Город
Гудел отбой. По раскаленному асфальту
маршировали утомленные тибальты,
вложив мечи
в тугие ножны. В одеянии из базальта
стояли, грозно улыбаясь, палачи.
У палачей на постаментах, ноги свесив,
сидели дети, как в устойчивости кресел
или колен,
и каждый был по-детски чист и тихо весел,
а мир для них был как огромный гобелен.
Белел закат. Синела вечная громадья,
и облака, как по неслышимой команде,
ложились в ряд.
Ты тихо встал, поправил плащ, почти не глядя,
и стал решать, кого на утро не казнят.
В ряду солдат, идущих вольно до казармы,
шепталась песня о простом, но лучезарном
лице Христа,
и баба Маня во дворе, придя с базара,
белье снимала, как распятого с креста.
Кого - разбойника? убийцу? пустомелю?
Две тонких кисти, раскрестившись по постели -
умытых рук -
являли вечность. Не посмели, не поспели.
Слепые сумерки слились в протяжный звук,
и только свадьбам и поэтам было мало
сияния сумерек из хрупкого металла,
гудел отбой -
и мгла, плывущая с востока, накрывала
мой сонный город, ненавидимый тобой...
21.05.2010г.
маршировали утомленные тибальты,
вложив мечи
в тугие ножны. В одеянии из базальта
стояли, грозно улыбаясь, палачи.
У палачей на постаментах, ноги свесив,
сидели дети, как в устойчивости кресел
или колен,
и каждый был по-детски чист и тихо весел,
а мир для них был как огромный гобелен.
Белел закат. Синела вечная громадья,
и облака, как по неслышимой команде,
ложились в ряд.
Ты тихо встал, поправил плащ, почти не глядя,
и стал решать, кого на утро не казнят.
В ряду солдат, идущих вольно до казармы,
шепталась песня о простом, но лучезарном
лице Христа,
и баба Маня во дворе, придя с базара,
белье снимала, как распятого с креста.
Кого - разбойника? убийцу? пустомелю?
Две тонких кисти, раскрестившись по постели -
умытых рук -
являли вечность. Не посмели, не поспели.
Слепые сумерки слились в протяжный звук,
и только свадьбам и поэтам было мало
сияния сумерек из хрупкого металла,
гудел отбой -
и мгла, плывущая с востока, накрывала
мой сонный город, ненавидимый тобой...
21.05.2010г.