Остров бабочек. Первый вечер вдвоем. Первая ночь. Первое утро.
Иманд (26, без трех недель 27) - Анна (24)
[1. Первый вечер вдвоем]
Вилла на берегу пуста, словно хозяева, приготовив все, вышли встречать гостей и… растворились в вечерней дымке над океаном. В открытые окна холла задувает соленый ветер, шевеля пламя красных свечей, плавающих в плоских фарфоровых чашах среди душистых растений с крупными влажными цветками. В маленькой уютной столовой, убранной гирляндами тропической зелени, сервирован ужин. Держась за руки, они бродят по дому, заглядывают во все комнаты.
Гостиная - в закатном розовом свете, над букетом орхидей кружат две бабочки. Спальня - по обеим сторонам белой постели, с немыслимым количеством подушек, гардеробные - в темной глубине серебряно отсвечивают зеркала. Анна (отводя взгляд, с нервным смешком):
- Боже, подушек-то куда столько?
Кабинет - нет, ну в самом деле, вдруг им припадет охота поработать! Еще одна приготовленная спальня - наверное, гостевая, но Анне совсем не то приходит на ум. Ее разбирает неудержимо:
- А это зачем? - она задыхается от смеха. - На случай супружеской ссоры?
Комнаты, комнаты… во всем доме только свет и ветер.
Анна (отсмеявшись, рассеяно):
- Нет никого… в океан их смыло, что ли?
Иманд (забавляясь ее недоумением):
- Нужно было яснее отдавать распоряжения, принцесса. Помнишь, что ты ответила на вопрос о свадебном путешествии?
Она помнит: «Куда угодно, лишь бы нас оставили одних!». Минутой позже - Иманду:
- Упрекаешь меня за несдержанность?
Он (невозмутимо):
- Нет, восхищаюсь твоей прямотой.
- Ох! - вспоминая, Анна опять прыскает и закрывает лицо ладонью.
- Когда авиэт садился, ты разве не поняла, что остров пуст?
Анна пожимает плечами. Она вся во власти сильнейшего нервного возбуждения, скорее тревожного, чем радостного. Теперь, когда можно, да и нужно отбросить долгую вынужденную сдержанность, она не может одним махом перескочить через все барьеры, и горит в лихорадочном огне, больше похожая на пойманную птаху с колотящимся сердцем, чем на счастливую новобрачную.
Нервность Анны не есть обычное волнение неофитки, боящейся боли - это самая меньшая, почти незаметная, из ее тревог. В ней смешиваются два куда более грозных страха, берущих начало в ее изощренной чувствительности. От природы наделенная тонкой восприимчивостью ко всему, что касается тела, будь то звук или прикосновение, запах, вкус, боль или блаженство, жар или холод, эта неженка боится, что нечто в ней: формы тела, запахи, физиологические реакции, словом, то, что не в ее власти, может оттолкнуть его. Она конечно судит по себе - а по ком еще? На нее такие вещи очень действуют.
Другой ее страх связан с отношением к сексу вообще. В ее обостренном восприятии это чрезвычайно прельстительная и в то же время «низменная» область жизни. Та буря чувств, какую возбуждает в ней мысль о физической близости, заставляет ее ханжески поджимать губки и отворачиваться как от «неприличных» даже от киношных поцелуев. Они слишком сильно на нее действуют, слишком желанны - Анна стыдится своего влечения, боится голову потерять и изо всех сил держит себя в руках. Эта ее болезненная двойственность - «и хочется и колется» - равно может обернуться для молодоженов, как бедой, так и головокружительным счастьем.
Иманд знает, его невеста - робкий и боязливый объект ухаживаний, чопорность и благопристойность - то, что требуется ей (и от нее) на людях. Но, наблюдая за ней все эти месяцы, он успел понять: ее кажущаяся холодность и равнодушие в интимной сфере - лишь притворство, форма самозащиты от силы, неодолимо и властно манящей ее. Она стесняется своих желаний, и в то же время постоянно искушаема ими. Спугнуть ее, значит сделать несчастной.
Эти наблюдения не являют стройной системы - они просто свалены в нем неоформленной грудой «до востребования», и не могут сейчас помочь ему верно оценить ситуацию. Он (как и все мы) знает больше, чем думает, но не сознает этого, и не в силах распорядиться своим знанием.
То, что Иманд видит в Анне сейчас - это воля, превозмогающая панику, об истинной подоплеке которой он не догадывается. Как и о том, что прояви он теперь простительное нетерпение, и последствия для обоих, окажутся несравнимы с мелкой оплошностью.
Анна равно способна одарить его пылкой любовью (сумей он не ранить ее чувствительность), или совершенно закрыться от него, приходя в ужас от того, к чему обязывает ее супружество.
Но вся эта сложность - вне его понимания. Он слишком взбудоражен морально и физически, чтобы вникать в такие тонкости, требующие спокойного вдумчивого анализа.
Иманд в труднейшем положении, и шансы успешно выйти из него исчезающе малы, учитывая его собственные горячие чувства и желания, а также логику обстоятельств, диктующую ему, что делать. Он не сомневается, что Анна любит его. То, что она взволнована - это естественно, он - тоже. Взвинченность жены Иманд объясняет себе простыми и понятными причинами, а вовсе не теми, что есть на самом деле. Он не в силах догадаться о ее гиперчувствительности и тех бедах, какие может навлечь на них его поспешная страсть.
Что же, какая сила может удержать его - страстно и взаимно влюбленного - от того, чтобы следуя долгу и желанию, немедленно реализовать свое право и обязанность супруга? Любовь, наверное… которая есть, суть, внимательность к другому человеку.
Анна, нервная, тщательно скрывающая от него свои страхи и готовая, повинуясь ему, переступить через себя потому, что «так надо» - перед ним. И вопреки всему, что он собирается, хочет, да и должен сделать, нечто в ее поведении подсказывает Иманду, что сейчас она не мечтает о той минуте, когда физически станет его женой. И он, сбитый с толку, замирает в полушаге от гибельного соблазна, чувствуя: это не то! Не то, что должно случиться между ними! Он не раз видел твердость ее характера, и знает: Анна сразу без колебаний уступит ему - заставит себя преодолеть боязнь, стеснительность. Но ему не нужна жертва Анны во имя любви - ему нужна ее любовь.
Решимость Анны и ее тайная слабость, глубоко трогают сердце и дают ему силы сдерживать и укрощать ради нее свои порывы. Смиряя кипение крови, он принимает важнейшее для их будущего решение: я подожду, пока ты сама потянешься ко мне. Душевная зоркость, какой наделило его подлинное чувство - первое из многих чудес, совершенных над ним любовью. Его поступок - та же жертва во имя любви, но он не думает об этом.
Позже, вспоминая эти минуты, он осудит себя за «нерешительность» совсем другого рода. Не одно только благородство заставило его отступить, но и страх опозориться перед Анной. Дело даже не в том, что у него сто лет не было секса - он бы справился с возбуждением, если б испытывал его по-настоящему. Но правда в том, что, примитивная жажда обладания оттеснена в нем благоговением перед невестой. Он полон нежности, а не страсти, и не уверен, что будет на высоте, окажись они в постели.
- Давай присядем, - просит он.
Анна покорно садится в пол-оборота к нему: пальцы стиснуты, плечи сведены - она этого не чувствует.
- Помнишь, - говорит он, - однажды ты сказала, что тебе нужно мое доверие? Теперь я прошу тебя о том же: доверяй мне.
Он делает короткую паузу, чувствуя, как настороженность в ней сменяется удивлением, и продолжает. - У нас был незабываемый и очень утомительный день. Ты сейчас сама не своя - устала, взволнованна. Ты что-нибудь ела сегодня?
От его заботы Анне почему-то хочется плакать.
- Хочешь есть? - мягко спрашивает он.
Она не чувствует голода. Она вообще ничего не ощущает. У нее ком в горле: вместо безрассудной страсти, какой она вполне ждала от него (стремительного натиска, поцелуев, вспышки желания - хотела и боялась увидеть его таким), вдруг эта чуткость, сердечная теплота.
- Нам надо успокоиться, - он говорит не «тебе», а «нам», незаметно снимая акцент с ее состояния, разделяя это с ней. - Поесть, отдохнуть, прийти в себя. Давай дадим своим чувствам время очнуться, - и на ушко ей, - хочешь, ляжем сегодня в пижамках?
Анна опускает горящее лицо, она испытывает облегчение и боится показать это.
- Да? - ему хочется заглянуть ей в глаза. - Посмотри на меня, - на улыбке просит он. Она делает над собой усилие, поднимает взгляд, и в этот миг чувствует первый робкий укол счастья.
[2. Первая ночь]
***
…слишком взволнованы, чтобы уснуть. Свет погашен, но они оставили гореть свечи. Трепещущий свет и беглые тени проносятся по их лицам, по голым рукам Анны, по белой сорочке Иманда. Анна сидит на постели, поджав колени. Пена кружев с ее плеч стекает на легкий колокол из матового шелка, прихваченный под грудью простенькой - на один рывок - застежкой. Под ним ничего, кроме шелковых же шортиков - большое испытание для него.
- Давай поиграем, - Иманд не сводит с нее блестящих темных глаз. Нужно как-то отвлечься - ведь всякому самообладанию есть предел. - Я говорю начало фразы, ты ее продолжаешь. И наоборот. Правило одно: искренность - иначе нет смысла. Попробуем?
Анна заинтригована - разве от такого откажешься!
Он собирается то ли с духом, то ли с мыслями.
- «Я чувствую себя сейчас…» - начинает он (ты нервничаешь? скажи мне...) - продолжай.
Она говорит неожиданное:
- …защищенной твоей любовью.
«Правда?» - спрашивает он глазами.
Она в ответ опускает ресницы.
- Теперь ты. «Я боюсь…»
Почему она выбрала этот глагол? У нее не было времени подумать, значит, это сидит в ней, что-то ее мучит… Но сейчас его черед отвечать.
- …причинить тебе боль, - не без колебаний признается он. - Не могу не думать об этом.
Она смущена, но поднимает глаза и кладет на чашу невидимых весов равное по силе признание:
- Я хочу пережить это с тобой.
- «Я боюсь…» - он возвращает ей ее же фразу, - продолжи.
Надо выяснить все до конца.
- Только не смейся... - жалобно.
У него сжимается сердце - за нее.
Анна знает, что нужно довериться ему.
- Ты не видел меня раздетой - только в закрытом купальнике… (выпаливает, зажмурившись) и я боюсь… не понравиться тебе в… без… - она беспомощно путается в предлогах.
Иманд потрясен. У него такое лицо, что она сама невольно начинает смеяться от облегчения, что высказала наконец эту гвоздем засевшую в ней глупость.
- Анна! - в голосе возмущение и растерянность. - У тебя нет ни малейшего повода для сомнений! Верь мне.
Она побеждена и с лаской касается его щеки. Чуть повернувшись, он целует ей пальцы.
Ей нравится эта игра.
- «В эту минуту я думаю…»
- …послушай, это ведь не шутки! - он поражен силой и нелепостью терзавшего ее страха, которого и представить не мог. - Ты прекрасна, ты мое совершенство, - голос его звучит низко, от интонации Анну бросает в дрожь, - но я люблю не лицо, не тело, каким бы оно ни было - тебя саму, понимаешь?
Она кивает и вдруг спрашивает:
- Почему за весь вечер ты ни слова не сказал о своих желаниях?
Откуда такая выдержка? И выдержка ли...
Задетая этой мыслью, она не в очередь начинает новую фразу:
- «Сейчас мне хочется…»
- Ну, Анна! - она его сконфузила, заставив перейти в наступление. - Хочу ли я тебя? Сильнее, чем ты можешь себе представить!
Вот теперь это правда. Ему требуется титаническое усилие воли, чтоб не доказать ей это немедленно. Опаленная его признанием, провокаторша, склоняет голову, пряча торжествующую улыбку.
В спальне темнеет. Потрескивая, одна за другой догорают в чашечках свечи. Она уже не видит его лица.
- Теперь сама закончи ту же фразу, - просит он из темноты, - «сейчас мне хочется…»
Анна замирает. Ей стеснительно-сладко ему признаться:
- …лечь с тобой, - голос ей не повинуется, она переходит на шепот, - просто обними меня, ладно?
Последняя свечка гаснет, испуская белый дымок. Они не говорят больше ни слова. Их укрывает тропическая ночь, полная уютных лиственных шорохов и приплесков океанской волны за окном.
[3. Утро. 18+]
***
…впервые видит его спящим. В свете раннего утра тонкое красивое лицо, оттененное белизной широкого кружевного воротника, кажется бледным. Ей мало просто смотреть на него - хочется дотронуться. А вдруг он проснется? Анне стыдно признать: она боится того, что неизбежно должно произойти между ними. Вдруг «это» - окажется грубым, противным? Не в том смысле, что Иманд может быть груб с ней, но в смысле самой животной природы секса. Вдруг возбужденные они покажутся друг другу смешными или отталкивающими? Все глупости, когда-либо слышанные ею на эту тему и застрявшие в уме, теперь угрожающе поднимаются на дыбы.
Она убеждает себя, что это глупый страх. Вот он - перед ней: притягательный каждой своей черточкой. Ей хочется налюбоваться втихомолку, пока он спит. Ощущая стремительный набег мурашек, она опасливо касается верхней пуговицы на рубашке - можно? Видит кусочек гладкой светлой кожи, затененной воротником.
Кровь грохочет в висках, Анне кажется, что этот упругий шум слышен снаружи (ну да, океан шумит!). Часть ее сознания, ликуя и волнуясь, следит со стороны за тем, что творят руки - еще одна пуговка сдается, и еще. Ее будто подхватило и несет неостановимо, то вздымая на гребень желания, то швыряя в яму беспомощного стыда. Она в ужасе от собственной храбрости. Но ничего пугающего не происходит: Иманд спит - его лицо все так же спокойно, дыхание едва заметное, ровное.
Будь, что будет: Анна вторгается в его сон робкой нежностью, касается солнечного сплетения, пробегает пальцами вдоль ключиц, забирается глубже под рубашку. Он вздыхает во сне (диверсантка замирает) и совсем поворачивается на спину, еще больше открываясь ей. Пожалуйста, не просыпайся пока, - молит она, - дай посмотреть на тебя.
Иманд боится выдать себя - дыханием, учащенным пульсом, дрожанием ресниц. Он проснулся сразу же, и с жадным любопытством наблюдает за ней, поглощенной своим невинным занятием. Она опять исполнилась отваги и потихоньку гладит его по голой груди: влюбленная недотрога наедине со своим желанием. Ее пугливая нежность поджигает ему сердце.
Внезапно она обо всем догадывается: хитрый! Он занят тем же самым: тайком разглядывает ее.
- Ведь ты не спишь, правда?
Разоблаченный, Иманд и не думает отпираться:
- Это невозможно. Но я ни за что не хотел помешать тебе.
Она неловко кивает, принимая объяснение.
- Я все понимаю, - просто говорит он, ловя ее руку и бережно сжимая пальцы. - Делай, что хочешь.
- Сними рубашку...
Счастье какое: ласкать его… голые плечи, руки, теплый худой живот у самой резинки, и, просунув пальцы, еще немножко под ней. Ему интересно, как далеко она решится зайти.
Она тоже полна потаенного любопытства: что ты чувствуешь, когда я делаю так? А вот так? Каких прикосновений тебе хочется? Ей отвечает сбившееся дыхание, опасный блеск глаз сквозь темную стражу ресниц, пальцы, смявшие край простыни. Приятно сознавать себя причиной этих перемен. Иманд не мешает ей, позволяя ощутить власть над ним, свою способность делать его счастливым.
- Не смотри на меня, - просит она, зная, что просит многого. Текучий матовый шелк неслышно соскальзывает назад по ее рукам, по спине. Анна наклоняется к нему. Он чувствует касание маленьких твердых сосков, щекотку рассыпавшихся волос и еле сдерживается: «Ты меня… с ума сводишь». Она знает. И опускается ниже - к напряженному животу, к сводимым сладкой судорогой бедрам.
Ее разбирает смущенное любопытство: какой он - без всего? Анна стягивает с него низ от пижамы. Он совершенно забыл, каково это - быть раздетым обожаемой женщиной, ощущать себя обнаженным перед ней.
Анну охватывает глубокая благодарность к нему за подаренную ей свободу, которую он ни разу не попытался перехватить, не торопя ее ни вздохом, ни жестом. И она отвечает ему тем же - доверием на доверие, самоотдачей на самоотдачу. Снимает шорты и шелковистой прохладной рыбкой, проскользнув вдоль разгоряченного тела, льнет к нему всей кожей, всем любящим существом: грудь к груди, живот на живот, пах к паху, утыкается теплым сопящим носом куда-то между плечом и шеей. Ну кто может это выдержать!
Первое соприкосновение их обнаженных тел - восхитительный шок. Миг, всю безмерную полноту которого не вместить сердцем, не охватить умом - одарил его сразу двумя откровениями. Как люди смеют быть несчастными, когда у них есть такое! И ясным пониманием, что робко и горячо прижавшееся к нему, желающее его тело - вручено ему, а не просто уступлено.
Он обнимает ее, - наконец-то! - чувствуя под ладонями узкую спину, выступающие косточки позвонков, подтягивает колени, побуждая раздвинуть ноги - она подается вниз навстречу его неудержимому стремлению к ней, вся раскрываясь для него, - и это случается само. Анна не чувствует никакой боли, никакого сопротивления в себе. Ее с головой накрывает изумленное счастье - ах вот это как! Она ошеломлена, очарована взвившимся в нем глубинным солнечным пламенем, возносящим их обоих к какой-то неведомой высоте. Она вся - его отраженный свет, доверчивый, весь в растрепанных кудрях, спутник кареглазого светила.
PS. Продолжение будет. Просто заходи время от времени, и увидишь новые записи.
[1. Первый вечер вдвоем]
Вилла на берегу пуста, словно хозяева, приготовив все, вышли встречать гостей и… растворились в вечерней дымке над океаном. В открытые окна холла задувает соленый ветер, шевеля пламя красных свечей, плавающих в плоских фарфоровых чашах среди душистых растений с крупными влажными цветками. В маленькой уютной столовой, убранной гирляндами тропической зелени, сервирован ужин. Держась за руки, они бродят по дому, заглядывают во все комнаты.
Гостиная - в закатном розовом свете, над букетом орхидей кружат две бабочки. Спальня - по обеим сторонам белой постели, с немыслимым количеством подушек, гардеробные - в темной глубине серебряно отсвечивают зеркала. Анна (отводя взгляд, с нервным смешком):
- Боже, подушек-то куда столько?
Кабинет - нет, ну в самом деле, вдруг им припадет охота поработать! Еще одна приготовленная спальня - наверное, гостевая, но Анне совсем не то приходит на ум. Ее разбирает неудержимо:
- А это зачем? - она задыхается от смеха. - На случай супружеской ссоры?
Комнаты, комнаты… во всем доме только свет и ветер.
Анна (отсмеявшись, рассеяно):
- Нет никого… в океан их смыло, что ли?
Иманд (забавляясь ее недоумением):
- Нужно было яснее отдавать распоряжения, принцесса. Помнишь, что ты ответила на вопрос о свадебном путешествии?
Она помнит: «Куда угодно, лишь бы нас оставили одних!». Минутой позже - Иманду:
- Упрекаешь меня за несдержанность?
Он (невозмутимо):
- Нет, восхищаюсь твоей прямотой.
- Ох! - вспоминая, Анна опять прыскает и закрывает лицо ладонью.
- Когда авиэт садился, ты разве не поняла, что остров пуст?
Анна пожимает плечами. Она вся во власти сильнейшего нервного возбуждения, скорее тревожного, чем радостного. Теперь, когда можно, да и нужно отбросить долгую вынужденную сдержанность, она не может одним махом перескочить через все барьеры, и горит в лихорадочном огне, больше похожая на пойманную птаху с колотящимся сердцем, чем на счастливую новобрачную.
Нервность Анны не есть обычное волнение неофитки, боящейся боли - это самая меньшая, почти незаметная, из ее тревог. В ней смешиваются два куда более грозных страха, берущих начало в ее изощренной чувствительности. От природы наделенная тонкой восприимчивостью ко всему, что касается тела, будь то звук или прикосновение, запах, вкус, боль или блаженство, жар или холод, эта неженка боится, что нечто в ней: формы тела, запахи, физиологические реакции, словом, то, что не в ее власти, может оттолкнуть его. Она конечно судит по себе - а по ком еще? На нее такие вещи очень действуют.
Другой ее страх связан с отношением к сексу вообще. В ее обостренном восприятии это чрезвычайно прельстительная и в то же время «низменная» область жизни. Та буря чувств, какую возбуждает в ней мысль о физической близости, заставляет ее ханжески поджимать губки и отворачиваться как от «неприличных» даже от киношных поцелуев. Они слишком сильно на нее действуют, слишком желанны - Анна стыдится своего влечения, боится голову потерять и изо всех сил держит себя в руках. Эта ее болезненная двойственность - «и хочется и колется» - равно может обернуться для молодоженов, как бедой, так и головокружительным счастьем.
Иманд знает, его невеста - робкий и боязливый объект ухаживаний, чопорность и благопристойность - то, что требуется ей (и от нее) на людях. Но, наблюдая за ней все эти месяцы, он успел понять: ее кажущаяся холодность и равнодушие в интимной сфере - лишь притворство, форма самозащиты от силы, неодолимо и властно манящей ее. Она стесняется своих желаний, и в то же время постоянно искушаема ими. Спугнуть ее, значит сделать несчастной.
Эти наблюдения не являют стройной системы - они просто свалены в нем неоформленной грудой «до востребования», и не могут сейчас помочь ему верно оценить ситуацию. Он (как и все мы) знает больше, чем думает, но не сознает этого, и не в силах распорядиться своим знанием.
То, что Иманд видит в Анне сейчас - это воля, превозмогающая панику, об истинной подоплеке которой он не догадывается. Как и о том, что прояви он теперь простительное нетерпение, и последствия для обоих, окажутся несравнимы с мелкой оплошностью.
Анна равно способна одарить его пылкой любовью (сумей он не ранить ее чувствительность), или совершенно закрыться от него, приходя в ужас от того, к чему обязывает ее супружество.
Но вся эта сложность - вне его понимания. Он слишком взбудоражен морально и физически, чтобы вникать в такие тонкости, требующие спокойного вдумчивого анализа.
Иманд в труднейшем положении, и шансы успешно выйти из него исчезающе малы, учитывая его собственные горячие чувства и желания, а также логику обстоятельств, диктующую ему, что делать. Он не сомневается, что Анна любит его. То, что она взволнована - это естественно, он - тоже. Взвинченность жены Иманд объясняет себе простыми и понятными причинами, а вовсе не теми, что есть на самом деле. Он не в силах догадаться о ее гиперчувствительности и тех бедах, какие может навлечь на них его поспешная страсть.
Что же, какая сила может удержать его - страстно и взаимно влюбленного - от того, чтобы следуя долгу и желанию, немедленно реализовать свое право и обязанность супруга? Любовь, наверное… которая есть, суть, внимательность к другому человеку.
Анна, нервная, тщательно скрывающая от него свои страхи и готовая, повинуясь ему, переступить через себя потому, что «так надо» - перед ним. И вопреки всему, что он собирается, хочет, да и должен сделать, нечто в ее поведении подсказывает Иманду, что сейчас она не мечтает о той минуте, когда физически станет его женой. И он, сбитый с толку, замирает в полушаге от гибельного соблазна, чувствуя: это не то! Не то, что должно случиться между ними! Он не раз видел твердость ее характера, и знает: Анна сразу без колебаний уступит ему - заставит себя преодолеть боязнь, стеснительность. Но ему не нужна жертва Анны во имя любви - ему нужна ее любовь.
Решимость Анны и ее тайная слабость, глубоко трогают сердце и дают ему силы сдерживать и укрощать ради нее свои порывы. Смиряя кипение крови, он принимает важнейшее для их будущего решение: я подожду, пока ты сама потянешься ко мне. Душевная зоркость, какой наделило его подлинное чувство - первое из многих чудес, совершенных над ним любовью. Его поступок - та же жертва во имя любви, но он не думает об этом.
Позже, вспоминая эти минуты, он осудит себя за «нерешительность» совсем другого рода. Не одно только благородство заставило его отступить, но и страх опозориться перед Анной. Дело даже не в том, что у него сто лет не было секса - он бы справился с возбуждением, если б испытывал его по-настоящему. Но правда в том, что, примитивная жажда обладания оттеснена в нем благоговением перед невестой. Он полон нежности, а не страсти, и не уверен, что будет на высоте, окажись они в постели.
- Давай присядем, - просит он.
Анна покорно садится в пол-оборота к нему: пальцы стиснуты, плечи сведены - она этого не чувствует.
- Помнишь, - говорит он, - однажды ты сказала, что тебе нужно мое доверие? Теперь я прошу тебя о том же: доверяй мне.
Он делает короткую паузу, чувствуя, как настороженность в ней сменяется удивлением, и продолжает. - У нас был незабываемый и очень утомительный день. Ты сейчас сама не своя - устала, взволнованна. Ты что-нибудь ела сегодня?
От его заботы Анне почему-то хочется плакать.
- Хочешь есть? - мягко спрашивает он.
Она не чувствует голода. Она вообще ничего не ощущает. У нее ком в горле: вместо безрассудной страсти, какой она вполне ждала от него (стремительного натиска, поцелуев, вспышки желания - хотела и боялась увидеть его таким), вдруг эта чуткость, сердечная теплота.
- Нам надо успокоиться, - он говорит не «тебе», а «нам», незаметно снимая акцент с ее состояния, разделяя это с ней. - Поесть, отдохнуть, прийти в себя. Давай дадим своим чувствам время очнуться, - и на ушко ей, - хочешь, ляжем сегодня в пижамках?
Анна опускает горящее лицо, она испытывает облегчение и боится показать это.
- Да? - ему хочется заглянуть ей в глаза. - Посмотри на меня, - на улыбке просит он. Она делает над собой усилие, поднимает взгляд, и в этот миг чувствует первый робкий укол счастья.
[2. Первая ночь]
***
…слишком взволнованы, чтобы уснуть. Свет погашен, но они оставили гореть свечи. Трепещущий свет и беглые тени проносятся по их лицам, по голым рукам Анны, по белой сорочке Иманда. Анна сидит на постели, поджав колени. Пена кружев с ее плеч стекает на легкий колокол из матового шелка, прихваченный под грудью простенькой - на один рывок - застежкой. Под ним ничего, кроме шелковых же шортиков - большое испытание для него.
- Давай поиграем, - Иманд не сводит с нее блестящих темных глаз. Нужно как-то отвлечься - ведь всякому самообладанию есть предел. - Я говорю начало фразы, ты ее продолжаешь. И наоборот. Правило одно: искренность - иначе нет смысла. Попробуем?
Анна заинтригована - разве от такого откажешься!
Он собирается то ли с духом, то ли с мыслями.
- «Я чувствую себя сейчас…» - начинает он (ты нервничаешь? скажи мне...) - продолжай.
Она говорит неожиданное:
- …защищенной твоей любовью.
«Правда?» - спрашивает он глазами.
Она в ответ опускает ресницы.
- Теперь ты. «Я боюсь…»
Почему она выбрала этот глагол? У нее не было времени подумать, значит, это сидит в ней, что-то ее мучит… Но сейчас его черед отвечать.
- …причинить тебе боль, - не без колебаний признается он. - Не могу не думать об этом.
Она смущена, но поднимает глаза и кладет на чашу невидимых весов равное по силе признание:
- Я хочу пережить это с тобой.
- «Я боюсь…» - он возвращает ей ее же фразу, - продолжи.
Надо выяснить все до конца.
- Только не смейся... - жалобно.
У него сжимается сердце - за нее.
Анна знает, что нужно довериться ему.
- Ты не видел меня раздетой - только в закрытом купальнике… (выпаливает, зажмурившись) и я боюсь… не понравиться тебе в… без… - она беспомощно путается в предлогах.
Иманд потрясен. У него такое лицо, что она сама невольно начинает смеяться от облегчения, что высказала наконец эту гвоздем засевшую в ней глупость.
- Анна! - в голосе возмущение и растерянность. - У тебя нет ни малейшего повода для сомнений! Верь мне.
Она побеждена и с лаской касается его щеки. Чуть повернувшись, он целует ей пальцы.
Ей нравится эта игра.
- «В эту минуту я думаю…»
- …послушай, это ведь не шутки! - он поражен силой и нелепостью терзавшего ее страха, которого и представить не мог. - Ты прекрасна, ты мое совершенство, - голос его звучит низко, от интонации Анну бросает в дрожь, - но я люблю не лицо, не тело, каким бы оно ни было - тебя саму, понимаешь?
Она кивает и вдруг спрашивает:
- Почему за весь вечер ты ни слова не сказал о своих желаниях?
Откуда такая выдержка? И выдержка ли...
Задетая этой мыслью, она не в очередь начинает новую фразу:
- «Сейчас мне хочется…»
- Ну, Анна! - она его сконфузила, заставив перейти в наступление. - Хочу ли я тебя? Сильнее, чем ты можешь себе представить!
Вот теперь это правда. Ему требуется титаническое усилие воли, чтоб не доказать ей это немедленно. Опаленная его признанием, провокаторша, склоняет голову, пряча торжествующую улыбку.
В спальне темнеет. Потрескивая, одна за другой догорают в чашечках свечи. Она уже не видит его лица.
- Теперь сама закончи ту же фразу, - просит он из темноты, - «сейчас мне хочется…»
Анна замирает. Ей стеснительно-сладко ему признаться:
- …лечь с тобой, - голос ей не повинуется, она переходит на шепот, - просто обними меня, ладно?
Последняя свечка гаснет, испуская белый дымок. Они не говорят больше ни слова. Их укрывает тропическая ночь, полная уютных лиственных шорохов и приплесков океанской волны за окном.
[3. Утро. 18+]
***
…впервые видит его спящим. В свете раннего утра тонкое красивое лицо, оттененное белизной широкого кружевного воротника, кажется бледным. Ей мало просто смотреть на него - хочется дотронуться. А вдруг он проснется? Анне стыдно признать: она боится того, что неизбежно должно произойти между ними. Вдруг «это» - окажется грубым, противным? Не в том смысле, что Иманд может быть груб с ней, но в смысле самой животной природы секса. Вдруг возбужденные они покажутся друг другу смешными или отталкивающими? Все глупости, когда-либо слышанные ею на эту тему и застрявшие в уме, теперь угрожающе поднимаются на дыбы.
Она убеждает себя, что это глупый страх. Вот он - перед ней: притягательный каждой своей черточкой. Ей хочется налюбоваться втихомолку, пока он спит. Ощущая стремительный набег мурашек, она опасливо касается верхней пуговицы на рубашке - можно? Видит кусочек гладкой светлой кожи, затененной воротником.
Кровь грохочет в висках, Анне кажется, что этот упругий шум слышен снаружи (ну да, океан шумит!). Часть ее сознания, ликуя и волнуясь, следит со стороны за тем, что творят руки - еще одна пуговка сдается, и еще. Ее будто подхватило и несет неостановимо, то вздымая на гребень желания, то швыряя в яму беспомощного стыда. Она в ужасе от собственной храбрости. Но ничего пугающего не происходит: Иманд спит - его лицо все так же спокойно, дыхание едва заметное, ровное.
Будь, что будет: Анна вторгается в его сон робкой нежностью, касается солнечного сплетения, пробегает пальцами вдоль ключиц, забирается глубже под рубашку. Он вздыхает во сне (диверсантка замирает) и совсем поворачивается на спину, еще больше открываясь ей. Пожалуйста, не просыпайся пока, - молит она, - дай посмотреть на тебя.
Иманд боится выдать себя - дыханием, учащенным пульсом, дрожанием ресниц. Он проснулся сразу же, и с жадным любопытством наблюдает за ней, поглощенной своим невинным занятием. Она опять исполнилась отваги и потихоньку гладит его по голой груди: влюбленная недотрога наедине со своим желанием. Ее пугливая нежность поджигает ему сердце.
Внезапно она обо всем догадывается: хитрый! Он занят тем же самым: тайком разглядывает ее.
- Ведь ты не спишь, правда?
Разоблаченный, Иманд и не думает отпираться:
- Это невозможно. Но я ни за что не хотел помешать тебе.
Она неловко кивает, принимая объяснение.
- Я все понимаю, - просто говорит он, ловя ее руку и бережно сжимая пальцы. - Делай, что хочешь.
- Сними рубашку...
Счастье какое: ласкать его… голые плечи, руки, теплый худой живот у самой резинки, и, просунув пальцы, еще немножко под ней. Ему интересно, как далеко она решится зайти.
Она тоже полна потаенного любопытства: что ты чувствуешь, когда я делаю так? А вот так? Каких прикосновений тебе хочется? Ей отвечает сбившееся дыхание, опасный блеск глаз сквозь темную стражу ресниц, пальцы, смявшие край простыни. Приятно сознавать себя причиной этих перемен. Иманд не мешает ей, позволяя ощутить власть над ним, свою способность делать его счастливым.
- Не смотри на меня, - просит она, зная, что просит многого. Текучий матовый шелк неслышно соскальзывает назад по ее рукам, по спине. Анна наклоняется к нему. Он чувствует касание маленьких твердых сосков, щекотку рассыпавшихся волос и еле сдерживается: «Ты меня… с ума сводишь». Она знает. И опускается ниже - к напряженному животу, к сводимым сладкой судорогой бедрам.
Ее разбирает смущенное любопытство: какой он - без всего? Анна стягивает с него низ от пижамы. Он совершенно забыл, каково это - быть раздетым обожаемой женщиной, ощущать себя обнаженным перед ней.
Анну охватывает глубокая благодарность к нему за подаренную ей свободу, которую он ни разу не попытался перехватить, не торопя ее ни вздохом, ни жестом. И она отвечает ему тем же - доверием на доверие, самоотдачей на самоотдачу. Снимает шорты и шелковистой прохладной рыбкой, проскользнув вдоль разгоряченного тела, льнет к нему всей кожей, всем любящим существом: грудь к груди, живот на живот, пах к паху, утыкается теплым сопящим носом куда-то между плечом и шеей. Ну кто может это выдержать!
Первое соприкосновение их обнаженных тел - восхитительный шок. Миг, всю безмерную полноту которого не вместить сердцем, не охватить умом - одарил его сразу двумя откровениями. Как люди смеют быть несчастными, когда у них есть такое! И ясным пониманием, что робко и горячо прижавшееся к нему, желающее его тело - вручено ему, а не просто уступлено.
Он обнимает ее, - наконец-то! - чувствуя под ладонями узкую спину, выступающие косточки позвонков, подтягивает колени, побуждая раздвинуть ноги - она подается вниз навстречу его неудержимому стремлению к ней, вся раскрываясь для него, - и это случается само. Анна не чувствует никакой боли, никакого сопротивления в себе. Ее с головой накрывает изумленное счастье - ах вот это как! Она ошеломлена, очарована взвившимся в нем глубинным солнечным пламенем, возносящим их обоих к какой-то неведомой высоте. Она вся - его отраженный свет, доверчивый, весь в растрепанных кудрях, спутник кареглазого светила.
PS. Продолжение будет. Просто заходи время от времени, и увидишь новые записи.