Остров бабочек. Срыв
Иманд (27) - Анна (24)
[Осторожно - горячо!]
***
Однажды это должно было случиться. Не то что бы он ждал или надеялся - наоборот, гнал прочь эти мысли. Никогда бы не попросил сам. Но… мало ли, что бывает между людьми, когда они так близки. И когда она, легко пробежав пальцами по заветной ложбинке, спросила, нечаянно сводя с ума опасным намёком: «Еще?» - он внутренне заметался между отчаянным «да» и смущенным «нет», между жаждой прикосновения и немыслимым признанием, которое оно означало.
Разом нахлынула паника и затмевающее рассудок желание - как потом глаза на нее поднять… после такого? Уловив его колебание, она переспросила на ушко: «Уверен?». И он, зажмурившись, кивнул, превозмогая жаркий стыд.
***
Нежное тепло расходится, от болезненно-сладкой точки внутри, которой бережно касаются ее пальцы. А что в это время творят ее губы! - стыд смят, перекрыт агонией нестерпимого наслаждения - до слез, до закушенных губ, до крика.
Желанная ласка срывает в нем глубинные запреты, впервые обнажает его по-настоящему - перед самим собой, перед нею. Он больше не тот, кем считал себя, раз способен хотеть и наслаждаться этим. Разве Вацик-паршивец не то хотел с ним сделать? Но Вацик был чокнутый извращенец. А сам он теперь кто?! В нем извивается ужас и стенает стыд. Мерзость не может, не должна сопрягаться с удовольствием - каково это, ощутить себя в центре такого противоречия? Иманд не умом решил, что это гадко - тело вопиет громче разума, отвергая даже намек на противоестественные сношения. Он ничего не может поделать с этим, как и те - другие бессильные перед своей тягой.
Он изо всех сил напрягает волю, стараясь подавить вскипающую истерику. И не справляется. Хоть бы провалиться, исчезнуть, перестать быть! Он прячет лицо в подушку, содрогаясь от мучительного отвращения к себе. И Анна… Анна видит весь этот позор, его жалкие попытки спасти лицо! Хоть бы ушла! Но Анна не может уйти, оставить его.
Она ничего не понимает: он же хотел этого, испытал острейшее блаженство… и? Застеснялся, чувствует себя порочным? Но почему - что тут особенного? Может, у мужчин это считается неприличным?
Оставаясь с ним, сокрушенным, задыхающимся от слез и бессилия, она берет ситуацию «на себя». То, что он - обычно сдержанный, может так сорваться, быть расстроенным, уязвимым, ее не пугает. Каким бы сильным ни был человек, он тоже нуждается в участии, чтоб пережить трудные минуты. Сознание общей человеческой слабости сближает их.
На миг, подняв голову, Иманд видит лицо жены - доброе, понимающее, без намека на жалость. Она не спрашивает «что с тобой?», не тормошит его, не утешает лепечущим шепотом: «Тише, тише, ну, успокойся…». Просто ложится рядом, молча, гладит окаменевшую спину, напряженные плечи, пока не пройдет все. И все конечно проходит. Плечи под ее милосердной ладонью расправляются, безвольно опадают. Но это не покой - просто оцепенелое безразличие перед которым все бессильно - слова, ласка. Сейчас не до разговоров - нужно просто побыть с ним. От долгой неподвижности и тишины Анну клонит в сон.
***
Она просыпается на заходе солнца. Иманда рядом нет, смятая постель холодна. Мысль переодеться или хотя бы накинуть что-нибудь поверх шелковой сорочки не приходит в занятую тревогой голову. Где он? Хочет побыть один, или ушел с глаз долой, думая, что противен ей? Нужно немедленно найти его, а потом, если пожелает, оставить в покое.
Она выходит из дома. Изрябленный ветром океан, гонит зеленые, с гребнями пены, валы к пустому берегу. Иманд не мог уйти далеко. Он где-то рядом, просто не на виду. Вон там на мысе! Низкое солнце бьет ему в спину. Анна срывается с места, бежит к нему, расплескивая босыми ногами фонтанчики песка. Ее длинная тень падает на белый песок перед ним: не видит? Сидит, обняв колени, низко склонив голову.
- Если хочешь, я уйду.
- Нет, - он кажется усталым и далеким. - Посиди со мной.
- В чем бы ты себя ни винил, - тихо говорит она в согнутую спину, - мне тебя упрекнуть не в чем.
Молчание.
Анна садится рядом на остывающий песок. Плечом к плечу. - Меня ничто в тебе не смущает, - храбро продолжает она. - Ты страстный, хотя в это трудно поверить - я бы месяц назад не поверила. Мне приятно узнавать тебя такого.
Молчание. Он не поднимает головы. Анна видит лишь край алеющей щеки - ее слова все же производят какое-то действие.
Солнце зашло. Небо над океаном в мурашках облаков. Анна ежится от ветра, обхватив себя за голые плечи и натянув подол на коленки.
- Мне кажется, ты хочешь большего, чем готов позволить себе, - слова приходят сами, ей остается лишь надеяться, что это правильные слова. - Не можешь принять себя таким… раскованным. А я могу.
Что-то неуловимо меняется в нем.
- Это вопрос твоих отношений с самим собой, - говорит она. - Я не вправе переубеждать, но скажу, что думаю. Было бы здорово открыто без ложного стыда наслаждаться тем, что нам нравится. Но если я говорю «да», а ты - «нет», значит, мы оба говорим «нет».
Молчание, но какое-то другое. Быстро сгущаются сумерки, прибой ровно грохочет, обдавая их солеными брызгами.
- Ты коришь себя просто за то, что тебе этого хочется? - Она догадалась. - Но тебе и должно хотеться…
- Почему?
Ого, какая заинтересованность!
- Это же прямая стимуляция. Прямее некуда, - она старается сохранить серьезность. - Ты что, прогуливал в школе уроки анатомии?
Он наконец поворачивается к ней - в глазах у Анны пляшут самые отвязные черти:
- Если так, - со смехом заключает она, любуясь влажным звездным блеском его глаз - не мешало бы заглянуть в учебник. Пора уже покончить с твоей невинностью в этом вопросе.
- Анна, - он не верит своим глазам, - ты почему… в таком виде?
- На себя посмотри, - парирует она, стараясь не стучать зубами.
Он обнимает ее, закрывая собой от ветра, согревая: «Господи, как ледышка!»
- Лучшее место на свете, - благодарно вздыхает она, уютно устраиваясь в кольце его рук.
- Ой-ой! Что это? - Анна вжимается в него холодной спиной, острыми лопатками. Что-то серое, бархатистое, трепещущее возникает из темноты прямо перед глазами - толстые мохнатые тельца на гудящих от напряжения крылышках.
- Испугалась? - смеется Иманд, и голос над ней полон теплоты. - Просто ночные мотыльки, бражники наверно.
PS.У этой истории есть поразительное продолжение. Расскажу, как только смогу…
[Осторожно - горячо!]
***
Однажды это должно было случиться. Не то что бы он ждал или надеялся - наоборот, гнал прочь эти мысли. Никогда бы не попросил сам. Но… мало ли, что бывает между людьми, когда они так близки. И когда она, легко пробежав пальцами по заветной ложбинке, спросила, нечаянно сводя с ума опасным намёком: «Еще?» - он внутренне заметался между отчаянным «да» и смущенным «нет», между жаждой прикосновения и немыслимым признанием, которое оно означало.
Разом нахлынула паника и затмевающее рассудок желание - как потом глаза на нее поднять… после такого? Уловив его колебание, она переспросила на ушко: «Уверен?». И он, зажмурившись, кивнул, превозмогая жаркий стыд.
***
Нежное тепло расходится, от болезненно-сладкой точки внутри, которой бережно касаются ее пальцы. А что в это время творят ее губы! - стыд смят, перекрыт агонией нестерпимого наслаждения - до слез, до закушенных губ, до крика.
Желанная ласка срывает в нем глубинные запреты, впервые обнажает его по-настоящему - перед самим собой, перед нею. Он больше не тот, кем считал себя, раз способен хотеть и наслаждаться этим. Разве Вацик-паршивец не то хотел с ним сделать? Но Вацик был чокнутый извращенец. А сам он теперь кто?! В нем извивается ужас и стенает стыд. Мерзость не может, не должна сопрягаться с удовольствием - каково это, ощутить себя в центре такого противоречия? Иманд не умом решил, что это гадко - тело вопиет громче разума, отвергая даже намек на противоестественные сношения. Он ничего не может поделать с этим, как и те - другие бессильные перед своей тягой.
Он изо всех сил напрягает волю, стараясь подавить вскипающую истерику. И не справляется. Хоть бы провалиться, исчезнуть, перестать быть! Он прячет лицо в подушку, содрогаясь от мучительного отвращения к себе. И Анна… Анна видит весь этот позор, его жалкие попытки спасти лицо! Хоть бы ушла! Но Анна не может уйти, оставить его.
Она ничего не понимает: он же хотел этого, испытал острейшее блаженство… и? Застеснялся, чувствует себя порочным? Но почему - что тут особенного? Может, у мужчин это считается неприличным?
Оставаясь с ним, сокрушенным, задыхающимся от слез и бессилия, она берет ситуацию «на себя». То, что он - обычно сдержанный, может так сорваться, быть расстроенным, уязвимым, ее не пугает. Каким бы сильным ни был человек, он тоже нуждается в участии, чтоб пережить трудные минуты. Сознание общей человеческой слабости сближает их.
На миг, подняв голову, Иманд видит лицо жены - доброе, понимающее, без намека на жалость. Она не спрашивает «что с тобой?», не тормошит его, не утешает лепечущим шепотом: «Тише, тише, ну, успокойся…». Просто ложится рядом, молча, гладит окаменевшую спину, напряженные плечи, пока не пройдет все. И все конечно проходит. Плечи под ее милосердной ладонью расправляются, безвольно опадают. Но это не покой - просто оцепенелое безразличие перед которым все бессильно - слова, ласка. Сейчас не до разговоров - нужно просто побыть с ним. От долгой неподвижности и тишины Анну клонит в сон.
***
Она просыпается на заходе солнца. Иманда рядом нет, смятая постель холодна. Мысль переодеться или хотя бы накинуть что-нибудь поверх шелковой сорочки не приходит в занятую тревогой голову. Где он? Хочет побыть один, или ушел с глаз долой, думая, что противен ей? Нужно немедленно найти его, а потом, если пожелает, оставить в покое.
Она выходит из дома. Изрябленный ветром океан, гонит зеленые, с гребнями пены, валы к пустому берегу. Иманд не мог уйти далеко. Он где-то рядом, просто не на виду. Вон там на мысе! Низкое солнце бьет ему в спину. Анна срывается с места, бежит к нему, расплескивая босыми ногами фонтанчики песка. Ее длинная тень падает на белый песок перед ним: не видит? Сидит, обняв колени, низко склонив голову.
- Если хочешь, я уйду.
- Нет, - он кажется усталым и далеким. - Посиди со мной.
- В чем бы ты себя ни винил, - тихо говорит она в согнутую спину, - мне тебя упрекнуть не в чем.
Молчание.
Анна садится рядом на остывающий песок. Плечом к плечу. - Меня ничто в тебе не смущает, - храбро продолжает она. - Ты страстный, хотя в это трудно поверить - я бы месяц назад не поверила. Мне приятно узнавать тебя такого.
Молчание. Он не поднимает головы. Анна видит лишь край алеющей щеки - ее слова все же производят какое-то действие.
Солнце зашло. Небо над океаном в мурашках облаков. Анна ежится от ветра, обхватив себя за голые плечи и натянув подол на коленки.
- Мне кажется, ты хочешь большего, чем готов позволить себе, - слова приходят сами, ей остается лишь надеяться, что это правильные слова. - Не можешь принять себя таким… раскованным. А я могу.
Что-то неуловимо меняется в нем.
- Это вопрос твоих отношений с самим собой, - говорит она. - Я не вправе переубеждать, но скажу, что думаю. Было бы здорово открыто без ложного стыда наслаждаться тем, что нам нравится. Но если я говорю «да», а ты - «нет», значит, мы оба говорим «нет».
Молчание, но какое-то другое. Быстро сгущаются сумерки, прибой ровно грохочет, обдавая их солеными брызгами.
- Ты коришь себя просто за то, что тебе этого хочется? - Она догадалась. - Но тебе и должно хотеться…
- Почему?
Ого, какая заинтересованность!
- Это же прямая стимуляция. Прямее некуда, - она старается сохранить серьезность. - Ты что, прогуливал в школе уроки анатомии?
Он наконец поворачивается к ней - в глазах у Анны пляшут самые отвязные черти:
- Если так, - со смехом заключает она, любуясь влажным звездным блеском его глаз - не мешало бы заглянуть в учебник. Пора уже покончить с твоей невинностью в этом вопросе.
- Анна, - он не верит своим глазам, - ты почему… в таком виде?
- На себя посмотри, - парирует она, стараясь не стучать зубами.
Он обнимает ее, закрывая собой от ветра, согревая: «Господи, как ледышка!»
- Лучшее место на свете, - благодарно вздыхает она, уютно устраиваясь в кольце его рук.
- Ой-ой! Что это? - Анна вжимается в него холодной спиной, острыми лопатками. Что-то серое, бархатистое, трепещущее возникает из темноты прямо перед глазами - толстые мохнатые тельца на гудящих от напряжения крылышках.
- Испугалась? - смеется Иманд, и голос над ней полон теплоты. - Просто ночные мотыльки, бражники наверно.
PS.У этой истории есть поразительное продолжение. Расскажу, как только смогу…