Овсянки - молчаливые души
В пятницу днем на Венецианском кинофестивале пресса смотрела российский конкурсный фильм
«Овсянки» Алексея Федорченко. Его прокатное название за рубежом - «Молчаливые души».
Дальше мне придется хватать себя за локоть, чтобы не переборщить в оценках, и стучать по дереву, чтобы не сглазить. Мне этот фильм представляется крайне значительным, если не сказать выдающимся.
По силе впечатления, которое теперь занозой сидит в памяти, в отечественном кино второй половины ХХ века я нахожу только одно сопоставимое название - «Зеркало», лучший фильм Тарковского.
Тарковский велик тем, что открыл для кинематографа новые пространства человеческой души. Свои, глубоко индивидуальные, обогатившие нас новым опытом, а кино - новыми возможностями. «Зеркало» - фильм уникальный, единственный, его нельзя повторить, можно только эпигонски подражать.
Федорченко, мне кажется, тоже нащупал для кино возможность проникнуть в нечто доселе нетронутое, мистическое и неуловимое - в генетический код. Перевести этот код в ранг киноязыка. Сделать его главным и единственным предметом рассказа. Это принципиально новая концепция кинематографа, и я не сомневаюсь, что это открытие теперь растащат на цитаты и, возможно, войдя в эту дверь, ринутся искать дальше.
Но первый шаг сделали «Овсянки» - «Молчаливые души».
В интервью, которое я взял у Алексея недавно (вы можете его прочитать в журнале ниже) он уже говорил об исчезнувшем угро-финском народе меря, который был полностью ассимилирован славянами, но чья кровь и сегодня доминирует в жителях северных областей России. Вслед за своим соавтором казанским писателем Денисом Осокиным Федорченко рассказывает о скорбном путешествии, которое совершают вполне современные люди - Мирон, директор бумажной фабрики в костромском городке Нея (Юрий Цурило), и фотограф фабрики с редким именем Аист (Игорь Сергеев) - от его имени идет рассказ. У Мирона умерла молодая жена Таня (Юлия Ауг), и по обычаям народа меря он должен предать тело огню, а прах развеять в реке. Потому что меря народ языческий, у них два бога - огонь и вода, а других богов нет. И еще - любовь. К ней мы еще вернемся.
Федорченко говорит о меря примерно как об инопланетянах, незримо живущих среди нас. Неотличимых внешне. Но голос крови позволяет им видеть друг друга. Голос крови руководит их поступками, диктует свой кодекс поведения, понятия о добре и зле, о запретном и позволительном.
Поэтому простой сюжет о поездке с телом жены к месту ее упокоения насыщен многочисленными побочными сюжетами. Внешне эти сюжеты подобны этнографическому фильму. Мы видим долгий подробный обряд омовения тела, малопонятные нам манипуляции - так мы наблюдали бы в научно-популярной ленте за невероятным устройством жизни какого-нибудь муравейника, с изумлением находя в нем понятное, разумное и даже родственное. Иной раз это наблюдение заставит нас пересмотреть собственные заблуждения и предрассудки.
Федорченко снимает не научно-популярную ленту, но этот процесс остранения и ревизии привычного - самое интересное в просмотре «Овсянок». Потому что перед нами не муравьи - это люди, наши современники и даже соплеменники. Но они - носители другой морали и других обычаев, которые вдруг в какой-то момент начнут казаться нам разумными и родственными. Более разумными и естественными, чем нанесенные цивилизацией табу и предрассудки. То, что считается грязным, греховным, вдруг оказывается целомудренно чистым и человечным. Так американские хиппи когда-то провозгласили любовь единственным божеством, достойным почитания. Любовь - ключевое слово и для фильма «Овсянки». Ею поверяются поступки, она определяет, что есть добро и что - зло.
Дальше вступают в свои права оттенки и нюансы. Любовь может быть недостаточной, современная жизнь оставляет ей слишком мало места, люди недолюбили, недочувствовали, недодали друг другу счастья. Все это фильм передает каким-то сверхчувственным образом - он как никакое другое кино подобен сложному музыкальному произведению, симфонии трагической и счастливой, разъятой и цельной одновременно. Ее темы, ее лейтмотивы - это шорохи жизни, это звучания масс воздуха, это отзвуки древности, которая в
нас ворочается и пытается достучаться до наших сердец. Саундтрек картины заслуживает отдельного анализа: там поразительные песнопения, томительные звучания каких-то первобытных инструментов, бытовые шумы становятся музыкой - там поет сама природа. Великолепна работа Михаила Кричмана - оператора, которого мы узнали по фильмам Андрея Звягинцева. Он, как никто, умеет передать эту мощь природы в скупом кадре, ее поразительную красоту, ее драматизм и магнетизм. Он умеет вписать в природу человека как нечто нераздельное. Вместе с режиссером он создает фильм, где все действия выламываются из современной рутины, и рутина отлетает, как шелуха, оставляя только первозданное и настоящее.
Это языческая поэма огромной эмоциональной силы, и она действует гипнотически. В пресс-зале, где миграция публики обычно идет постоянно (поняли, что как и о чем - и бегут в соседний зал ухватить еще что-то), все сидели как завороженные. И аплодисменты в финале были необычно долгими.
Не знаю, как отреагирует на такой фильм жюри под водительством Тарантино. К тому же впереди еще большая часть конкурса, и неизвестно, какие еще восторги нас ждут. Но ясно, что случилось событие редкое: в кино пришел новый большой художник, который принес с собой свой, необычный и поразительный мир.