Точка фокуса. Человек советский.
Я помню, как в конце "Эры Брежнева" появилось мнение, что наконец создан новый тип человека - Человек Советский. Этот человек был, разумеется, стойким борцом за дело коммунизма, не имел национальности и был материалистом до мозга костей. Надо сказать, что именно это вот новое поколение довольно флегматично отнеслось к развалу СССР, а сам человек Советский вроде как исчез, хотя руку его мы видим повсюду. Здесь я привожу наиболее интересные (с моей точки зрения) места из беседы на эту тему политолога Леонида Гозмана с социологом Львом Гудковым и искусствоведом Анатолием Голубовским.
Лев Гудков: "С одной стороны, советский человек - это такой лозунг, проект. А с другой - материал, из которого строился советский тоталитарный режим. Это поколение, сформировавшееся в условиях очень жесткого репрессивного террористического режима, которое и являлось носителем этой системы. Это человек, который родился примерно в начале 20-х годов, соответственно, как мы предполагали, его [поколения] уход и был одной из причин краха этого строя.
Наша гипотеза состояла в том, что с уходом этого поколения система начала распадаться, перестала воспроизводиться, и в начале 90-х годов это стало эмпирически подтверждаться. Идея состояла в том, что система будет меняться по мере появления людей, которые ничего не знали о том, что представляет собой советская жизнь с ее серостью и безнадежностью, идеологическим принуждением. Мы считали, что молодое поколение вырастет другим, более толерантным, ориентированным на свободу, права человека и рынок.
... в 1999-м оказалось, что гипотеза об уходе советского человека не подтверждалась, и он продолжает воспроизводиться.
Тогда мы начали задумываться: а что, собственно, удерживает его? Если отвечать развернуто, то история этой футуристической идеи связана с началом ХХ века. Она гласила, что наступает новый век, приходит новый человек, рациональный, с совершенно новым отношением к жизни. Ее подхватили большевики и стали реализовывать при помощи систем образования, идеологического воспитания, организации партии и государства, общественных институтов, которые и формировали этого индивидуума. ...
Те данные, которые получили мы в этих исследованиях, говорят о довольно интересной конструкции человека, адаптировавшегося к репрессивному государству, научившегося жить с ним, и это чрезвычайно важно. Это человек, идентифицирующий себя с государством, империей, но в то же время понимающий, что государство его всегда обманет, будет эксплуатировать. Он понимает, что это система насилия, и поэтому всегда старается выйти из-под её контроля.
Это человек лукавый, двоемысленный, чрезвычайно настороженный, потому что эта система сопровождает его всю жизнь, прошедший через невероятную ломку и мясорубку. Поэтому он достаточно циничный, доверяющий только самым близким, находящимся на очень короткой дистанции, недоверчивый, боящийся всего нового и в то же время внутренне агрессивный. Астеничный, неспособный прилагать усилия в течение длительного времени, но склонный к импульсивным действиям, рывку.
Но по сути своей «человек советский» ориентирован исключительно на физическое выживание - и его собственное, и близких. Поэтому, если говорить о морали - как она понимается в современной европейской культуре, как некое продолжение христианской традиции (контроля над собственным поведением, исходя из факта конечности жизни), - её как таковой у него нет."
Анатолий Голубовский: "Я бы не стал отрицать того, что духовность существует, но и определение ей давать бы не торопился. Духовность - это глубоко индивидуальная история, которая связана с некоторым духовным миром и с попыткой самоопределения в пространстве определенных ценностей. ... Наше общество, объявлявшееся идеалом коллективизма, на самом деле было предельно атомизировано, для него главной ценностью и моральным императивом был [императив] лагерный - «ты умри сегодня, а я завтра», когда можно идти на любые компромиссы ради выживания.
Возвращаясь к вопросу о том, почему мы вдруг так озаботились традиционными ценностями, - тут есть очень много разных объяснений. Первое связано с тем, что в начале 2000-х годов появилась необходимость показать преемственность нынешней власти к той, которая была раньше. Но эта мысль должна была на что-то опираться, и тогда возникла концепция, закрепленная в моем любимом документе «Основы государства и культурной политики», заключающаяся в том, что здесь, в России, своя особая цивилизация. Не иудео-христианская, не какая-то другая, а именно такая, и в которой есть, в силу её особенности, какие-то особые российские ценности. Всё это нужно было для того, чтобы мобилизовать народ. И культура впервые со сталинских времен стала главным мобилизационным инструментом.
Когда готовился этот документ - совершенно непонятного статуса; не закон, не указ, не какая-то программа, - начались попытки сформулировать список этих традиционных российских ценностей. И тут нашла коса на камень. Был и один, и другой вариант… Чиновники, бюрократы - не искусствоведы, не культурологи, не социологи - пытались составить этот список, и у них ничего не получалось, выходили какие-то общечеловеческие ценности. Потом в одном из списков попалась ценность «целомудрие». У нас есть такие традиционные ценности, как уважение к государству, семейные ценности и целомудрие… Что за ценность такая? Вопрос спорный.
Тогда они решили не заморачиваться с перечнем этих традиционных российских ценностей, а просто говорить, что они есть. И когда нам что-то не понравится (например, опера «Тангейзер»), мы просто объявим, что оно не соответствует этому документу. В чем? Не соответствует, вот и всё.
Таким образом, совершенно не заботясь о том, чтобы действительно дать обществу какие-то новые ценности (и это действительно не было сделано в начале 90-х годов, когда мы всё разрушили), они решили использовать этот концепт в целом."
Лев Гудков: "Демократия - это общество, развернутое в будущее через конкуренцию партий, выдвижение целей, которые можно достичь, постановку программ национального развития. Соответственно, это идея о представительстве разных групп общества через выборы, легитимности и достоинства отдельного человека. Наш нынешний режим развернут в прошлое, он пытается легитимизировать своё состояние через апелляцию к мифическому, никогда не существовавшему прошлому.
Тысячелетней России никогда не было - не в плане территории, а в культурном, языковом, социальном планах. Вы бы не смогли понять, что говорит человек не только XVI, но и XVII века. Существовал очень сложный меняющийся социальный механизм, и говорить о некоем единстве тут очень трудно. И здесь можно только постулировать, что у нас было великое прошлое.
Главная ценность, которая постулируется сейчас, - это единство власти и народа, приоритет государственных интересов. Соответственно, это постановка власти в положение, когда она не отвечает перед населением, не представляет его интересы, она заботится о величии державы. Следствием этого является девальвация индивидуальной жизни. Отсюда возникает идея самопожертвования, аскетизма, преданности, особой духовности. А духовность тут необходима для того, чтобы оправдать свое самопожертвование ради государства или каких-то фиктивных ценностей.
Поэтому апелляция к «светлому прошлому» является необходимым условием для легитимации вертикали власти и существования подконтрольного общества, защищающее себя от всякой критики, анализа и прочего. Поэтому любое утверждение самоценности отдельного человека, его субъективной жизни, вызывает раздражение и сомнение в лояльности власти. Отсюда идея традиционной семьи и прочего подобного."
Анатолий Голубовский: "Государство оказывается абсолютной ценностью. Более того, именно оно и его институты оказываются источниками и духовности, и морали. Но они складываются не органично, а значит, должны быть где-то кодифицированы - скажем, в «основах государственной культурной политики».
Постоянное обращение к прошлому является и обращением к тем его свидетельствам, документам, в которых вроде бы были какие-то ценности. Например, к «Моральному кодексу строителя коммунизма». ... Федор Бурлацкий написал этот «моральный кодекс» за пару часов, после большой пьянки, когда поступило соответствующее указание от Никиты Сергеевича Хрущева в 1951 году. Там были действительно прекрасные вещи, которые все знают прекрасно. «Один за всех, и все за одного!» - ... был неофициальным лозунгом Швейцарской конфедерации. ... В 1986 году на XXVI съезде КПСС «Моральный кодекс строителя коммунизма» изъяли из программы партии, остались только тезисы о «моральном развитии»."
Лев Гудков: "Как люди в наших опросниках описывают себя? Мы спрашиваем их: какими словами вы описали бы себя, россияне? Отвечают: мы простые, терпеливые, гостеприимные, миролюбивые, добрые. Здесь очень важны два слова: простые и терпеливые. Простые - это значит прозрачные. Но для кого? Терпеливые - к чему? Что за сила заставляет нас терпеть и страдать? Это становится главной характеристикой нас как общности. Мы - народ страдальцев.
Это важнейшие характеристики, приукрашивающие себя, компенсирующие свое чувство зависимости и неполноценности. Неполноценности не в смысле недостатка чего-то, а в смысле недооцененности, униженности, уязвимости перед властью.
У нас есть целый набор таких самоописаний. Немцы, скажем, описывают себя совершенно по-другому: дисциплинированные, трудолюбивые, держащие свое слово, чистоплотные, спортивные, энергичные, воспитанные и прочее.
Хочу одно заметить: советский человек - это не этническая характеристика. Точно такие же характеристики, которые мы получали на опросах по всему бывшему СССР, воспроизводятся в исследованиях других социологов. Скажем, в работах польского социолога Ежи Мачкова описываются точно такие же характеристики в Восточной Германии, Польше и Чехии.
... Россия пережила беспрецедентный в истории цивилизации уровень насилия по отношению к личности, в особенности в первой половине ХХ века, и это насилие продолжалось даже во времена оттепели. Короче говоря, это очень сильно отразилось на характеристиках «хомо советикус». Абсолютно ненормативные вещи воспринимаются обществом как норма. Общество очень быстро всё забывает - уровень советского гипернасилия приучил его к тому, что никто не распоряжается своей судьбой.
Мы «простые, добрые, гостеприимные», но на вопрос, проходящий через целый ряд международных исследований, о том, можно ли доверять большинству людей, 80 процентов утверждают, что нет. ... Скажем, в скандинавских странах картина абсолютно иная. Там люди - от 70 до 80 процентов - говорят, что людям и институтам можно доверять, так как они сами включены в эти отношения, эти институты подконтрольны им. У нас ситуация резко отличается. Мы находимся в нижней, крайне неблагополучной, трети списка стран: Доминиканская Республика, Чили, Филиппины… В общем, стран, прошедших через этнические или конфессиональные социальные конфликты, поэтому тут с доверием очень сложно. Кстати говоря, там степень включенности в общественные организации на порядок выше, несопоставимо с нашей.
Наше общество фрагментировано. Оно состоит из ячеек, в которых существуют «зоны повышенного доверия», и к этому приплюсовывается полное нежелание участвовать в общественных делах."
Анатолий Голубовский: "У меня есть на этот счет квазисоциологическая теория, связанная с дефицитами, ... . Это дефицит рефлексии, дефицит эмпатии и дефицит солидарности. Дефицит рефлексии - это когда ты не задумываешься и не рефлексируешь по поводу чего-либо, как это происходит в традиции иудео-христианской цивилизации. Дефицит эмпатии, сочувствия, понимания страданий близких... Здесь же - какая там эмпатия? ... - об этом сейчас только и говорят.
Наконец, дефицит солидарности. Пресловутая российская соборность - это ведь не совсем солидарность. Солидарность - это когда люди объединяются для какой-то общей цели или для противостояния чему-то. И, конечно же, существует дефицит самоорганизации - это самое страшное и в культуре, и где угодно."
Лев Гудков: "По отношению к репрессиям у нас существует такая вот коллизия: нельзя не признать, что Сталин самолично виновен в гибели миллионов людей. Но с другой стороны, из этого должно следовать признание его государственным преступником, убийцей, а это полностью противоречит идентичности себя как советского человека и признанию сакральности государства! Поэтому возникает интеллектуальная прострация, ступор и неспособность к моральной оценке прошлого, рационализации, осмыслению его."
Лев Гудков: "Крах одной институциональной системы не значит, что все остальные системы рухнули. Система образования, суд, полиция, армия - практически не изменились, и это придало устойчивости и обеспечило некую преемственность и воспроизводство идеологических стереотипов, репрессивных и правовых практик. Говорить, что в какой-то момент всё переменилось, - интеллектуальная ошибка.
Дело не в том, какие возникают романтические представления, либеральные ценности, прозападные установки, стремление к демократии. Важно то, что делают с ними имеющиеся институты, как они ломают людей, заставляют приспосабливаться. Этот эффект описан в русской литературе в романе «Обыкновенная история» и очень хорошо разобран Салтыковым-Щедриным. Здесь, конечно, несколько другие сюжеты, но ломка человека с точки зрения блокирования процессов дифференциации, социального многообразия, закрепления его, чрезвычайно важны.
Именно поэтому я бы говорил о том, что мы имеем дело с явлением вторичного или возвратного тоталитаризма в определенных чертах. Конечно, это не похоже на сталинский режим, но институциональная система в каких-то отношениях воспроизводит его, и это надо понимать."
Анатолий Голубовский: "Очень важным фактором воспроизводства «хомо советикус» является та символическая политика, которая никак не велась в 90-е годы и активнейшим образом ведется в 2000-е годы: возврат советского гимна, Ленин на главной улице каждого города… Это чрезвычайно важная идеологическая среда, в которой живёт человек, каждый день по ней ходит и не сознает её. Но она при этом воспроизводит в нём «хомо советикус». Это не всегда можно измерить, но это происходит.
Лет пять назад было возвращено звание «Герой Труда», которое было в 1931 году принято в СССР («Герой Социалистического Труда»). Нет ничего более странного, чем это звание. Какая связь между трудом и героизмом? Никакой. Стаханов - который, кстати, не получил это звание при жизни, только посмертно, - известно, как совершил свой «подвиг». Герой Труда - это абсолютный нонсенс. И возврат этого звания, безусловно, на символическом уровне - очень мощный возврат к «хомо советикус».
Я считаю, что в стране должна произойти реальная декоммунизация, хотя бы на символическом уровне. Во-первых, это признание по суду советского режима преступным, во-вторых - работа со всеми этими памятниками и прочей ерундой (это не обязательно их снос - возможно, перенос в музеи, куда угодно). Им действительно абсолютно не место на главных улицах городов. Памятники людям, которые повергли страну в чудовищную цивилизационную катастрофу, не могут тут стоять. Это чудовищный тормоз для выхода из состояния «хомо советикус», циничного, двуличного, апатичного."
(полностью здесь)
(Следующий пост), (Содержание)
Лев Гудков: "С одной стороны, советский человек - это такой лозунг, проект. А с другой - материал, из которого строился советский тоталитарный режим. Это поколение, сформировавшееся в условиях очень жесткого репрессивного террористического режима, которое и являлось носителем этой системы. Это человек, который родился примерно в начале 20-х годов, соответственно, как мы предполагали, его [поколения] уход и был одной из причин краха этого строя.
Наша гипотеза состояла в том, что с уходом этого поколения система начала распадаться, перестала воспроизводиться, и в начале 90-х годов это стало эмпирически подтверждаться. Идея состояла в том, что система будет меняться по мере появления людей, которые ничего не знали о том, что представляет собой советская жизнь с ее серостью и безнадежностью, идеологическим принуждением. Мы считали, что молодое поколение вырастет другим, более толерантным, ориентированным на свободу, права человека и рынок.
... в 1999-м оказалось, что гипотеза об уходе советского человека не подтверждалась, и он продолжает воспроизводиться.
Тогда мы начали задумываться: а что, собственно, удерживает его? Если отвечать развернуто, то история этой футуристической идеи связана с началом ХХ века. Она гласила, что наступает новый век, приходит новый человек, рациональный, с совершенно новым отношением к жизни. Ее подхватили большевики и стали реализовывать при помощи систем образования, идеологического воспитания, организации партии и государства, общественных институтов, которые и формировали этого индивидуума. ...
Те данные, которые получили мы в этих исследованиях, говорят о довольно интересной конструкции человека, адаптировавшегося к репрессивному государству, научившегося жить с ним, и это чрезвычайно важно. Это человек, идентифицирующий себя с государством, империей, но в то же время понимающий, что государство его всегда обманет, будет эксплуатировать. Он понимает, что это система насилия, и поэтому всегда старается выйти из-под её контроля.
Это человек лукавый, двоемысленный, чрезвычайно настороженный, потому что эта система сопровождает его всю жизнь, прошедший через невероятную ломку и мясорубку. Поэтому он достаточно циничный, доверяющий только самым близким, находящимся на очень короткой дистанции, недоверчивый, боящийся всего нового и в то же время внутренне агрессивный. Астеничный, неспособный прилагать усилия в течение длительного времени, но склонный к импульсивным действиям, рывку.
Но по сути своей «человек советский» ориентирован исключительно на физическое выживание - и его собственное, и близких. Поэтому, если говорить о морали - как она понимается в современной европейской культуре, как некое продолжение христианской традиции (контроля над собственным поведением, исходя из факта конечности жизни), - её как таковой у него нет."
Анатолий Голубовский: "Я бы не стал отрицать того, что духовность существует, но и определение ей давать бы не торопился. Духовность - это глубоко индивидуальная история, которая связана с некоторым духовным миром и с попыткой самоопределения в пространстве определенных ценностей. ... Наше общество, объявлявшееся идеалом коллективизма, на самом деле было предельно атомизировано, для него главной ценностью и моральным императивом был [императив] лагерный - «ты умри сегодня, а я завтра», когда можно идти на любые компромиссы ради выживания.
Возвращаясь к вопросу о том, почему мы вдруг так озаботились традиционными ценностями, - тут есть очень много разных объяснений. Первое связано с тем, что в начале 2000-х годов появилась необходимость показать преемственность нынешней власти к той, которая была раньше. Но эта мысль должна была на что-то опираться, и тогда возникла концепция, закрепленная в моем любимом документе «Основы государства и культурной политики», заключающаяся в том, что здесь, в России, своя особая цивилизация. Не иудео-христианская, не какая-то другая, а именно такая, и в которой есть, в силу её особенности, какие-то особые российские ценности. Всё это нужно было для того, чтобы мобилизовать народ. И культура впервые со сталинских времен стала главным мобилизационным инструментом.
Когда готовился этот документ - совершенно непонятного статуса; не закон, не указ, не какая-то программа, - начались попытки сформулировать список этих традиционных российских ценностей. И тут нашла коса на камень. Был и один, и другой вариант… Чиновники, бюрократы - не искусствоведы, не культурологи, не социологи - пытались составить этот список, и у них ничего не получалось, выходили какие-то общечеловеческие ценности. Потом в одном из списков попалась ценность «целомудрие». У нас есть такие традиционные ценности, как уважение к государству, семейные ценности и целомудрие… Что за ценность такая? Вопрос спорный.
Тогда они решили не заморачиваться с перечнем этих традиционных российских ценностей, а просто говорить, что они есть. И когда нам что-то не понравится (например, опера «Тангейзер»), мы просто объявим, что оно не соответствует этому документу. В чем? Не соответствует, вот и всё.
Таким образом, совершенно не заботясь о том, чтобы действительно дать обществу какие-то новые ценности (и это действительно не было сделано в начале 90-х годов, когда мы всё разрушили), они решили использовать этот концепт в целом."
Лев Гудков: "Демократия - это общество, развернутое в будущее через конкуренцию партий, выдвижение целей, которые можно достичь, постановку программ национального развития. Соответственно, это идея о представительстве разных групп общества через выборы, легитимности и достоинства отдельного человека. Наш нынешний режим развернут в прошлое, он пытается легитимизировать своё состояние через апелляцию к мифическому, никогда не существовавшему прошлому.
Тысячелетней России никогда не было - не в плане территории, а в культурном, языковом, социальном планах. Вы бы не смогли понять, что говорит человек не только XVI, но и XVII века. Существовал очень сложный меняющийся социальный механизм, и говорить о некоем единстве тут очень трудно. И здесь можно только постулировать, что у нас было великое прошлое.
Главная ценность, которая постулируется сейчас, - это единство власти и народа, приоритет государственных интересов. Соответственно, это постановка власти в положение, когда она не отвечает перед населением, не представляет его интересы, она заботится о величии державы. Следствием этого является девальвация индивидуальной жизни. Отсюда возникает идея самопожертвования, аскетизма, преданности, особой духовности. А духовность тут необходима для того, чтобы оправдать свое самопожертвование ради государства или каких-то фиктивных ценностей.
Поэтому апелляция к «светлому прошлому» является необходимым условием для легитимации вертикали власти и существования подконтрольного общества, защищающее себя от всякой критики, анализа и прочего. Поэтому любое утверждение самоценности отдельного человека, его субъективной жизни, вызывает раздражение и сомнение в лояльности власти. Отсюда идея традиционной семьи и прочего подобного."
Анатолий Голубовский: "Государство оказывается абсолютной ценностью. Более того, именно оно и его институты оказываются источниками и духовности, и морали. Но они складываются не органично, а значит, должны быть где-то кодифицированы - скажем, в «основах государственной культурной политики».
Постоянное обращение к прошлому является и обращением к тем его свидетельствам, документам, в которых вроде бы были какие-то ценности. Например, к «Моральному кодексу строителя коммунизма». ... Федор Бурлацкий написал этот «моральный кодекс» за пару часов, после большой пьянки, когда поступило соответствующее указание от Никиты Сергеевича Хрущева в 1951 году. Там были действительно прекрасные вещи, которые все знают прекрасно. «Один за всех, и все за одного!» - ... был неофициальным лозунгом Швейцарской конфедерации. ... В 1986 году на XXVI съезде КПСС «Моральный кодекс строителя коммунизма» изъяли из программы партии, остались только тезисы о «моральном развитии»."
Лев Гудков: "Как люди в наших опросниках описывают себя? Мы спрашиваем их: какими словами вы описали бы себя, россияне? Отвечают: мы простые, терпеливые, гостеприимные, миролюбивые, добрые. Здесь очень важны два слова: простые и терпеливые. Простые - это значит прозрачные. Но для кого? Терпеливые - к чему? Что за сила заставляет нас терпеть и страдать? Это становится главной характеристикой нас как общности. Мы - народ страдальцев.
Это важнейшие характеристики, приукрашивающие себя, компенсирующие свое чувство зависимости и неполноценности. Неполноценности не в смысле недостатка чего-то, а в смысле недооцененности, униженности, уязвимости перед властью.
У нас есть целый набор таких самоописаний. Немцы, скажем, описывают себя совершенно по-другому: дисциплинированные, трудолюбивые, держащие свое слово, чистоплотные, спортивные, энергичные, воспитанные и прочее.
Хочу одно заметить: советский человек - это не этническая характеристика. Точно такие же характеристики, которые мы получали на опросах по всему бывшему СССР, воспроизводятся в исследованиях других социологов. Скажем, в работах польского социолога Ежи Мачкова описываются точно такие же характеристики в Восточной Германии, Польше и Чехии.
... Россия пережила беспрецедентный в истории цивилизации уровень насилия по отношению к личности, в особенности в первой половине ХХ века, и это насилие продолжалось даже во времена оттепели. Короче говоря, это очень сильно отразилось на характеристиках «хомо советикус». Абсолютно ненормативные вещи воспринимаются обществом как норма. Общество очень быстро всё забывает - уровень советского гипернасилия приучил его к тому, что никто не распоряжается своей судьбой.
Мы «простые, добрые, гостеприимные», но на вопрос, проходящий через целый ряд международных исследований, о том, можно ли доверять большинству людей, 80 процентов утверждают, что нет. ... Скажем, в скандинавских странах картина абсолютно иная. Там люди - от 70 до 80 процентов - говорят, что людям и институтам можно доверять, так как они сами включены в эти отношения, эти институты подконтрольны им. У нас ситуация резко отличается. Мы находимся в нижней, крайне неблагополучной, трети списка стран: Доминиканская Республика, Чили, Филиппины… В общем, стран, прошедших через этнические или конфессиональные социальные конфликты, поэтому тут с доверием очень сложно. Кстати говоря, там степень включенности в общественные организации на порядок выше, несопоставимо с нашей.
Наше общество фрагментировано. Оно состоит из ячеек, в которых существуют «зоны повышенного доверия», и к этому приплюсовывается полное нежелание участвовать в общественных делах."
Анатолий Голубовский: "У меня есть на этот счет квазисоциологическая теория, связанная с дефицитами, ... . Это дефицит рефлексии, дефицит эмпатии и дефицит солидарности. Дефицит рефлексии - это когда ты не задумываешься и не рефлексируешь по поводу чего-либо, как это происходит в традиции иудео-христианской цивилизации. Дефицит эмпатии, сочувствия, понимания страданий близких... Здесь же - какая там эмпатия? ... - об этом сейчас только и говорят.
Наконец, дефицит солидарности. Пресловутая российская соборность - это ведь не совсем солидарность. Солидарность - это когда люди объединяются для какой-то общей цели или для противостояния чему-то. И, конечно же, существует дефицит самоорганизации - это самое страшное и в культуре, и где угодно."
Лев Гудков: "По отношению к репрессиям у нас существует такая вот коллизия: нельзя не признать, что Сталин самолично виновен в гибели миллионов людей. Но с другой стороны, из этого должно следовать признание его государственным преступником, убийцей, а это полностью противоречит идентичности себя как советского человека и признанию сакральности государства! Поэтому возникает интеллектуальная прострация, ступор и неспособность к моральной оценке прошлого, рационализации, осмыслению его."
Лев Гудков: "Крах одной институциональной системы не значит, что все остальные системы рухнули. Система образования, суд, полиция, армия - практически не изменились, и это придало устойчивости и обеспечило некую преемственность и воспроизводство идеологических стереотипов, репрессивных и правовых практик. Говорить, что в какой-то момент всё переменилось, - интеллектуальная ошибка.
Дело не в том, какие возникают романтические представления, либеральные ценности, прозападные установки, стремление к демократии. Важно то, что делают с ними имеющиеся институты, как они ломают людей, заставляют приспосабливаться. Этот эффект описан в русской литературе в романе «Обыкновенная история» и очень хорошо разобран Салтыковым-Щедриным. Здесь, конечно, несколько другие сюжеты, но ломка человека с точки зрения блокирования процессов дифференциации, социального многообразия, закрепления его, чрезвычайно важны.
Именно поэтому я бы говорил о том, что мы имеем дело с явлением вторичного или возвратного тоталитаризма в определенных чертах. Конечно, это не похоже на сталинский режим, но институциональная система в каких-то отношениях воспроизводит его, и это надо понимать."
Анатолий Голубовский: "Очень важным фактором воспроизводства «хомо советикус» является та символическая политика, которая никак не велась в 90-е годы и активнейшим образом ведется в 2000-е годы: возврат советского гимна, Ленин на главной улице каждого города… Это чрезвычайно важная идеологическая среда, в которой живёт человек, каждый день по ней ходит и не сознает её. Но она при этом воспроизводит в нём «хомо советикус». Это не всегда можно измерить, но это происходит.
Лет пять назад было возвращено звание «Герой Труда», которое было в 1931 году принято в СССР («Герой Социалистического Труда»). Нет ничего более странного, чем это звание. Какая связь между трудом и героизмом? Никакой. Стаханов - который, кстати, не получил это звание при жизни, только посмертно, - известно, как совершил свой «подвиг». Герой Труда - это абсолютный нонсенс. И возврат этого звания, безусловно, на символическом уровне - очень мощный возврат к «хомо советикус».
Я считаю, что в стране должна произойти реальная декоммунизация, хотя бы на символическом уровне. Во-первых, это признание по суду советского режима преступным, во-вторых - работа со всеми этими памятниками и прочей ерундой (это не обязательно их снос - возможно, перенос в музеи, куда угодно). Им действительно абсолютно не место на главных улицах городов. Памятники людям, которые повергли страну в чудовищную цивилизационную катастрофу, не могут тут стоять. Это чудовищный тормоз для выхода из состояния «хомо советикус», циничного, двуличного, апатичного."
(полностью здесь)
(Следующий пост), (Содержание)