Глава 7. Окончание.
Глава 7. Продолжение 2.http://v-m-zolotyx.livejournal.com/10789.html
Среди взятых из дома трав не так уж мало было тех, что помогают при кашле. Вскоре Феня лила крутой кипяток в котелок, на дне которого серо-зеленой горкой лежали листья мать-и-мачехи, среди них проглядывали синие лепестки горечавки, а в чашке плавала и не хотела пока тонуть сушеная малина, впитывая постепенно горячую воду.
Мед и малина - чтобы унять жар, мать-и-мачеха, горечавка и подорожник - чтобы облегчить кашель. Но с таким кашлем, который словно рвет легкие, а облегчения не приносит, травы могут и не справиться. Сколько молодых и полных сил не смогли выкарабкаться, и даже мать, которая знает куда больше, не смогла им помочь...Но Феня, сцепив зубы, усилием воли отогнала дурные мысли. Многие же поправились! И Ваня тоже будет здоров! Не для того же спас его Бог, чтобы спалить в лихорадке.
После того, как Ваня выпил отваров, можно было только ждать. Она осмотрела его сломанную ногу, та распухла, так и должно быть, врезавшийся в тело платок она поскорее ослабила, но все равно, нужен был нормальный лубок.
Вот эта молодая липа подойдет. Ее ствол был толще, чем голень Вани, но ненамного. Феня осторожно подрезала по кругу и с двух сторон гладкую кору, очистив с нее снег - после ночного снегопада деревья были в снежных шапках и даже на стволы налепило влажных комьев. Вовремя они нашли дорогу домой - еще немного, и след засыпало бы, а потом и их самих тоже.
Сняв кору по кругу, она все равно уже погубила дерево, так что, не жалея, сняла выше по стволу длинные полосы, отслоила наружную коричневую часть, похожую на выделанную кожу, даже морщинки как у дорогих черевичек, и взяла себе светлое лыко.
Когда Феня вернулась в дом, она долго моргала, привыкая к полутьме после снежного леса. Ваня спал, и был очень горячим. Несмотря на малину и мед, он даже не вспотел.
Для Фени исчезли день и ночь - бодрствовать все время она не могла, а спать боялась. Отек на Ваниной ноге спал, и она туже сдвинула две половинки лубка, и заново завязала. Нога заживала хорошо, похоже, кость при переломе не сместилась, а, значит, когда срастется, Ваня даже хромать не будет. Если только его приведет Бог еще когда-нибудь встать.
Ваня метался в жару и почти не потел, себя почти все время не помнил, лишь иногда приходя в сознание. Феня с ложечки по капле поила его отварами, горькими и сладкими, следила, чтобы в теле было достаточно воды, а то кровь загустеет и свернется. Мочила в воде обрывок холста и протирала ему лицо. Самой ей постоянно хотелось спать - так отвечала душа на постоянный страх. Чтобы не заснуть, все время, когда не надо было рубить дрова и носить воду, Феня занимала руки работой даже не при лучине, при отсвете из печи - плела из лыка туески, такие тугие, что нальешь воды или еще чего-нибудь - ни капли не выступит между полосками. Иногда она помимо воли проваливалась в сон и вскидывалась в ужасе, но видела, что Ваня все в том же жару, а ее плетенка упала с колен на пол. «Уже и лыка не вяжу», - горько шутила она сама с собой.
Так прошло полных восемь дней. С каждым днем Ваня слабел, и если поначалу, приходя в себя, он пытался приподняться, жалел, что кинул на сестру все хозяйство, стыдился, что ей приходится убирать за ним и мыть его, то последние два дня он совсем себя не помнил. Дыхание вырывалось из его груди с тяжелым свистом, а теперь Фене стало казаться, что он дышит слабее. В неверном свете лучины было не понять, не синеют ли у него губы, Феня даже думала отворить дверь, чтобы впустить свет, но оказалось, что на дворе стоит глухая ночь.
Девушка не помнила наизусть канон, который читали о болящем, но в памяти задержалось то, как там говорили о всех случаях, когда Господь и апостолы исцеляли и даже воскрешали больных и мертвых. Вот и она стала говорить и о теще Святого Петра, что лежала в горячке, но по слову Иисуса встала с одра и начала прислуживать Ему за столом. И о расслабленном, которого внесли в дом, разобрав крышу, оттого, что не могли пройти сквозь толпу. Когда в детстве в церкви она слышала эту историю, ей было всегда интересно, чинил ли исцеленный потом эту крышу, или она починилась сама собой, по Господню слову? В то, что хозяева дома простили, и молча починили крышу сами, она не верила - ее соседи бы не отступились, пока не получили своего.
Вспоминала она и римского сотника, который пришел просить за своего отрока. Кто он ему был, этот отрок? Слугой? Или сыном? Ведь можно понять и так, и эдак. Должно быть все же слугой, сотник-то был язычником, сын его, наверняка, тоже, а вот раб мог быть евреем, который почитал Иисуса Христом. Но тогда какой же странный был у него господин! Можно ли представить себе князя или боярина, который сам пойдет просить помощи для слуги? Она о таком не слыхала. Хотя, может, она и несправедлива. Откуда ей знать, как ведут себя князья и бояре? Она их видела, конечно, издалека, когда они проезжали сквозь Ласково, но каковы они в душе, по резвому коню не скажешь.
Феня одернула себя - что-то она стала рассеяна в молитве, а как знать, может от того, насколько усердно она сейчас просит исцелить Ваню, оставить его хоть ненадолго тут, с ней, от того, насколько искренне обещает благодарственные мольбы его, свои и родителей, и вправду зависит его судьба?
Нет, в отличие от многих, Феня не думала, что Бог лучше слышит тех, кто читает больше «Отче наш» и обещает большие свечи светлого воска. И если Он сочтет, что Ване будет лучше в Его чертогах, чем в дымной темной избе, занесенной снегом, так тому и быть. Ваня добрый мальчик и не успел много нагрешить, но она не хотела, она отказывалась оставаться одна, и как тот человек из притчи, что стучит в закрытую дверь, в дом, где все легли спать, и настойчиво просит хлеба, так и она надеялась, что и ей, по ее неотступности дадут то, что она просит - пусть Ваня вспотеет!
Должно быть, она все-таки заснула, хотя ей самой казалось, что она только на секунду закрыла глаза, чтобы получше сосредоточиться на молитве. Но когда она очнулась, Ваня перестал метаться. Она бросилась к полатям, положила на лоб ладонь, и на какой-то очень долгий и мучительный миг ей почудилось, что он уже остывает. Но потом кожа ощутила влагу. Ванино лицо было все покрыто крупными каплями пота. Он потел так, что с него текло, промокла рубашка, протек насквось весь сенник. Феня переодевала его, переложила на свою - сухую - сторону полатей. Потом в ход пошла отцова рубаха, промокла и она, а когда пришлось нацепить уже и женскую - материну, в Фенину Ваня не влезал, слишком широкие уже стали плечи, вот тогда он начал кашлять, не не тяжело, глухо и бесплодно, а влажным кашлем, который явно выводил всю ту дрянь, что душила его недавно.
Ваня поправлялся медленно, Феня берегла его от сквозняков, набила сенник свежим сеном - как раз от коровы осталось. Растирала его, стучала по спине, он потом особенно сильно откашливался. Оборачивала его полотном, промазанным медом - все равно его первая рубаха сопрела и годилась лишь на лоскуты, поила жидким киселем и отхаркивающими травами, и вскоре, он даже стал жаловаться, что они горькие, он не хочет их пить. Феня прикрикнула на него, чтоб не дурил, но сама была рада - это значит, возвращалось здоровье, появились силы - ведь когда ему было плохо, он безропотно принимал все, что она давала ему.
Иногда он, отвернувшись, тайком плакал от бессилия - встать не мог и даже повернуться на другой бок казалось тяжелой работой, Феня замечала слезы, но, щадя его гордость, ничего не говорила ему. Да и разве он виноват? Любой лекарь знает, что тяжелая болезнь подтачивает не только тело, но и душу, поэтому она старалась его веселить побольше, вместе с ним благодарила Бога, что он жив, и наконец сама поверила, что опасность миновала.
Все эти дни, даже выходя из дома, Феня спешила поскорей вернуться, боялась на лишний миг задержаться, и ничего не видела вокруг. Если она держала в руках топор, то видела только лезвие и чурбачок, который нужно расколоть надвое, если черпала из проруби воду, то видела только темную воду в кругу бледных льдин, а теперь она вдруг заметила, что воздухе радостно пахло весной, и ветер можно пить как воду, наст пятнали переплетенные птичьи, мышиные и заячьи следы, снег был уже не тот - верхние снежинки подтаяли, слились в капельки, и замерзшие снова зерна были как россыпь мелкого хрусталя,в которой отражалось небо: пухлые облака впервые за три месяца разошлись, открыв лазурную подкладку, и окрасились золотым и розовым. Когда Феня надрезала бело-розовую плоть березы, та заплакала сладким соком, и Феня повесила под разрезом туесок, а сама спустилась к озеру и увидела, что заросли ивняка покрылись пушистыми почками, и она срезала веточку, чтобы Ваня тоже убедился, что скоро весна, скоро Пасха.
Феня уже так давно привыкла к тому, что они в лесу одни, и кроме птичего говора и ветра ничего не слышно, что когда ветер принес конское ржание, а после скрип полозьев и человеческую речь, на мгновенье она испугалась, но тут же с радостью разобрала родные голоса отца и матери. Все как в сказке - она вернула Ваню от гусей-лебедей, а там и родители вернулись. На глазах выступили слезы, в них сверкнуло солнце, а когда она чуть проморгалась, то увидела сани, за которыми брела привязанная корова, лошадь вел под уздцы улыбающийся в бороду отец, на санях сидела румяная, живая и здоровая мать, а когда она обернулась, то увидела, что в распахнутой двери стоит впервые поднявшийся с постели Ваня.
Среди взятых из дома трав не так уж мало было тех, что помогают при кашле. Вскоре Феня лила крутой кипяток в котелок, на дне которого серо-зеленой горкой лежали листья мать-и-мачехи, среди них проглядывали синие лепестки горечавки, а в чашке плавала и не хотела пока тонуть сушеная малина, впитывая постепенно горячую воду.
Мед и малина - чтобы унять жар, мать-и-мачеха, горечавка и подорожник - чтобы облегчить кашель. Но с таким кашлем, который словно рвет легкие, а облегчения не приносит, травы могут и не справиться. Сколько молодых и полных сил не смогли выкарабкаться, и даже мать, которая знает куда больше, не смогла им помочь...Но Феня, сцепив зубы, усилием воли отогнала дурные мысли. Многие же поправились! И Ваня тоже будет здоров! Не для того же спас его Бог, чтобы спалить в лихорадке.
После того, как Ваня выпил отваров, можно было только ждать. Она осмотрела его сломанную ногу, та распухла, так и должно быть, врезавшийся в тело платок она поскорее ослабила, но все равно, нужен был нормальный лубок.
Вот эта молодая липа подойдет. Ее ствол был толще, чем голень Вани, но ненамного. Феня осторожно подрезала по кругу и с двух сторон гладкую кору, очистив с нее снег - после ночного снегопада деревья были в снежных шапках и даже на стволы налепило влажных комьев. Вовремя они нашли дорогу домой - еще немного, и след засыпало бы, а потом и их самих тоже.
Сняв кору по кругу, она все равно уже погубила дерево, так что, не жалея, сняла выше по стволу длинные полосы, отслоила наружную коричневую часть, похожую на выделанную кожу, даже морщинки как у дорогих черевичек, и взяла себе светлое лыко.
Когда Феня вернулась в дом, она долго моргала, привыкая к полутьме после снежного леса. Ваня спал, и был очень горячим. Несмотря на малину и мед, он даже не вспотел.
Для Фени исчезли день и ночь - бодрствовать все время она не могла, а спать боялась. Отек на Ваниной ноге спал, и она туже сдвинула две половинки лубка, и заново завязала. Нога заживала хорошо, похоже, кость при переломе не сместилась, а, значит, когда срастется, Ваня даже хромать не будет. Если только его приведет Бог еще когда-нибудь встать.
Ваня метался в жару и почти не потел, себя почти все время не помнил, лишь иногда приходя в сознание. Феня с ложечки по капле поила его отварами, горькими и сладкими, следила, чтобы в теле было достаточно воды, а то кровь загустеет и свернется. Мочила в воде обрывок холста и протирала ему лицо. Самой ей постоянно хотелось спать - так отвечала душа на постоянный страх. Чтобы не заснуть, все время, когда не надо было рубить дрова и носить воду, Феня занимала руки работой даже не при лучине, при отсвете из печи - плела из лыка туески, такие тугие, что нальешь воды или еще чего-нибудь - ни капли не выступит между полосками. Иногда она помимо воли проваливалась в сон и вскидывалась в ужасе, но видела, что Ваня все в том же жару, а ее плетенка упала с колен на пол. «Уже и лыка не вяжу», - горько шутила она сама с собой.
Так прошло полных восемь дней. С каждым днем Ваня слабел, и если поначалу, приходя в себя, он пытался приподняться, жалел, что кинул на сестру все хозяйство, стыдился, что ей приходится убирать за ним и мыть его, то последние два дня он совсем себя не помнил. Дыхание вырывалось из его груди с тяжелым свистом, а теперь Фене стало казаться, что он дышит слабее. В неверном свете лучины было не понять, не синеют ли у него губы, Феня даже думала отворить дверь, чтобы впустить свет, но оказалось, что на дворе стоит глухая ночь.
Девушка не помнила наизусть канон, который читали о болящем, но в памяти задержалось то, как там говорили о всех случаях, когда Господь и апостолы исцеляли и даже воскрешали больных и мертвых. Вот и она стала говорить и о теще Святого Петра, что лежала в горячке, но по слову Иисуса встала с одра и начала прислуживать Ему за столом. И о расслабленном, которого внесли в дом, разобрав крышу, оттого, что не могли пройти сквозь толпу. Когда в детстве в церкви она слышала эту историю, ей было всегда интересно, чинил ли исцеленный потом эту крышу, или она починилась сама собой, по Господню слову? В то, что хозяева дома простили, и молча починили крышу сами, она не верила - ее соседи бы не отступились, пока не получили своего.
Вспоминала она и римского сотника, который пришел просить за своего отрока. Кто он ему был, этот отрок? Слугой? Или сыном? Ведь можно понять и так, и эдак. Должно быть все же слугой, сотник-то был язычником, сын его, наверняка, тоже, а вот раб мог быть евреем, который почитал Иисуса Христом. Но тогда какой же странный был у него господин! Можно ли представить себе князя или боярина, который сам пойдет просить помощи для слуги? Она о таком не слыхала. Хотя, может, она и несправедлива. Откуда ей знать, как ведут себя князья и бояре? Она их видела, конечно, издалека, когда они проезжали сквозь Ласково, но каковы они в душе, по резвому коню не скажешь.
Феня одернула себя - что-то она стала рассеяна в молитве, а как знать, может от того, насколько усердно она сейчас просит исцелить Ваню, оставить его хоть ненадолго тут, с ней, от того, насколько искренне обещает благодарственные мольбы его, свои и родителей, и вправду зависит его судьба?
Нет, в отличие от многих, Феня не думала, что Бог лучше слышит тех, кто читает больше «Отче наш» и обещает большие свечи светлого воска. И если Он сочтет, что Ване будет лучше в Его чертогах, чем в дымной темной избе, занесенной снегом, так тому и быть. Ваня добрый мальчик и не успел много нагрешить, но она не хотела, она отказывалась оставаться одна, и как тот человек из притчи, что стучит в закрытую дверь, в дом, где все легли спать, и настойчиво просит хлеба, так и она надеялась, что и ей, по ее неотступности дадут то, что она просит - пусть Ваня вспотеет!
Должно быть, она все-таки заснула, хотя ей самой казалось, что она только на секунду закрыла глаза, чтобы получше сосредоточиться на молитве. Но когда она очнулась, Ваня перестал метаться. Она бросилась к полатям, положила на лоб ладонь, и на какой-то очень долгий и мучительный миг ей почудилось, что он уже остывает. Но потом кожа ощутила влагу. Ванино лицо было все покрыто крупными каплями пота. Он потел так, что с него текло, промокла рубашка, протек насквось весь сенник. Феня переодевала его, переложила на свою - сухую - сторону полатей. Потом в ход пошла отцова рубаха, промокла и она, а когда пришлось нацепить уже и женскую - материну, в Фенину Ваня не влезал, слишком широкие уже стали плечи, вот тогда он начал кашлять, не не тяжело, глухо и бесплодно, а влажным кашлем, который явно выводил всю ту дрянь, что душила его недавно.
Ваня поправлялся медленно, Феня берегла его от сквозняков, набила сенник свежим сеном - как раз от коровы осталось. Растирала его, стучала по спине, он потом особенно сильно откашливался. Оборачивала его полотном, промазанным медом - все равно его первая рубаха сопрела и годилась лишь на лоскуты, поила жидким киселем и отхаркивающими травами, и вскоре, он даже стал жаловаться, что они горькие, он не хочет их пить. Феня прикрикнула на него, чтоб не дурил, но сама была рада - это значит, возвращалось здоровье, появились силы - ведь когда ему было плохо, он безропотно принимал все, что она давала ему.
Иногда он, отвернувшись, тайком плакал от бессилия - встать не мог и даже повернуться на другой бок казалось тяжелой работой, Феня замечала слезы, но, щадя его гордость, ничего не говорила ему. Да и разве он виноват? Любой лекарь знает, что тяжелая болезнь подтачивает не только тело, но и душу, поэтому она старалась его веселить побольше, вместе с ним благодарила Бога, что он жив, и наконец сама поверила, что опасность миновала.
Все эти дни, даже выходя из дома, Феня спешила поскорей вернуться, боялась на лишний миг задержаться, и ничего не видела вокруг. Если она держала в руках топор, то видела только лезвие и чурбачок, который нужно расколоть надвое, если черпала из проруби воду, то видела только темную воду в кругу бледных льдин, а теперь она вдруг заметила, что воздухе радостно пахло весной, и ветер можно пить как воду, наст пятнали переплетенные птичьи, мышиные и заячьи следы, снег был уже не тот - верхние снежинки подтаяли, слились в капельки, и замерзшие снова зерна были как россыпь мелкого хрусталя,в которой отражалось небо: пухлые облака впервые за три месяца разошлись, открыв лазурную подкладку, и окрасились золотым и розовым. Когда Феня надрезала бело-розовую плоть березы, та заплакала сладким соком, и Феня повесила под разрезом туесок, а сама спустилась к озеру и увидела, что заросли ивняка покрылись пушистыми почками, и она срезала веточку, чтобы Ваня тоже убедился, что скоро весна, скоро Пасха.
Феня уже так давно привыкла к тому, что они в лесу одни, и кроме птичего говора и ветра ничего не слышно, что когда ветер принес конское ржание, а после скрип полозьев и человеческую речь, на мгновенье она испугалась, но тут же с радостью разобрала родные голоса отца и матери. Все как в сказке - она вернула Ваню от гусей-лебедей, а там и родители вернулись. На глазах выступили слезы, в них сверкнуло солнце, а когда она чуть проморгалась, то увидела сани, за которыми брела привязанная корова, лошадь вел под уздцы улыбающийся в бороду отец, на санях сидела румяная, живая и здоровая мать, а когда она обернулась, то увидела, что в распахнутой двери стоит впервые поднявшийся с постели Ваня.