Остров бабочек. Ужас счастья
Боязнь счастья - звучит как парадокс. Ну кто же может бояться счастья и с чего вдруг? А вот тебе житейская ситуация.
Пара влюбленных (он первоклассный хирург, она - адвокат) расстается незадолго до свадьбы по инициативе невесты. Она не хочет иметь детей, а ее жених грезит об отцовстве, но ради нее готов отказаться от своих детей и собирается возиться с чужими, учить их играть в футбол и все такое. Она говорит: «Придет время и ты пожалеешь, что у нас нет детей, и поймешь, что зря женился на мне. Твои будущие страдания мне важнее, чем моя любовь к тебе. Давай расстанемся».
Она боится быть счастливой сейчас потому, что в будущем он, может быть, пожалеет… и делает выбор за обоих: убить любовь сейчас - самой. Для нее смерть любви лучше, чем жизнь с постоянным риском ее потерять.
Иманд (27) - Анна (24)
Она просыпается в неясной тревоге и, едва открыв глаза, понимает, что осталась одна - в спальне, во всем доме. Вообще?.. Предрассветная мгла, тяжкий грохот океана, нагромождение нелепых образов в сонной голове и это внезапное убийственное как дурная весть одиночество. Почему она одна здесь? Пребывая в странном состоянии ума, Анна встает, натягивает подвернувшееся под руку платье - льняное с кружевом на плечах, слишком легкое для прохладного утра. Беспокойство мешает ей думать.
Выйдя на берег, не может решить, куда идти - какая разница, если мир опустел? - просто садится на остывший за ночь песок и ждет. Волны враскачку несутся к берегу и, ударившись в него, с шипением отползают назад, втягивая пенные когти. Утро понемногу открывает взгляду безотрадную пустоту.
Анну охватывает леденящий страх: вдруг она проснулась «не туда», перешла во сне невидимую грань и попала в мир совершенно такой же во всем, кроме одного… здесь нет Иманда. Взойдет солнце, а она так и будет сидеть, вспоминая его как сон, который никогда больше не увидит.
Жуткая догадка кажется тем вернее, что некому оспорить ее. Мрачный колорит утра находится в согласии с кромешностью в ее сердце. Ну с чего она взяла все это? Почему уверовала в злую выдумку? Неужели разумный человек вот так запросто может стать жертвой собственной фантазии? Слезы мешают ей смотреть, сырой ветер гуляет под платьем, она не замечает этого.
Полчаса спустя в развидневшейся, дрожащей от соленых испарений дали, Иманд видит на берегу скрюченную фигурку жены. Он ускоряет шаг, зовет: «Анна-а-а-а…» До нее долетает только размазанное ветром «а-а…», но довольно и того, чтоб стремглав лететь на знакомый голос, расплескивая босыми ногами тяжелый холодный песок, пугая прикорнувших у воды чаек. Чтобы врезаться, впечататься в него с разбегу всем телом как в скалу и замереть без слов, без мыслей, без всхлипов.
Он обнимает ее одной рукой, в другой у него целый пук крупных в каплях росы розовых орхидей. Ни о чем не спрашивая, молча гладит ее озябшие плечи, перебирает спутанные завитки волос: теперь все уже позади.
***
Вечернее чаепитие. Закатное солнце просвечивает сквозь лепестки орхидей и расстилает по белой скатерти их лопоухие извилистые тени. По самой длинной ползет божья коровка, вот добралась до вазы, целеустремленно штурмует розовый севрский фарфор - Иманд сочувственно наблюдает за ней. Ай-яй-яй, лапкам не за что зацепиться на скользкой глазури - препятствие неодолимо. Он ставит чашку с чаем на стол, и это легчайшее сотрясение пугает робкое насекомое. Сверкнув оранжевыми надкрыльями, коровка взлетает, кружит над вазой и садится на край соусника, который как раз понадобился Анне.
- Чего ты смеешься? - спрашивает она мужа и подставляет летунье палец, измазанный малиновым соком. Поколебавшись: угощение манит, но карабкаться за ним в неведомую опасную даль… нет уж, бывайте здоровы! - коровка улетает насовсем.
- Она не любит малины, - разочарованно вздыхает Анна, провожая ее взглядом.
- Или тоже боится своего счастья, - в такт невысказанным мыслям философски замечает Иманд.
- «Тоже»? - перестав крошить кекс, Анна поднимает на него взгляд. - А кто еще боится?
- Мы.
Она забывает о своем намерении хорошенько перемешать сухие крошки кекса с ягодной подливой и ждет, что он еще скажет. Иманд отодвигает недопитую чашку:
- Внезапное счастье пугает. Его незаслуженность, ненадежность. Оно просто свалилось на нас: встретились, влюбились - что тут от нас зависело? Мы ничего не можем сделать, чтоб удержать его.
- Значит, если бы счастье было плодом усилий…
- Тогда мы бы знали путь к нему. Но нельзя принудить к любви ни себя ни другого. Мы строим свою жизнь на том, что нам неподвластно. Как не тревожиться об этом?
Его слова бьют в самое больное, о чем она предпочла бы вовсе не думать из суеверного страха. И то, что он заговорил об этом, высказал вслух, увы, не лишает тайный кошмар его победительной силы. Но избавляет от одиночества (вдвоем легче бояться?).
- Если разлюбим… это еще лучший вариант, если оба, обычно кто-то один - что тогда? - Анна говорит это, внутренне содрогаясь. Она не может вообразить исчезновение любви, как собственную смерть во цвете лет. Но мертвому все равно, он уже ничего не чувствует, влюбленным же не оставлено даже этого утешения, ведь конец любви и конец отношений не всегда совпадают.
У него нет ответа. Иманд через стол берет ее руку, лелеет пальцы возле губ, не отпускает, смотрит с теплотой:
- Тот приступ паники утром - из-за этого? Мы гоним от себя страх, но он все равно прорывается - в снах, в дурацких фантазиях, в необъяснимом раздражении.
- Как ты догадался?
- По себе. Мне тоже страшно, - он признает это с отчаянной улыбкой храбреца и отводит глаза, машинально берет со стола чашку - чай остыл.
Не смея его расспрашивать (страшно? - и что ты тогда делаешь? не спишь, бродишь по острову…), она предлагает с благодарной нежностью:
- Давай налью тебе свежего.
Но ему больше не хочется чаю: «Пойдем гулять?»
***
За виллой тянутся цветники, переходящие в сильно заросший одичалый парк, почти что лес - царство бабочек и орхидей. Розовое солнце висит над безоблачным горизонтом. Ночные растения весь день прятавшиеся от его жгучих лучей, раскрывают бледные венчики. Оглушительно пахнет ночная фиалка, благоухают медом кустики морского алиссума, окаймляющие дорожку, белые звездочки крылатого табака, тянут шеи-дудочки из сочной зелени. Анна мимоходом касается их, и сама напоминает мужу пышный цветок весь в воздушных оборках, поднятых ветром.
На острове, не опасаясь чужих глаз, она стала носить соблазнительные маленькие платья, яркие шелковые платки, повязанные вокруг бедер и короткие маечки на голое тело - о, он всецело одобряет эту игривую пляжную моду. Почти всюду здесь можно ходить босиком (они так и делают), но сейчас на Анне мягкие серебристые балетки. Сам он в сандалиях и пестренькой летней рубашке. И в таком непритязательном виде до того мил жене, что она, идя чуть впереди, то и дело оглядывается, одаривая его ненасытным влюбленным взглядом.
- Ладно, - она возвращается к разговору, - допустим, мы счастливы по чистой случайности, хотя ты сам говорил, что любовь - это судьба… ну пусть будет прихоть Фортуны, и нельзя поручиться за будущее. Но разве это единственная проблема? Да мы вообще не знаем, что делать со счастьем! С любым, - обескуражив его этим заявлением, она останавливается напротив, словно требуя ответа.
- Да, - Иманд смягчает удар иронией, - мы с тобой сорвали джекпот. Вот оно счастье - предел мечтаний достигнут. Чем займемся в оставшиеся годы? Поиски счастья - это же главное человеческое занятие. Обычно люди скромно надеются достичь его когда-нибудь потом. А мы - уже. Так что ты права, мы в трудном положении, - он вроде шутит, глаза смеются, но тон абсолютно серьезный.
- Я себя чувствую так, - говорит она, - будто мне выдали на руки весь мой капитал с непременным условием промотать его теперь же. Ты тоже? Хм… - Анна берет мужа под руку, продолжая путь. - Но выход есть: можем притвориться, будто ничего такого не получали, спрятаться за ожиданиями. Вообразить, что счастье где-то там - впереди, в ослепительном будущем. Это как вера в рай после смерти - она спасает от земных скорбей, а мы избавим себя от страха перед лукавым настоящим.
Порыв ветра сметает с цветущего куста стайку желтых лепестков и несет прямо на них. Анна убирает с лица прядь волос и, взглянув на него, прыскает:
- Ой! Ты весь в желтых… бантиках. Стой, не шевелись - спугнешь их. Лимонницы. Смотри, какие красивые!
- У тебя на плече черный махаон, - шепчет он.
Анна смешно скашивает глаза: о, какой большой, с лунными пятнами на нижних крыльях!
- Счастье как бабочка, - говорит муж, - того и гляди улетит.
Словно услышав, махаон вспархивает, но лишь затем, чтоб пересесть с плеча ей на грудь.
- Кыш, нахал! - Иманд прогоняет его.
- Ты ревнуешь или завидуешь? - смеется Анна, провожая взглядом обиженного махаона и лимонниц, вспугнутых его движением.
- Так вот, насчет твоей идеи отложить счастье на будущее… пойдем? - он подставляет ей локоть. - Есть альтернатива: спрятать его в прошлом. Это мы отлично умеем. Ты не замечала, что счастливых моментов в памяти больше, чем их было на самом деле?
- Мне было лет десять, - мечтательно говорит Анна, - мы поехали в Лапландию, смотреть полярное сияние. Я так этого ждала! Вся извелась в дороге и вдобавок простыла. Наконец приехали. Стоим вечером в сугробах среди елок, закованных в твердый иней - мороз, аж воздух звенит. И над нами - будто кто зеленый шелковый занавес туда-сюда по небу дергает, а он волнами, волнами… Казалось бы, вот оно - счастье! А я, представляешь, чувствую только, что нос заложен, не продохнуть, шарф кусачий и ноги застыли. И весь этот долгожданный миг - сущий кошмар. Будущее наступило, а счастье - нет.
Смотрю в небо - красота, дух захватывает! - и жду, когда это кончится. А оно длится и длится - мы долго смотрели. И мое нетерпение всё не проходило. Но едва вернулись в тепло, я тут же решила, что это было великолепно. Так и рассказывала всем потом про «счастливый миг»: чернота неба, белые верхушки елей и волшебный сминавшийся складками зеленый свет из небесных глубин. Но там нет того, что в реальности лишило момент очарования. Все улетучилось, и хорошего в прошлом оказалось больше, чем было на самом деле. Вот так, - она в недоумении, пожимает плечами и поворачивается к нему. - А у тебя?
- Так же: нетерпение «до», маята в сам момент, и приятные воспоминания «после». Как я ждал тебя в Праге, думал, с ума сойду! Сейчас те дни вспоминаются, как чудесные, но господи, Анна, я же места себе не находил! Ни одной безмятежной минуты! Какое там счастье, когда мы может в последний раз видимся, и это объяснение впереди… как казнь. Но теперь, оглядываясь назад… да, волшебные две недели!
Она ласково трется лбом о его плечо. Говорит после паузы задумчиво, не ожидая ответа:
- Страшно признать, что всё, о чем мы мечтали, уже свершилось - все равно, что растратить весь запас счастья сейчас.
Какая-то сила изнутри толкает его на откровенность:
- Если я нашел свое счастье, значит, отказываюсь от всех других любовей, которые могли бы случиться потом.
- Ты говоришь «если», - она проницательно заглядывает в глаза. - Но ведь нет никакого «если».
- Нет, - он краснеет. - Теперь могу только надеяться на твою доброту и снисходительность.
- А я - на твою. Как мы еще не ссоримся! Чтоб проверить друг друга на прочность, и убедиться, что бастион, которому мы себя доверили, крепок. Будь у нас темперамент поярче, только так бы искры летели! Просто от ужаса, что причина счастья - другой, может исчезнуть: разлюбить, уехать, умереть… Неизбывный риск.
Банановые «лопухи» и темно-зеленые, похожие на обглоданные скелеты, листья монстеры обступают их, застя вечерний свет. Мшистые влажные заросли прострелены огненно-лиловыми пулями низкого солнца. Пахнущая прельцой и цветочной сдобой духота, кишит суетливой жизнью: цепочка черных мурашей вьется по буро-зеленому листу папоротника, виолончельное гудение мух перебивают металлические цимбалы цикад, шепотливо бормочет невидимый в траве ручей, лакированный куст хойи в бледных зонтиках цветков пронзительно верещит и стрекочет сотнями звонких лап, крыльев, музыкальных брюшек. И откуда-то сверху, рассыпая солнечные слитки по встревоженной листве, доносятся вечерние заливистые птичьи трели, свист, щелканье, щебетанье...
- Слава богу, обезьян здесь нет, - оглушенная Анна мотает головой, - а то б еще и они орали.
Сырая густотень ее не манит, хочется назад на простор цветников.
- Давай пройдем немного вглубь, - просит Иманд, - покажу тебе кое-что.
«Кое-что» оказывается циклопическим фикусом, распростершим змеистые дисковидные корни, и перевитым молодой не одревесневшей лианой. Гибкая петля спущена с толстой наклонной ветки и оплетена внизу для мягкости банановыми листьями.
- Качели! - ахает Анна. Между скрученными стеблями «веревок» просунуты веточки розовых орхидей - для красоты и романтики. Устроителю этого великолепия достается нежный поцелуй.
- Держись, - говорит он, отправляя качели в разлет.
Ветка над головой чуть поскрипывает, качели набирают высоту и Анна, летя ему навстречу, шалеет от восторга.
Чего в нас больше: жажды счастья или страха потерять все это, думает Иманд, подталкивая ее в колени. На самом деле у нас нет выбора, любить или не любить. Выбор в другом: смириться с риском или, избавиться от него - разрушить свою любовь самим, не дожидаясь, пока с ней покончит тот же слепой случай? Ужасен не сам выбор, а то, что мы можем сделать его, не поняв.
Анна летит, посланная вверх его сильной рукой, глаза у нее сияют восторгом. Она безмятежно счастлива в эту минуту, она уже все для себя решила.
Пара влюбленных (он первоклассный хирург, она - адвокат) расстается незадолго до свадьбы по инициативе невесты. Она не хочет иметь детей, а ее жених грезит об отцовстве, но ради нее готов отказаться от своих детей и собирается возиться с чужими, учить их играть в футбол и все такое. Она говорит: «Придет время и ты пожалеешь, что у нас нет детей, и поймешь, что зря женился на мне. Твои будущие страдания мне важнее, чем моя любовь к тебе. Давай расстанемся».
Она боится быть счастливой сейчас потому, что в будущем он, может быть, пожалеет… и делает выбор за обоих: убить любовь сейчас - самой. Для нее смерть любви лучше, чем жизнь с постоянным риском ее потерять.
Иманд (27) - Анна (24)
Она просыпается в неясной тревоге и, едва открыв глаза, понимает, что осталась одна - в спальне, во всем доме. Вообще?.. Предрассветная мгла, тяжкий грохот океана, нагромождение нелепых образов в сонной голове и это внезапное убийственное как дурная весть одиночество. Почему она одна здесь? Пребывая в странном состоянии ума, Анна встает, натягивает подвернувшееся под руку платье - льняное с кружевом на плечах, слишком легкое для прохладного утра. Беспокойство мешает ей думать.
Выйдя на берег, не может решить, куда идти - какая разница, если мир опустел? - просто садится на остывший за ночь песок и ждет. Волны враскачку несутся к берегу и, ударившись в него, с шипением отползают назад, втягивая пенные когти. Утро понемногу открывает взгляду безотрадную пустоту.
Анну охватывает леденящий страх: вдруг она проснулась «не туда», перешла во сне невидимую грань и попала в мир совершенно такой же во всем, кроме одного… здесь нет Иманда. Взойдет солнце, а она так и будет сидеть, вспоминая его как сон, который никогда больше не увидит.
Жуткая догадка кажется тем вернее, что некому оспорить ее. Мрачный колорит утра находится в согласии с кромешностью в ее сердце. Ну с чего она взяла все это? Почему уверовала в злую выдумку? Неужели разумный человек вот так запросто может стать жертвой собственной фантазии? Слезы мешают ей смотреть, сырой ветер гуляет под платьем, она не замечает этого.
Полчаса спустя в развидневшейся, дрожащей от соленых испарений дали, Иманд видит на берегу скрюченную фигурку жены. Он ускоряет шаг, зовет: «Анна-а-а-а…» До нее долетает только размазанное ветром «а-а…», но довольно и того, чтоб стремглав лететь на знакомый голос, расплескивая босыми ногами тяжелый холодный песок, пугая прикорнувших у воды чаек. Чтобы врезаться, впечататься в него с разбегу всем телом как в скалу и замереть без слов, без мыслей, без всхлипов.
Он обнимает ее одной рукой, в другой у него целый пук крупных в каплях росы розовых орхидей. Ни о чем не спрашивая, молча гладит ее озябшие плечи, перебирает спутанные завитки волос: теперь все уже позади.
***
Вечернее чаепитие. Закатное солнце просвечивает сквозь лепестки орхидей и расстилает по белой скатерти их лопоухие извилистые тени. По самой длинной ползет божья коровка, вот добралась до вазы, целеустремленно штурмует розовый севрский фарфор - Иманд сочувственно наблюдает за ней. Ай-яй-яй, лапкам не за что зацепиться на скользкой глазури - препятствие неодолимо. Он ставит чашку с чаем на стол, и это легчайшее сотрясение пугает робкое насекомое. Сверкнув оранжевыми надкрыльями, коровка взлетает, кружит над вазой и садится на край соусника, который как раз понадобился Анне.
- Чего ты смеешься? - спрашивает она мужа и подставляет летунье палец, измазанный малиновым соком. Поколебавшись: угощение манит, но карабкаться за ним в неведомую опасную даль… нет уж, бывайте здоровы! - коровка улетает насовсем.
- Она не любит малины, - разочарованно вздыхает Анна, провожая ее взглядом.
- Или тоже боится своего счастья, - в такт невысказанным мыслям философски замечает Иманд.
- «Тоже»? - перестав крошить кекс, Анна поднимает на него взгляд. - А кто еще боится?
- Мы.
Она забывает о своем намерении хорошенько перемешать сухие крошки кекса с ягодной подливой и ждет, что он еще скажет. Иманд отодвигает недопитую чашку:
- Внезапное счастье пугает. Его незаслуженность, ненадежность. Оно просто свалилось на нас: встретились, влюбились - что тут от нас зависело? Мы ничего не можем сделать, чтоб удержать его.
- Значит, если бы счастье было плодом усилий…
- Тогда мы бы знали путь к нему. Но нельзя принудить к любви ни себя ни другого. Мы строим свою жизнь на том, что нам неподвластно. Как не тревожиться об этом?
Его слова бьют в самое больное, о чем она предпочла бы вовсе не думать из суеверного страха. И то, что он заговорил об этом, высказал вслух, увы, не лишает тайный кошмар его победительной силы. Но избавляет от одиночества (вдвоем легче бояться?).
- Если разлюбим… это еще лучший вариант, если оба, обычно кто-то один - что тогда? - Анна говорит это, внутренне содрогаясь. Она не может вообразить исчезновение любви, как собственную смерть во цвете лет. Но мертвому все равно, он уже ничего не чувствует, влюбленным же не оставлено даже этого утешения, ведь конец любви и конец отношений не всегда совпадают.
У него нет ответа. Иманд через стол берет ее руку, лелеет пальцы возле губ, не отпускает, смотрит с теплотой:
- Тот приступ паники утром - из-за этого? Мы гоним от себя страх, но он все равно прорывается - в снах, в дурацких фантазиях, в необъяснимом раздражении.
- Как ты догадался?
- По себе. Мне тоже страшно, - он признает это с отчаянной улыбкой храбреца и отводит глаза, машинально берет со стола чашку - чай остыл.
Не смея его расспрашивать (страшно? - и что ты тогда делаешь? не спишь, бродишь по острову…), она предлагает с благодарной нежностью:
- Давай налью тебе свежего.
Но ему больше не хочется чаю: «Пойдем гулять?»
***
За виллой тянутся цветники, переходящие в сильно заросший одичалый парк, почти что лес - царство бабочек и орхидей. Розовое солнце висит над безоблачным горизонтом. Ночные растения весь день прятавшиеся от его жгучих лучей, раскрывают бледные венчики. Оглушительно пахнет ночная фиалка, благоухают медом кустики морского алиссума, окаймляющие дорожку, белые звездочки крылатого табака, тянут шеи-дудочки из сочной зелени. Анна мимоходом касается их, и сама напоминает мужу пышный цветок весь в воздушных оборках, поднятых ветром.
На острове, не опасаясь чужих глаз, она стала носить соблазнительные маленькие платья, яркие шелковые платки, повязанные вокруг бедер и короткие маечки на голое тело - о, он всецело одобряет эту игривую пляжную моду. Почти всюду здесь можно ходить босиком (они так и делают), но сейчас на Анне мягкие серебристые балетки. Сам он в сандалиях и пестренькой летней рубашке. И в таком непритязательном виде до того мил жене, что она, идя чуть впереди, то и дело оглядывается, одаривая его ненасытным влюбленным взглядом.
- Ладно, - она возвращается к разговору, - допустим, мы счастливы по чистой случайности, хотя ты сам говорил, что любовь - это судьба… ну пусть будет прихоть Фортуны, и нельзя поручиться за будущее. Но разве это единственная проблема? Да мы вообще не знаем, что делать со счастьем! С любым, - обескуражив его этим заявлением, она останавливается напротив, словно требуя ответа.
- Да, - Иманд смягчает удар иронией, - мы с тобой сорвали джекпот. Вот оно счастье - предел мечтаний достигнут. Чем займемся в оставшиеся годы? Поиски счастья - это же главное человеческое занятие. Обычно люди скромно надеются достичь его когда-нибудь потом. А мы - уже. Так что ты права, мы в трудном положении, - он вроде шутит, глаза смеются, но тон абсолютно серьезный.
- Я себя чувствую так, - говорит она, - будто мне выдали на руки весь мой капитал с непременным условием промотать его теперь же. Ты тоже? Хм… - Анна берет мужа под руку, продолжая путь. - Но выход есть: можем притвориться, будто ничего такого не получали, спрятаться за ожиданиями. Вообразить, что счастье где-то там - впереди, в ослепительном будущем. Это как вера в рай после смерти - она спасает от земных скорбей, а мы избавим себя от страха перед лукавым настоящим.
Порыв ветра сметает с цветущего куста стайку желтых лепестков и несет прямо на них. Анна убирает с лица прядь волос и, взглянув на него, прыскает:
- Ой! Ты весь в желтых… бантиках. Стой, не шевелись - спугнешь их. Лимонницы. Смотри, какие красивые!
- У тебя на плече черный махаон, - шепчет он.
Анна смешно скашивает глаза: о, какой большой, с лунными пятнами на нижних крыльях!
- Счастье как бабочка, - говорит муж, - того и гляди улетит.
Словно услышав, махаон вспархивает, но лишь затем, чтоб пересесть с плеча ей на грудь.
- Кыш, нахал! - Иманд прогоняет его.
- Ты ревнуешь или завидуешь? - смеется Анна, провожая взглядом обиженного махаона и лимонниц, вспугнутых его движением.
- Так вот, насчет твоей идеи отложить счастье на будущее… пойдем? - он подставляет ей локоть. - Есть альтернатива: спрятать его в прошлом. Это мы отлично умеем. Ты не замечала, что счастливых моментов в памяти больше, чем их было на самом деле?
- Мне было лет десять, - мечтательно говорит Анна, - мы поехали в Лапландию, смотреть полярное сияние. Я так этого ждала! Вся извелась в дороге и вдобавок простыла. Наконец приехали. Стоим вечером в сугробах среди елок, закованных в твердый иней - мороз, аж воздух звенит. И над нами - будто кто зеленый шелковый занавес туда-сюда по небу дергает, а он волнами, волнами… Казалось бы, вот оно - счастье! А я, представляешь, чувствую только, что нос заложен, не продохнуть, шарф кусачий и ноги застыли. И весь этот долгожданный миг - сущий кошмар. Будущее наступило, а счастье - нет.
Смотрю в небо - красота, дух захватывает! - и жду, когда это кончится. А оно длится и длится - мы долго смотрели. И мое нетерпение всё не проходило. Но едва вернулись в тепло, я тут же решила, что это было великолепно. Так и рассказывала всем потом про «счастливый миг»: чернота неба, белые верхушки елей и волшебный сминавшийся складками зеленый свет из небесных глубин. Но там нет того, что в реальности лишило момент очарования. Все улетучилось, и хорошего в прошлом оказалось больше, чем было на самом деле. Вот так, - она в недоумении, пожимает плечами и поворачивается к нему. - А у тебя?
- Так же: нетерпение «до», маята в сам момент, и приятные воспоминания «после». Как я ждал тебя в Праге, думал, с ума сойду! Сейчас те дни вспоминаются, как чудесные, но господи, Анна, я же места себе не находил! Ни одной безмятежной минуты! Какое там счастье, когда мы может в последний раз видимся, и это объяснение впереди… как казнь. Но теперь, оглядываясь назад… да, волшебные две недели!
Она ласково трется лбом о его плечо. Говорит после паузы задумчиво, не ожидая ответа:
- Страшно признать, что всё, о чем мы мечтали, уже свершилось - все равно, что растратить весь запас счастья сейчас.
Какая-то сила изнутри толкает его на откровенность:
- Если я нашел свое счастье, значит, отказываюсь от всех других любовей, которые могли бы случиться потом.
- Ты говоришь «если», - она проницательно заглядывает в глаза. - Но ведь нет никакого «если».
- Нет, - он краснеет. - Теперь могу только надеяться на твою доброту и снисходительность.
- А я - на твою. Как мы еще не ссоримся! Чтоб проверить друг друга на прочность, и убедиться, что бастион, которому мы себя доверили, крепок. Будь у нас темперамент поярче, только так бы искры летели! Просто от ужаса, что причина счастья - другой, может исчезнуть: разлюбить, уехать, умереть… Неизбывный риск.
Банановые «лопухи» и темно-зеленые, похожие на обглоданные скелеты, листья монстеры обступают их, застя вечерний свет. Мшистые влажные заросли прострелены огненно-лиловыми пулями низкого солнца. Пахнущая прельцой и цветочной сдобой духота, кишит суетливой жизнью: цепочка черных мурашей вьется по буро-зеленому листу папоротника, виолончельное гудение мух перебивают металлические цимбалы цикад, шепотливо бормочет невидимый в траве ручей, лакированный куст хойи в бледных зонтиках цветков пронзительно верещит и стрекочет сотнями звонких лап, крыльев, музыкальных брюшек. И откуда-то сверху, рассыпая солнечные слитки по встревоженной листве, доносятся вечерние заливистые птичьи трели, свист, щелканье, щебетанье...
- Слава богу, обезьян здесь нет, - оглушенная Анна мотает головой, - а то б еще и они орали.
Сырая густотень ее не манит, хочется назад на простор цветников.
- Давай пройдем немного вглубь, - просит Иманд, - покажу тебе кое-что.
«Кое-что» оказывается циклопическим фикусом, распростершим змеистые дисковидные корни, и перевитым молодой не одревесневшей лианой. Гибкая петля спущена с толстой наклонной ветки и оплетена внизу для мягкости банановыми листьями.
- Качели! - ахает Анна. Между скрученными стеблями «веревок» просунуты веточки розовых орхидей - для красоты и романтики. Устроителю этого великолепия достается нежный поцелуй.
- Держись, - говорит он, отправляя качели в разлет.
Ветка над головой чуть поскрипывает, качели набирают высоту и Анна, летя ему навстречу, шалеет от восторга.
Чего в нас больше: жажды счастья или страха потерять все это, думает Иманд, подталкивая ее в колени. На самом деле у нас нет выбора, любить или не любить. Выбор в другом: смириться с риском или, избавиться от него - разрушить свою любовь самим, не дожидаясь, пока с ней покончит тот же слепой случай? Ужасен не сам выбор, а то, что мы можем сделать его, не поняв.
Анна летит, посланная вверх его сильной рукой, глаза у нее сияют восторгом. Она безмятежно счастлива в эту минуту, она уже все для себя решила.