Настоящее образование нацелено на широкую, серьезную жизнь души...
Левые ссорятся между собой, но очень нежно
Глава из книги Питера Хитченса «Как "уравнители" разрушили систему британского образования» (2022)
Но мне повезло в другом: я посещала классическую гимназию для девочек и осознала там, что образование - это вещь стоящая. Не прикладное образование, нацеленное на погоню за рабочим местом, но широкая, серьезная жизнь души. Которое позволяет душе стать ареной вопрошания, а не просто инструментом для приобретения материального благополучия.
На самом деле, последние три десятка лет правительства относились к образованию как к рупору своей конкретной идеологии - то ли уничтожая классическую гимназию, то ли отнимая бесплатное молоко [намек на левую кричалку Thatcher, Thatcher, Milk Snatcher].
Джанетта Винтерсон (род. 1959), автор подростковой книги «Апельсинки и другие фрукты», посещавшая аккрингтонскую школу для девочек
Поистине чудовищно, что типичный бунтарь-лейборист, нередко лично выигравший от системы отбора по способностям, ненавидит классическую гимназию… даже больше, чем частные школы. Но у лейбористов это давно так.
Роберт Крэмптон (род. 1964), обозреватель «Таймс», посещавший всеобщую вульфретонскую среднюю школу в Гулле
Сорок лет всеобуча превратили Британию в окостенелое сообщество, где родительские деньги значат больше, чем способности ребенка… Практически всем известно, что на смену классической гимназии, которая хотя бы отбирала по способностям, пришли частные и общеобразовательные школы, которые отбирают учеников по размеру родительского кошелька.
Ник Коэн (род. 1961), обозреватель «Обсервер», посещавший классическую гимназию для мальчиков в Олтрингеме
Правду невозможно заглушить полностью.Три автора, цитаты из которых я выбрал в качестве эпиграфа для настоящей главки, имеют со мной мало общего как биографией, так и политикой. Джанетта Винтерсон время от времени радикально меняет взгляды по вопросам образования и в настоящее время может не согласиться со своими прежними высказываниями. Ник Коэн не любит ни меня, ни мои политические взгляды - причем настолько, что однажды даже закатил пространную филиппику в мой адрес на церемонии вручения оруэлловской премии. Сын европарламентария от лейбористов Роберт Крэмптон безусловно не является моим союзником. Однако все они открыто признавали, что точка зрения левых на британское образование не отличается ни безупречной честностью, ни последовательностью. Схожих взглядов, как я подозреваю, придерживаются и тысячи других левых, причем многие из них стали либо бенефициарами классической гимназии, либо жертвами всеобуча. Многие весьма благоразумно таят любые сомнения внутри себя, если таковые у них имеются. Великий эксперимент 1944 года и все, что за ним последовало, прямо и глубоко повлияли на тысячи людей, занятых сегодня в общественной жизни, журналистике, преподавании и политике. Злостная симпатия к образованию, основанному на принципе академического отбора, обычно не добавляет популярности в этих сферах.
Для голосов слева более типична позиция корифея драматургии Алана Беннета, который яростно нападает на частное образование, но как будто и не ведает о том, что именно всеобуч помог выжить и расцвести платным школам. Г-н Беннет родился в семье мясника-кооператора. Это произошло в 1934 году, поэтому он стал одним из первых, кому Акт об образовании 1944 года пошел на пользу. Он посещал школу «нового типа» [modern] в Лидсе, классическую гимназию и какое-то время учился в Королевской классической гимназии Гилдфорда, которая в наши дни стала полностью частной. Его бесплатно направили в Оксфорд, и он даже преподавал там историю, прежде чем избрал для себя необыкновенно успешную карьеру актера и сценариста на телевидении и в театре. Крайне маловероятно, что человек столь скромного происхождения смог бы пройти этот путь, не будь на свете классической гимназии, основанной на принципе отбора по способностям. Тем не менее, он, похоже, практически не обращает внимания на судьбу, которая постигла гимназию, преобразившую всю его жизнь. Его бывшая школа - вместе с сотнями других - фактически исчезла после вынужденного слияния с классической гимназией для девочек, став общеобразовательной школой совместного обучения, будучи переименована, снесена и застроена современными зданиями. Знает ли он об этом?
Ибо в одной из самых успешных его пьес («Будущие историки», History Boys) действие разворачивается в 80-е годы прошлого века в шестом классе вымышленной классической гимназии Шеффилда. Написанная в 2004 году и вскоре переделанная в киносценарий, она была и остается вопиющим анахронизмом. К тому времени подобные школы уже вымерли едва ли не полностью. Однако пьеса имеет явную политическую подоплеку и целит в прагматическую разновидность школьного образования с погоней за успеваемостью, которую пропагандировало правительство Тэтчер. Как в мае 2004 года в рецензии для «Гардиан» писал критик Майкл Биллингтон:
Директор школы, одержимый мыслями об университетской «табели о рангах» и успеваемости, хочет, чтобы все они поступили в Оксбридж. Для этого он берет на работу молодого историка по фамилии Ирвин, который понимает, что ключ к успеху кроется в оригинальности и что «промах бьет точно в цель» [the wrong end of the stick is the right one]. Другой лагерь представляет добродушный учитель литературы г‑н Гектор, который считает экзамены бичом образования и который вслед за Оденом верит, что всего можно добиться одним добрым словом. Беннет явно сочувствует Гектору и его подходу к образованию, враждебному прагматизму и погоне за успеваемостью.
Но эта политика дрессировки для престижных университетов являлась всего лишь одной из множества попыток повысить успеваемость в школах всеобуча, которую с 1965 года проводили обе партии. Беннет нигде в своей пьесе это обстоятельство не упоминает. Пьесу на тему школьного образования в 1980-е годы, в которой утверждается, будто классическая гимназия все еще остается нормой, можно сравнить с пьесой о Вьетнамской войне, где главным колониальным агрессором предстают французы, а об американцах даже не упоминается.
Другим заметным продуктом гимназического образования является баронесса и популярная ведущая на Би-Би-Си Джоанна Бейквелл, которая добилась широкой известности, несмотря на свое мелкобуржуазное происхождение. Хотя она выросла в пригороде в семье скромного, но приличного достатка, она и сегодня любит похвастаться тем, что оба ее деда работали на заводе. Поэтому полученное ею первоклассное образование, совершенно немыслимое и недоступное до 1944 года, стало возможным, главным образом, благодаря тому, что помогла ей обнаружить и развить свой талант, а затем направила на учебу в Кембриджский университет классическая гимназия для девочек. Как раз в это время мир радиовещания стал открываться для молодых женщин. Она родилась в апреле 1933 года и влилась в первый поток учениц классической гимназии благодаря Акту об образовании от 1944 года. Где вы найдете более яркий символ преобразившейся после 1944 года Англии? Разве может она не чувствовать признательности? И она действительно признательна классической гимназии. В автобиографической книге «Одна в постели» [Centre of the Bed] она вспоминает о том, как
впервые в истории целое поколение одаренных детей, сдав экзамен, получило бесплатный доступ к гимназическому образованию, которое в ином случае они просто не смогли бы себе позволить. Ивлин Во смеялся, называя это «проектом, как дать бесплатное образование избранным беднякам». Другие воздавали ему должное, считая радикальным прорывом в древние заказники богатства и привилегий. Так это на самом деле и было.
Видимо, обеспокоившись этим слишком откровенным энтузиазмом по поводу классической гимназии, выраженным в данном мемуарном отрывке, позднее баронесса Бейквелл прибавит: «Тогда мы еще не догадывались о том, что это создаст новое разделение. В те времена нам это казалось золотым шансом».
В другом совершенно очаровательном отрывке она размышляет о противоположном опыте своей сестры Сюзанны. Саму себя Бейквелл называет «зубрилой» с «невьющимися каштановыми волосами, затянутыми сзади в две скромные косички». Она уничижительно говорит о себе как о «капризном, нервном, задумчивом ребенке под грузом семейных ожиданий». Сюзанна, «радость родителей», рассказывает она, была совершенно иной. Она вела себя «свободней, раскованней, более непринужденно, была ласковой и веселой». Она «искрилась весельем и трясла непокорными светлыми кудряшками». Баронесса Бейквелл трогательно упоминает, что ее младшая сестренка имела полное право завидовать ее свободе, достигнутой благодаря образованию, и последующему успеху. Но в жизни Сюзанна, умершая в молодом возрасте от рака, была полной противоположностью завистникам и плаксам. Всю жизнь она обращалась к своей образованной сестре Джоанне «за советом и одобрением».
И тут баронесса Бейквелл начинает описывать, причем в весьма любопытных выражениях, решающий момент их жизни: «Когда дело дошло до вступительных экзаменов, я под нажимом родителей постаралась и сдала. Сюзанна сопротивлялась давлению, бездельничала и провалилась». Не слышится ли нам здесь идущее из глубины души суровое признание справедливости такого решения? Обе девочки явно обладали недюжинными способностями. Но одна из них «бездельничала и провалилась». Слово «бездельничать», которое в 1960-е годы широко использовали мои собственные учителя, чтобы предостеречь нас от последствий праздности, звучит довольно резко.
Прошли годы, и в телепередаче Би-Би-Си, посвященной классическим гимназиям, баронесса Бейквелл изложила немного иную версию событий, где ни словом не упомянула о том, что различная судьба двух сестер имела причиной личные усилия - либо отсутствие усилий - с их стороны. Группе школьников она поведала следующее:
- Так вот, «11+», то есть экзамен, который мы должны были сдать, чтобы учиться в классической гимназии, сильно разделял людей. Мне он страшно помог, а вот моя сестра не сдала. И с тех пор судьба моей сестры пошла совершенно другим путем. Она была не глупее меня. Она избрала жизненный путь, который был связан с медициной. Она стала очень, очень хорошей медсестрой. Но научная жизнь прошла совершенно мимо нее. С того момента она была для нее закрыта.
Она прибавляет:
- У всех это вызвало настоящее чувство неловкости. Мать была недовольна сестрой. Сестра была разочарована. Я важничала. И при дальнейшем взрослении мы могли стать врагами - вот настоящая беда «11+».
Хотя в реальности, как мы видели, никакими врагами они не стали. Позднейшая версия, в которой сестринское безделье и ее протест против давления родителей не упоминаются ни словом, создает впечатление, будто вся семья резко разделилась под ударом неодолимой судьбы. Это лучше согласуется с модными взглядами на отбор по способностям, которые поддерживает политическая партия (Лейбористская), украшением коей ныне является баронесса Бейквелл. Но является ли последняя версия более верной фактически?
В своей книге мемуаров (2003) баронесса Блейквелл также признается в отступлении от эгалитарных принципов, когда реорганизация всеобуча поставила под сомнение образование ее собственных детей. Она повествует о том, как
в 1960-е и 70-е многие с оптимизмом смотрели на великое образовательное начинание - переход ко всеобщему образованию. Я это полностью поддерживала, полагая - просто на основании личного опыта всей своей жизни - что множество способных детей не получает заслуженной путевки в жизнь и что если справедливо поделить образовательные ресурсы, то от этого выиграют и дети, и все общество.
Но на практике не все обстоит так просто, тем более если вы вместе с Джоанной Бейквелл осознаете громадное значение образования для будущего своего ребенка. Она рассказала о судьбе своих собственных детей. Ее дочь Генриетта посещала камденскую школу для девочек как раз в то время, когда та (формально) перестала называться гимназией и превращалась в весьма необычную и весьма невсеобщую всеобщую школу. Сын Мэтью ходил в гимназию Девы Марии [St Marylebon], но в 1981 году ее внезапно распустили - точно так же в 1974 году ликвидировали и школу в Стокпорте, где когда-то занималась Джоанна Бейквелл. Будущая баронесса Бейквелл повествует о том, как «курс на уничтожение хорошего, классической гимназии, перед тем, как надежно обеспечить ей достойного преемника, внезапно показался мне глупостью». И далее: «В отчаянии я нарушила верность государственной школе». Во так ее сын и отправился в платную школу. «Я могла выбирать лучшее для своих детей. Но выбор этот был возможен только потому, что у меня хватало денег на оплату учебы».
Вот именно. Отбор по способностям очень легко заменить отбором по благосостоянию, если у вас есть это благосостояние и даже если у вас нет способностей. Вы спросите, не заставило ли это происшествие баронессу Бейквелл умерить свои уравнительские притязания? Нет, конечно. Она признаёт, что отдельные обеспеченные родители пошли другим путем, и рассказывает о «множестве питомцев частных школ, которые могли позволить своим детям частное обучение, но из принципиальных соображений предпочли направить их во всеобщую школу». Но Бейквелл не из таких; возможно, она просто не хотела навязывать своим детям родительские взгляды - позиция разумная. Любопытно, что в этом отрывке она говорит о родителях-«питомцах частных школ». Могло ли то обстоятельство, что сама она окончила не частную школу, а классическую гимназию, обуздать ее романтизм, когда ей пришлось делать выбор самой? Хотя сама она не отдала сына во всеобщую школу (а нам неизвестно, какие доступные варианты она могла изучить), она поясняет, что отнюдь не возражает против всеобщей школы как таковой. Она так описывает эпоху: «Это было время больших надежд и открытия множества отличных школ». Увы, ни одна из этих отличных школ ее собственному сыну, видимо, в тот период не подошла. Хотя всеобщая школа по своей природе стала революционным прорывом, отчего поменялся самый принцип школьного обучения, свои трудности с этим обстоятельством она никак не связывает. В провале всеобщей школы она винит не изменившийся характер самой школы, по своей эгалитарной сути просто обязанной стать хуже гимназии - о чем, на самом деле, прекрасно знал и их идеолог сэр Грэм Сэвидж. Вместо этого в проблемах всеобуча она обвиняет дальнейшее существование платных частных школ. Вот ее слова: «Мы наивно просчитались в оценке мощи британских частных школ, которые продолжают собирать сливки в виде лучших учителей и, в обмен за высокую плату, предлагают маленькие по численности учеников классы».
Этот восхитительный шедевр самооправдания объясняет, почему левые в целом предпочитают тратить свое ценное время на избиение мертвой лошади в виде частного образования вместо того, чтобы пересмотреть свою ошибку всеобуча издания 1965 года. Свежий пример этой тенденции содержится в расхваленной и многажды разрецензированной книге Франсиса Грина и Дэвида Кинастона [Kynaston] «Инструмент привилегий» (2019). Британские СМИ никогда не упустят шанса постенать по поводу безусловно возмутительного превосходства платных школ, но ни разу не спросят, почему так сложилось, что проблема эта с годами только усугубляется. Я сказал «мертвая лошадь», потому что частное образование становится все менее доступным для всех, кроме сверхбогачей, а еще потому, что частное образование способен полностью искоренить только тоталитарный режим. Левые неустанно на него нападают, хотя их вожди и сами иногда к нему обращаются, но его упразднение не является реальной угрозой, пока мы остаемся страной демократии и законности. Просто это мальчик для битья, на кого леваки могут безопасно нападать, чтобы в очередной раз убедить друг друга в своей моральной чистоте. Но вновь и вновь те же самые граждане (вроде Джоанны Бейквелл) обнаруживают, что они уже готовы платить за образование, если это вырвет их собственных детей из объятий дурной школы. Да и как можно их в этом винить? Такое решение безусловно является более нравственным, чем отправлять своих детей в заведомо дурную школу, когда вы вовсе не обязаны так поступать, с единственной целью сохранить в непорочности свои публично провозглашенные принципы. Или же мы хотим, чтобы нами правили люди, которые наподобие прославленного Джереми Корбина принесли своих детей в жертву политическим взглядам? [Корбин развелся со своей второй из трех жен, когда та захотела отправить детей в классическую гимназию, убежденным противником которой он является. - vashsovrimennik].
Но дохлая дискуссия о частных школах тянется не просто так. Она является суррогатом обсуждения вопроса о восстановлении отбора по способностям. В 2014 году профессор Кинастон (чьи дети посещали-таки классическую гимназию) в своей оруэлловской речи отмел высокую значимость гимназий:
Хотя не вызывает сомнений, что в целом ряде конкретных случаев дети рабочих посещали гимназии, и это преображало их жизнь, и хотя сам я солидарен с тем аргументом, что революция всеобуча подрезала побеги гимназической элиты, которая потенциально грозила бросить вызов и свергнуть итонскую элиту, фактом остается то, что: а) набор в большинстве гимназий был серьезно перекошен в сторону тогдашней буржуазии, и б) ранний уход из классической гимназии (то есть уход из школы и официальное прекращение учебы, как только это становилось возможным по закону) преимущественно затрагивал и поражал детей из рабочего класса. В середине 1950-х ребенок из буржуазной семьи, посещавший классическую гимназию, имел впятеро больше шансов продолжить образование в университете, чем ребенок чернорабочего, который посещал ту же школу; хотя по состоянию на 1960-е годы мальчик из рабочей семьи с вероятностью 22% мог посещать классическую гимназию (по сравнению с 66% в отношении мальчика из семьи служащих), этот показатель был на 5% ниже, чем в 1950-х. И разумеется, на каждого ребенка из семьи рабочих, посещавшего гимназию, приходилось пять или шесть, которые ходили в школу «нового типа» [secondary modern]. Революция всеобуча (Энтони Кросленд и тому подобное) оказалась или не оказалась в итоге правильной вещью, но она имела свои причины.
Перед нами превосходный образчик нелепого и несостоятельного довода, который часто выдвигают против классической гимназии. Хотя они открыли свои двери юношам и девушкам, которые в противном случае не имели никаких шансов пробиться в жизни, не это было их главной и даже просто действительной целью. Они по сути своей не являлись орудием социальной инженерии. Они не были ни задуманы, ни направлены на свержение и упразднение классовой системы в Британии, сколько бы она того ни заслуживала. Но поскольку они не преуспели в ее полном упразднении, этой неудачей их постоянно попрекают. Возьмем утверждение: «В середине 1950-х ребенок из буржуазной семьи, посещавший классическую гимназию, имел впятеро больше шансов продолжить образование в университете, чем ребенок чернорабочего, который посещал ту же школу». Разумеется, это так и было, хотя аккуратная вставка слова «чернорабочий» намекает на то, что для учеников из семьи квалифицированного рабочего контраст мог быть не столь ярким. Буржуазия, средний класс - это не застывшая каста. Принадлежность к ней обусловлена образованием, поэтому нет ничего удивительного, если дети этого класса также ходят в хорошую школу и остаются в ней. Поступление в университет в середине 1950-х было редкостью даже для буржуазии. Нелепо сравнивать подобное, если вас интересует содержательная разница между «тогда» и «теперь». Здесь присутствует полное непонимание недавнего прошлого. Школы того времени не предполагали, что кто-то помимо редкого меньшинства поступит в университет, и поступление в университет не являлось их задачей. Разумеется, дети буржуазии имели больше шансов поступить в университет. Но причем здесь классическая гимназия? Если кто-то в правительстве того времени хотел, чтобы в университет поступало больше детей из рабочих семей, им следовало скорее озаботиться, например, организацией субсидий и другой материальной поддержкой этих семей. Дети бедняков в то время бросали школу, главным образом, из-за давления родственников, которые требовали от них найти работу и получать зарплату, а вовсе не из-за снобизма или обратного снобизма. На самом деле, после «доклада Роббинса» (1963), когда университеты действительно стали расширяться, субсидии и гарантии оплаты выглядели вполне привлекательно по сравнению с днем сегодняшним, и мне было бы интересно узнать, насколько вырос прием в университеты абитуриентов из рабочего класса за тот краткий период, когда классические гимназии и столь щедрые условия существовали совместно. Но увы, циркуляр №10/65 быстро положил предел этой эпохе еще до ее реального начала.
Далее следует небрежное и туповатое заявление о том, что «по состоянию на 1960‑е годы мальчик из рабочей семьи с вероятностью 22% мог посещать классическую гимназию (по сравнению с 66% в отношении мальчика из семьи служащих), [и] этот показатель был на 5% ниже, чем в 1950-х». Как я уже объяснял и как это наверняка способен понять любой историк и социолог, скачок рождаемости в сочетании с неспособностью развивать классическую гимназию с необходимостью должны были привести к увеличению квоты буржуазии в период после 1956 года. По иронии судьбы, одновременно тот же самый процесс сузил доступность классической гимназии даже для буржуазии. Куда интереснее спросить себя, а посещает ли сегодня наши лучшие всеобщие школы хотя бы 22% детей из рабочих семей? Ответ уже дан в докладах фонда Саттона и организации «Прежде всего - образование». Лучшие всеобщие школы весьма избирательны - по критерию родительского достатка.
Но современные леваки вроде Алана Беннета, по большей части, при виде реальной гимназии просто запирают свой разум. Они не понимают, что̀ же с ними произошло и почему; они не понимают, как те в действительности работали и кто их в действительности посещал, даже если сами там учились. На примере немногих уцелевших классических гимназий они неуклюже доказывают, что именно так и будет выглядеть национальная программа селекции по способностям. И так происходит вовсе не потому, что левакам недостает умственных способностей. А потому, что их отвращение к гимназии имеет идеологический и тем самым иррациональный характер. По их мнению, гимназии - это учреждения, основанные на иерархии, морально и социально консервативные и покоящиеся - в некотором смысле - на монархическом понимании власти. Так оно и есть. Их упразднение стало значимой увертюрой к Культурной революции, а возможно, просто ее первым актом. Их уничтожение служило утопической цели - перестройке образования, познавательной структуры и власти. Однако самым непосредственным результатом стало ухудшившееся положение бедняков. Тогдашние левые согласились с этим, потому что к тому времени перестали быть движением рабочего класса или профсоюзных организаций, имеющим целью улучшить положение промышленных рабочих. Они становились движением социальных, моральных и культурных леваков - линия в целом мелкобуржуазная. Возрождение классической гимназии, разумная цель для всех, кто действительно заботится о бедняках, стало для поздних левых делом нежелательным, поскольку могло подорвать ключевой компонент этой революции.
Люди типа Джанетты Винтерсон и Ника Коэна, независимые мыслители с левой стороны, обращаются к социалистической идеологии не так последовательно, как их товарищи, которые не в состоянии увидеть в гимназии ничего хорошего. Это характеризует их с положительной стороны, но также объясняет, почему они не пользуются влиянием в собственном движении.
Глава из книги Питера Хитченса «Как "уравнители" разрушили систему британского образования» (2022)
Но мне повезло в другом: я посещала классическую гимназию для девочек и осознала там, что образование - это вещь стоящая. Не прикладное образование, нацеленное на погоню за рабочим местом, но широкая, серьезная жизнь души. Которое позволяет душе стать ареной вопрошания, а не просто инструментом для приобретения материального благополучия.
На самом деле, последние три десятка лет правительства относились к образованию как к рупору своей конкретной идеологии - то ли уничтожая классическую гимназию, то ли отнимая бесплатное молоко [намек на левую кричалку Thatcher, Thatcher, Milk Snatcher].
Джанетта Винтерсон (род. 1959), автор подростковой книги «Апельсинки и другие фрукты», посещавшая аккрингтонскую школу для девочек
Поистине чудовищно, что типичный бунтарь-лейборист, нередко лично выигравший от системы отбора по способностям, ненавидит классическую гимназию… даже больше, чем частные школы. Но у лейбористов это давно так.
Роберт Крэмптон (род. 1964), обозреватель «Таймс», посещавший всеобщую вульфретонскую среднюю школу в Гулле
Сорок лет всеобуча превратили Британию в окостенелое сообщество, где родительские деньги значат больше, чем способности ребенка… Практически всем известно, что на смену классической гимназии, которая хотя бы отбирала по способностям, пришли частные и общеобразовательные школы, которые отбирают учеников по размеру родительского кошелька.
Ник Коэн (род. 1961), обозреватель «Обсервер», посещавший классическую гимназию для мальчиков в Олтрингеме
Правду невозможно заглушить полностью.Три автора, цитаты из которых я выбрал в качестве эпиграфа для настоящей главки, имеют со мной мало общего как биографией, так и политикой. Джанетта Винтерсон время от времени радикально меняет взгляды по вопросам образования и в настоящее время может не согласиться со своими прежними высказываниями. Ник Коэн не любит ни меня, ни мои политические взгляды - причем настолько, что однажды даже закатил пространную филиппику в мой адрес на церемонии вручения оруэлловской премии. Сын европарламентария от лейбористов Роберт Крэмптон безусловно не является моим союзником. Однако все они открыто признавали, что точка зрения левых на британское образование не отличается ни безупречной честностью, ни последовательностью. Схожих взглядов, как я подозреваю, придерживаются и тысячи других левых, причем многие из них стали либо бенефициарами классической гимназии, либо жертвами всеобуча. Многие весьма благоразумно таят любые сомнения внутри себя, если таковые у них имеются. Великий эксперимент 1944 года и все, что за ним последовало, прямо и глубоко повлияли на тысячи людей, занятых сегодня в общественной жизни, журналистике, преподавании и политике. Злостная симпатия к образованию, основанному на принципе академического отбора, обычно не добавляет популярности в этих сферах.
Для голосов слева более типична позиция корифея драматургии Алана Беннета, который яростно нападает на частное образование, но как будто и не ведает о том, что именно всеобуч помог выжить и расцвести платным школам. Г-н Беннет родился в семье мясника-кооператора. Это произошло в 1934 году, поэтому он стал одним из первых, кому Акт об образовании 1944 года пошел на пользу. Он посещал школу «нового типа» [modern] в Лидсе, классическую гимназию и какое-то время учился в Королевской классической гимназии Гилдфорда, которая в наши дни стала полностью частной. Его бесплатно направили в Оксфорд, и он даже преподавал там историю, прежде чем избрал для себя необыкновенно успешную карьеру актера и сценариста на телевидении и в театре. Крайне маловероятно, что человек столь скромного происхождения смог бы пройти этот путь, не будь на свете классической гимназии, основанной на принципе отбора по способностям. Тем не менее, он, похоже, практически не обращает внимания на судьбу, которая постигла гимназию, преобразившую всю его жизнь. Его бывшая школа - вместе с сотнями других - фактически исчезла после вынужденного слияния с классической гимназией для девочек, став общеобразовательной школой совместного обучения, будучи переименована, снесена и застроена современными зданиями. Знает ли он об этом?
Ибо в одной из самых успешных его пьес («Будущие историки», History Boys) действие разворачивается в 80-е годы прошлого века в шестом классе вымышленной классической гимназии Шеффилда. Написанная в 2004 году и вскоре переделанная в киносценарий, она была и остается вопиющим анахронизмом. К тому времени подобные школы уже вымерли едва ли не полностью. Однако пьеса имеет явную политическую подоплеку и целит в прагматическую разновидность школьного образования с погоней за успеваемостью, которую пропагандировало правительство Тэтчер. Как в мае 2004 года в рецензии для «Гардиан» писал критик Майкл Биллингтон:
Директор школы, одержимый мыслями об университетской «табели о рангах» и успеваемости, хочет, чтобы все они поступили в Оксбридж. Для этого он берет на работу молодого историка по фамилии Ирвин, который понимает, что ключ к успеху кроется в оригинальности и что «промах бьет точно в цель» [the wrong end of the stick is the right one]. Другой лагерь представляет добродушный учитель литературы г‑н Гектор, который считает экзамены бичом образования и который вслед за Оденом верит, что всего можно добиться одним добрым словом. Беннет явно сочувствует Гектору и его подходу к образованию, враждебному прагматизму и погоне за успеваемостью.
Но эта политика дрессировки для престижных университетов являлась всего лишь одной из множества попыток повысить успеваемость в школах всеобуча, которую с 1965 года проводили обе партии. Беннет нигде в своей пьесе это обстоятельство не упоминает. Пьесу на тему школьного образования в 1980-е годы, в которой утверждается, будто классическая гимназия все еще остается нормой, можно сравнить с пьесой о Вьетнамской войне, где главным колониальным агрессором предстают французы, а об американцах даже не упоминается.
Другим заметным продуктом гимназического образования является баронесса и популярная ведущая на Би-Би-Си Джоанна Бейквелл, которая добилась широкой известности, несмотря на свое мелкобуржуазное происхождение. Хотя она выросла в пригороде в семье скромного, но приличного достатка, она и сегодня любит похвастаться тем, что оба ее деда работали на заводе. Поэтому полученное ею первоклассное образование, совершенно немыслимое и недоступное до 1944 года, стало возможным, главным образом, благодаря тому, что помогла ей обнаружить и развить свой талант, а затем направила на учебу в Кембриджский университет классическая гимназия для девочек. Как раз в это время мир радиовещания стал открываться для молодых женщин. Она родилась в апреле 1933 года и влилась в первый поток учениц классической гимназии благодаря Акту об образовании от 1944 года. Где вы найдете более яркий символ преобразившейся после 1944 года Англии? Разве может она не чувствовать признательности? И она действительно признательна классической гимназии. В автобиографической книге «Одна в постели» [Centre of the Bed] она вспоминает о том, как
впервые в истории целое поколение одаренных детей, сдав экзамен, получило бесплатный доступ к гимназическому образованию, которое в ином случае они просто не смогли бы себе позволить. Ивлин Во смеялся, называя это «проектом, как дать бесплатное образование избранным беднякам». Другие воздавали ему должное, считая радикальным прорывом в древние заказники богатства и привилегий. Так это на самом деле и было.
Видимо, обеспокоившись этим слишком откровенным энтузиазмом по поводу классической гимназии, выраженным в данном мемуарном отрывке, позднее баронесса Бейквелл прибавит: «Тогда мы еще не догадывались о том, что это создаст новое разделение. В те времена нам это казалось золотым шансом».
В другом совершенно очаровательном отрывке она размышляет о противоположном опыте своей сестры Сюзанны. Саму себя Бейквелл называет «зубрилой» с «невьющимися каштановыми волосами, затянутыми сзади в две скромные косички». Она уничижительно говорит о себе как о «капризном, нервном, задумчивом ребенке под грузом семейных ожиданий». Сюзанна, «радость родителей», рассказывает она, была совершенно иной. Она вела себя «свободней, раскованней, более непринужденно, была ласковой и веселой». Она «искрилась весельем и трясла непокорными светлыми кудряшками». Баронесса Бейквелл трогательно упоминает, что ее младшая сестренка имела полное право завидовать ее свободе, достигнутой благодаря образованию, и последующему успеху. Но в жизни Сюзанна, умершая в молодом возрасте от рака, была полной противоположностью завистникам и плаксам. Всю жизнь она обращалась к своей образованной сестре Джоанне «за советом и одобрением».
И тут баронесса Бейквелл начинает описывать, причем в весьма любопытных выражениях, решающий момент их жизни: «Когда дело дошло до вступительных экзаменов, я под нажимом родителей постаралась и сдала. Сюзанна сопротивлялась давлению, бездельничала и провалилась». Не слышится ли нам здесь идущее из глубины души суровое признание справедливости такого решения? Обе девочки явно обладали недюжинными способностями. Но одна из них «бездельничала и провалилась». Слово «бездельничать», которое в 1960-е годы широко использовали мои собственные учителя, чтобы предостеречь нас от последствий праздности, звучит довольно резко.
Прошли годы, и в телепередаче Би-Би-Си, посвященной классическим гимназиям, баронесса Бейквелл изложила немного иную версию событий, где ни словом не упомянула о том, что различная судьба двух сестер имела причиной личные усилия - либо отсутствие усилий - с их стороны. Группе школьников она поведала следующее:
- Так вот, «11+», то есть экзамен, который мы должны были сдать, чтобы учиться в классической гимназии, сильно разделял людей. Мне он страшно помог, а вот моя сестра не сдала. И с тех пор судьба моей сестры пошла совершенно другим путем. Она была не глупее меня. Она избрала жизненный путь, который был связан с медициной. Она стала очень, очень хорошей медсестрой. Но научная жизнь прошла совершенно мимо нее. С того момента она была для нее закрыта.
Она прибавляет:
- У всех это вызвало настоящее чувство неловкости. Мать была недовольна сестрой. Сестра была разочарована. Я важничала. И при дальнейшем взрослении мы могли стать врагами - вот настоящая беда «11+».
Хотя в реальности, как мы видели, никакими врагами они не стали. Позднейшая версия, в которой сестринское безделье и ее протест против давления родителей не упоминаются ни словом, создает впечатление, будто вся семья резко разделилась под ударом неодолимой судьбы. Это лучше согласуется с модными взглядами на отбор по способностям, которые поддерживает политическая партия (Лейбористская), украшением коей ныне является баронесса Бейквелл. Но является ли последняя версия более верной фактически?
В своей книге мемуаров (2003) баронесса Блейквелл также признается в отступлении от эгалитарных принципов, когда реорганизация всеобуча поставила под сомнение образование ее собственных детей. Она повествует о том, как
в 1960-е и 70-е многие с оптимизмом смотрели на великое образовательное начинание - переход ко всеобщему образованию. Я это полностью поддерживала, полагая - просто на основании личного опыта всей своей жизни - что множество способных детей не получает заслуженной путевки в жизнь и что если справедливо поделить образовательные ресурсы, то от этого выиграют и дети, и все общество.
Но на практике не все обстоит так просто, тем более если вы вместе с Джоанной Бейквелл осознаете громадное значение образования для будущего своего ребенка. Она рассказала о судьбе своих собственных детей. Ее дочь Генриетта посещала камденскую школу для девочек как раз в то время, когда та (формально) перестала называться гимназией и превращалась в весьма необычную и весьма невсеобщую всеобщую школу. Сын Мэтью ходил в гимназию Девы Марии [St Marylebon], но в 1981 году ее внезапно распустили - точно так же в 1974 году ликвидировали и школу в Стокпорте, где когда-то занималась Джоанна Бейквелл. Будущая баронесса Бейквелл повествует о том, как «курс на уничтожение хорошего, классической гимназии, перед тем, как надежно обеспечить ей достойного преемника, внезапно показался мне глупостью». И далее: «В отчаянии я нарушила верность государственной школе». Во так ее сын и отправился в платную школу. «Я могла выбирать лучшее для своих детей. Но выбор этот был возможен только потому, что у меня хватало денег на оплату учебы».
Вот именно. Отбор по способностям очень легко заменить отбором по благосостоянию, если у вас есть это благосостояние и даже если у вас нет способностей. Вы спросите, не заставило ли это происшествие баронессу Бейквелл умерить свои уравнительские притязания? Нет, конечно. Она признаёт, что отдельные обеспеченные родители пошли другим путем, и рассказывает о «множестве питомцев частных школ, которые могли позволить своим детям частное обучение, но из принципиальных соображений предпочли направить их во всеобщую школу». Но Бейквелл не из таких; возможно, она просто не хотела навязывать своим детям родительские взгляды - позиция разумная. Любопытно, что в этом отрывке она говорит о родителях-«питомцах частных школ». Могло ли то обстоятельство, что сама она окончила не частную школу, а классическую гимназию, обуздать ее романтизм, когда ей пришлось делать выбор самой? Хотя сама она не отдала сына во всеобщую школу (а нам неизвестно, какие доступные варианты она могла изучить), она поясняет, что отнюдь не возражает против всеобщей школы как таковой. Она так описывает эпоху: «Это было время больших надежд и открытия множества отличных школ». Увы, ни одна из этих отличных школ ее собственному сыну, видимо, в тот период не подошла. Хотя всеобщая школа по своей природе стала революционным прорывом, отчего поменялся самый принцип школьного обучения, свои трудности с этим обстоятельством она никак не связывает. В провале всеобщей школы она винит не изменившийся характер самой школы, по своей эгалитарной сути просто обязанной стать хуже гимназии - о чем, на самом деле, прекрасно знал и их идеолог сэр Грэм Сэвидж. Вместо этого в проблемах всеобуча она обвиняет дальнейшее существование платных частных школ. Вот ее слова: «Мы наивно просчитались в оценке мощи британских частных школ, которые продолжают собирать сливки в виде лучших учителей и, в обмен за высокую плату, предлагают маленькие по численности учеников классы».
Этот восхитительный шедевр самооправдания объясняет, почему левые в целом предпочитают тратить свое ценное время на избиение мертвой лошади в виде частного образования вместо того, чтобы пересмотреть свою ошибку всеобуча издания 1965 года. Свежий пример этой тенденции содержится в расхваленной и многажды разрецензированной книге Франсиса Грина и Дэвида Кинастона [Kynaston] «Инструмент привилегий» (2019). Британские СМИ никогда не упустят шанса постенать по поводу безусловно возмутительного превосходства платных школ, но ни разу не спросят, почему так сложилось, что проблема эта с годами только усугубляется. Я сказал «мертвая лошадь», потому что частное образование становится все менее доступным для всех, кроме сверхбогачей, а еще потому, что частное образование способен полностью искоренить только тоталитарный режим. Левые неустанно на него нападают, хотя их вожди и сами иногда к нему обращаются, но его упразднение не является реальной угрозой, пока мы остаемся страной демократии и законности. Просто это мальчик для битья, на кого леваки могут безопасно нападать, чтобы в очередной раз убедить друг друга в своей моральной чистоте. Но вновь и вновь те же самые граждане (вроде Джоанны Бейквелл) обнаруживают, что они уже готовы платить за образование, если это вырвет их собственных детей из объятий дурной школы. Да и как можно их в этом винить? Такое решение безусловно является более нравственным, чем отправлять своих детей в заведомо дурную школу, когда вы вовсе не обязаны так поступать, с единственной целью сохранить в непорочности свои публично провозглашенные принципы. Или же мы хотим, чтобы нами правили люди, которые наподобие прославленного Джереми Корбина принесли своих детей в жертву политическим взглядам? [Корбин развелся со своей второй из трех жен, когда та захотела отправить детей в классическую гимназию, убежденным противником которой он является. - vashsovrimennik].
Но дохлая дискуссия о частных школах тянется не просто так. Она является суррогатом обсуждения вопроса о восстановлении отбора по способностям. В 2014 году профессор Кинастон (чьи дети посещали-таки классическую гимназию) в своей оруэлловской речи отмел высокую значимость гимназий:
Хотя не вызывает сомнений, что в целом ряде конкретных случаев дети рабочих посещали гимназии, и это преображало их жизнь, и хотя сам я солидарен с тем аргументом, что революция всеобуча подрезала побеги гимназической элиты, которая потенциально грозила бросить вызов и свергнуть итонскую элиту, фактом остается то, что: а) набор в большинстве гимназий был серьезно перекошен в сторону тогдашней буржуазии, и б) ранний уход из классической гимназии (то есть уход из школы и официальное прекращение учебы, как только это становилось возможным по закону) преимущественно затрагивал и поражал детей из рабочего класса. В середине 1950-х ребенок из буржуазной семьи, посещавший классическую гимназию, имел впятеро больше шансов продолжить образование в университете, чем ребенок чернорабочего, который посещал ту же школу; хотя по состоянию на 1960-е годы мальчик из рабочей семьи с вероятностью 22% мог посещать классическую гимназию (по сравнению с 66% в отношении мальчика из семьи служащих), этот показатель был на 5% ниже, чем в 1950-х. И разумеется, на каждого ребенка из семьи рабочих, посещавшего гимназию, приходилось пять или шесть, которые ходили в школу «нового типа» [secondary modern]. Революция всеобуча (Энтони Кросленд и тому подобное) оказалась или не оказалась в итоге правильной вещью, но она имела свои причины.
Перед нами превосходный образчик нелепого и несостоятельного довода, который часто выдвигают против классической гимназии. Хотя они открыли свои двери юношам и девушкам, которые в противном случае не имели никаких шансов пробиться в жизни, не это было их главной и даже просто действительной целью. Они по сути своей не являлись орудием социальной инженерии. Они не были ни задуманы, ни направлены на свержение и упразднение классовой системы в Британии, сколько бы она того ни заслуживала. Но поскольку они не преуспели в ее полном упразднении, этой неудачей их постоянно попрекают. Возьмем утверждение: «В середине 1950-х ребенок из буржуазной семьи, посещавший классическую гимназию, имел впятеро больше шансов продолжить образование в университете, чем ребенок чернорабочего, который посещал ту же школу». Разумеется, это так и было, хотя аккуратная вставка слова «чернорабочий» намекает на то, что для учеников из семьи квалифицированного рабочего контраст мог быть не столь ярким. Буржуазия, средний класс - это не застывшая каста. Принадлежность к ней обусловлена образованием, поэтому нет ничего удивительного, если дети этого класса также ходят в хорошую школу и остаются в ней. Поступление в университет в середине 1950-х было редкостью даже для буржуазии. Нелепо сравнивать подобное, если вас интересует содержательная разница между «тогда» и «теперь». Здесь присутствует полное непонимание недавнего прошлого. Школы того времени не предполагали, что кто-то помимо редкого меньшинства поступит в университет, и поступление в университет не являлось их задачей. Разумеется, дети буржуазии имели больше шансов поступить в университет. Но причем здесь классическая гимназия? Если кто-то в правительстве того времени хотел, чтобы в университет поступало больше детей из рабочих семей, им следовало скорее озаботиться, например, организацией субсидий и другой материальной поддержкой этих семей. Дети бедняков в то время бросали школу, главным образом, из-за давления родственников, которые требовали от них найти работу и получать зарплату, а вовсе не из-за снобизма или обратного снобизма. На самом деле, после «доклада Роббинса» (1963), когда университеты действительно стали расширяться, субсидии и гарантии оплаты выглядели вполне привлекательно по сравнению с днем сегодняшним, и мне было бы интересно узнать, насколько вырос прием в университеты абитуриентов из рабочего класса за тот краткий период, когда классические гимназии и столь щедрые условия существовали совместно. Но увы, циркуляр №10/65 быстро положил предел этой эпохе еще до ее реального начала.
Далее следует небрежное и туповатое заявление о том, что «по состоянию на 1960‑е годы мальчик из рабочей семьи с вероятностью 22% мог посещать классическую гимназию (по сравнению с 66% в отношении мальчика из семьи служащих), [и] этот показатель был на 5% ниже, чем в 1950-х». Как я уже объяснял и как это наверняка способен понять любой историк и социолог, скачок рождаемости в сочетании с неспособностью развивать классическую гимназию с необходимостью должны были привести к увеличению квоты буржуазии в период после 1956 года. По иронии судьбы, одновременно тот же самый процесс сузил доступность классической гимназии даже для буржуазии. Куда интереснее спросить себя, а посещает ли сегодня наши лучшие всеобщие школы хотя бы 22% детей из рабочих семей? Ответ уже дан в докладах фонда Саттона и организации «Прежде всего - образование». Лучшие всеобщие школы весьма избирательны - по критерию родительского достатка.
Но современные леваки вроде Алана Беннета, по большей части, при виде реальной гимназии просто запирают свой разум. Они не понимают, что̀ же с ними произошло и почему; они не понимают, как те в действительности работали и кто их в действительности посещал, даже если сами там учились. На примере немногих уцелевших классических гимназий они неуклюже доказывают, что именно так и будет выглядеть национальная программа селекции по способностям. И так происходит вовсе не потому, что левакам недостает умственных способностей. А потому, что их отвращение к гимназии имеет идеологический и тем самым иррациональный характер. По их мнению, гимназии - это учреждения, основанные на иерархии, морально и социально консервативные и покоящиеся - в некотором смысле - на монархическом понимании власти. Так оно и есть. Их упразднение стало значимой увертюрой к Культурной революции, а возможно, просто ее первым актом. Их уничтожение служило утопической цели - перестройке образования, познавательной структуры и власти. Однако самым непосредственным результатом стало ухудшившееся положение бедняков. Тогдашние левые согласились с этим, потому что к тому времени перестали быть движением рабочего класса или профсоюзных организаций, имеющим целью улучшить положение промышленных рабочих. Они становились движением социальных, моральных и культурных леваков - линия в целом мелкобуржуазная. Возрождение классической гимназии, разумная цель для всех, кто действительно заботится о бедняках, стало для поздних левых делом нежелательным, поскольку могло подорвать ключевой компонент этой революции.
Люди типа Джанетты Винтерсон и Ника Коэна, независимые мыслители с левой стороны, обращаются к социалистической идеологии не так последовательно, как их товарищи, которые не в состоянии увидеть в гимназии ничего хорошего. Это характеризует их с положительной стороны, но также объясняет, почему они не пользуются влиянием в собственном движении.