Скрывая власти глад, тогда морочил вас он звонкой пустотой революцьонных фраз (продолжение)
Трамплин к успеху для рабочего класса - или шаг по дороге к Утопии? Гражданская война среди левых по поводу отбора учеников по способностям
Начнем с того, что значительная доля старомодной, консервативной рабочей массовки Лейбористской партии была на стороне Эрика Джеймса. Лейбористских (как правило, мелкобуржуазных) прозелитов всеобуча бесконечно бесила позиция членов лейбористского совета в графстве Дарем, которые долгие годы отказывались распустить классические гимназии, считавшиеся среди них как своим, лейбористским, добром, так и добром всего графства Дарем. Во многих случаях школы эти основали еще их отцы до войны 1939-45 годов, а теперь в них ходили их собственные дети. Лейбористский парламентарий с северо-востока Эмануэль Шинвелл был известен своей колючей и воинственной классовой позицией; однажды в Палате общин он набросился с кулаками на одного консервативного члена парламента. Но это не помешало ему стремиться к образовательному прогрессу для детей из рабочего класса, даже если в результате они покинут рекомый класс. В 1958 году он заявил, что классическая гимназия является для многих детей из рабочих семей «трамплином в университет и к продуктивной карьере». Фабианец Р.Г. Тони, еще один лейбористский сторонник отбора по способностям, рассуждал о данном вопросе красноречиво и вдохновенно. Он отстаивал необходимость создания такой образовательной системы, которая позволит Британии «забыть утомительные пошлости вроде уровня дохода или общественного положения в общем стремлении к качеству, имеющему отношение не к конкретному классу или роду занятий, но к человеку как таковому». Даже утопический агитатор за дело всеобуча Робин Педли, о котором мы скажем чуть ниже, признавал, что классические гимназии Дарема принесли беднякам немалую пользу. «Совет графства Дарем добился того, что все места в здешних средних школах [до эпохи 1944 года - П.Х.] доставались детям, которые выдержали экзаменационное испытание на стипендию для 11-летних. Эта на сто процентов бесплатная система поменяла в качестве критерия для приема родительский достаток на способности учеников и предвосхитила систему экзаменов по Акту 1944 года» (выделение мое - П.Х.) Педли отмечал, что «достатку и происхождению справедливо предпочли умственные способности; одаренному бедняку дали шанс в лучших реформистских традициях» (выделение мое - П.Х.)
Однако Педли, как и многие другие энтузиасты всеобуча, был не социальным реформистом, который озабочен улучшением существующих общественных порядков. Он был социальным революционером, стремящимся создать совершенно другое общество. Ему представлялось недостаточным, когда классические гимназии повышали надежды на успех у многочисленных, но отдельных детей бедняков. Дело, возможно, хорошее, но оно отвлекает людей от высшей и благородной цели по переустройству общества. Тем самым классические гимназии становились помехой на этом великом пути, а не средством для достижения нужной цели. Он заклеймил социалистических рабочих Дарема и других районов Англии как людей отсталых и поэтому неспособных поднять глаза и обратить взор на грядущую славу. В заключение он свысока порезонерствовал: «Беда в том, что добрые лейбористы Дарема и других районов были так опьянены великолепием своих достижений, что не смогли взглянуть на них как на один лишь шажок на долгом пути» (выделение мое - П.Х.) Он прибег к тому странному аргументу утопистов, будто ход времен сам по себе может превратить хорошую идею в дурную и обесценить все доводы в ее пользу: «Все живое меняется. Ни она форма общественного устройства не в состоянии прослужить дольше своего полезного срока, прежде чем дать место новому». Педли даст сторонникам всеобуча самое четкое изложение их желаний и надежд:
Всеобуч не просто открывает возможности перед всеми детьми без исключения. Он представляет собой иное, более щедрое и великодушное настроение ума… выковывая общинную культуру через стремление к качеству вместе с равенством [quality with equality], через воспитание учеников в духе демократии и ради демократии и через построение счастливых и бодрых местных коммун [communities], где школа является средоточием общественной и педагогической жизни.
Эти слова в своей лекции на ежегодном семинаре в память Каролины Бенн (2005) сочувственно цитирует Мелисса Бенн, унаследовавшая страсть ко всеобучу от своих родителей Тони и Каролины. Солнечное сияние так и льется подобно меду на это блаженное видѐние, столь завораживающее в качестве цели и столь редко - если вообще когда - реализуемое на практике.
Мы имеем здесь дело с идеалистическим радикализмом, весьма далеким от неромантической и свободной от иллюзий веры рабочего класса в улучшения, которые расчистили бы реальные трущобы, построили новые общественные здания и основали множество реальных классических гимназий.
В случае Брайана Саймона и многих других деятелей, особенно из числа принадлежащих к радикальным буржуазным кругам, мы, вероятно, также имеем дело с отвращением к самой природе гимназического образования, с отвращением к консервативной власти и консервативной мысли. С тех пор отвращение это выросло в настоящее новое вероучение. В самом крайнем виде его великолепно изобразил [музыкальный критик - V.S.] Иэн МакДональд в своей работе о группе «Битлс» «Революция в головах». Размышляя о песне «Идем вместе» [Come Together] (1969) МакДональд утверждает следующее: «С воодушевлением принятая в студенческих городках и в кругах андеграунда песня “Идем вместе” является главной композицией рубежа десятилетий, в которой вычленяется поворотный момент, когда будущие поколения свободного мира отвергли укоренившиеся образованность, знания, этику и поведение ради наркотического релятивизма, который с этой самой минуты подрывает интеллектуальные основания западной культуры». Присутствовали вы при этом или нет (а ваш покорный слуга присутствовал), но это самое превосходное и лаконичное резюме того наваждения, которое охватило поколение молодежи, шедшей в университет и в 1960-е годы, и позднее, и которое с тех пор так и владеет сферой образования и культуры. Учителя стали заурядными информаторами, их дисциплинарная власть исчезла. Серьезное изучение иностранных языков, где строгость просто необходима, в государственной школе полностью увяло. Прежний канон предполагаемых и ожидаемых сведений по истории и литературе подвергся осмеянию, деконструкции и замещению. Разбавили даже преподавание точных наук. Трудно представить, чтобы подобное могло произойти, если бы классическая гимназия оставалась для обычных людей главной точкой на маршруте в университет. Также трудно представить, как бы пережили данную революцию классические гимназии, даже если бы они смогли организовать ей сопротивление.
Брайан Саймон как-то поведал своей жене Джоанне Пиль, что во время учебы в Грешеме школа уничтожала или подавляла его творческий импульс. Общее чувство в подобном регистре, распространенное среди наиболее чутких выпускников частных школ, во многом объясняет отвращение нашей либеральной элиты ко всему традиционному в образовании. Как верно заметил уходящий в отставку консервативный директор школы из пьесы Алана Беннета «Через сорок лет» [гимн школы Харроу - V.S.], «впечатлительные ученики никогда не бывают счастливы». Подобно многим людям, которые вместе с вашим автором столкнулись с самой скучной стороной подобных школ, Брайан Саймон вполне мог решить для себя, что подобная форма обучения является врагом всех светлых перспектив. Она как будто помешана на спорте и латыни и действительно может показаться суперстрогой, эмоционально холодной и нетворческой.
А вот Эрик Джеймс никак не соприкасался с английскими частными пансионами до тех пор, пока сам не стал там преподавать. В элитарном, упорядоченном образовании он увидел для себя тот спасательный трос, по которому он мог бы выбраться из тесных переулков и тесной жизни, на которые обречена необразованная масса. Для Брайана же Саймона полученное им элитарное образование стало петлей, которая угрожала его задушить. Но Саймон тоже верил в общественное благо. Просто благо это было иного рода, нежели то, за которое выступал Эрик Джеймс. Он был уверен в том, что надежда на лучшее будущее заключена в идеале единой школы, где классы различных уровней смешиваются и распадаются и где в равной мере приветствуются любые наклонности. В эпоху идеалов и надежд, которая наступила после разгрома Гитлера, идея эта импонировала и многим некоммунистам. Но настоящий коммунист Брайан Саймон в своих целях шел дальше и глубже. Этих целей его либеральные союзники не разделяли и в основном не понимали. Тот, кто сам никогда не был революционером [автор по молодости был - V.S.], ни за что не поймет, как работает революционер. Он будет считать марксистов безвредными чудаками, если они не походят на тех горластых, буйных явных большевиков, что карабкаются на баррикады со штыком в руках. Они не знают, что марксизм можно проводить в жизнь распоряжением или циркуляром. Им редко приходит на ум, что многие тихие революционеры до сих пор надеются на грандиозный общественный переворот и готовят его, даже если в личном плане ведут себя вежливо и скромно. Брайан Саймон, чье имя неизвестно большинству тех людей, судьбы которых он столь радикально изменил, и есть такой революционер. Он с полным правом мог бы утверждать, что глубоко перевернул жизнь современной Британии и сделал нашу страну куда более эгалитарным сообществом, более радикальным в моральном и культурном отношении, чем это могло бы произойти без его участия. Он был предельно ясен, формулируя конечную цель всей своей общественно-политической деятельности - построение идеального общества. В работе «Образование и общественное устройство» (1991) он писал: «Политика в области образования тесно связана с различными представлениями об устройстве общества, с его сохранением или видоизменением - поскольку образование опосредованно выражает общественный строй».
На что его оппонент Эрик Джеймс косвенно возражал, утверждая, что реальные мужчины и женщины просто не вписываются в эти идеальные формы. В работе «Опыт о содержании образования» (1949) Джеймс писал:
Одним из оснований хорошего образования является честное признание человеческого разнообразия и ориентация на такое образование, которое можно приспособить к этим огромным различиям в качестве и уровне человеческих способностей. Именно эта позиция отчеканена в выражении «равенство возможностей»… Самое трудная и самая важная сторона в равенстве возможностей - это предоставить людям доступ к образованию с подходящим уровнем содержания.
В том же фрагменте Джеймс пишет о своих опасениях, как бы единая (всеобщая) школа не привела к исчезновению в государственной школе более трудных предметов - каковое пророчество фактически уже сбылось. Это также приведет к революции в знаниях, к всестороннему демонтажу прежнего канона необходимых сведений по истории и литературе и к свержению с пьедестала старомодных элитарных университетов. Только сейчас Британия начинает понимать, насколько широким и глубоким будет воздействие этой революции.
Поражение Эрика Джеймса и сторонников элитарного образования хотя и не было предопределено, но всегда казалось самым вероятным исходом. К тому времени, когда началось решающее сражение, политический, культурный и социальный консерватизм практически умер в самой Консервативной партии и заметно ослаб в Лейбористской партии, хотя когда-то крепко держался в обеих [сэр Освальд Мосли - выходец, в том числе, из Лейбористской партии - V.S.] В результате политика в основном свелась к спорам о том, как управлять экономикой.
Общепринятый исторический нарратив о периоде 1938-40 годов, в котором Невилл Чемберлен изображается шамкающим дурачком, а партия тори виновной в слепоте и халатности, дискредитировал, или якобы дискредитировал, все консервативные силы общества. Эффект особенно усилился после выхода в свет книги «Виновники» [под псевдонимом Катон(!) - V.S.], которая удачно воспользовалась катастрофой Дюнкерка, чтобы опорочить весь предвоенный истеблишмент. Эффект дожил до 1960-х годов и заметен в популярных сатирических произведениях того времени вроде ревю «За гранью» и особенно четко в следующей пьесе Алана Беннета «Через сорок лет». Спасение Союзников, пришедшее от СССР, после 1941 года резко повысило авторитет левых в Британии. Об альянсе Москвы с Гитлером до 1941 года почти совершенно забыли. Военное время с его требованиями государственного регулирования жизни, как и в период 1914-18 годов, разрушило привычку полагаться на себя и приучило людей более охотно передавать благодетельному государству и полномочия, и деньги.
Как бы то ни было, педагогическая строгость - вещь не самая привлекательная, даже если идет во благо. Точка зрения Эрика Джеймса подразумевает жесткие выводы, которые мало кто из сторонников академического отбора готов был принять и признать. Классическая гимназия являлась наследницей старого классического образования, которое просуществовало весь девятнадцатый век и имело главной целью воспитание дворянина, будучи почти бесполезным в ремеслах и профессиях. В частных [«public»] школах эта умышленно сибаритская форма образования едва не дожила до наших дней. Министр лейбористского правительства Ричард Кроссмен так вспоминал о своей жизни в Винчестере (1920-е) для журнала «Нью стейтсмен»: «Ученость означала владение двумя мертвыми языками; история заканчивалась на падении Рима; английский предлагалось усваивать за пределами класса; французский преподавали учителя древних языков, которые с гордостью “использовали английское произношение”; а точные науки (два часа в неделю для большинства из нас) презирались как занятие для лаборантишек».
Гимназии не могло сойти с рук столь экстравагантное представление об образовании. Их выпускникам предстояло добывать заработок в реальном мире. Поэтому в них уделялось больше внимания точным наукам и живым языкам, чем в частных школах того времени, равно как и осовремененной истории с английской словесностью. Но в их облике оставалось нечто пугающее, в том числе всегда остающиеся на виду свисток или палка, как и все иные непременные атрибуты строгой школы: неисправные работы, которые швыряют обратно ученику для переписывания; долгие часы монотонных занятий; жизнь по расписанию. Они, тем не менее, давали образование, приличествующее служащим, которым платят за умение думать, - более широкое, чем образование для других сословий. Поэтому отбор по способностям поддерживал ту становившуюся все более опасной мысль, что данное различие и неизбежно, и разумно. Возможно, эта мысль и верна. Но как ей стать популярной?
Попытки создать «гимназию для всех» в конце концов приведут в школе всеобуча к той модификации элитарного образования, которая так разбавлена, что бесполезна и для элиты, и для обычных людей. Возможно, это и популярно. Но как это может быть верным?
Милая наивность идеалиста, озаренная солнцем
Противоположный взгляд на человеческую жизнь мы найдем в деятельности Робина Педли. Его писания 1960‑х годов о всеобщей школе обладают той милой, озаренной солнцем наивностью, которая характерна для пропагандистских плакатов 1930-х годов. Подобно большинству идеалистов он сердился на то обстоятельство, что между отдельными людьми могут существовать неустранимые различия. Он писал (непонятно, верил ли он в это реально) об упразднении классов и с любовью говорил об единой школе как о залоге «развития всех детей по широкому м разнообразному спектру… открытой дороге к реализации личности» в противовес классической гимназии - «турникете, через который разрешается проходить только по одному». Но за всем этим солнечным светом и радостными песнями, как это часто бывает, скрывалось жесткое вероучение, которое ставило прогрессивную политику выше образования. Так, он отвергал мысль о допуске в знаменитые частные школы бедных детей за отличную учебу, так как считал, что школы эти будут отбирать самых лучших, укрепляя тем самым существующий порядок. Данное возражение позволяет объяснить, почему эту мысль левые никогда не продвигали и почему в 1970‑х они с легкостью пожертвовали школами с государственной субсидией.
Джон Вейзи, бывший в то время рьяным поборником всеобуча, подытожил этот спор в левых кругах между Утопией и постепенными улучшениями в статье для журнала «Спектейтор» за 22 сентября 1967 года:
Однажды я спросил у профессора Тони, почему правительство Эттли ввело в среднем образовании отборочные испытания для 11-летних детей, тогда как очень скоро в публике его заклеймили как нелиберальный, ненаучный (убийственное выражение) и антиэгалитарный. «Мы об этом не думали», - ответил он. В те дни мысль о равенстве возможностей являлась важной составной частью идеологии справедливости и честности; цель отборочного испытания состояла в том, чтобы выявить одаренного от природы ребенка, чьи результаты сейчас ниже того уровня, который для него считается потенциально достижимым, и вырвать его из серой среды. Эта мысль, на которую сегодня так жестоко нападают, совпала по времени с другой мыслью, касающейся равенства, намного менее влиятельной: а именно, что задачей школы является содействие в искоренении общественных перекосов путем активного упора на социальную и образовательную фору для отстающих. Идеология равенства - под которой я подписываюсь - вошла в острый внутренний конфликт как раз из-за противоречия между этими двумя сторонами общественно-образовательной политики. Где надо сосредоточить усилия - на умных или на неудачниках? Или возможно одновременное служение двум этим целям? (выделение мое - П.Х.)
Те же глубинные противоречия обнаруживаются и в докладе Дэвида Доннисона (1970) о школах с государственной субсидией в Англии и школах с частичным субсидированием в Шотландии. В докладе говорилось, что они или должны стать всеобщими, или прекратить особое существование, или закрыть свои двери перед всеми, кроме богачей. В нем доказывалось, что «мы должны делать все возможное для всех детей и в школах всех типов», с тем неявным следствием, что выгоды для некоторых необходимо принести в жертву всеобщему благу. А далее он признал:
…Большинство из нас убеждены в том, что мы сделаем лучше для детей с большей склонностью к учебе, если сосредоточимся на выявлении и развитии их способностей, где бы и когда бы они ни проявились, в рамках всеобщей системы образования, хотя необходимо провести новые исследования и тщательно спланированные эксперименты, посвященные изучению того, как лучше всего соответствовать их потребностям в данных рамках. Меньшинство полагает, что опасно было бы преждевременно согласиться с данным выводом, пока данные остаются неясными.
Поразительно, в какой огромной степени эта политика опиралась на верования и надежды, а не на знания, исследования и эксперименты, которые бы подтвердили ее пригодность. Похожее допущение о том, что все будет хорошо, можно обнаружить и в программной резолюции, представленной в парламенте от имени лейбористского правительства 21 января 1965 года, в которой провозглашалась новая эпоха всеобуча, названного там достижением лейбористов:
…что наша Палата, осознавая необходимость повысить стандарты образования на всех уровнях и сожалея о том, что реализация этой цели подрывается разделением детей на различные типы средней школы, с одобрением отмечает усилия местных властей по реорганизации среднего образования на основе единой школы, которая сохранит все ценное в гимназическом образовании тем детям, которые ныне его получают, и сделает его доступным большему числу учащихся.
Тут у революции всеобуча ясно зафиксировалось некое странное двоемыслие. Отбор по способностям каким-то образом подрывает повышение стандартов для всех, хотя причины этого явления не объясняются. Однако лучшие черты избирательного образования необходимо сохранить - способами, которые также не объясняются. Мы имеем здесь дело с политикой, опирающейся на вероучение, а не на знания и размышления. Где же истоки этой веры?
В знаменитом циркуляре №10/65 содержится в спутанных выражениях официального документа шепот идеалиста, стремящегося к бесклассовому обществу. В нем говорится так: «Всеобщая школа имеет целью создание школьного коллектива [community], в котором бы поощрялось смешение учащихся всего спектра способностей и с различными интересами и происхождением, приобретение ими нового импульса в результате общения, обучение толерантности и взаимопониманию на этой основе».
Но с самого начала в этом райском образовательном саду прятался некий змей. Кто с кем будет смешиваться и будет ли смешиваться вообще, зависело от родительского кошелька. Всеобщая школа набирала учеников из своего района, или «зоны охвата». Где здесь настоящая справедливость? Большие и малые города Англии, в общем и целом, не отличаются «всеобщим» характером в терминах социального происхождения или достатка. И никакое законопослушное правительство, по всей видимости, данного обстоятельства не изменит. В циркуляре признавалось наличие этого грандиозного препятствия, но в связи с этим ничего не предлагалось, так как было непонятно, как с ним бороться. Там говорилось:
Но на конкретных всеобщих школах будет сказываться окружение, в котором они расположены; если сообщество менее разнообразно и если меньшее число учеников живет в семьях, где поощряется интерес к образованию, школы лишаются импульса и энергии, которыми обладают школы в других районах. Государственный министр поэтому призывает местные власти при определении зон охвата обеспечить, чтобы школы оставались настолько всеобщими в социальном и интеллектуальном отношении, насколько это достижимо на практике.
Поэтому там, где становиться всеобщими им было «непрактично», то есть почти во всей городской застройке, они всеобщими так и не стали. Правительство вольно выступать с призывами, сколько ему заблагорассудится. Но на свете есть много такого, к чему людей призывать бесполезно. Либо для этого потребна настоящая революция типа той, что произошла тогда в Восточной Европе, либо возникнет новая форма отбора. Она и возникла.
Правоверными адептами всеобуча двигала не одна только недостижимая цель социального равенства. Они безусловно связывали свой проект с прогрессивной партией в этике, культуре и политике, даже в архитектуре. В 1965 году романист Ангус Вильсон весьма честно отобразил идеал всеобуча в более широком контексте, когда сообщил читателям газеты «Обсервер», что одним из поводов поддержать единую школу являются пороки современного общества вроде расизма и преступности: «Именно закоренелые социальные пороки, а также врожденное отвращение к несправедливости, заставили меня поддержать систему всеобуча, которой свойственны совместное обучение полов, разнородные сообщества, взаимное переплетение классов по способностям, широкий спектр предлагаемых предметов». Здесь точно резюмируются суеверия просвещенной публики по данной теме, хотя позднее их и высмеял Робин Дэвис в своей апологетической книге «Классическая гимназия» (1967), которая была посвящена отбору по способностям. О взглядах Ангуса Вильсона Дэвис выразился так: «Если правительство с ним согласно, ему следует учредить министерство социальной инженерии». Неплохо сказано. Вероятно, сегодня министерство образования им и стало. Но от чьего лица проводит оно эту инженерию и что за общество надеется создать?
Альтернативная революция, которая для социалистических утопистов оказалась слишком спокойной и ограниченной
И цели, и результаты деятельности классической гимназии для идеалистов из Лейбористской партии оказались чересчур скромными. Гимназия продвигала революцию малую, но глубокую, затрагивающую конкретных людей. А не широкую и всеобщую, которая преобразует общество. Большинства детей она, по определению, не коснулась. Будучи основана на личных достижениях, классическая гимназия по необходимости оставалась компактной и безусловно благоволила тем группам общества, которые имели притязания в жизни и могли добиться своих целей только тяжелым трудом и личными достижениями. Меня всегда поражали жалобы на то, что в таких школах лучше представлены и что больше всего выигрывают от них дети буржуазной интеллигенции и квалифицированных рабочих, а не дети разнорабочих.
А вы чего хотели? Буржуазная интеллигенция - это не каста, а подвижная ассоциация, куда можно войти и откуда можно выйти. В 1950‑е она являлась плодом образования и трудолюбия. Никого не должно удивлять, если там ценят образование весьма высоко и стараются дать его своим отпрыскам. Классическая гимназия сама по себе не была и не могла быть некой спасательной командой, которая ищет таланты по всем углам, чтобы дать им шанс. Увы. Наличие нескольких школ, открытых для талантливой молодежи, само по себе не могло устранить все несчастья, которые омрачают жизнь беднейших семейств.
Правда, в редких, почти чудесных случаях дети из таких семейств действительно невероятно выигрывали от существования классической гимназии. Примером является [оперный критик и философ - V.S.] Майкл Таннер, который оставил потрясающие воспоминания о своем поразительном восхождении буквально из самых глубин нищеты в городе Оксфорд к поступлению в оксфордский колледж. В опубликованном методом самиздата рассказе «Из лагеря для военнопленных в Оксфордский университет» (2018) он описывает, как проведя свое детство в бараке переоборудованного лагеря для военнопленных периода Первой мировой войны на оксфордской околице, а затем в одном из самых свирепых микрорайонов муниципальной застройки, он получил место в колледже св. Эдмунда. Произошло это благодаря учебе в скромной и совсем небогатой классической гимназии в самом центре рабочего района. Школа эта давным-давно закрыта и преобразована в местную всеобщую школу, которая пользуется дурной репутацией.
Но эти редкие случаи неизменно проистекают из такой ситуации, когда один из родителей или же харизматичный педагог не может смириться с крушением детской надежды. Не каждый способен взобраться по лестнице, даже если встал на первую ступеньку. Из многих тысяч жизненных историй нам известно, что время от времени классическая гимназия позволяла не допустить гибели таланта. Так устроена жизнь, что большинство таких спасений имело место в кругах мелкой буржуазии и верхних слоях тогдашнего рабочего класса. Сколько талантов погибло, несмотря на все усилия гимназии, мы никогда не узнаем.
В чем мы действительно можем быть уверены, так это в том, что сегодня их погибает намного больше, потому что действующая система среднего образования - по своей сути, если не по расчету - благоволит тем, кто уже и так преуспел. Сегодня в Оксфорде лучшие школы расположены в богатых районах, а поскольку набор идет по зонам охвата [catchment area], итог вполне предсказуем. История жизни Майкла Таннера в сегодняшних условиях точно не повторится. Как и множество других, не столь драматичных случаев.