Интервью было взято в декабре 1997 - за два месяца до релиза In The Aeroplane Over the Sea - для темы номера в журнале Puncture.
В Рождественскую неделю 1997, я со своей бывшей женой приехал из Oak Ridge, Tennessee, в Athens, Georgia, чтобы провести несколько дней с Джеффом, ребятами из группы и их друзьями, которые также помогали записывать альбом. Всё прошло отлично, все были полны энергии и хорошего настроения, и тот факт, что они играли, в общей сложности, в полудюжине групп, не мешал им быть компанейскими парнями. Если вопросы, которые я буду задавать, покажутся слишком очевидными, то это из-за того, что на момент интервью Aeroplane еще не вышел - и я совершенно ничего не знал об альбоме; к примеру, то что, он имеет отношение к Анне Франк.
Во введении к оригинальной статье в Puncture (которая вышла в коллекции лучшего материала Puncture - Verse Chorus Press collection) я писал, что можно поставить Aeroplane "в один ряд с Robert Wyatt's Rock Bottom, Daniel Johnston's Yip/Jump Music, Skip Spence's Oar, Incredible String Band's Wee Tam, Syd Barrett's Madcap Laughs, и the Television Personalities' Could Have Been Bigger Than the Beatles. Настолько эта музыка хороша, и, возможно, даже лучше. И, в отличие от того что я слушаю и что мне нравится на этой неделе/в этом году, Aeroplane останется в сердце еще долго после того, как утихнут отголоски бурного восторга.
Pitchfork: Ты ставишь эксперименты над тем, сколько слов можно произнести в одной песне, за один вздох?
JM: Ха ха. Песни появляются довольно спонтанно, но потом требуется определенное время, чтобы понять, что происходит, какой у песни сюжет. Затем я начинаю выстраивать небольшие переходы - словесные мостики - чтобы все проходило определенный путь, прежде чем достигнуть своего конца. Непрерывный поток слов похож на капли дождя, но, как правило, имеет свой порядок. Они приходят ко мне в голову произвольно и я собираю их воедино.
Pitchfork: Как в песне "Song Against Sex"?
JM: Вообще, "Song Against Sex" возникла еще более спонтанно.
Pitchfork: Тогда какой пример больше подходит?
JM: "Two-Headed Boy", каждая часть которого была написана в разное время, да такое, что я уже и забыл, когда это было.
Pitchfork: Ты часто себя исправляешь?
JM: Не на бумаге, все происходит в моем маленьком флеш-котелке.
Pitchfork: Как часто ты пишешь песни?
JM: Постоянно. Есть материал, которого хватит как минимум на 4 альбома, который не выпущен и может никогда не увидеть свет - просто он другой.
Pitchfork: Он уже записан?
JM: Не слишком.
Pitchfork: Потому что он не вписывается в идеи On Avery Island и In The Aeroplane Over The Sea? Все ваши альбомы концептуальны.
JM: Нет. Они с сюжетом. Но думаю, сюжет можно назвать концепцией, да?
Pitchfork: [перейдя на кухню] Ого, у вас тут куча мелодик валяется!
JM: Так точно.
Pitchfork: Как ты слышишь песню в голове, когда все происходит впервые?
JM: Я слышу их практически целиком, но они всегда немного размыты в голове. Они уже готовы, но это странно - я пишу, пою и вижу их такими, как они есть, и в процессе записи они далеко не уходят от этого, но в то же время, когда они становятся непосредственно записанными, то превращаются во что-то другое. Нужно время, чтобы привыкнуть к тому, как звучит музыка в колонках, а не в голове. Слышать очень интересно, когда играем вживую, например, но все равно очень странно.
Pitchfork: Когда чем-то занят, ходишь где-нибудь, в твоей голове звучат мелодии?
JM: Непрерывно. Большую часть времени, вращаются мои песни, но кроме них - сплошной рандом. Прямо сейчас я слышу там гавайскую музыку.
Pitchfork: Dan Ho или гитару в стиле Roy Smeck? Как это вообще?
JM: Это не всамделишная гавайская музыка, но это ближайшее, что я могу вспомнить, чтобы описать. Это мало похоже на Гавайи. просто последнее время слышу укулеле. Все, что я делал, было полностью интуитивно.
Pitchfork: Кроме песен, ты пишешь что-нибудь?
JM: Нет, все, что я пишу, я потом играю и пою, открываю рот и все написанное из него вылетает.
Pitchfork: Neutral Milk Hotel репетируют?
JM: Не совсем. Мы не репетируем, как это обычно принято. мы делали это в течение месяца, пока были в Лонг Айленде, где мы впервые собрались вместе. Но это было только тогда; нам это не нужно, мы не такая группа.
Pitchfork: Ты говоришь Джулиану [Костнеру]: "Сыграй на
поющей пиле вот тут"?
JM: Большую часть из этого, он сам сочиняет каждую ночь, когда мы в едем в турне, и в итоге у него хорошо получается, он доволен. Примерно то же самое и с партиями духовых.
Pitchfork: Так многие детали в песне закрепляются просто с помощью живых выступлений?
JM: Вроде того, но во время записи преобладают у нас простые, примитивные вещи.
Pitchfork: Что ты имеешь ввиду?
JM: Просто какие-то основы, ключевые идеи... Например, Джулиан может пойти, прихватив с собой то, что он пытался играть, и развить это. Он начнет с простой части, того, что делал до этого, а потом просидит три часа в ванной, мучая инструмент до тех пор, пока три аккорда не зазвучат по-гавайски или как хор ангельских голосов.
Pitchfork: Как мне кажется, ты работаешь предельно четко и осознанно, когда используешь разные способы записи; для тебя записывающие средства это как отдельные музыкальные инструменты. Как, например, у Фауста или даб продюсеров. И отчасти поэтому я и не люблю, с чем ассоциируется у всех тег "lo-fi", потому что он совсем неверный, неточный. К примеру, ты же используешь дисторшн, жесткий дисторшн, а ведь мог бы сделать так, чтобы все звучало чисто, верно? По-моему это сознательный выбор, а не вынужденная необходимость.
JM: Что, дисторшн? Да. Вся запись спланирована. Мы привыкли к определенному звучанию еще со временем 4х-трековой демки много лет назад, есть определенные звуки, которые мы любим. Весь дисторшн всегда был умышленным. Мы стараемся использовать как можно больше ретро-инструментов. Но когда писали On Avery Island и этот альбом, мы записывали лучший звук, который могли в принципе. Нынешние стандарты высокой четкости подчас довольно паршивы. Но есть несколько отличных продюсеров.
Pitchfork: Например?
JM: Ну, например Jim O'Rourke. Он знает, как заставить звучать музыку, будто она исполняется в комнате. Я мало что знаю о процессе записи, но возможность записывать музыку на пленку и вообще электричество, все эти маленькие магнитные частицы, все это я воспринимаю буквально, как чудо, это удивительно.
Pitchfork: С кем тебе предпочтительнее записываться?
JM: Robert Schneider. С ним очень удобно. Он мой старый друг, я работал с ним всю жизнь. Я знаю, что он понимает меня. Энергия и любовь, которыми он наполняет записи, насколько лично их воспринимает, и всегда остается достаточно времени, чтобы сделать все в точности, как ты хочешь. Это как записываться дома, но с человеком, который открывает новые горизонты для тебя. С Робертом находишь для себя самые интересные звуки, как например, внутри себя. Глупо это звучит, да?
Pitchfork: Вовсе нет. Я знаю, что ты любишь таких композиторов, как Luc Ferrari и Pierre Henry, вот за что мы любим NMH - это диссонирующие элементы на заднем плане, которые привносят Julian, Jeremy (Barnes), ты, Robert, Scott (Spillane), Laura (Carter), и кто бы то ни было, когда вы в студии или выступаете. Смесь из гудящих звуков, карнавальной музыки и всепоглощающего шума, которая содержится внутри поп-песен - именно она делает их визитной карточкой Neutral Milk. Но почему бы тебе не попробовать поэкспериментировать еще глубже?
JM: О, я пишу и такую музыку! Но сонграйтинг это тот случай, где мне проще выражаться открыто. Сейчас я работаю над такой... музыкой для
гномов*. Я полагаю, что музыка Ferrari и Henry похожа на то ангельское, потусторонне-музыкальное место в моей голове, в котором уже обжились ребята из джазза. Это удивительная музыка, не имеющая никакого отношения к рок-н-роллу.
Pitchfork: Ты часто пишешь музыку дома, в одиночку?
JM: Да.
Pitchfork: И сколько из этого выпущено?
JM: Песни три.
Pitchfork: Но почему так мало?
JM: Вон те все коробки (идет по комнате, заваленной оборудованием, записями и книгами), и вон еще одна там.
Pitchfork: Но почему ты не выпустишь все это? (Тут нас прервали хорошие люди, принесшие аппетитный хлеб с корицей.)
Pitchfork: Цирковая музыка сильно повлияла?
JM: Очень. Мне часто снится, что я в цирке. У меня есть песня "Ferris Wheel on Fire", в снах я часто сталкиваюсь с колесом обозрения, и оно все объято пламенем, и я иду сквозь толпу людей; множество песен пришли из снов. А уж откуда пришли сны я без понятия. Когда был ребенком, кровать была как бетон, и мне постоянно снилось, что ко мне катится бомба и все было супербыстро, но бомба так и не докатывалась. И я просыпался, чувствуя будто руки стали огроменными, и кровать снова была как бетон.
Pitchfork: По-твоему, разные записи это как разные места в твоей голове, как если бы они существовали на самом деле, но только ты их можешь видеть и слышать?
JM: Несомненно.
Pitchfork: И песни это что-то вроде свидетельства, но не совсем?
JM: Ты прав. Я точно знаю, откуда они и песни не получится, если не будет определенного чувства. Это неприятное чувство одиночества в животе. И когда оно там, я слетаю с катушек и я должен идти, играть и петь, иногда песня меняется, иногда нет. Но все песни исходят из единого места, это точно.
Pitchfork: В "Song Against Sex" и в той, что с нового альбома, где ты поешь "Your father made fetuses with flesh-licking ladies." Это острая, прямо подкожная реакция на совокупление. Секс для тебя нечистоплотен?
JM: Мне противен секс, как инструмент для подзарядки, и что людям плевать на то, в кого пихать член. И меня это расстраивает. Я встречал многих людей, которые не могли восстановиться после изнасилования каким-нибудь пьяным уебком. Такое печалит. Это не против секса самого по себе. Все эти отсылки, они...
Pitchfork: Личные?
JM: Да.
Pitchfork: В твоих работах есть настоящая радость и удивление. Своего рода взгляд глазами шестилетнего, как если бы ребенок мог смотреть на проезжающую машину и удивляться ее существованию. Это особенно проявилось для меня строчке с Aeroplane "How strange it is to be anything at all." Это такая твоя философия в двух словах?
JM: Это всегда было странно, я рос очень религиозным человеком. Церковь говорила, как жить и я все воспринимал так, и все было очень просто. Становясь старше, чем больше я не понимал, тем больше был поражен. Я просыпался каждое утро и мне выносило мозг, что я все еще в своем теле. Мне обычно снится что-то, что имеет отношение к этой теме - почему я волнуюсь о том, что не в своем теле, и я обычно просыпаюсь в шоке. Потом расслабляюсь, забываю об этом и выпиваю кофе. И той строчкой я хотел (чтобы звучало не совсем глупо) сказать, что даже быть здесь, в этом месте, удивительнейший для меня факт.
И еще эти дикие сны, в которых я луначу.
Pitchfork: Ты лунатишь?
JM: Невероятно, да. У меня каких только сумасшедших галлюцинаций не бывает, и это странно.
Pitchfork: Ты имеешь ввиду, что когда спишь...
JM: Ну, я открываю глаза и что-то вижу. Видел призраков, пролетающих сквозь стены. Видел вихрь, растущий из стены. Видел бесформенные сгустки света, прыгающие вокруг дворика за окном. Видел гиганстких жуков на полу. Я был в комнате гостиницы в Amarillo, Texas и все, что я помню, это как я стоял на кровати и видел, как целая стена передо мной была наполнена светом, который стремился вырваться из нее, при этом взрываясь, будто поп-корн. И потом я просыпаюсь и думаю "Ниху... я стоял на кровати и таращился на эту стену."
Pitchfork: Ну, неудивительно, что ты не употребляешь! И говоря о галлюцинациях, видениях и всем таком, мне нравится, что в песнях есть слова и о трезвости, что идет в разрез с хипповским "андеграундным" менталитетом, который все еще широко распространен на музыкальной сцене. Нет ни одного журнала без рецензий, содержащих сравнения музыки с тем или иным наркотиком. Это меня озадачивает, ведь если упарываешься наркотиками, намного сложнее создать что-то интересное. Если можешь, то ладно, но насколько было бы проще, если не быть упоротым. И если дело только в наркотиках, то насколько же ты ебаное днище, если не можешь достичь то, что хочешь, без этого?
JM: Согласен с тобой. У меня был опыт в старших классах, я даже был наверное укурком, жрал много кислоты, но сейчас уже нет. И еще, хочу сказать, что люди могут делать, что хотят. Я не наставляю. И много рок-звезд записали отличные пластинки, когда были в ебанное ничего!
Когда я начинал писать "Ghost", это кажется десятый трек (фейл, 9 :\ - прим. перев.), он начинается так (поет) "Ghost, ghost I know you live within me," потому что мы думали, что в доме, в ванной, живет призрак. И я запер дверь и начал петь призраку в ванной. Но потом стал петь про призрака, который, как мы думали, постоянно свистел в соседней комнаде и будил меня, а потом про призрака который жил у меня внутри. И все закончилось посвящением Анне Франк. И про нее вообще много песен на этой пластинке.
Pitchfork: Всего одно или два поколения прошло, но немногие нынче группы касаются Второй Мировой и Холокоста в своем творчестве. Чем это вызвано? Ты читаешь или перечитываешь Дневник Анны Франк?
JM: Да. Я знаю, это может прозвучать претенциозно.
Pitchfork: Вовсе нет.
JM: Прямо перед записью On Avery Island, я был в Ruston, LA, ждал поездки в Денвер, в студию. Я не считаю себя образованным человеком, все-таки я провел значительную часть жизни, по большому счету, в снах... И вот я ходил и думал "Если я узнаю историю, узнаю ли я что-то новое для себя или просто сойду с ума?" И я пришел к выводу, что второе. На следующий день я пошел в книжный и увидел там Дневник Анны Франк. Я даже не думал об этом ни разу в жизни. Два дня я его читал и потом почувствовал, что вывернут наизнанку.
Pitchfork: Ты доказал свою теорию.
JM: Да. Еще три дня я плакал и был практически опустошен. Когда я читал, она была живой для меня. Я буквально знал, что должно было произойти.
Но вот, в чем дело: ты любишь кого-то, потому что знаешь его историю. У тебя симпатия к людям, даже если они творят глупости, потому что ты знаешь, откуда они, ты понимаешь, что происходит у них в голове. И вот я, забравшийся настолько глубоко в чужую голову, насколько возможно, даже глубже, чем если бы это был кто-то знакомый в реальной жизни. И эта концовка... Мне просто сорвало крышу. Отсылки к ней на альбоме... например, в "Ghost" - к ее рождению. И каждую ночь я ложился спать и мне снилось, что у меня есть машина времени и возможность пролететь сквозь время и пространство и спасти Анну Франк. Стыдно, да?
Pitchfork: Если бы ты говорил про Фродо из Властелина Колец, было бы стыдно. Крайнее сочувствие от такого сильного текста про Холокост это совсем другое.
JM: Сюжет альбома мало относится к тому времени. Это отражение, как я вижу те времена. Не уверен, что время на альбоме вообще идет по хронологии или в одном направлении. Реальность похожа на сон, в который я постоянно проваливаюсь, нечеткий и причудливый. Наука уже определила, что реальность, в которой мы живем, вовсе не единственная. Я прочел много физических и метафизических книг; чаще всего, у меня от них пухнет голова, но я продолжаю к ним возвращаться, пытаясь понять.
От многих песен на Aeroplane я теряю контроль над собой, и нужны другие люди, чтобы мне было спокойно, и я мог петь обо всем этом, а не кричать себе внутрь. Просто впечатления слишком сильные и я спрашивал другого "Что я блять делаю?" И понадобилось время, чтобы понять, что песни нормальные, и вовсе не ебанутые кошмары, которые я себе представлял.
Думаешь эти тексты напугают кого-нибудь?
Pitchfork: Ну, я уже рассказывал тебе, что может напугать поклонников инди-рока. Да и хуй с ними, мне гораздо интереснее, когда ты поешь "I love you Jesus Christ", а не "I love you Linda Sue", и это воспринимается совершенно по-другому многими слушателями. Очевидно, в этом совсем другой смысл, но люди могут приписывать тебе что-то и думать о тебе абсолютно разные вещи только из-за одной этой строчки. И конечно, если ты поешь о чем-то песню, это не значит, что это твои собственные взгляды или вера. Люди понимают, что Роберт Де Ниро не настоящий боксер, но не могут осознать, что в песне может быть образ, пока не сделаешь его совсем очевидным.
JM: Я на 100% знаю, что значит та песня. У тебя есть время? Потому что объяснение немаленькое.
Pitchfork: Конечно.
JM: Для многих из тех песен, я запирался в комнате и позволял разуму выпускать наружу все, что ему вздумается, без оглядки на остальных. И я думаю, эта песня про Бога была неизбежна, из-за моего воспитания и тех ярких воспоминаний из детства - мы ездили в эти сумасшедшие Церковные лагеря, где все было довольно откровенно. Мы свободно разговаривали на сексуальные темы, говорили о...
Pitchfork: И сколько тебе было в то время?
JM: С 11 до 17 лет.
Pitchfork: Где были лагеря?
JM: В центральной Луизиане, в глубинке.
Pitchfork: Это что, влияние хиппи на христианство?
JM: Это было даже не хиппи, просто было необычно... можно было признаваться в чем угодно, люди просто лежали вокруг или прыгали и сходили с ума. Это было не сколько Божественное путешествие, сколько эмоциональное, человеческое. Даже если бы ты был атеистом и твои родители отправили тебя туда, ты мог поговорить об этом. Можно было открыто заявлять о своих атеистических взглядах и спорить об этом. И быть атеистом было нормально, равно как и все остальное.
То что я пою про Христа; я не пою "I love you Christianity." (потому что это было бы не в рифму, гг - прим. перев.). Я не пою "Я люблю все то ужасное, отвратительное говно, что сделали люди во имя Господа." И я не проповедую веру в Иисуса. Это просто выражение чувств. выражение чего-то, что я сам не до конца понимаю. Это песня о потерянности, о надежде, песня, которая говорит, что мир это большой сон и кто знает, что может в нем произойти.
Мы выступали в Athens (штат Georgia) две недели назад вместе с Vic Chesnutt и он сидел на сцене и играл без остановки полчаса. И он пел песни о том, что действие и реакция - две самых близких к правде вещи во вселенной, о своем астральном опыте, но это не было чем-то сверхъестественным. И я подумал, что это самое красивое, что я слышал. Для меня, это как выражение чего-то внутри, что я не могу объяснить, и что к религии не имеет никакого отношения. Моя любовь к Иисусу больше относится к тому, что он говорил и во что верил. А церковь разводит вокруг какой-то пиздец, в котором временами сквозит откровенная злоба. Чего бы человек не касался, он всегда все к чертям рушит, так или иначе. Думаешь, слишком цинично? (смеется)
Pitchfork: Нет, мы действительно всё портим. Я сам в Христа не верю, но Нагорная проповедь и "люби своего врага" это отличная философия. И я верю в Бога, но нечасто об этом говорю. Это странно. Но я всегда считал музыку чем-то духовным. Неважно, какой стиль, если она чиста и искусна внутри: для меня это духовный артефакт.
JM: Точно. Единственное, что я точно чувствую на этом альбоме, это дух, но я не считаю, что он религиозный. И я просто надеюсь, что когда люди услышат, что я пою про Христа в начале, я надеюсь, они поймут, откуда я с духовной точки зрения.
Pitchfork: Это не проповедь.
JM: Нет, я просто один человек. И я не состою в баптистской церкви!
Pitchfork: Что насчет подобного духа в другой музыке? Есть что-нибудь?
JM: Я чувствую что-то похожее, когда слушаю болгарскую музыку, болгарский хор. Это самая красивая музыка, которую я слышал, она переносит в места, которые невозможно выразить.
Pitchfork: Ты слышал как поет
Sacred Harp?
JM: Что это?
Pitchfork: Для меня это ближайшая к восточноевропейской музыка, которая родом из Америки. Я чувствую в ней схожесть. И также, единственная вещь, которой я искренне горжусь - по-американски горжусь - это наше творчество.
JM: Точно! Я знаю, о чем ты.
Pitchfork: Так, в вашей музыке, конечно, есть элементы из других культур, и ты только что упомянул болгарский хор. Как вы умудряетесь все это смешивать и при держать дистанцию с нью-эйджем?
JM: Понятия не имею! В моем уютном маленьком мире музыки я просто иду наощупь.
Pitchfork: И все?
JM: Да, пожалуй всё!
Pitchfork: Вы играете каверы?
JM: Только один.
Pitchfork: The Charlie Haden Liberation Quartet - Song For Che?
JM: Да, единственный кавер, который мы сделали.
Pitchfork: Ну, у Charlie Haden'а много южноамериканского влияния в музыке; как у него это получается, по-твоему?
JM: Я не знаю! Ты правда слышишь нью-эйдж в моей музыке?
Pitchfork: Не слишком, но я слышу что играют другие музыканты и там прослеживается определенное влияние...
JM: Думаю, в такой музыке есть определенная чистота - она нетронута, вроде того.
Pitchfork: Тебе сложно об этом говорить?
JM: Да. Моя музыкальная и личная философия это что-то такое, что я понимаю без "знания." И подчас мне удивительно читать интервью, где люди знают точно, что они делают, почему и для чего.
Pitchfork: Значит, у тебя это более инстинктивно и спонтанно?
JM: Да.
Pitchfork: Кем ты вдохновляешься?
JM: The Minutemen. The Minutemen вообще одна из величайших групп, еще Soft Machine. Также Daniel Johnston... слушал его ранние записи, они просто прекрасные.
Pitchfork: Видел The Minutemen вживую?
JM: Нет. Я начал их слушать сразу после смерти D. Boon'а. Единственное, что слышал у них до этого это "Paranoid chant" по радио. Помню, мне было 14 и я подумал тогда: "Это самый дикий и сумасшедший крик, который я слышал в жизни!" И я навалил кирпичей от него. На самом деле, большая часть музыки, что я слушал в 14, пугала меня, но мне нравилось. Я не совсем понимал ее, и она была очень радикальной. Но понимать начинаешь позже...
Когда покупал Double Nickels on the Dime, думал, что это будет двойной альбом из песен, вроде "Paranoid Chant", и думал "Как же я дослушаю хотя бы одну часть?" И потом я включил его... а в то время мне нравились The Meters... и меня просто унесло. Я не мог поверить. И это стало саундтреком тех четырех лет в старших классах. Чувствовалось, что они обожают играть в группе, быть вместе и петь то, что они пели. И все пересеклось просто замечательно. Я до сих пор слушаю их, и люблю все их записи, для меня это магия. Я видел их по тв и они говорили: "У каждого должна быть группа, в каждом доме."
Pitchfork: На своем первом диске ты благодаришь весь Ruston, в котором ты вырос.
JM: Так я поблагодарил целый город и людей, которые там жили, но кроме всего прочего, я вырос в нем, поэтому с ним связано много ярких впечатлений.
Pitchfork: У тебя нет южного акцента. Как так?
JM: В школе меня окружали сплошь спорстмены, со своим расизмом и сексистскими заморочками. С раннего возраста, мы все чувствовали, что нам тут не место. Мы как бы сохранили в этом городе самих себя. Тот маленький мир, в котором мы там жили, был чудесен. Но я думаю, мы просто однажды увидели, как один парень говорил что-то вроде (с сильным акцентом) "э, слыышь, братюнь, ты че не любишь бухать и пороть шлюшек, как так, братииш" и захотели быть другими настолько, насколько возможно. Когда я был молод, мне приходилось сознательно пытаться не говорить так, потому что так говорили те уебаны, и я их ненавидел. Так что отсутствие акцента это такой знак сопротивления с ранних лет.
Pitchfork: Elephant 6 в Афинах похож на комунну, но такую, которая работает.
JM: Мы сочиняем песни друг для друга и записываемся так же. И почти всегда, когда я пишу здесь, меня заносит в такие дебри, которые я не понимаю, но я знаю, что мой друг Уилл это послушает. Я дам ему запись и он полностью погрузится в нее. И мне это только в удовольствие, что-то записывать и потом передавать ему.
Pitchfork: А в какой группе Уилл?
JM: (смеется) Will Westbrook, он в the Gerbils, и еще он играет такое соло, которое называет Wet Host. Он саксофонист. Со всего Ruston'а здесь собралось около 25 человек. Это забавно, нас словно тянет друг к другу. Мы всю жизнь играли вместе, но это не закрытый клуб или что-то такое. Постоянно появляются люди со словами "Ну, э, я в общем, гну эту штуку и она такой скрипучий звук издает!" И мы такие "Ваааау, круто, чувак! Подходи, вот тут будешь скрипеть!" Если кто-то хочет играть, то должен просто придти и хотеть играть.
Pitchfork: Удивительно, как вы, ребята, уживаетесь вместе. Вы рассказывали о своих планах построить жилища в лесу и всем жить там, да?
JM: Да. Ну, Пит (Erchick) из Olivia Tremor Control увлечен идеей геодезических куполов, а у Скотта и Лоры множество придумок относительно коммунального обеспечения, ну знаешь, как гигантские водяные мельницы, которые бы генерировали электричество, и подобные вещи.
Pitchfork: Что делает Афины такими привлекательными для всего этого?
JM: Здесь все друзья! Но мне не то чтобы очень уж тут нравилось, но и сказать, что не нравится, я не могу. В Афинах приятно и легко жить. Но, видишь ли... Мне никогда не было особенно комфортно ни в одном месте, где я когда-либо жил.
Ответы без вопросов. Интервью по факсу.
Однажды я нашел листы с ответами Джеффа на вопросы, которые я ему присылал по факсу. Номером 45 был следующий "О чем ты соврал в последний раз?", вопрос, который я часто задавал людям в то время. Это интервью было где-то между релизом Avery и записью Aeroplane. Он ответил не на все.
1. 25
2. Мое самое раннее воспоминание это как я сам шел на горшок, пока мои родители обедали. Помню, как мне было сложно понять, правильно ли я все делаю, и что вытирал зад раз сто, чтобы убедиться, что все в порядке. А позже вечером, помню, как рассказал об этом маме, и она положила руку мне на голову, и сказала, как мной гордиться.
10. С 1983
11. С 1989
14. Мой самый старший родственник Jefferson P. King, ему 86 и он живет в совсем маленьком техасском городке с пианистом и набором чучел, и по утрам, когда я его навещал, я слышал, как он в соседней комнате разговаривает с фотографиями единственной девушки, которую он любил и на которой женился в 30е годы. Она умерла два года назад в больнице в Далласе со словами, что она потомок старинного повелителя планет и чтобы сестры не пытались ее одурачить, иначе она наложит на всех них заклятье. Она была милой женщиной с твердой верой в ангелов, и я уверен, что она на облаке или в детской коляске, ждет, когда появится мой дедушка.
16. Почему-то моему отцу больше нравится шум. Он говорит, что это напоминает ему пения буддистских монахов, что я не совсем понимаю, но я рад, что он не ненавидит. Немного неловко, когда он посылает диски моим тетям и дядям, а я надеюсь, что они не будут читать тексты и не испугаются.
22. Баскетбол, где нужно бить противника.
24. Чикаго.
25. Я работал коммивояжером в Денвере и проводил большую часть времени с отключенным телефоном или притворяясь, что у меня понос в ванной. В конце концов, меня уволил начальник, которому не нравился мой внешний вид, ему почему-то казалось, что я наркоман.
27. Это песня Фауста про банан.
28. Мне предпочтительней, когда люди вкладывают в песни свой смысл и относятся к ним так, как они хотят.
31. У меня есть кое-какие идеи по поводу следующих двух поп-ориентированных альбомов, а потом я бы хотел засесть в какой-нибудь студии и сочинять то, что придет на ум. Я также работаю над альбомом про жизнь лошади и её отношения с другими обитателями фермы, в конце её посылают на фабрику по производству клея и она возносится в рай. Вряд ли он выйдет под вывеской Neutral Milk Hotel, это немного нелепо да и отчасти музыка напоминает Smurf'овскую.
32. Мы скоро соберем небольшую группу, Скотт будет на гитаре, надеюсь найдем хороший баритон, Джулиан будет играть на своем маленьком французском аккордеоне, банджо и комбинированном органе, а Джереми на барабанах. Мы поедем в Аризону порепетировать и надеемся, что напишем что-нибудь, что нестыдно будет играть на концертах.
33. На обложке старая фотография, сделанная в 1910 году, к сожалению, я не знаю имя фотографа, хоть и пытался найти, а сзади фото и вовсе из конца 19 века.
45. Я сказал дедушке, что то, как он вел машину, меня совсем не пугало.
Ссылки по теме:
ОригиналNeutral Milk Hotel на ВикипедииОфициальный сайт Neutral Milk Hotel