Шоу" - какой же отличный фильм. По бутылке красного; песенки привязываются намертво. Дальше дни тонут в какой-то череде встреч, от которых непонятное остается ощущение радости движения - не вполне ясно, зачем и куда, но радость. Радость живого действия. Выставки и интервью для "Афиши"; приятнейшие люди. Планы. Это так здорово - казалось, что я кинула снежок в пространство, и вместо того, чтобы по-лондонски увязнуть в снегу, он набирает силу на скорости катясь с горки. С горы. Сердце стало биться быстрее - по крайней мере, я так и не сходила к кардиологу, чтобы это проверить на деле, и пока что не очень хочу.
Больница. В ней я узнаю девушек-врачей по тому, как стучат их каблуки и как пахнут мужчины-ординаторы. Я сама перевожу утром календарь в кабинетах - процедурная, приемная, консультант, дежурный врач. Ольга Кузьминична - врач от Бога; Наталья Вячеславовна колет в глаз совсем не больно. У меня - отпуск на месяц. Это мне говорят в середине февраля. Я иду в кафе и беру на радостях скайп-интервью у Мартина Парра - для той же "Афиши". Пишу наконец текст про съемочную площадку "Анны Карениной" - когда сдаешь текст, на душе пусто и ликование. Как-то провожу целый день - с утра до вечера - в Жан-Жаке с Аней, мы просто сидим, болтаем и пьем шампанское. Было так здорово - дела горели синим огнем, а мы просто болтали. Как странно, что все самое интересное случается после шестого бокала и тогда, именно тогда пора уходить, а хочется поговорить еще на пару бутылок. Это необязательно, конечно, но ощущение это. После я не выдержала и поехала покупать новый макбук - легкий Air и новый айфон - надоел несуществующий интернет и ноющая спина от тяжелого компа. Потом - странная и смешная съемка в разноцветных париках для Алены и Леши; мне понравилось. Я очень люблю фотографироваться, наверное, я страшно тщеславно - помножить на "не уверена в себе". Интервью для Афиши. Караваджо и случайно встреченный в музее Кирилл, которого я и так встречаю примерно сто раз в неделю - и он снова заботливо отвозит меня куда-то; то в ночи домой, покупая мне Энтеросгель и водичку, то в гости, то в больницу. Еще одно интервью. Еще три встречи. Еще пять проектов. Еще один большой план. Еще две мечты. Потом я поняла, что мне хочется наконец-то признаться в любви к Delicatessen и я прошусь - не очень думая - поработать официанткой. Это суббота, полторы недели назад. Кажется, накануне мы ужинаем там с ребятами и обсуждаем будущие путешествия в прекрасную страну в не самой очевидной компании. Два лучших - ну, окей - два бармена в Москве, от которых у меня слегка краснеют уши - Петя и Рома. Так хочется, чтобы они лишний раз мне улыбнулись - просто так. Я работала в Дели со вторника - это неделю назад. Утром во вторник я пришла на работу: фартук, четыре значка. Один дарю Пете - у него день рождения, и он мне нравится. Купила днем раньше рубашку, сделала маникюр (о да). Страшно волновалась. Именно в эти дни случился коллапс - второй, новый, ранее не пройденный со зрением. Правый глаз - сначала просто думала, что это коньюктивит. Отправилась ко врачу - окей, стероиды так стероиды, капли так капли. Лучше не становилось - это я поняла только через пару дней. Но эти пять дней я мало о чем думала. Утро - душ, творог с медом, пара яблок, Джонни Кэш в метро, десять минут от Пушкинской через сад Эрмитаж в Дели; полировка столов, ложки, вилки, бокалы для вина. Добрый день, зал курящий или некурящий? На обед у нас риболита, говядина с овощами и лимонный кекс. Лимонад или пунш? С пяти я училась по-настоящему - наливать вино, все помнить, быстро бегать и просто соображать. В голове такая мантра длинной в пять часов - с семи до двенадцати: восьмой умами, клюквенный лимонад, вторая смена на тринадцатый, меню на третий, пепельницы, закончились острые ножи, черт, я забыла сказать про фондан, девушка с седьмого хочет какой-то коктейль на основе джина и личи - вот Петя обрадуется; Володя просил семь кофе на кухню; когда я последний раз ела? Вечером было больно идти - уже после того, как переобуешься. Утром больно не было: хотелось на работу. Сказать, что мне понравилось - ничего не сказать. Это замечательные люди. Когда меня кто-то называет "принцесса", я готова натирать бокалы и полировать столы до зари. Как немного, оказывается, мне надо? Вечером ко мне еще заходили знакомые; днем знакомые просто заходили, не ко мне - взлетали брови, когда я рассказывала про обеды и десерты, и протягивала меню. Редкое удовольствие. Таня пришла с родителями своего мальчика знакомиться, пришла мама с Ксюхой; пришли Марк и Вика на романтический ужин; Олеся забежала съесть бургер; Оля пила вина в ночи; Ира ужинала с друзьями; Алена и Кирилл делили пиццу; Ксюша пробовала коктейли; всех я уже не смогу вспомнить. В какой-то вечер я сняла фартук и пришел Коля, а потом Кирилл - самая смешная шутка в том, что мы втроем - официантка, бомбила и вышибала. Москва - наша. Нет ничего лучше этого чувства. Мои мальчики. В другой вечер - точнее, ночь - Петя ставил на стойку девятндцать стопок и делал нам коктейли, а его друзья кидались шоколадными яйцами. Мы с Онегой, Настей, Таней, Надей и Инессой носили им бургеры и пиццу. В другой вечер пришли Аля, Катя, Аня, Ваня и Максим и я не могла толком вспомнить, какое есть мороженое в наличии. Конечно, сливочное, тайский чай, ананасовое и лимонный сорбет. В другой раз - Ваня зашел с Викой, и мы болтали после работы - пока зал не опустел. В другой раз ждали, пока веселая компания отметит день рождения и уйдет, уже после часа ночи. Время работы Дели - с 12 до 00.
В воскресенье я не хотела никуда идти - лежала дома и думала, какое у меня приятное, приятное одеяло, и что здорово, что Дели работает целых пять дней в неделю - и целых два дня закрыто. Такое чувство - теплое одеяло, идеальной температуры (у меня было где-то 38.5, поэтому и казалось, что все Идеально), чай с медом и стопка журналов, накопленная за пару месяцев. Чтобы бабушка не смотрела телик, я стала класть ей на стол все подряд: Афишу, Эсквайр, Большой Город, F5, Interview, Афишу-Мир, случайные газеты, книжки "Намедни" - теперь в том, что я приносила их домой, появился смысл. Сейчас она дочитывает последнюю книжку Мураками - она его так полюбила, что я пошла и купила все оставшиеся восемь книг разом. Не люблю приходить домой к бабушке, которая смотрит бубнеж "полицейские провели обыски нашли у подозреваемого..". Даже у меня мозг взрывается от этого. С невероятным стыдом проспала "Белый Круг" - сил выйти из дома не было. Одеяло победило.
Утром в понедельник я встала в семь. В восемь сорок была в больнице. Ольга Кузьминична сразу охнула. Сказала, что, может, в станционар? На десять дней? По моим глазам (по тому глазу, который остался) поняла все. У меня в левом - пятна, похожие на солнца, дыры в сетчатке, которые не хотят уходить. Даже уже не дыры - а шрамы. В правом - просто белый туман, который густеет. Каждый день. С прошлого понедельника это было семь таблеток в день. С сегодняшнего дня - десяток уколов во все места, горсти таблеток, пару дюжин закапываний пяти жидкостей в глаза. Не знаю, что дальше: я ей верю, что все будет хорошо.
Утром предпоследнего дня зимы я сдала документы на визу жены - второй раз в жизни; три раза вернулась в визовый центр, поплакала немного - от уколов становишься очень эмоциональной. опоздала на Каширку сдать анализы из-за пробок - соседнее здание с тем, где лежал дедушка в больнице. Успела на встречу в 12 в Парке Горького. Успела сделать уколы. Не успела на работу в Дели сегодня. Сейчас я отвезу бабушке эклеров из "Голубки" и всем позвоню. Подумаю про честность и будущее. Один зрачок - теперь это правый - опять затопил глаз; второй сжался в точку не от боли, а от света. Это уже хороший знак - не первый день года, а последний почти день зимы.
До этого "все будет хорошо", обещанного мне Ольгой Кузьминичной - совсем, по-настоящему - осталось всего ничего. Эта зима длиннее всех прошлых - хотя бы на 29-ое февраля. Мне совсем перестало быть страшно понимать, чего я хочу. Зачем. Почему. Перестать врать себе. Чем дальше, тем меньше я говорю неправды - хотя бы себе. Это самая сложная зима; сложнее не было - но, может, и будет. Я знаю, что я буду делать завтра - кроме уколов, таблеток, закапываний и прочих развлечений и пары прекрасных вечеринок вечером и ночью. Я уже написала это прекрасное письмо-план на весну - и начну претворять его в жизнь. Если позволят. Я очень хочу, чтобы все стало - или уже осталось - по-настоящему. А как это будет - я еще не знаю, но очень не терпится.
Не знаю, почему это зима выдалась такой странной, рваной, неровной. Было тяжело; но только через "тяжело" можно куда-то вырасти. Я устала за эту зиму. Меня рвет от желаний сделать все - кроме того, что я не могу сделать выбор, все как-то делать ровно, спокойно. Вот над этим я и буду сейчас работать. Начался пост. Я не прошу, чтобы все плохое было позади - я хочу сказать, что я, кажется, уже усвоила этот длинный урок.
Now is the winter of our discontent made glorious summer by this sun of York.
Зима тревоги нашей позади, к нам с солнцем Йорка лето возвратилось.
Дальше были смутные полтора дня, какое-то судорожное запихивание случаных подарков и вещей в чемодан, аэропорт, самолет, странный момент утром 4-ого декабря, когда мы с Крисом ждали электричку на платформе в семь утра. Выборы, куда мы с Марком отвели бабушку. В понедельник были похороны, где бабушка плакала, и я даже этому немного радовалась, потому что не нужно быть сильнее всех, а можно плакать вместе с ней, не стоять в зале, где лежал этот странный гроб со странным восковым уродливым двойником дедушки, на него вовсе не похожий. Знаете, точно так же не похожи на людей и на себя восковые двойники в музее Мадам Тюссо. Бабушка была маленькая и такая печальная, и такая слабая, какой я никогда ее не видела; она при нас никогда не плакала раньше, а тут ее било, трясло, у нее были такие огромные, полные ужаса глаза, как у ребенка, и я почувствовала себя такой громадной - неприятно огромной, но зато можно было закрыть собой от бабушки этот дурацкий гроб, и все вообще. И сказать что-то, наверное, было надо - в какой-то момент я вышла и что-то говорила над этим гробом, какие-то неловкие слова про любовь, незнакомым мне людям - и ему, этому странному мертвецу. Я думала о том, что я все ему уже сказала, успела, что не надо сейчас всех этих слов. Спасибо, дедушка. Он всегда очень точно, тонко и иронично шутил, ненавидел весь этот пафос тостов и речей. Мы старались шутить - и тогда, и когда дальше были поминки в его институте, Институте Физики Земли; старенькие старички смотрели на фотографии и рассказывали истории. Марк сделал великое дело - отснял часть, малую крупицу, но при этом оказалось, что очень много слайдов и пленок, картинки про жизнь, фотографии, сделанные дедушкой - вот Алдан, одна из собак, на Алтае, вот дедушка и маленький папа на Байкале строят лагерь, вот на Кольском полуострове идут на лыжах сквозь белое поле снега, вот еще горы, Апатиты, реки, ущелья, поля, озера, палатки, снег, солнце, цветы, прабабушка, море, прибой, скалы, байдарки, еще цветы, цветочки, жучки. Дедушка - молодой, юный, еще карапуз; с бабушкой, с папой, с нами, с собаками, с друзьями - оказалось, что у него столько верных друзей. Они все рассказывали истории, про него, его чувство юмора, иронию, умение всегда помочь, пошутить. Мне хотелось всех обнять и сказать всем спасибо.
После поминок мы с Марком поехали на Чистые пруды - было 5-ое декабря, ничего еще не было вполне ясно, но лучше было поехать туда, чем домой. С собой была фляжка виски и бутылка коньяка с поминок, знаете, как всегда с поминок остается куча не вполне понятного алкоголя? я не знала, но это, наверное, всегда так, и чувство неловкости не покидает еще долго. Вроде надо горевать, а у тебя какие-то лишние бутылки водки, вина, коньяка. Человека нет, а ты тут со своей идиотской некрасивой суетой. Эту дурную бутыль я аккуратно оставила около скамейки за рамками; через три часа она все еще стояла там нетронутой, и я забрала ее обратно. Какие-то знакомые шутили - мол, ты с похорон - намекая на то, что я в черном; я как-то не слишком весело отвечала, что да, именно так. На платье до сих пор огромное пятно от воска из опрокинувшейся свечки; свитер просто залит воском, уже не спасешь. Потом было несколько дней в тумане фейсбука - мы с Крисом сидели в квартире на Новом Арбате, ели овсянку в "Хлебе Насущном" и лапшу в "Зю"; то есть Крис сидел в квартире, а я сидела в фейсбуке, конечно - как и все; хотелось узнать еще больше, все время смотрела видео про фальсификации и переводила все Крису и злилась, что не могу объяснить все точнее. Еще была работа, пробежки, но это я помню смутно; так же смутно я помню, что я выходила из дома, ходила куда-то, наверное, ужинать. Что-то готовила и все покрыто маревом энтузиазма, разговоров про будущее и слезами по ночам. Потом были девять дней, дедушкины, пришли его друзья, было странно сидеть у него в комнате, Марк показывал слайды. Мы рассказывали папе и дедушкиным друзьям про митинг, и они все надевали ленточки. Были рабочие встречи каждый день, конечно, и очень трогательно пресловутые ленточки на ней медленно из моей сумки переползали на пальто присутствующих. Мы почему-то страшно ссорились с Крисом, кричали друг на друга до сорванных голосов, я негодовала, считала его малодушным, он же был менее страстным просто и более разумным. Разумности во мне в тот момент вообще не было; ни на грамм, ни на грош, ни на миллиметр. Потом была Болотная площадь, где, конечно, все стало посветлее; про воодушевление, которые всех там посетило, и говорить-то сложно. Крису запретили туда ходить, и он опасался, не знал, чего ждать: Господи, он же правда не знает ни слова по-русски, не понимает, как дойти до куда-то, и что ему там было делать? Все чего-то боялись, девушки не хотели идти. Сейчас странно, а тогда все казалось вполне настоящим. Крис все-таки пришел, но уже позже, когда стало ясно, что все очень гладко. Полицейские с цветами; у меня, кажется, была роза, лента и вообще вся эта парафарналия. Все время встречались знакомые, конечно, и я все дивилась, что каких-то близких нет рядом - странно, почему Кирилл ни разу так и не сходил ни на один митинг. На него это не работает, почему. Надо его будет вытащить, а то мне уже неловко. После Болотной мы плавно оказались у Вани с Ирой, с Максимом, Юлей, Олегом; было так здорово смотреть репортаж НТВ про митинг. Было крутое чувство, очень. Ваня ставил музыку, Ира много говорила, Крис смотрел на них во все глаза, совсем не понимая, кто эти люди. Мир стал вроде склеиваться в одно целое, но дичь ситуации! Я давно не испытывала ощущения, что тектонические плиты моих миров двигаются, но это было, наверное, немного слишком интенсивно. И вечер. Мы с Крисом шли домой от Павелецкой до Нового Арбата, говорили про Москву и Россию; почему-то я не вернулась домой, а пошла в ночь бродить. Таял снег, его было мало, соль въедалась в сапоги; после я их выкинула; все промокло и с крыш во дворах отчетливо капало. В ту ночь было сложно просто заснуть; хотелось сохранить ощущение значимости, особенности дня - как детстве, как Новый Год. Всю ночь проговорила о политике и любви; и все равно утром лежала с бешеным сердцем, не понимая, что происходит. Не думаю, что дело в революции - наверное, у меня шли какие-то химические процессы внутри, но я о них ничего не знала, да и до сих пор ничего не знаю. Умница, мама узнала, что Навальный в участке сидит, на 15 суток; сшила сумки с его портретом и подарила несколько его жене. Дальше начались какие-то совсем уж московские качели - работа вперемешку с красным вином в Жан-Жаке; удивительное место "Чайная" с лучшей китайкой едой, какую я пробовала, лучшими коктейлями и ощущениями, которые я пила - прямиком из "In the mood for love"; полуночные слезы вперемешку с ощущением счастья; ссоры до сбитых пальцев вместе с поющим сердцем - невозможно проследить откуда бралось что, и кто был катализатором; я думаю, что это моя внутренняя Монголия-Лондон вдруг раскололась на "хочу" и "привыкла потому что должна". Продолжала существовать в том же режиме, но получилось с трудом; от этого бросалась на всех и все, все вроде удавалось, но закончить что-то было сложно. Днем мы с Крисом бегали, в шортах - от Нового Арбата до Патриарших и через Манежку и Большую Никитскую, через бульвары в Парк Горького и назад. Я бегала и одна - ставила свои рекорды, пытаясь выплеснуть ярость, нежность, втоптать ее пяткой в тротуар, махала на бегу охранникам, пела на бегу, но все равно что-то клокотала и никак не успокаивалось. К середине декабря меня совсем захлестнуло - качели стали взлетать и падать слишком высоко и слишком низко; я перестала есть и спать, просто не получалось толком. Мы снимали каждый день - с 8 утра на площадке, до 9 вечера; ужинали в Деликатессен пару раз, тогда я еще спрашивала про меню. Угощала Оззи и Криса наливками; хотелось наебениться и веселья, злого такого, усталого, вопреки. Была вечеринка "Афиши" - в эту субботу мы утром вышли на пробежку, потом я работала, потом были съемки; я выпила несколько стопок водки, вопреки, и вот вроде началось злое веселье - но я выпала из реальности. Такого раньше никогда не бывало: я не помню ничего; я просто аккуратно выключилась, и очнулась только в шесть утра на шестом этаже в запертом кабинете маркетинга. Охранники вежливо выпустили меня в ночь; свои вещи я решила не искать. Нашла их только вечером - с ощущением чего-то сломанного внутри; я так тогда устала от странных недомолвок, своих собственных и тотального чувства, что я перестала понимать простые логичные вещи. Крис все время пытался сказать мне что-то, и был прав - он пытался объяснить мне, что не так: правда была как-то горьковата, и я не могла сдержать слезы; спать я тоже уже не могла. Мы поссорились с Крисом; я ушла в ночь, поставив себе с грохотом захлопнутой дверью синяк от щиколотки до коленки. Реагировать ни на что адекватно не получалось совсем. Хотелось просто молчаливого понимания, а этого требовать от людей глупо, потому что ну.. Крис меня правда любит, и я его; а это помощь, а не вот это раболепное "я с тобой, мой котик". Я не хотела помощи, а помощь мне была нужна; это как горькие пилюли, которые умный ребенок умеет сплевывать, не понимая, что в этом спасение от хныкающей боли и температуры. У меня была лихорадка - такая, что бред кажется радужным заревом, и вроде так и надо. Я все равно не знаю, можно так или нет - и что правильнее, 36 и 6, или вот это "температурит"?
Потом были дни в монтажке - когда я почти засыпала в душной комнате на диване, автоматом переводила синхронно что-то, задействуя все оставшиеся силы и резервы, думала про кадры, дубли, игры, фразы, точность, время.
И вот дальше. 21-ого декабря была среда. Я проснулась и подумала - как странно, как будто я левым глазом смотрела на лампочку или на солнце. Весь день пыталась сморгнуть это пятно, но оно только становилось больше, расплывалось, множилось; под вечер я прищурила правый глаз и оказалось, что сквозь него, сквозь это пятно, уже не видно даже яркий свет и фонари. Вечером я зашла в оптику за каплями - думала, посоветуют что-нибудь простое, бывает, скажут; они посоветовала сходить с офтальмологу; через дорогу на Старом Арбате был какой-то платный центр. В нем женщина-врач попросила мой номер, охнув, и поставила предварительный диагноз - отслоение сетчатки. Взяла с меня клятву утром поехать в больницу.
Все было распланировано совсем по-другому, правда же. 22-ого декабря мы должны были вечером прилететь в Лондон; утром 23-его, в пятницу, сесть в машину, доехать до Бирмингема, я должна была получить вид на жительство - отметить ужином в пабе и переночевать уже в Корнуэлле с семьей Криса. 25-ого декабря, проснуться с закончившейся визой жены - и видом на жительство навсегда - выпить шампанского за завтраком, посадить Себби на плечи и взять ладошку Имоджен и пойти на пляж - где волны, песок, можно купаться в ледяном зимнем море под свист папы Криса, и смотреть на декабрьские нарциссы за утесом. Вышло не так. В среду 21-ого вечером я поняла, что пятна перед глазами не исчезнут - может, никогда, и пошла ужинать с Юлей, Максимом и Ваней. От ужаса выпила водки; хотелось, чтобы кто-нибудь понял, как мне страшно и одиноко, и что первый человек, с которым хочется посоветоваться - это дедушка, а его больше нет. Я все время шутила, кажется - было неприятно говорить про страхи, казаться себе слабой. Как я себя иногда нелепо веду. Я не умею сказать - мне страшно, обними меня. Я начинаю сразу вырываться, брыкаться, беситься.
В четверг в семь утра я поцеловала Криса, велела собрать чемодан и удачи. Взяла дубленку и Кирилл отвез меня в институт Федорова. Там к пяти часам вечера мне поставили диагноз воспаление нейро-эпителия сетчатки с частичным отслоением, велели лечь в больницу срочно, запретили летать на самолете - из-за перепадов давления. Я лихорадочно пыталась принять решение - лететь или нет? Что делать? Мне помогли. Я проводила Криса в Домодедово; он улетел - его виза заканчивалась завтра. Я осталась сидеть за столом в Старбаксе, в каком-то оцепенении от ужаса и полного непонимания, что дальше делать; два часа смотрела в одну точку и к прихожу друга сумела собрать себя как-то вместе, улыбаться. Я осталась ночевать у Максима и Юли; они завтра улетали в Мексику на Новый Год. Утром Кирилл повез меня в первую Глазную в Мамонтовом переулке, где мне сделали УЗИ глаз - и откуда мы оба сбежали, не сговариваясь; Кирилл после выдал мне распечатки про больнички из интернета. Потом я сдавала кровь, еще кровь, мочу, делала ЭКГ. Мне диагностировали брадикардию; это было настолько неважно уже. Сердце бьется медленно, это может быть опасно, а может и не быть.
В субботу я пошла на Проспект Сахарова - на митинг. Там вместо воодушевления было чувство неловкости - но и стало как-то что ли яснее, что просто и на подъеме ничего не произойдет. Было не очень ясно, куда себя деть после - в этот раз говорить про любовь и политику не хотелось; мне хотелось, чтобы со мной кто-то побыл, кто-то помог. Я пошла в костел на Рождественскую службу. Всю службу у меня в руке горела свеча; я пела английские песенки, и мне становилось спокойнее. Вокруг были дети, у которых горели глаза, сверкали от свечей и слез; мне стало намного лучше - от слез, от того, что я призналась себе, что мне никого не жалко в тот момент, кроме себя. Священник говорил - Let us pray for those who are unwell, who are far from the loved ones, who are left alone - и тут я совершенно по-девчачьи расплакалась. Dear God, подумала я, please, hear our prayer. Я поняла тогда многое; поняла, что "кто-то побыл, кто-то помог" это только я сама, и по сути - так было всегда, и будет, и чем больше вокруг людей - тем я больше отдаю. если у меня нет сил - мне лучше заряжать батарейки вот так. Я сама справляюсь, но именно от этого Кирилл, и его совершенно безапелляционное участие в моей жизни в тот момент оказало такое мощное воздействие на меня: я сдалась и сумела его принять, и этот момент никуда не денется никогда.
В воскресенье я читала распечатки, выданные мне Кириллом - там были все эти больницы, Федорова, Геймгольца, и так далее, все закрывались на Новый Год. Я наугад позвонила в НИИ РАМН - потом что у них было платное отделение; с фотографиями на сайте - VIP с отдельным туалетом и кулером. К ним можно было лечь, надо было - срочно. В понедельник Кирилл, потерявший работу пару недель назад и от того - свободный, повез меня в НИИ РАМН на Парк Культуры. Мне выдали еще кучу направлений на анализы и посоветовали разобраться с брадикардией. На тридцать шесть часов на меня повесили сердечный монитор - восемь датчиков, коробочка на ремне; врач глазел на мою грудь и говорил со мной про политику, звал ужинать. Странно думать о том, что у тебя слишком медленно бьется сердце, врач водит под грудью аппаратом в липком геле, и между делом, оценивающе поглядывая, говорит - а пойдемьте с вами после какого-нибудь митинга ужинать? Я отлично готовлю.
Между делом я помню в тумане мысль - а что мне делать? Крис собрал мне чемодан, в котором лежала стопка журналов, две пары беговых кроссовок и экипировка для бега. Физические нагрузки мне были строго противопоказаны. Я пошла покупать трусы, майки и пижаму в какой-то магазин на углу - белые носки, синие треники, серые трусы, три одинаковые белые майки; кажется, после этого и вообще все время мы славно ужинали и обедали с Кириллом все время и смеялись в очередях, раздражая старушек. Во вторник было еще много анализов крови; датчик делал мне похожей на Лилу из "Пятого Элемента"; сердце билось чаще и реже. Иногда, оказывается, оно бьется раз в две секунды; иногда по 186 в минуту. В шесть раз быстрее. Когда идешь по эскалатору вверх на Маяковской - быстрее, чем когда эскалатор - на Павелецкой. Это была последняя вкусная горячая еда в 2011 году - бульон с кнедликом в Деликатессен.
Утром в ту среду Кирилл отвез меня, компьютер, пижамку и капибару в больницу. Причину всего этого врачи называли расплывчато - чаще всего говорили "стресс". Оказывается, стрессом можно и правда до разного себя довести: падает иммунитет, и дальше идет прицельная стрельба по самым слабым местам организма. В моем случае - зрение. С минус 11 на левом оно упало до минус 14; плюс эти пятна - они никуда не уйдут. Об этом я еще не знала. В больнице мне понравилось - отличный вид на Храм, Петра Первого, Жан-Жак и Джон Донн на Льва Толстого; Кирилл настроил мне МТС-интернет; он привозил мне морковный сок из "Хлеба насущного" и хурму; отвез деньги в ячейку и все решал за меня. Старший брат. Уколы делали только утром - в глаз, в вену, в попу, капельница на полтора часа и обследования. У меня в крови нашли какой-то вирус; больше ничего. Эпштейн-Барр. Что и почему - неизвестно; воспаление росло, пятно стало игольчатым, у него появились спутники; уколы менялись. Дни шли очень незаметно. Наступило 31-ое декабря. Марк, кажется, тоже зашел. Папа звонил один раз, грозно спрашивал адрес, типа - беспокоился. Хаха. Зашел Кирилл, принес, кажется, винегрет и котлеты от тети Тани. В больнице ужин в пять вечера; гречка и курица. В полночь я проснулась от салюта за окном - около Храма Христа Спасителя. Заставила себя открыть яблочный сильногазированный напиток - детское шампанское. Зажгла гирлянду на елочке - елочку привез Ваня, гирлянду мама. Капибара смотрела на меня круглыми черными глазами - с ней оказалось очень круто спать. Конечно, было спокойно. И одиноко. Сейчас думать об этом грустнее, чем было тогда. Тогда внутри была уверенность, что все. Еще раз пыхнет фейерверком и на этом все печали останутся позади, все. Я думала: декабрь-пиздец закончился, и все сейчас засияет. Пойдет снег; наступит зима, занесет все это говно, стройки, боль, ужас, одиночество, растерянность. Останутся качели, но без этих резко обрывающихся в никуда цепей, когда с них падаешь, а не качаешься. Я писала список новогодних обещаний самой себе: да вот он, тут, в исписанной книжке. Черт побери. Он, кстати, не сильно изменился. Все такой же глупый, но уже с другим смыслом - это я сейчас понимаю.
Утром 1-ого января я подумала, что класс! Всех тошнит, у всех похмелье, а у меня уколы и скоро приедет мама с соком и мы посмотрим советских комедий и поговорим про все на свете. Мне сделали укол - дежурного врача не было; было больно, не как обычно, слепое пятно вдруг ухнуло и стало черным. Через десять минут стало больно переводить взгляд; зрачок затопил радужку; второй сжался от боли в точку. Под капельницей я лежала и думала - почему так больно? Так должно быть? Потом я помню черноту. И вспышки - сияющая фаянсовая белизна и ослепительная вода; провал. Сияющая белизна и провал. Мамин голос. Морковный сок - и белизна стала флюоресцентно-оранжевой. Провал. Странно, когда рвет от боли; когда организм выдает все, что может, только чтобы справиться с лекарством, попавшим слишком глубоко в глазное яблоко. Самое лучшее ощущение - когда боль уходит. Я принимаю таблетку и меня рвет; мне ставят еще один укол, новокаин или что-то такое - и я засыпаю. Просыпаюсь уже второго января ночью, без сил, но счастливая. Буддизм: состояние нирваны это состояние не-страдания.
Уколы. Посещения. Тридцать кругов по этажу под испанскую гитару. Список Шиндлера, Курьер, Бьютифул, Hombre - Отважный стрелок, Hurt Locker, There will be blood, Citizen Kane, La Dolce Vita, Of the time and the City, Clockwork Orange, Eyes Wide Shut, Natural Born Killers, 100 дней после детства, Diary of the Chambermaid, Belle Du Jour, Интердевочка, Супружеская жизнь, Romeo is bleeding, L'Avventura, Родня... Еще десяток фильмов, упавших камешками в память. Книжки за ночь. Все время играющий Джонни Кэш. Нон-стоп. Шоколадные конфеты, голубика, столовские щи, утренняя манка. Смешные бутеры с салями, которые я старательно выкидывала; кефир, от которого так пахло, что я заранее спускала его в унитаз, чтобы не пропускать через себя.
Мама. Марк, Коля. Ваня. Кирилл уже улетел в Португалию. Кино, книжки, музыка, "Божественная Комедия" Данте; Рождество, совпавшее почти с дедушкиными 40-а днями. Корзина клубники от девочек из Nike; эклеры, принесенные Татьяной; драники; еще горячий кофе из "Шоколадницы" - ага; котлеты из индейки; мамин творожный пирог; хурма. Воспоминания обрывочны - я писала книжку; исписала 127 страниц мелким почерком - и все про свои ощущения, полу-выдумка, полу-правда; звонки "с воли" воспринимала как оскорбление; шум ветра и прибоя из Корнуэлла казался невыносимым. Обижалась на Криса, и при этом - у меня все было хорошо в моей капсуле.
Потом я вышла из больницы, с прощальными уколами и голубо-желтым синячком; стала приезжать туда по утрам. Ампулы, свечи, синяки под глазами и на сгибе локтя; десять аккуратных проколов. Дырочки стали заживать. Хотелось, чтобы кто-то наконец обрадовался мне. В первый вечер, кажется, пила пиво в пабе рядом с домой. Оказалось, что похудела на 6 килограмм - они быстро потом вернулись, правда. Один день просто лежала в постели дома; не хотелось никуда вылезать; пила вино и думала о том, как странно все обернулось. Середина января, я настроила себе планов на жизнь, все вернулись из приключений и драм Нового Года. Я не могла - и все еще не могу вернуться домой, в Лондон - сложности с визой, сложности с перепадами давления. Я решила остаться в Москве, просто взять и остаться в Москве жить. Не знаю, почему точно - мне в Москве просто лучше, чем где угодно с каким угодно вкусным воздухом и зелеными парками.
Я каталась на лыжах, встречалась с приятными людьми. Январь все еще продолжался. Не очень хорошо помню, что я делала толком - лыжи? Мы с Кириллом ели лапшу; я пила чай у Юли и Максима на кухне; болтала с бабушкой; стала куда ближе с мамой; Кирилл возил меня в Ашан за свежей рыбой и виной; я переехала развлекать котиков Марка и Вики на Сокол; ходила в World Class побегать на беговой дорожке и посидеть в steam room - настрого запрещенные моменты, кстати. Все время ела грузинский хлеб "шоти" из пекарни на углу, авокадо из палатки на троллейбусном кольце, оливковое масло. Уколы. Уколы. Красное вино. Потом вдруг мы с Максом и Кыштиком уехали в Питер на крошке-машинке в ночь - темнота, огромное красное солце, чай из самовара и жареные пирожки с капустой на трассе; Питер. Я сходила в Эрмитаж; все портреты Рембрандта похожи на Ваню, а один - на Иру. Висят рядом. Так красиво. Дом Быта с почти идеальной кашей. Рассветы. Отличный ужин со стейком и вином в "Счастье"; отличные бары - Терминал, Кыштик, бегущий через Невский с криком "БЕГОООМ!"; Макс с его съемкой и окраиной. В Сапсане встретила сонного Армаса; солнце било в глаза. В Москве был ужин на Стрелке со смешными ребятами.. Дальше была Москва как Москва - я помню обрывки дней. Вот я целый день сижу на диване в пижаме и допиваю третью бутылку вина; вот я говорю с Рейфом Файнсом и ежусь слегка - на улице минус тридцать, но на деле он слишком красивый мужчина, чтобы просто с ним болтать. Вот я пытаюсь расшифровать это интервью как можно менее политично - а получается призыв "все на баррикады". Хачапури в "Хачапури", блеющая овечка ли козочка, кто там ходит, между столов. Вот еще какие-то странные гости, обнимаю теплых людей; новых и старых знакомых. Уколы. Таблетки. Звонки и скайп в Лондон - я все еще не понимаю, когда я там окажусь. Кино, которое бьет по голове сильнее иной реальности; точнее, в кино на огромное экране ты видишь такую реальность, про которую и думать забыла - и она изнутри, из-под груза лет этак десяти бьет по почкам, по всем внутренностям, скручивает - и никто не считывает, конечно. Удивительно, как мы ловко (я) умеем (научились, ditto) обижаться на дорогих нам людей за не их проступки, незнание, за то, от чего мы сами их ограждаем.
Случайные встречи - Ваня Шишкин в "Хлебе Насущном"; случайные встречи самые продуктивные, наверное. Потом мы с Юлей делали маникюр и болтали; уже смешно? Встречи. Потом - снова митинг; на этот раз мы пошли с Колей; Коля пришел рано утром на завтрак с шампанским и красной икрой. Мы прошлись по Якиманке и он был так воодушевлен, особенно своим плакатом "Дубленки и шубы из Финляндии" - и после мы пили красное вино в Жан-Жаке и у меня внутри урчал уютный котик от того, что у меня есть друзья. Все остальное не так уж важно. В воскресенье мы с мамой катались на лыжах и после - ходили на спортивные соревнования - сидели на трибунах и смотрели на бегунов; не хватало пива и хотдогов. Бар-хоппинг с ребятами; в дурацком баре "Огонек" можно позволить бармену сфотографировать грудь и он нальет за это водку с морсом - проверила на себе, сработало. Обожаю танцевать, смеяться, не думать. Ходить, перемещаться в пространстве - еще был бы в этом толк какой-то. Толк, наверное, был - было очень весело, мне. Снова бег на беговой дорожке; бассейн; самые откровенные разговоры - в понедельник в час дня в сауне; когда все на работе, а счатсливые бездельники сидят и думают про то, как так сложилось. Встреча в Тапе - сейчас я бы там оказалась более чем, хочется где-то выпить несколько медленных бокалов красного вина. В тот день мы пошли смотреть "Шапито-Шоу" - какой же отличный фильм. По бутылке красного; песенки привязываются намертво. Дальше дни тонут в какой-то череде встреч, от которых непонятное остается ощущение радости движения - не вполне ясно, зачем и куда, но радость. Радость живого действия. Выставки и интервью для "Афиши"; приятнейшие люди. Планы. Это так здорово - казалось, что я кинула снежок в пространство, и вместо того, чтобы по-лондонски увязнуть в снегу, он набирает силу на скорости катясь с горки. С горы. Сердце стало биться быстрее - по крайней мере, я так и не сходила к кардиологу, чтобы это проверить на деле, и пока что не очень хочу.
Больница. В ней я узнаю девушек-врачей по тому, как стучат их каблуки и как пахнут мужчины-ординаторы. Я сама перевожу утром календарь в кабинетах - процедурная, приемная, консультант, дежурный врач. Ольга Кузьминична - врач от Бога; Наталья Вячеславовна колет в глаз совсем не больно. У меня - отпуск на месяц. Это мне говорят в середине февраля. Я иду в кафе и беру на радостях скайп-интервью у Мартина Парра - для той же "Афиши". Пишу наконец текст про съемочную площадку "Анны Карениной" - когда сдаешь текст, на душе пусто и ликование. Как-то провожу целый день - с утра до вечера - в Жан-Жаке с Аней, мы просто сидим, болтаем и пьем шампанское. Было так здорово - дела горели синим огнем, а мы просто болтали. Как странно, что все самое интересное случается после шестого бокала и тогда, именно тогда пора уходить, а хочется поговорить еще на пару бутылок. Это необязательно, конечно, но ощущение это. После я не выдержала и поехала покупать новый макбук - легкий Air и новый айфон - надоел несуществующий интернет и ноющая спина от тяжелого компа. Потом - странная и смешная съемка в разноцветных париках для Алены и Леши; мне понравилось. Я очень люблю фотографироваться, наверное, я страшно тщеславно - помножить на "не уверена в себе". Интервью для Афиши. Караваджо и случайно встреченный в музее Кирилл, которого я и так встречаю примерно сто раз в неделю - и он снова заботливо отвозит меня куда-то; то в ночи домой, покупая мне Энтеросгель и водичку, то в гости, то в больницу. Еще одно интервью. Еще три встречи. Еще пять проектов. Еще один большой план. Еще две мечты. Потом я поняла, что мне хочется наконец-то признаться в любви к Delicatessen и я прошусь - не очень думая - поработать официанткой. Это суббота, полторы недели назад. Кажется, накануне мы ужинаем там с ребятами и обсуждаем будущие путешествия в прекрасную страну в не самой очевидной компании. Два лучших - ну, окей - два бармена в Москве, от которых у меня слегка краснеют уши - Петя и Рома. Так хочется, чтобы они лишний раз мне улыбнулись - просто так. Я работала в Дели со вторника - это неделю назад. Утром во вторник я пришла на работу: фартук, четыре значка. Один дарю Пете - у него день рождения, и он мне нравится. Купила днем раньше рубашку, сделала маникюр (о да). Страшно волновалась. Именно в эти дни случился коллапс - второй, новый, ранее не пройденный со зрением. Правый глаз - сначала просто думала, что это коньюктивит. Отправилась ко врачу - окей, стероиды так стероиды, капли так капли. Лучше не становилось - это я поняла только через пару дней. Но эти пять дней я мало о чем думала. Утро - душ, творог с медом, пара яблок, Джонни Кэш в метро, десять минут от Пушкинской через сад Эрмитаж в Дели; полировка столов, ложки, вилки, бокалы для вина. Добрый день, зал курящий или некурящий? На обед у нас риболита, говядина с овощами и лимонный кекс. Лимонад или пунш? С пяти я училась по-настоящему - наливать вино, все помнить, быстро бегать и просто соображать. В голове такая мантра длинной в пять часов - с семи до двенадцати: восьмой умами, клюквенный лимонад, вторая смена на тринадцатый, меню на третий, пепельницы, закончились острые ножи, черт, я забыла сказать про фондан, девушка с седьмого хочет какой-то коктейль на основе джина и личи - вот Петя обрадуется; Володя просил семь кофе на кухню; когда я последний раз ела? Вечером было больно идти - уже после того, как переобуешься. Утром больно не было: хотелось на работу. Сказать, что мне понравилось - ничего не сказать. Это замечательные люди. Когда меня кто-то называет "принцесса", я готова натирать бокалы и полировать столы до зари. Как немного, оказывается, мне надо? Вечером ко мне еще заходили знакомые; днем знакомые просто заходили, не ко мне - взлетали брови, когда я рассказывала про обеды и десерты, и протягивала меню. Редкое удовольствие. Таня пришла с родителями своего мальчика знакомиться, пришла мама с Ксюхой; пришли Марк и Вика на романтический ужин; Олеся забежала съесть бургер; Оля пила вина в ночи; Ира ужинала с друзьями; Алена и Кирилл делили пиццу; Ксюша пробовала коктейли; всех я уже не смогу вспомнить. В какой-то вечер я сняла фартук и пришел Коля, а потом Кирилл - самая смешная шутка в том, что мы втроем - официантка, бомбила и вышибала. Москва - наша. Нет ничего лучше этого чувства. Мои мальчики. В другой вечер - точнее, ночь - Петя ставил на стойку девятндцать стопок и делал нам коктейли, а его друзья кидались шоколадными яйцами. Мы с Онегой, Настей, Таней, Надей и Инессой носили им бургеры и пиццу. В другой вечер пришли Аля, Катя, Аня, Ваня и Максим и я не могла толком вспомнить, какое есть мороженое в наличии. Конечно, сливочное, тайский чай, ананасовое и лимонный сорбет. В другой раз - Ваня зашел с Викой, и мы болтали после работы - пока зал не опустел. В другой раз ждали, пока веселая компания отметит день рождения и уйдет, уже после часа ночи. Время работы Дели - с 12 до 00.
В воскресенье я не хотела никуда идти - лежала дома и думала, какое у меня приятное, приятное одеяло, и что здорово, что Дели работает целых пять дней в неделю - и целых два дня закрыто. Такое чувство - теплое одеяло, идеальной температуры (у меня было где-то 38.5, поэтому и казалось, что все Идеально), чай с медом и стопка журналов, накопленная за пару месяцев. Чтобы бабушка не смотрела телик, я стала класть ей на стол все подряд: Афишу, Эсквайр, Большой Город, F5, Interview, Афишу-Мир, случайные газеты, книжки "Намедни" - теперь в том, что я приносила их домой, появился смысл. Сейчас она дочитывает последнюю книжку Мураками - она его так полюбила, что я пошла и купила все оставшиеся восемь книг разом. Не люблю приходить домой к бабушке, которая смотрит бубнеж "полицейские провели обыски нашли у подозреваемого..". Даже у меня мозг взрывается от этого. С невероятным стыдом проспала "Белый Круг" - сил выйти из дома не было. Одеяло победило.
Утром в понедельник я встала в семь. В восемь сорок была в больнице. Ольга Кузьминична сразу охнула. Сказала, что, может, в станционар? На десять дней? По моим глазам (по тому глазу, который остался) поняла все. У меня в левом - пятна, похожие на солнца, дыры в сетчатке, которые не хотят уходить. Даже уже не дыры - а шрамы. В правом - просто белый туман, который густеет. Каждый день. С прошлого понедельника это было семь таблеток в день. С сегодняшнего дня - десяток уколов во все места, горсти таблеток, пару дюжин закапываний пяти жидкостей в глаза. Не знаю, что дальше: я ей верю, что все будет хорошо.
Утром предпоследнего дня зимы я сдала документы на визу жены - второй раз в жизни; три раза вернулась в визовый центр, поплакала немного - от уколов становишься очень эмоциональной. опоздала на Каширку сдать анализы из-за пробок - соседнее здание с тем, где лежал дедушка в больнице. Успела на встречу в 12 в Парке Горького. Успела сделать уколы. Не успела на работу в Дели сегодня. Сейчас я отвезу бабушке эклеров из "Голубки" и всем позвоню. Подумаю про честность и будущее. Один зрачок - теперь это правый - опять затопил глаз; второй сжался в точку не от боли, а от света. Это уже хороший знак - не первый день года, а последний почти день зимы.
До этого "все будет хорошо", обещанного мне Ольгой Кузьминичной - совсем, по-настоящему - осталось всего ничего. Эта зима длиннее всех прошлых - хотя бы на 29-ое февраля. Мне совсем перестало быть страшно понимать, чего я хочу. Зачем. Почему. Перестать врать себе. Чем дальше, тем меньше я говорю неправды - хотя бы себе. Это самая сложная зима; сложнее не было - но, может, и будет. Я знаю, что я буду делать завтра - кроме уколов, таблеток, закапываний и прочих развлечений и пары прекрасных вечеринок вечером и ночью. Я уже написала это прекрасное письмо-план на весну - и начну претворять его в жизнь. Если позволят. Я очень хочу, чтобы все стало - или уже осталось - по-настоящему. А как это будет - я еще не знаю, но очень не терпится.
Не знаю, почему это зима выдалась такой странной, рваной, неровной. Было тяжело; но только через "тяжело" можно куда-то вырасти. Я устала за эту зиму. Меня рвет от желаний сделать все - кроме того, что я не могу сделать выбор, все как-то делать ровно, спокойно. Вот над этим я и буду сейчас работать. Начался пост. Я не прошу, чтобы все плохое было позади - я хочу сказать, что я, кажется, уже усвоила этот длинный урок.
Now is the winter of our discontent made glorious summer by this sun of York.
Зима тревоги нашей позади, к нам с солнцем Йорка лето возвратилось.