Армия. Гауптвахта.
Я не могу пожаловаться, что моё начальство в армии относилось ко мне плохо. Угрозы отправить на гауптвахту бывали, но до дела никогда не доходило. В результате попал я туда самым необычным образом.
Однажды я заступил на дежурство по роте. Спать дежурному ночью не полагается, и дежурный по части обычно один раз за ночь обходит все роты с проверкой именно на этот счёт. Когда он пойдёт - неизвестно, и поэтому лучше было не дремать. Исключением был старший лейтенант Шеховцов. Ночью он ходить по ротам не любил и ограничивался контрольным звонком около 12 часов ночи. Однако один раз у него в голове нечто переключилось, и после вечернего доклада (сразу после отбоя) он оставил стоять перед собой дежурных всех рот. Сам старлей в это время изволили играть с начальником караула в шашки. Спешить нам, сержантам, было некуда, но через полчаса начался ропот, а ещё минут через 30 старлей не глядя на нас заявил: «Кто, - говорит, - из Вас выиграет у меня хотя бы одну партию в шашки из трёх, тому разрешу идти спать (несмотря на то, что устав это запрещает). А ежели никто не хочет играть, то так и будете стоять». Я сдался минут через 15, когда стало ясно, что дурь заскочила к нему в голову надолго.
Я выиграл у него первые две партии и только во время третьей обратил внимание на то, как он побледнел от злости. Партию я срочно проиграл, но было поздно: прилюдно опозоренный старлей прошипел сквозь зубы, что я могу идти спать, и отпустил остальных. Ничего хорошего это шипение не предвещало…
Я уже почти забыл про этот эпизод, когда опять попал в наряд вместе с Шеховцовым. На этот раз вечерний рапорт прошёл без проблем, и я сидел рядом с дневальным, ожидая обычного проверочного звонка. Вдруг сзади раздался голос Шеховцова: «Спите товарищ сержант?» С моего места не было видно входной двери, и старлей подкрался, дав знак дневальному молчать. Мой ответ «никак нет!» на него никак не подействовал, и он объявил мне трое суток ареста. «За шашки? Спасибо…» - только и ответил я.
Так или иначе, но за меня заплатили 500 литров бензина и таки отправили «на губу». Плата бралась гауптвахтой на Садовой (в Питере; та, где сидел когда-то Валерий Чкалов) из-за того, что с местами там якобы было плохо, хотя наша сержантская камера была наполовину пуста. Было там плохо, но интересно: нас называли «товарищи арестованные»; спали мы зимой на голых досках без положенных по уставу шинелей при открытой форточке (было очень холодно); на завтрак и ужин давалось по 2 минуты, на обед три, а брать остатки еды (хлеб, сахар, …) с собой не разрешалось; курить и иметь сигареты запрещалось; все передвижения только бегом; за любое нарушение добавляли срок; днём - работа, а в «свободное время» - строевая подготовка. Последнее, правда, было для сержантов отдыхом, поскольку мы только отдавали команды. По гауптвахте обычно дежурили курсанты. Особой свирепостью отличалось зенитно-ракетное училище. Тех, кто плохо маршировал, курсанты отводили к мусорным бакам и избивали прикладами до неподъёмного состояния.
Как-то со столовой передо мной бежал арестованный курсант. Когда мы немного притормозили перед конвойным, тот спросил: «А ты кажется из нашего училища?» «Да, да…» - с надеждой промямлил арестованный и тут же получил шикарный пендаль, отпущенный ему со словами: «училище позоришь…». С работой мне повезло: только один раз мы под конвоем мели улицу напротив Русского музея. В первый день я попал в поликлинику, где мыл окна, а медсестры меня кормили и угощали сигаретами. В последний день я был оставлен на внутренние работы и красил решётки на камерах тех, кто шёл под трибунал. Наслушался душещипательных историй с той стороны. Конечно, никто из них не считал себя виноватым.
В общем, было сурово, но интересно. Отделался я тремя сутками. Позже я узнал, что особо провинившихся у нас отправляли на гауптвахту во Мгу разгружать уголь. Там, говорили, был настоящий концлагерь и, кроме того, своим изначальным сроком мало кто отделывался.
(Следующий), (Продолжение), (Армия), (Содержание)
Однажды я заступил на дежурство по роте. Спать дежурному ночью не полагается, и дежурный по части обычно один раз за ночь обходит все роты с проверкой именно на этот счёт. Когда он пойдёт - неизвестно, и поэтому лучше было не дремать. Исключением был старший лейтенант Шеховцов. Ночью он ходить по ротам не любил и ограничивался контрольным звонком около 12 часов ночи. Однако один раз у него в голове нечто переключилось, и после вечернего доклада (сразу после отбоя) он оставил стоять перед собой дежурных всех рот. Сам старлей в это время изволили играть с начальником караула в шашки. Спешить нам, сержантам, было некуда, но через полчаса начался ропот, а ещё минут через 30 старлей не глядя на нас заявил: «Кто, - говорит, - из Вас выиграет у меня хотя бы одну партию в шашки из трёх, тому разрешу идти спать (несмотря на то, что устав это запрещает). А ежели никто не хочет играть, то так и будете стоять». Я сдался минут через 15, когда стало ясно, что дурь заскочила к нему в голову надолго.
Я выиграл у него первые две партии и только во время третьей обратил внимание на то, как он побледнел от злости. Партию я срочно проиграл, но было поздно: прилюдно опозоренный старлей прошипел сквозь зубы, что я могу идти спать, и отпустил остальных. Ничего хорошего это шипение не предвещало…
Я уже почти забыл про этот эпизод, когда опять попал в наряд вместе с Шеховцовым. На этот раз вечерний рапорт прошёл без проблем, и я сидел рядом с дневальным, ожидая обычного проверочного звонка. Вдруг сзади раздался голос Шеховцова: «Спите товарищ сержант?» С моего места не было видно входной двери, и старлей подкрался, дав знак дневальному молчать. Мой ответ «никак нет!» на него никак не подействовал, и он объявил мне трое суток ареста. «За шашки? Спасибо…» - только и ответил я.
Так или иначе, но за меня заплатили 500 литров бензина и таки отправили «на губу». Плата бралась гауптвахтой на Садовой (в Питере; та, где сидел когда-то Валерий Чкалов) из-за того, что с местами там якобы было плохо, хотя наша сержантская камера была наполовину пуста. Было там плохо, но интересно: нас называли «товарищи арестованные»; спали мы зимой на голых досках без положенных по уставу шинелей при открытой форточке (было очень холодно); на завтрак и ужин давалось по 2 минуты, на обед три, а брать остатки еды (хлеб, сахар, …) с собой не разрешалось; курить и иметь сигареты запрещалось; все передвижения только бегом; за любое нарушение добавляли срок; днём - работа, а в «свободное время» - строевая подготовка. Последнее, правда, было для сержантов отдыхом, поскольку мы только отдавали команды. По гауптвахте обычно дежурили курсанты. Особой свирепостью отличалось зенитно-ракетное училище. Тех, кто плохо маршировал, курсанты отводили к мусорным бакам и избивали прикладами до неподъёмного состояния.
Как-то со столовой передо мной бежал арестованный курсант. Когда мы немного притормозили перед конвойным, тот спросил: «А ты кажется из нашего училища?» «Да, да…» - с надеждой промямлил арестованный и тут же получил шикарный пендаль, отпущенный ему со словами: «училище позоришь…». С работой мне повезло: только один раз мы под конвоем мели улицу напротив Русского музея. В первый день я попал в поликлинику, где мыл окна, а медсестры меня кормили и угощали сигаретами. В последний день я был оставлен на внутренние работы и красил решётки на камерах тех, кто шёл под трибунал. Наслушался душещипательных историй с той стороны. Конечно, никто из них не считал себя виноватым.
В общем, было сурово, но интересно. Отделался я тремя сутками. Позже я узнал, что особо провинившихся у нас отправляли на гауптвахту во Мгу разгружать уголь. Там, говорили, был настоящий концлагерь и, кроме того, своим изначальным сроком мало кто отделывался.
(Следующий), (Продолжение), (Армия), (Содержание)