Человеческий магнетизм перед лицом смерти
Существует такой специфический раздел психологии - военная психология. Может быть он и изучает то, о чём я хочу сказать, но Википедия об этом умалчивает. С другой стороны, вполне возможно, что это чувство испытывали очень немногие и феномен малоизвестен. Я говорю о чувстве некоего единения перед лицом смертельной опасности. Впервые я почувствовал его ещё во времена наших беспощадных междворовых драк, но тогда наш двор был сильнее любых потенциальных обидчиков, и я это чувство принимал за ощущение благодарности надёжным друзьям.
Позже я стал задумываться о чувстве единения в армии - рядом были люди, с которыми мне, возможно, пришлось бы умереть. Это было вполне вероятно, поскольку служил я хоть и в Ленинграде, но в специальном батальоне по борьбе с диверсионными группами (ВВ МВД). Мы всегда были готовы к боевой тревоге. Другими задачами батальона были борьба с городскими беспорядками и усмирение довольно частых восстаний в местах заключения. То есть, предполагались вполне боевые действия в мирное время. Бог миловал, и за мою службу (начало 80-х) никаких неприятностей не приключилось.
Острее всего в армии я почувствовал зов чувства единения, когда стали приходить письма от друзей, попавших служить в Афганистан. Было ощущение, что я должен быть там, с ними, где их могут убить. В роте нас набралось человек пять, подписавших петицию с просьбой перевести нас служить в Афган. Нас вызвал начальник штаба и сказал, что наш батальон принадлежит к другому роду войск, но скоро и нас туда отправят. Через пару месяцев батальон действительно подняли ночью по тревоге, и до 5 утра мы сидели в машинах в полном боевом облачении, ожидая выезда в аэропорт для отправки в Афганистан. Утром нам сказали, что приказ отменён, и мы возвратились в казарму, но время подумать было - опять я думал, что рядом с этими людьми мне, возможно, придётся умереть, и я чувствовал то самое чувство единения.
Ярче всего оно проявилось гораздо позже - когда я был уже аспирантом, во время путча ГКЧП. Мне тогда в Ленинград позвонили друзья из Казанского Университета, чтобы узнать о ситуации в Питере: у них не было вообще никакой информации о происходящем в стране. Я рассказал, что знал, но пообещал съездить к зданию мэрии на Исаакиевскую площадь за последними новостями. Там я и ощутил остроту единения.
Подходы к площади были забаррикадированы ещё до моего прихода. Одна из ближайших к нам баррикад была сделана на основе перевёрнутого вагончика-бытовки для рабочих. Кто-то написал на нём огромными буквами: “Привет участникам танкопробега”. Этот юмор был свидетельством безнадёжности ситуации: нас было человек 150-200 - кучка на огромной площади, и на нас шли танки, которым мы в принципе не могли противостоять. Да я, собственно, изначально и не собирался - пришёл узнать новости. Фактом остаётся то, что я не смог оттуда уйти. Начался процесс подсознательного единения перед смертельной схваткой: многие люди вели себя как близкие друзья. Особенную роль в этом играли женщины. Что-то в их глазах было цементирующее ситуацию - может быть, надежда на нас, мужчин, на то, что мы не уйдём, потому что в этом есть некая наша биологическая роль.
Время от времени выходил Собчак, или кто-нибудь из его окружения и сообщал о том, что танки всё ближе и ближе. В какой-то момент мы решили, что вот, началось - люди в форме начали растаскивать баррикаду в дальнем конце площади, у "Астории". И я вместе с другими бросился защищать её. Оказалось, что это милиция действует по приказу Собчака, который в спину нам говорил с балкона мэрии, что ему удалось остановить продвижение танковой колонны.
Дома меня ждала молодая жена с маленьким сыном, и я, теоретически, просто не должен был делать то, что делал - всё происходило непроизвольно. Я не хочу сейчас обсуждать, был ли я на той стороне баррикад, я хочу сказать, что почему-то не смог уйти с площади перед Мариинским Дворцом. Чувство единения захватило меня и поставило в строй, биться не на жизнь, а на смерть. Своего рода сумасшествие.
Я о том, что толпе нельзя угрожать смертью - это её объединяет, а дальше - смерть, много смертей тех, кто ещё вчера и воевать-то не собирался.
Песня тех лет как раз в тему:
(Следующий пост), (Продолжение темы), (Непродуманное), (Содержание)
Позже я стал задумываться о чувстве единения в армии - рядом были люди, с которыми мне, возможно, пришлось бы умереть. Это было вполне вероятно, поскольку служил я хоть и в Ленинграде, но в специальном батальоне по борьбе с диверсионными группами (ВВ МВД). Мы всегда были готовы к боевой тревоге. Другими задачами батальона были борьба с городскими беспорядками и усмирение довольно частых восстаний в местах заключения. То есть, предполагались вполне боевые действия в мирное время. Бог миловал, и за мою службу (начало 80-х) никаких неприятностей не приключилось.
Острее всего в армии я почувствовал зов чувства единения, когда стали приходить письма от друзей, попавших служить в Афганистан. Было ощущение, что я должен быть там, с ними, где их могут убить. В роте нас набралось человек пять, подписавших петицию с просьбой перевести нас служить в Афган. Нас вызвал начальник штаба и сказал, что наш батальон принадлежит к другому роду войск, но скоро и нас туда отправят. Через пару месяцев батальон действительно подняли ночью по тревоге, и до 5 утра мы сидели в машинах в полном боевом облачении, ожидая выезда в аэропорт для отправки в Афганистан. Утром нам сказали, что приказ отменён, и мы возвратились в казарму, но время подумать было - опять я думал, что рядом с этими людьми мне, возможно, придётся умереть, и я чувствовал то самое чувство единения.
Ярче всего оно проявилось гораздо позже - когда я был уже аспирантом, во время путча ГКЧП. Мне тогда в Ленинград позвонили друзья из Казанского Университета, чтобы узнать о ситуации в Питере: у них не было вообще никакой информации о происходящем в стране. Я рассказал, что знал, но пообещал съездить к зданию мэрии на Исаакиевскую площадь за последними новостями. Там я и ощутил остроту единения.
Подходы к площади были забаррикадированы ещё до моего прихода. Одна из ближайших к нам баррикад была сделана на основе перевёрнутого вагончика-бытовки для рабочих. Кто-то написал на нём огромными буквами: “Привет участникам танкопробега”. Этот юмор был свидетельством безнадёжности ситуации: нас было человек 150-200 - кучка на огромной площади, и на нас шли танки, которым мы в принципе не могли противостоять. Да я, собственно, изначально и не собирался - пришёл узнать новости. Фактом остаётся то, что я не смог оттуда уйти. Начался процесс подсознательного единения перед смертельной схваткой: многие люди вели себя как близкие друзья. Особенную роль в этом играли женщины. Что-то в их глазах было цементирующее ситуацию - может быть, надежда на нас, мужчин, на то, что мы не уйдём, потому что в этом есть некая наша биологическая роль.
Время от времени выходил Собчак, или кто-нибудь из его окружения и сообщал о том, что танки всё ближе и ближе. В какой-то момент мы решили, что вот, началось - люди в форме начали растаскивать баррикаду в дальнем конце площади, у "Астории". И я вместе с другими бросился защищать её. Оказалось, что это милиция действует по приказу Собчака, который в спину нам говорил с балкона мэрии, что ему удалось остановить продвижение танковой колонны.
Дома меня ждала молодая жена с маленьким сыном, и я, теоретически, просто не должен был делать то, что делал - всё происходило непроизвольно. Я не хочу сейчас обсуждать, был ли я на той стороне баррикад, я хочу сказать, что почему-то не смог уйти с площади перед Мариинским Дворцом. Чувство единения захватило меня и поставило в строй, биться не на жизнь, а на смерть. Своего рода сумасшествие.
Я о том, что толпе нельзя угрожать смертью - это её объединяет, а дальше - смерть, много смертей тех, кто ещё вчера и воевать-то не собирался.
Песня тех лет как раз в тему:
Click to view(Следующий пост), (Продолжение темы), (Непродуманное), (Содержание)