Alaska 3
And yet more field notes / И еще полевые заметки:
Small planes flying from Anchorage to remote settlements carry three kinds of passengers.
First, there are the locals. They chatter happily even when the plane is thrown around by crazy updrafts over the mountains, pay no attention to insanely beautiful scenery, and stoically take news of delayed or re-routed flights and bumped luggage. They remind me of huskies: calm, positive, and usually too smart to bark or bite.
Second, there are the contractors. They arrive to fix or build something themselves or to oversee the locals. They are middle-aged men, easy-going and friendly. I always strike conversations with them during flights, knowing that once we land they’ll offer me free room and board in their dormitories and help find free transportation. They look like mutts with some German shepherd blood, good healthy dogs that are a bit lazy but reasonable.
Third, there are the tourists. You don’t see family groups: they sometimes drive between Anchorage, Fairbanks and Kenai Peninsula, but more often travel by cruise ships. You don’t see many photographers, either: they fly charters to Kodiak or McNeil River to shoot bears catching salmon. There are a few routes where teams of birdwatchers show up in May (to Adak, Gambell and St. Paul) or in June (to Nome and Barrow), but on most other flights virtually all tourists are trophy hunters and fishermen. Just like the contractors, they are middle-aged men with beer bellies, but they differ in wearing camo, trimming their beards well, seldom sporting tattoos, and having a certain vibe about them that makes you think of an inbred, spoiled pug that spends his life trying to please his owner while half-heartedly pretending to be a bulldog. Unlike a huskie or a mutt, a pug wouldn’t survive alone in true wilderness... and neither would a bulldog.
These folks come from their boring offices to blow off their savings on a week-long vacation, and spend the rest of the year salivating over glossy magazines with hundreds of identical photos showing less overweight people happily hugging dead fish or mammals. I don’t like them. I despise men who have wet dreams about killing beautiful living creatures. Also, they make the locals believe that all visitors as stupid and dripping with easy money. It’s because of them that you are expected to pay three hundred bucks a night for a hotel room that in Africa would only be considered fit for refugees from a much-hated neighboring country. It’s their fault that car rentals in a village with two miles of roads can cost more than airplane rentals in Texas. I try to avoid sitting next to them on the plane, not only because their conversations are nauseatingly boring, but also because they tend to know zilch about the animals they kill, and that makes me want to troll them, while I should be busy chatting up the contractors or learning useful tips from the locals.
The part of Alaska most heavily infected with trophyphiles is the Panhandle, an incredibly scenic land of labyrinthine fjords, fractal-shaped islands, calving glaciers, ancient rainforests, lush subalpine meadows, and beautifully decorated Tlingit, Haida and Tsimshian villages hidden in small rocky coves. It is so gorgeous that it looks breathtaking even when 90% of the view is obscured by clouds and fog, which is usually the case.
Local towns live a weird life: boring days of empty streets and closed stores alternate with deluges of day visitors from cruise ships who think they can see the best of Alaska in eight-hour chunks. Fortunately, these multitudes are corralled into tiny pockets, just as the trophyphiles are all packed away into a few lodges. If you find a way to move around independently, you have almost the entire country to yourself. It’s a tough wilderness, but not nearly as challenging as the endless expanses of northern and western Alaska; even winters here are relatively mild. Don’t do anything stupid, watch your step, look around with a confident smile of an old Tlingit, and most of time you’ll be perfectly fine.
In early June these towns smell of rain, seaweed, diesel fumes, and spruce needles. By August all odors will be drowned by the stench of spawned-out salmon. Native villages are located in places that have both a salmon river and a salmon-free stream; the former provides food and the latter drinking water. These settlements look the same as non-native ones (unless local carvers decide to do some culture restoration, find a few large redcedars, and erect a gathering house surrounded by totem poles). But traditions run deep. Descent is still matrilineal, supposedly based on killer whale societies. In some villages men and women from the same moiety still aren’t allowed to marry (in less conservative places you can get around that law by arranging to get formally adopted into another moiety). Some of these traditions, and some of the villages, are known to be over twelve thousand years old, and were defended so valiantly that neither Russians nor the British could fully control this land, so perfectly suited for guerilla warfare. Only after smallpox killed nine out of ten Haida, the most fearsome tribe sometimes called “the Vikings of the Northwest”, did Americans manage to take over. And even they preferred trade to war.
The islands are often separated by very narrow channels, but their biogeography is complex: no two have exactly the same fauna. Three islands (Admiralty, Baranof and Chichagof) have only brown bears, others have only black ones. For decades zoologists thought that each island was simply too small to hold both, but recently bones of the two species were found together in caves, showing that at least on Prince of Wales Island they coexisted until just a few thousand years ago. Today that island has black bears that grow to enormous size due to lack of competition. Walking at dusk along a spooky trail through moss-covered forest to a sacred Haida graveyard, I met a black bear that was larger than grizzlies of the interior (and remarkably polite). The island also has slender dark-grey wolves and huge numbers of small, fluffy Sitka black-tailed deer. I saw over a hundred deer in one night; many does had tiny, incredibly cute newborn fawns, and a couple had twins. But on the neighboring Revillagigedo Island, where everything looks pretty much the same, the deer are mysteriously rare.
I spent my last night in Alaska in a car parked at the end of a road high in the mountains, in a grove of ancient mountain hemlocks. It was raining all the time, but at first light the fog lifted for a minute, and I saw tiny white dots moving across alpine meadows on a distant slope: mountain goats. It will be a long time until I see them again.
Маленькие самолеты, летающие из Анкориджа в глухие поселки, везут пассажиров трех категорий.
Во-первых, местные. Они беззаботно болтают, как бы не швыряли самолетик злобные горные ветра, не обращают внимания на сумасшедшие красоты в иллюминаторах и стоически воспринимают объявления о задержках или перенаправлениях рейсов и массовом недоставлении багажа. Они напоминают мне лаек: спокойные, позитивные и обычно слишком умные, чтобы лаять или кусаться.
Во-вторых, командировочные. Они прилетают что-нибудь чинить, строить или руководить местными. Это всегда мужики средних лет, простые и дружелюбные. Я стараюсь начать с ними разговор во время полета, зная, что когда мы приземлимся, они предложат мне бесплатную койку и питание в своей общаге и помогут найти халявный транспорт. Они похожи на дворняг с примесью немецкой овчарки - славные, здоровые псы, слегка ленивые, но неглупые.
В третьих, туристы. Тут не видишь семейных групп - они катаются на машинах между Анкориджем, Фэрбэнксом и полуостровом Кенай, а чаще плавают на круизных теплоходах. Нет тут и фотографов - они летают чартерами на остров Кодьяк или реку МакНил, чтобы снимать, как медведи ловят лосося. На некоторых маршрутах иногда появляются отряды орнитологов-любителей, добирающихся в мае на острова Адак, Св. Павла и Св. Лаврентия, а в июне в Ном или Бэрроу. Но на остальных рейсах видишь только трофейных охотников и рыболовов. Как и командировочные, это мужчины средних лет с пивными животами, но они одеты в камуфляж, бороды у них аккуратно подстрижены, а татуировок нет. Глядя на них, невольно представляешь инбредного, избалованного мопса, который проводит жизнь в попытках угодить хозяину, но при этом немножко косит под бульдога. В отличие от лайки или дворняжки, мопс ни за что не выживет один в настоящей глуши... как, впрочем, и бульдог.
Эти бедолаги приезжают из своих скучных офисов, чтобы потратить все сбережения на недельный отпуск, а потом год пускают слюни над глянцевыми журналами с сотнями одинаковых фотографий, на которых менее упитанные люди радостно обнимают мертвых рыб и зверей. Я их не люблю. Мне противны извращенцы, получающие удовлетворение от убийства прекрасных диких созданий. Кроме того, они приучают местных жителей считать всех приезжих идиотами, из которых так и сыплются лишние деньги. Именно из-за них тут дерут по триста долларов за номер в отеле, который в Африке сочли бы подходящим разве что для беженцев из ненавистной соседней страны. Именно по их вине прокат машины в поселке с тремя километрами дорог стоит дороже, чем прокат самолета где-нибудь в Техасе. Я стараюсь не оказываться рядом с ними в самолете - не только потому, что их разговоры невыносимо скучны, но и потому, что они абсолюно ничего не знают о животных, которых убивают, и мне трудно сдержаться, чтобы не начать их троллить, а надо вместо этого заводить разговоры с командировочными или узнавать что-нибудь полезное у местных.
Часть Аляски, особенно засиженная трофеефилами - крайний юг. Это невероятно прекрасная земля, лабиринт ветвящихся фьордов, фрактальной формы островов, плодящих айсберги ледников, древних дождевых лесов, роскошных субальпийских лугов и чудесно украшенных деревушек тлинкитов, хайда и цимшианов, спрятанных в скалистых бухтах. Тут настолько живописно, что дух захватывает, даже когда пейзаж на 90% закрыт тучами и туманом, что бывает почти всегда.
Здешние поселки живут странной жизнью: тихие дни пустых улиц и закрытых магазинов чередуются с нашествиями пассажиров круизных теплоходов, которые надеются увидеть все лучшее на Аляске за восьмичасовые увольнительные на берег. К счастью, их тут же направляют в небольшие загоны, а трофеефилов расфасовывают по нескольким лоджам. Если находишь способ передвигаться самостоятельно, этот край оказывается в твоем полном распоряжении. Тут довольно суровая природа, но все же далеко не такая безжалостная, как на бесконечных просторах северной и западной Аляски; даже зимы довольно мягкие. Смотри под ноги, не делай глупостей, гляди вокруг с уверенной улыбкой старого тлинкита, и почти всегда все будет в порядке.
В начале июня эти городки пахнут дождем, водорослями, дизельным дымом и еловой хвоей. К августу все эти запахи забьет вонь отнерестившегося лосося. Индейские деревни всегда располагались в местах, где была и лососевая речка, и безрыбный ручей: с речки кормились, из ручья пили. С виду деревни похожи на поселки европейцев. если только местные резчики не решат повосстанавливать культуру, не найдут несколько деревьев гигантской туи и не возведут дом собраний в окружении тотемных столбов. Но многие обычаи вполне живы. Наследование до сих пор по материнской линии (якобы в подражание китам-косаткам). В некоторых деревнях до сих пор нельзя вступать в брак с человеком из той же фратрии (в менее консервативных местах закон можно обойти, добившись формального усыновления другой фратрией). Некоторым традициям и деревням свыше двенадцати тысяч лет, и защищали их так отчаянно, что ни русским, ни англичанам не удалось установить полного контроля над этим краем, идеально подходящим для партизанской войны. Только после того, как оспа выкосила девять из десяти хайда, которых за особую воинственность прозвали «викингами Северо-Запада», американцы сумели ввести свои порядки. Но и они предпочитали не воевать с местными, а торговать.
Проливы между островами часто совсем узкие, но биогеография тут хитрая: нет двух островов с одинаковой фауной. На трех (Адмиралтейства, Баранова и Чичагова) водятся только бурые медведи, на остальных - только черные, и десятилетиями зоологи считали, что каждый остров просто слишком мал для одновременного существования обоих видов. Недавно в пещерах на острове Принца Уэльского нашли кости бурых и черных медведей вперемешку, причем возрастом всего в несколько тысяч лет. Сейчас на острове водятся только черные, причем в отсутствие конкуренции они вырастают до огромных размеров. Шагая в сумерках по жутковатой тропинке через замшелый лес к священному захоронению хайда, я встретил черного медведя, который был крупнее, чем гризли внутренних районов (и оказался вполне вежливым). Еще на острове живут изящные темно-серые волки и множество маленьких, пушистых оленей. За ночь я их видел больше сотни; многие важенки были с крошечными, очаровательными оленятами, а две из них - с близнецами. Но на соседнем острове Ревильяхихедо оленей почему-то очень мало, хотя с виду природа точно такая же.
Последнюю ночь на Аляске я провел в машине, стоящей в конце дороги высоко в горах, в роще древних тсуг. Все время шел дождь, но на рассвете туман на минуту приподнялся, и я увидел белые точки, движущиеся по альпийским лугам на дальнем склоне. Снежные козы, я их теперь нескоро увижу снова.
Small planes flying from Anchorage to remote settlements carry three kinds of passengers.
First, there are the locals. They chatter happily even when the plane is thrown around by crazy updrafts over the mountains, pay no attention to insanely beautiful scenery, and stoically take news of delayed or re-routed flights and bumped luggage. They remind me of huskies: calm, positive, and usually too smart to bark or bite.
Second, there are the contractors. They arrive to fix or build something themselves or to oversee the locals. They are middle-aged men, easy-going and friendly. I always strike conversations with them during flights, knowing that once we land they’ll offer me free room and board in their dormitories and help find free transportation. They look like mutts with some German shepherd blood, good healthy dogs that are a bit lazy but reasonable.
Third, there are the tourists. You don’t see family groups: they sometimes drive between Anchorage, Fairbanks and Kenai Peninsula, but more often travel by cruise ships. You don’t see many photographers, either: they fly charters to Kodiak or McNeil River to shoot bears catching salmon. There are a few routes where teams of birdwatchers show up in May (to Adak, Gambell and St. Paul) or in June (to Nome and Barrow), but on most other flights virtually all tourists are trophy hunters and fishermen. Just like the contractors, they are middle-aged men with beer bellies, but they differ in wearing camo, trimming their beards well, seldom sporting tattoos, and having a certain vibe about them that makes you think of an inbred, spoiled pug that spends his life trying to please his owner while half-heartedly pretending to be a bulldog. Unlike a huskie or a mutt, a pug wouldn’t survive alone in true wilderness... and neither would a bulldog.
These folks come from their boring offices to blow off their savings on a week-long vacation, and spend the rest of the year salivating over glossy magazines with hundreds of identical photos showing less overweight people happily hugging dead fish or mammals. I don’t like them. I despise men who have wet dreams about killing beautiful living creatures. Also, they make the locals believe that all visitors as stupid and dripping with easy money. It’s because of them that you are expected to pay three hundred bucks a night for a hotel room that in Africa would only be considered fit for refugees from a much-hated neighboring country. It’s their fault that car rentals in a village with two miles of roads can cost more than airplane rentals in Texas. I try to avoid sitting next to them on the plane, not only because their conversations are nauseatingly boring, but also because they tend to know zilch about the animals they kill, and that makes me want to troll them, while I should be busy chatting up the contractors or learning useful tips from the locals.
The part of Alaska most heavily infected with trophyphiles is the Panhandle, an incredibly scenic land of labyrinthine fjords, fractal-shaped islands, calving glaciers, ancient rainforests, lush subalpine meadows, and beautifully decorated Tlingit, Haida and Tsimshian villages hidden in small rocky coves. It is so gorgeous that it looks breathtaking even when 90% of the view is obscured by clouds and fog, which is usually the case.
Local towns live a weird life: boring days of empty streets and closed stores alternate with deluges of day visitors from cruise ships who think they can see the best of Alaska in eight-hour chunks. Fortunately, these multitudes are corralled into tiny pockets, just as the trophyphiles are all packed away into a few lodges. If you find a way to move around independently, you have almost the entire country to yourself. It’s a tough wilderness, but not nearly as challenging as the endless expanses of northern and western Alaska; even winters here are relatively mild. Don’t do anything stupid, watch your step, look around with a confident smile of an old Tlingit, and most of time you’ll be perfectly fine.
In early June these towns smell of rain, seaweed, diesel fumes, and spruce needles. By August all odors will be drowned by the stench of spawned-out salmon. Native villages are located in places that have both a salmon river and a salmon-free stream; the former provides food and the latter drinking water. These settlements look the same as non-native ones (unless local carvers decide to do some culture restoration, find a few large redcedars, and erect a gathering house surrounded by totem poles). But traditions run deep. Descent is still matrilineal, supposedly based on killer whale societies. In some villages men and women from the same moiety still aren’t allowed to marry (in less conservative places you can get around that law by arranging to get formally adopted into another moiety). Some of these traditions, and some of the villages, are known to be over twelve thousand years old, and were defended so valiantly that neither Russians nor the British could fully control this land, so perfectly suited for guerilla warfare. Only after smallpox killed nine out of ten Haida, the most fearsome tribe sometimes called “the Vikings of the Northwest”, did Americans manage to take over. And even they preferred trade to war.
The islands are often separated by very narrow channels, but their biogeography is complex: no two have exactly the same fauna. Three islands (Admiralty, Baranof and Chichagof) have only brown bears, others have only black ones. For decades zoologists thought that each island was simply too small to hold both, but recently bones of the two species were found together in caves, showing that at least on Prince of Wales Island they coexisted until just a few thousand years ago. Today that island has black bears that grow to enormous size due to lack of competition. Walking at dusk along a spooky trail through moss-covered forest to a sacred Haida graveyard, I met a black bear that was larger than grizzlies of the interior (and remarkably polite). The island also has slender dark-grey wolves and huge numbers of small, fluffy Sitka black-tailed deer. I saw over a hundred deer in one night; many does had tiny, incredibly cute newborn fawns, and a couple had twins. But on the neighboring Revillagigedo Island, where everything looks pretty much the same, the deer are mysteriously rare.
I spent my last night in Alaska in a car parked at the end of a road high in the mountains, in a grove of ancient mountain hemlocks. It was raining all the time, but at first light the fog lifted for a minute, and I saw tiny white dots moving across alpine meadows on a distant slope: mountain goats. It will be a long time until I see them again.
Маленькие самолеты, летающие из Анкориджа в глухие поселки, везут пассажиров трех категорий.
Во-первых, местные. Они беззаботно болтают, как бы не швыряли самолетик злобные горные ветра, не обращают внимания на сумасшедшие красоты в иллюминаторах и стоически воспринимают объявления о задержках или перенаправлениях рейсов и массовом недоставлении багажа. Они напоминают мне лаек: спокойные, позитивные и обычно слишком умные, чтобы лаять или кусаться.
Во-вторых, командировочные. Они прилетают что-нибудь чинить, строить или руководить местными. Это всегда мужики средних лет, простые и дружелюбные. Я стараюсь начать с ними разговор во время полета, зная, что когда мы приземлимся, они предложат мне бесплатную койку и питание в своей общаге и помогут найти халявный транспорт. Они похожи на дворняг с примесью немецкой овчарки - славные, здоровые псы, слегка ленивые, но неглупые.
В третьих, туристы. Тут не видишь семейных групп - они катаются на машинах между Анкориджем, Фэрбэнксом и полуостровом Кенай, а чаще плавают на круизных теплоходах. Нет тут и фотографов - они летают чартерами на остров Кодьяк или реку МакНил, чтобы снимать, как медведи ловят лосося. На некоторых маршрутах иногда появляются отряды орнитологов-любителей, добирающихся в мае на острова Адак, Св. Павла и Св. Лаврентия, а в июне в Ном или Бэрроу. Но на остальных рейсах видишь только трофейных охотников и рыболовов. Как и командировочные, это мужчины средних лет с пивными животами, но они одеты в камуфляж, бороды у них аккуратно подстрижены, а татуировок нет. Глядя на них, невольно представляешь инбредного, избалованного мопса, который проводит жизнь в попытках угодить хозяину, но при этом немножко косит под бульдога. В отличие от лайки или дворняжки, мопс ни за что не выживет один в настоящей глуши... как, впрочем, и бульдог.
Эти бедолаги приезжают из своих скучных офисов, чтобы потратить все сбережения на недельный отпуск, а потом год пускают слюни над глянцевыми журналами с сотнями одинаковых фотографий, на которых менее упитанные люди радостно обнимают мертвых рыб и зверей. Я их не люблю. Мне противны извращенцы, получающие удовлетворение от убийства прекрасных диких созданий. Кроме того, они приучают местных жителей считать всех приезжих идиотами, из которых так и сыплются лишние деньги. Именно из-за них тут дерут по триста долларов за номер в отеле, который в Африке сочли бы подходящим разве что для беженцев из ненавистной соседней страны. Именно по их вине прокат машины в поселке с тремя километрами дорог стоит дороже, чем прокат самолета где-нибудь в Техасе. Я стараюсь не оказываться рядом с ними в самолете - не только потому, что их разговоры невыносимо скучны, но и потому, что они абсолюно ничего не знают о животных, которых убивают, и мне трудно сдержаться, чтобы не начать их троллить, а надо вместо этого заводить разговоры с командировочными или узнавать что-нибудь полезное у местных.
Часть Аляски, особенно засиженная трофеефилами - крайний юг. Это невероятно прекрасная земля, лабиринт ветвящихся фьордов, фрактальной формы островов, плодящих айсберги ледников, древних дождевых лесов, роскошных субальпийских лугов и чудесно украшенных деревушек тлинкитов, хайда и цимшианов, спрятанных в скалистых бухтах. Тут настолько живописно, что дух захватывает, даже когда пейзаж на 90% закрыт тучами и туманом, что бывает почти всегда.
Здешние поселки живут странной жизнью: тихие дни пустых улиц и закрытых магазинов чередуются с нашествиями пассажиров круизных теплоходов, которые надеются увидеть все лучшее на Аляске за восьмичасовые увольнительные на берег. К счастью, их тут же направляют в небольшие загоны, а трофеефилов расфасовывают по нескольким лоджам. Если находишь способ передвигаться самостоятельно, этот край оказывается в твоем полном распоряжении. Тут довольно суровая природа, но все же далеко не такая безжалостная, как на бесконечных просторах северной и западной Аляски; даже зимы довольно мягкие. Смотри под ноги, не делай глупостей, гляди вокруг с уверенной улыбкой старого тлинкита, и почти всегда все будет в порядке.
В начале июня эти городки пахнут дождем, водорослями, дизельным дымом и еловой хвоей. К августу все эти запахи забьет вонь отнерестившегося лосося. Индейские деревни всегда располагались в местах, где была и лососевая речка, и безрыбный ручей: с речки кормились, из ручья пили. С виду деревни похожи на поселки европейцев. если только местные резчики не решат повосстанавливать культуру, не найдут несколько деревьев гигантской туи и не возведут дом собраний в окружении тотемных столбов. Но многие обычаи вполне живы. Наследование до сих пор по материнской линии (якобы в подражание китам-косаткам). В некоторых деревнях до сих пор нельзя вступать в брак с человеком из той же фратрии (в менее консервативных местах закон можно обойти, добившись формального усыновления другой фратрией). Некоторым традициям и деревням свыше двенадцати тысяч лет, и защищали их так отчаянно, что ни русским, ни англичанам не удалось установить полного контроля над этим краем, идеально подходящим для партизанской войны. Только после того, как оспа выкосила девять из десяти хайда, которых за особую воинственность прозвали «викингами Северо-Запада», американцы сумели ввести свои порядки. Но и они предпочитали не воевать с местными, а торговать.
Проливы между островами часто совсем узкие, но биогеография тут хитрая: нет двух островов с одинаковой фауной. На трех (Адмиралтейства, Баранова и Чичагова) водятся только бурые медведи, на остальных - только черные, и десятилетиями зоологи считали, что каждый остров просто слишком мал для одновременного существования обоих видов. Недавно в пещерах на острове Принца Уэльского нашли кости бурых и черных медведей вперемешку, причем возрастом всего в несколько тысяч лет. Сейчас на острове водятся только черные, причем в отсутствие конкуренции они вырастают до огромных размеров. Шагая в сумерках по жутковатой тропинке через замшелый лес к священному захоронению хайда, я встретил черного медведя, который был крупнее, чем гризли внутренних районов (и оказался вполне вежливым). Еще на острове живут изящные темно-серые волки и множество маленьких, пушистых оленей. За ночь я их видел больше сотни; многие важенки были с крошечными, очаровательными оленятами, а две из них - с близнецами. Но на соседнем острове Ревильяхихедо оленей почему-то очень мало, хотя с виду природа точно такая же.
Последнюю ночь на Аляске я провел в машине, стоящей в конце дороги высоко в горах, в роще древних тсуг. Все время шел дождь, но на рассвете туман на минуту приподнялся, и я увидел белые точки, движущиеся по альпийским лугам на дальнем склоне. Снежные козы, я их теперь нескоро увижу снова.