Сказка первая - Январская
(c) darkmeister
первоисточник
«…Каяки у реки
Стерегут собаки.
Здесь, в стране Уй-кааль,
Балыки, икра…»
А. Куни
Чьи следы режут пополам искрящуюся мертвенной, неживой белизной пустоту снежной равнины? Кто косолапит по глубокому снегу, вытянув по ветру длинный мохнатый хвост? Кто ловит в ноздри ветер, пробуя запах на вкус и способен выудить его из метровой замёрзшей толщи? Бежит по тайге вперевалочку зверь мохнатый, маленькими глазками всё вокруг видит…
Ильгын с охоты не вернулся. По три дня в тайге - охотнику дело привычное, никто бы и не беспокоился. Да только уж седмица прошла.
Волнуются родичи. Темпте, брат Ильгына - тот вообще места не находит, сердцем беспокойным стучит.
- Искать надо, - говорит.
А куда искать? Хозяин Моря сердит отчего-то был, штормом три дня ярился, Хозяин неба в угрюмости сидел, снегом три дня сыпал, следы недавние скрывал. Где ж теперь по тайге след найти?
А жена Ильгына, удивительное дело, спокойна.
- Не надо искать Ильгына, - говорит. - Погиб так погиб.
А сама в сторону Уманчи, самого сильного охотника поглядывает уже.
Темпте, брат Ильгына, лыжи надевал, большим кругом по лесу прошёл - не найти следа недельного.
Охотник, чай, не воин, ему смерть не сестра, так, родич дальний. Всё одно тело в тайге оставлять нельзя. Кто из племени - на берегу похоронен должен быть, возле камней-предков.
Тойон рода в нижнем доме ночь сидел, с духами говорил, мрачней осенней речной воды вышел.
- Худое дело, - говорит. - Мёртв Ильгын, да это бы ладно. Нет лица у него.
Плохо мёртвому без лица. Духи прогонят, предки не узнают, другие умершие смеяться будут. То и не оставляют ительмены тела родичей пропавших, ищут, чтобы на месте священном, косе песчаной похоронить, там где камни-предки на берегу стоят.
Тойон Темпте позвал.
- К излучине Тигиля иди, - говорит. - Духи совет дали. Там, под сосной упавшей Ильгына найдёшь. Да поторопись, добирался уже до него зверь косолапый, длиннохвостый.
Пошёл Темпте Ильгына искать. На лыжах прошёл, сколько смог, дальше завалы да выворотни. Не пройти на лыжах, будь ты хоть трижды охотник. Попетлял Темпте, огляделся вокруг. Никого. Лыжи скинул, кухляну сбросил, росомахой обернулся. К излучине Тигиля побежал, туда, где тойон тело Ильгына велел искать.
С Ильгыном же беда какая случилась? Таёжного Отца, знать, прогневал. Неуважительное слово, может, сказал, или старцу-кедру не поклонился. Кто ж теперь узнает?
По тайге ходить просто так нельзя. Законы лесные чтить надо, знаки видеть. Зверя бить по-глупому - свою смерть кликать. Придёт дух зверя, зря загубленного, в твой сон, лапами за горло возьмёт, в глаза смотреть будет да молчать. Через несколько дней, глядишь - кровью такой охотник кашлять начнёт. А уж до следующей весны точно не доживёт, ляжет на косе песчаной, там, где камни-предки стоят.
Так вот, заночевал Ильгын на излучине. Лапника покидал, копьё в снег воткнул, руки из рукавов кухляны вытащил, на груди сложил. Заснул Ильгын. И в сон к нему никто не пришёл - ни дух зверя, ни огонь, ни ветер с реки. Предки тоже промолчали, знак не подали, не окликнули вовремя. А Таёжный Отец из чащи вышел, на спящего Ильгына посмотрел плохим глазом, клыками в свете звёзд блеснул. Подошёл к старой сосне, да прямиком на Ильгына толкнул.
У сосны сучья-мутовки узлами ощетинены, торчат обломками кривыми. Один обломок как специально заострён. Он-то Ильгыну спящему в грудь и вошёл, тело в рыхлый снег вбил. А Таёжный Отец только взрыкнул довольно, да обратно мягко в чащу ушёл, сапогами своими ни снежинки ни примяв.
Темпте росомахой по тайге бежит, к излучине Тигиля торопится. Там тело брата под сосной и нашёл, как тойон сказал. Да только дорывался уже до него зверь, лицо съел. Следов росомашьих на снегу вокруг натоптано видимо-невидимо. Темпте теперь хоть и сам росомаха, да только не дело это - мёртвого родича есть. Может, конечно, и дикий зверь был, из истинных, да только зябкий воздух вокруг висит, недобрый ветер вокруг гуляет. Чувствует сердцем Темпте-росомаха - плохое тут. Лапами снег разбросал, зубами тело Ильгына за кухляну ухватил, поволок по снегу, туда, где лыжи оставил.
Доволок. Снова человеком обернулся, на лыжи встал, тело брата на плечи закинул, донёс до стойбища.
Жена Ильгына сажей лицо намазала, плакать вышла.
- Что ж ты, - причитает над телом, - под недоброй старой сосной так прилёг-то?
Темпте так и замер на месте.
- Откуда про сосну знаешь? - спрашивает.
Тут все замолчали. А жена Ильгына и хочет что-то сказать, да нечего.
Посмотрел тойон недобро. Кожей лица обветренной скрипнул, ухватил жену Ильгына за волосы и ножом по горлу полоснул.
Смотрят все - росомаха на снегу бьётся, кровь струёй по снегу разливает.
Кто родичу зло причинил - тому на священной косе места не будет. Того в тайге подальше хоронят, и дух его сам по себе бродит, защиты предков не зная. Так с женой Ильгына и поступили.
В стойбище большой костёр разожгли, стали песни громко кричать, злых духов отпугивая.
А тойон в ночь ушёл. Слово негромкое сказал, сам росомахой перекинулся. К прибрежной косе пошёл, там где камни-предки стоят, те самые, если присмотреться правильно - на росомах похожие. На дерево влез, на ветке вытянулся, слушать стал, что ещё тайга расскажет…
А к утру затихает тайга, и слабое ещё солнце изо всех сил лезет вверх, похрустывая белёсым небом. Близится февраль. Ползут неспешно бледные облака, не зная своего настоящего пути…
(c) darkmeister
сказка вторая, Февральская
первоисточник
«…Каяки у реки
Стерегут собаки.
Здесь, в стране Уй-кааль,
Балыки, икра…»
А. Куни
Чьи следы режут пополам искрящуюся мертвенной, неживой белизной пустоту снежной равнины? Кто косолапит по глубокому снегу, вытянув по ветру длинный мохнатый хвост? Кто ловит в ноздри ветер, пробуя запах на вкус и способен выудить его из метровой замёрзшей толщи? Бежит по тайге вперевалочку зверь мохнатый, маленькими глазками всё вокруг видит…
Ильгын с охоты не вернулся. По три дня в тайге - охотнику дело привычное, никто бы и не беспокоился. Да только уж седмица прошла.
Волнуются родичи. Темпте, брат Ильгына - тот вообще места не находит, сердцем беспокойным стучит.
- Искать надо, - говорит.
А куда искать? Хозяин Моря сердит отчего-то был, штормом три дня ярился, Хозяин неба в угрюмости сидел, снегом три дня сыпал, следы недавние скрывал. Где ж теперь по тайге след найти?
А жена Ильгына, удивительное дело, спокойна.
- Не надо искать Ильгына, - говорит. - Погиб так погиб.
А сама в сторону Уманчи, самого сильного охотника поглядывает уже.
Темпте, брат Ильгына, лыжи надевал, большим кругом по лесу прошёл - не найти следа недельного.
Охотник, чай, не воин, ему смерть не сестра, так, родич дальний. Всё одно тело в тайге оставлять нельзя. Кто из племени - на берегу похоронен должен быть, возле камней-предков.
Тойон рода в нижнем доме ночь сидел, с духами говорил, мрачней осенней речной воды вышел.
- Худое дело, - говорит. - Мёртв Ильгын, да это бы ладно. Нет лица у него.
Плохо мёртвому без лица. Духи прогонят, предки не узнают, другие умершие смеяться будут. То и не оставляют ительмены тела родичей пропавших, ищут, чтобы на месте священном, косе песчаной похоронить, там где камни-предки на берегу стоят.
Тойон Темпте позвал.
- К излучине Тигиля иди, - говорит. - Духи совет дали. Там, под сосной упавшей Ильгына найдёшь. Да поторопись, добирался уже до него зверь косолапый, длиннохвостый.
Пошёл Темпте Ильгына искать. На лыжах прошёл, сколько смог, дальше завалы да выворотни. Не пройти на лыжах, будь ты хоть трижды охотник. Попетлял Темпте, огляделся вокруг. Никого. Лыжи скинул, кухляну сбросил, росомахой обернулся. К излучине Тигиля побежал, туда, где тойон тело Ильгына велел искать.
С Ильгыном же беда какая случилась? Таёжного Отца, знать, прогневал. Неуважительное слово, может, сказал, или старцу-кедру не поклонился. Кто ж теперь узнает?
По тайге ходить просто так нельзя. Законы лесные чтить надо, знаки видеть. Зверя бить по-глупому - свою смерть кликать. Придёт дух зверя, зря загубленного, в твой сон, лапами за горло возьмёт, в глаза смотреть будет да молчать. Через несколько дней, глядишь - кровью такой охотник кашлять начнёт. А уж до следующей весны точно не доживёт, ляжет на косе песчаной, там, где камни-предки стоят.
Так вот, заночевал Ильгын на излучине. Лапника покидал, копьё в снег воткнул, руки из рукавов кухляны вытащил, на груди сложил. Заснул Ильгын. И в сон к нему никто не пришёл - ни дух зверя, ни огонь, ни ветер с реки. Предки тоже промолчали, знак не подали, не окликнули вовремя. А Таёжный Отец из чащи вышел, на спящего Ильгына посмотрел плохим глазом, клыками в свете звёзд блеснул. Подошёл к старой сосне, да прямиком на Ильгына толкнул.
У сосны сучья-мутовки узлами ощетинены, торчат обломками кривыми. Один обломок как специально заострён. Он-то Ильгыну спящему в грудь и вошёл, тело в рыхлый снег вбил. А Таёжный Отец только взрыкнул довольно, да обратно мягко в чащу ушёл, сапогами своими ни снежинки ни примяв.
Темпте росомахой по тайге бежит, к излучине Тигиля торопится. Там тело брата под сосной и нашёл, как тойон сказал. Да только дорывался уже до него зверь, лицо съел. Следов росомашьих на снегу вокруг натоптано видимо-невидимо. Темпте теперь хоть и сам росомаха, да только не дело это - мёртвого родича есть. Может, конечно, и дикий зверь был, из истинных, да только зябкий воздух вокруг висит, недобрый ветер вокруг гуляет. Чувствует сердцем Темпте-росомаха - плохое тут. Лапами снег разбросал, зубами тело Ильгына за кухляну ухватил, поволок по снегу, туда, где лыжи оставил.
Доволок. Снова человеком обернулся, на лыжи встал, тело брата на плечи закинул, донёс до стойбища.
Жена Ильгына сажей лицо намазала, плакать вышла.
- Что ж ты, - причитает над телом, - под недоброй старой сосной так прилёг-то?
Темпте так и замер на месте.
- Откуда про сосну знаешь? - спрашивает.
Тут все замолчали. А жена Ильгына и хочет что-то сказать, да нечего.
Посмотрел тойон недобро. Кожей лица обветренной скрипнул, ухватил жену Ильгына за волосы и ножом по горлу полоснул.
Смотрят все - росомаха на снегу бьётся, кровь струёй по снегу разливает.
Кто родичу зло причинил - тому на священной косе места не будет. Того в тайге подальше хоронят, и дух его сам по себе бродит, защиты предков не зная. Так с женой Ильгына и поступили.
В стойбище большой костёр разожгли, стали песни громко кричать, злых духов отпугивая.
А тойон в ночь ушёл. Слово негромкое сказал, сам росомахой перекинулся. К прибрежной косе пошёл, там где камни-предки стоят, те самые, если присмотреться правильно - на росомах похожие. На дерево влез, на ветке вытянулся, слушать стал, что ещё тайга расскажет…
А к утру затихает тайга, и слабое ещё солнце изо всех сил лезет вверх, похрустывая белёсым небом. Близится февраль. Ползут неспешно бледные облака, не зная своего настоящего пути…
(c) darkmeister
сказка вторая, Февральская