Стокгольм. Резиденция «Haga». Разногласия
Иманд (27) - Анна (24)
- Может нам лучше разные спальни?.. - Анна встрепанная, невыспавшаяся, несчастная сидит на постели и смотрит на него почти жалобно.
Он поверить не может, что жена говорит ему это через четыре месяца после свадьбы, даже и того нет… Разные спальни - вот до чего дошло! Ее, как всех здешних детей, с младенчества приучили спать на свежем воздухе. И теперь именно воздуха в спальне ей и не хватает.
Она, оказывается, всю жизнь - круглый год с открытым окном спит, завернувшись на манер гусеницы в пуховое одеяло, один нос торчит. Сначала это не было проблемой. На острове бабочек стояла жара, и соленый ветерок с океана нравился обоим. Потом, во время долгой поездки по стране, было не до бытовых капризов, да и настоящие холода медлили. Но открывать окно среди зимы - что за сумасбродство!
- Я не могу в духоте, без свежего воздуха, - жалуется Анна.
Она, мерзлячка, видите ли, не может! А его детство по большей части прошло в Африке (по месту службы отца-дипломата) - он привык спать раздетым в тепле без ледяных сквозняков. Что хорошего, если во сне спину продует или шею? За окном -9, о ком думает его дорогая жена - только о себе?
- Может, пижаму наденешь? - отвечает она на его опасения.
Пижаму - ну нет! Иманд не может толком объяснить свой протест. Шорты, маечка - еще куда ни шло. На крайний случай, свободная рубашка с широким воротником (как в их первые ночи) - просто ради спокойствия Анны. В его сознании пижама - что-то нелепое, будуарное, для невыносимо изнеженных особей. Дети, женщины - другое дело, но мужчина в пижаме - это… это… пародия какая-то! Его передергивает от мысли, что Анна способна вообразить его в таком виде.
Но он пересиливает себя, говорит, как можно спокойнее:
- Давай просто закроем окно, ведь ты сама мерзнешь. Может тебе понравится спать в тепле.
Но ей не понравилось. Утром она встала с «чугунной» головой, и полдня была не в духе. Они испробовали другой разумный способ: хорошенько проветрить комнату на ночь. Анна уснула легко, но под утро вся извертелась, ее донимали «душные» сны: «Такие, знаешь, очень яркие».
Иманду кажется, она нарочно это выдумывает, чтоб настоять на своем. Его жена упорна. Он тоже не тюфяк. Но сегодня утром дошло разговора о раздельных спальнях - всё, дальше ехать некуда… Хорошо же, пусть открывает окно - он будет спать в свитере!
Теоретически Иманд готов к разногласиям, диалогу, поиску компромиссов. Это нормально: они разные люди и могут не сойтись во взглядах на книги и фильмы, экономические реформы, воспитание детей или совместный досуг. У них могут быть (да и есть) разные вкусы за столом. Но вообразить, что они сойдутся лоб в лоб из-за окна в спальне, или станут изводить друг друга на предмет, в каком виде оставлять посуду после еды, или из-за расстегнутых пуговиц на рубашке… - неужели это только ему кажется идиотизмом?
***
- Застегнись, пожалуйста, - с неудовольствием говорит Анна за завтраком, коротко взглянув на него и сразу отведя взгляд, словно ей неприятно. После душа ему жарко - волосы влажные, рубашка расстегнута до середины груди. Они одни в столовой. Разве нужны церемонии? Он спрашивает ее об этом. Она пожимает плечами, ей странно объяснять очевидное: голое тело уместно в спальне, а не за столом. Он уязвлен, не хватало еще, чтоб жена учила его этикету! Сама она выглядит, будто на приеме сидит (но у нее сразу после завтрака встреча, а он в первой половине дня свободен).
Странно, что Анна сказала «застегнись» - она не формалистка, и ссылка на застольные правила так, для вида. Дело в чем-то другом. Ей не нравится видеть его таким? Кусочек открытого тела лишает ее аппетита? (Она ограничилась кофе и горкой клубники.) Иманд задет. К тому же мнительность подсказывает ему пугающую мысль, что вот так без прикрас в натуральном виде он выглядит отталкивающим в ее глазах.
Но дело обстоит ровно наоборот: его подсыхающие волосы, расстегнутая рубашка, весь чудесный расслабленный утренний вид слишком уж нравятся ей. Не ведая того, он вынуждает ее бороться с соблазном. Анну так и подмывает плюнуть на назначенную встречу и увлечь мужа в спальню прямо сейчас, не докончив завтрака. Но она не может позволить себе этого. Пытаясь преодолеть искушение, собраться с мыслями, она своим замечанием портит ему настроение.
Если б он мог высказать свой страх, а она - признаться в своем желании… но момент явно не подходящий. Спроси он прямо: «Тебе неприятно смотреть на меня?», услышал бы в ответ горячее: «Да я бы глаз с тебя не сводила!»
Но они еще не готовы к бесстрашной откровенности друг с другом. Поэтому, признавая ее формальную правоту, он молча застегивает рубашку - нарочно до последней пуговицы, чувствуя, что аппетит пропал и у него.
Покончив с едой, Анна складывает свою салфетку аккуратным треугольничком и помещает ее на край тарелки. Вилку и нож она кладет на тарелку рядышком, так, чтобы черенки, не пачкаясь, опустились на прикрытый салфеткой край. Все это она проделывает машинально, как ритуал. Иманд и раньше это видел, но заметил и удивился почему-то только сейчас. Его простодушное «зачем?» (он ищет повода отвлечься от неприятных мыслей) ставит Анну в тупик.
Она не думала об этом, и сейчас испытывает неловкость от того, что ее сложное действие выглядит столь явно бессмысленным. Зачем (ну зачем?) она сооружает «натюрморт» из грязной посуды и использованной салфетки? Даже ковыряние в носу по сравнению с этим, не такое уж бесцельное занятие. Имей Анна время хорошенько подумать над ответом, она бы вскоре обнаружила причину своих действий.
Аккуратно складывая за собой посуду, она, таким образом, выказывает уважение и признательность тем, кто будет ее убирать. Хочет, чтоб им не было неприятно. Чувство равенства со всеми живущими побуждает ее, в жизни не убравшую ни одной тарелки, подчеркивать свою благодарность тем, кто делает это ежедневно. Ее «натюрморт» - суть признание того факта, что никто не родился на свет, чтоб убирать за ней посуду.
Но сейчас Анне некогда размышлять над своими мотивами, и она говорит первое, что на ум пришло:
- Просто мне кажется неприличным оставлять после себя разгром на столе.
Она не имеет ни малейшего желания укорить его, и при этом упирается глазами в отставленную им тарелку с растерзанной оладьей и вилкой, утонувшей в лужице меда. Скомканная салфетка брошена рядом на стол. Иманд, проследив за ее взглядом, вспыхивает до корней волос. Анна испуганно прижимает пальцы к губам, не зная, как загладить невольную бестактность.
- Ой, извини, - бормочет она, вставая. - Мне уже пора…
Он угрюмо опускает голову: что за утро такое злосчастное! Иманд не знает, как быть со всеми досадными мелочами, на которые они натыкаются на каждом шагу. Он согласен проявлять терпение и гибкость, обсуждать расхождения во взглядах, но не готов чувствовать себя униженным из-за пустяков. Мысль, что придется выносить это всю жизнь, не добавляет ему оптимизма.
Мелкие стычки, хотя и не приводят к ссорам, изрядно отравляют существование. Никогда не знаешь, из какой искры взовьется пламя раздора.
Анна ненавидит опаздывать, считая своим долгом вовремя появляться там, где ее ждут. Невинная шутка Иманда, желающего успокоить жену, мол, не волнуйся - без тебя не начнут, выводит ее из себя, чуть ли не оскорбляет. Что я такого сказал, недоумевает он, и получает в ответ полный укора взгляд.
Сейчас Анне некогда объяснять мужу, что его «утешение» худшее из возможных, а позже, когда время найдется, догонять «ушедший поезд» покажется ни к чему. Так что Иманд еще не скоро узнает, в чем его промах.
Недоразумения между ними множатся как кролики не потому, что молодые супруги лишены такта, выдержки, чувства юмора и прочих смягчающих углы качеств. Беда в том, что углы, ранящие чувствительные души - не мелочи, как им кажется, а выступающие наружу краешки важнейших различий в характерах, чего они сами не сознают.
Ситуация выглядит почти безнадежной. Чтобы Иманд понял, как не надо шутить с женой, когда она опаздывает, Анна должна проделать основательную внутреннюю работу - понять сама и объяснить ему что заставляет ее быть точной. Она могла бы сказать так: «Ты конечно прав, говоря, что без меня не начнут, но в том-то и дело. В моем положении опаздывать, значит демонстрировать людям свое пренебрежение. Все равно, что говорить им, я, мол, тут главная, а вы подождете как миленькие - никуда не денетесь!
Но я думаю, общественная иерархия, без которой мы здесь не обходимся, просто условность, никакого «выше», «ниже» на самом деле нет - есть лишь роли. Как говорит один польский писатель, каждый имеет зад годный для трона*. Я не выше тех, кто обязан вставать при моем появлении. И для меня не опаздывать - способ подчеркнуть этот факт, проявить равное уважение к ним.
Но Анна ничего подобного ему не говорит. Зачем ей глубоко вдаваться в свою мотивацию, когда всё вроде и так ясно: опаздывать нехорошо - точка. Иманд разделяет невысказанную Анной позицию - его мир тоже лишен «верха» и «низа», однако вместо точки у него запятая: опаздывать нехорошо (запятая), но иногда простительно. В том числе и Анне, которую задержали другие - тоже нуждавшиеся в ней люди.
Вся эта сложность остается под спудом вне их осмысления. Ежедневная суета и тайное романтическое убеждение (тоже не осознанное), будто бы любящим нет нужды в длинных объяснениях, и гармония между ними должна возникнуть сама собой, мешает им приоткрыть друг перед другом двери личной «кухни» и показать, что за варево кипит у каждого под черепной крышкой. Вместо этого они надеются, что недоразумения рассосутся как-нибудь сами. Мудрость, увы, не спешит к ним.
Зато горечь мелких разногласий излечивают два надежных средства - повседневная текучка и короткая память. К вечеру того дня, что так неудачно начался за завтраком, Иманд уже не помнит толком, что именно ляпнула Анна перед тем, как встать из-за стола. Что-то высокомерное, насчет тарелки с недоеденной оладьей (чересчур сладкой, да еще мед!). Или «высокомерное» он придумал после, чтоб оправдать свою злость? Эти подробности уже изгладились из его памяти, заместились новыми впечатлениями, ощущениями, разговорами.
Солнечным лучом, пробившимся сквозь тонкий фарфор чашки с отличным гондурасским кофе (сорт, который нашла для него Анна). Рассмешившим его письмом из Министерства культуры - кто б знал, какие затейники там сидят! Утомительной сверкой текста соглашения и бестолковым спором по поводу его третьей редакции. Трогательными роликами социальной рекламы. Звонком Томаша из Женевы: «Ну что, братишка, как там брачные узы, не душат?»
Томашу на будущий год сорок, и он, как сам шутит, давно и бесповоротно женат на математике. В ответ Иманд сообщает, что старым холостякам завидовать молодоженам вредно, и в свою очередь выражает брату сочувствие: математика, мол, дама сухая, расчетливая. Томаш, соглашается и в доказательство увлеченно сыплет астрономической цифирью. Под занавес, спохватившись, просит не ждать его на Рождество - «срочная работа, ч-черт ее!», вот если бы брат с женой выбрали денек навестить его в Женеве…
За обедом Иманд вспоминает о приглашении Томаша. Срочная работа тут ни при чем, просто братец его анахорет и чурается света. Раньше Иманд навещал его пару раз в год, не давая заглохнуть семейным связям. Анне идея съездить в Женеву нравится. Они увлеченно обсуждают детали поездки - Рождество не за горами. Оба уже и думать забыли об утренней размолвке. Шероховатости сглажены слоем новых событий, комфортный эмоциональный фон восстановлен.
***
Нельзя сказать, что они ничего не делают, для уменьшения трений: оба уступчивы, отходчивы, умеют держать себя в руках и готовы заботиться друг о друге - это тоже помогает.
- Пойду пройдусь, - говорит Иманд.
Он уже в теплой куртке и мягком кашемировом шарфе цвета кофе, так идущем к карим глазам. Анна и не знала, что он собирается уходить. Она бы тоже с удовольствием прогулялась.
- Подожди, и я с тобой, - она откладывает книгу, которую читала, сладко потягивается и встает.
- Не надо, я ненадолго, - Иманд разглядывает свои ботинки. Ему неловко сказать: «я хочу пойти один». - Там морозно, ты сразу замерзнешь, - выкручивается он, и, не давая ей возразить, уходит.
Его лицемерное «ты замерзнешь» ни на миг не обманывает Анну - оно ее бесит: сказал бы прямо: «Мне твоя компания не нужна» - по крайней мере, честно! К чему эти неуклюжие увертки? Иманд вовремя скрылся, а то бы она ему высказала… Демарш мужа открывает перед ней выбор: дуться, ожидая его возвращения, махнуть рукой и вернуться к чтению или попытаться разгадать его поведение. Анна испробовала все варианты.
Поначалу возмущение мешает ей заметить истину: при всей любви к ней, Иманд нуждается в некоторой дозе одиночества. Он бродит по парку, отряхивая подобранной веточкой снежные лапы кустов, отдавшись вольному течению мыслей. Присутствие жены, даже молчаливо идущей рядом, мешало бы ему, отвлекало от себя самого. В его желании побыть наедине с собой не таится никакой угрозы для нее.
Но Анна, оставленная им, этого не знает: почему он ушел один? Она, что надоела ему? Может, он жалеет, что связал с ней жизнь, и прямо сейчас, меряя шагами аллею, обдумывает, как бы теперь развязаться? Она бы рада сказать себе, что это чушь, что у нее нет повода сомневаться в нем… Но как же нет? А его уход? Ей кажется, любящий муж ведет себя иначе. Ей еще много чего кажется.
Иманд не знает, что заставил жену испытывать неприятные чувства. Он даже не нашел нужным объяснить ей свое поведение - что тут объяснять?
Сидя над раскрытой книгой и пробегая невнимательным взглядом по строчкам, Анна уверяет себя, что он только посмеялся бы добродушно над ее выдумками.
Она задается вопросом, хотел ли Иманд обидеть ее? О боже, конечно нет! А чего он хотел? Побродить один, не оправдываясь перед ней за свое желание. Теперь ей становится стыдно за свой гнев. Хорошо, что он вышел раньше, чем она рот открыла. Хоть Анна и не успела наговорить лишнего, ей хочется повиниться перед ним за то, что зря разозлилась на него.
Прогулка помогает Иманду привести мысли в порядок. Но душевная легкость не возвращается: перед глазами встает лицо Анны, услышавшей, что он уходит без нее. Отчего он не сказал ей без обиняков, что хочет побыть один? Зачем стал малодушно прикрываться погодой? Жена вправе рассчитывать на его искренность и доверие. И если Анна злится на него теперь, то, черт возьми, он это заслужил! Разве не должен он по-настоящему, а не для вида заботиться о ее душевном покое? Он сейчас же пойдет домой и извинится.
Проведя эти полчаса врозь, оба приходят к мысли, что взаимопонимание не снизойдет на них подобно чуду. Что придется вникать в свои и чужие мотивы, преодолевать страх быть непонятыми и ложную гордость. Что зрелые прямые обсуждения разногласий - такая же их супружеская обязанность, как и та, что обычно имеют в виду.
***
Проблему со свежим воздухом в спальне удалось решить, смонтировав дополнительную систему приточной вентиляции с автоматической регулировкой параметров. Анна наконец-то вздохнула полной грудью, Иманд - с облегчением.
Месяца через два, светлым деньком накануне весны, Анна полулежит на софе и листает пухлый журнал с картинками. Еще один такой же засунут ей под левый локоть.
- Что ты смотришь? - Иманд покончил с делами и надеется провести час-другой в обществе жены.
- Каталог белья на летний сезон.
О, такие картинки он тоже не прочь посмотреть.
- Иди сюда, - зовет Анна и подвигается, давая ему место. - Тут и для мужчин есть, - она кивает на журнал, засунутый под локоть. - Полистаешь?
- В твоем картинки интереснее, - шутит он, усаживаясь рядом. - По-моему, вот эта тебе пойдет, - ему приглянулась кружевная сливочного цвета сорочка на тонких бретелях.
Анна наклеивает стикер на эту страницу.
- И вон ту бледно-голубую с разрезом тоже отметь…
Ему хочется самому выбрать для жены эти волнующие воображение нарядные вещицы. Анне нравится его энтузиазм:
- Хорошо, - легко соглашается она, - ты выбирай для меня, а я - для тебя, идёт? Потом сделаем общую примерку и оставим, что понравится.
Они устраиваются бок о бок каждый со своей книжкой вдохновляющих картинок. Уютный шелест глянцевых страниц, возгласы: «Ты только взгляни на это!» - право же, они отлично проводят время.
Ничего не зная о предубеждении мужа насчет пижам, Анна выбирает для него роскошную классику. Ему должны быть к лицу гранат и марсала, глуховатый, но не мрачный мшисто-зеленый, оттенки шоколада, глубокий синий. Иманд не спешит признаваться в своей неприязни к этой одежде, а то и Анна, чего доброго, откажется примерять то, что он для нее нашел (а он столько всего выбрал!)
- По-моему, ты сейчас жалеешь, что у тебя только одна жена, - смеется она, глядя на «лапшу» закладок в каталоге.
«Показ мод» они устраивают в спальне через два дня. Надевая одну за другой выбранные мужем модели, Анна убеждается, что у него отменный вкус: никакой бьющей в глаза эротики - сплошь благородные оттенки, изящный, но не вычурный крой. Выбирая эту одежду, он не пытался «раздеть» ее, оставив ей комфорт и естественность, а себе - простор для воображения. Что-то он скажет о ее выборе?..
Иманд не говорит ничего. Не глядя в зеркало, он торопливо напяливает первую попавшуюся пижаму - темно-синюю, и выходит к Анне с единственной мыслью, скорее бы снять с себя это безобразие. От гардеробной до спальни всего пара шагов, и все же он успевает ощутить кое-что - прикосновение к коже мягчайшего прохладного шелка - очень приятное.
Анна собирается что-то сказать, но замолкает удивленная. С трудом сглатывает: «Ох…» Говорит:
- Как можно быть таким элегантным в пижаме? - тут глаза у нее широко раскрываются, ее разбирает проказливый смех:
- …в пижам… ик… пижаме… - она никак не может докончить фразу, наконец, с трудом договаривает:
- ...наизнанку!
Он с недоумением оглядывает торчащие наружу швы.
- Ты что, зажмурившись одевался? - веселится Анна.
Пижама, надетая как следует, на вид мало отличается от костюма - отстрочка узким белым кантом по краю делает линии чистыми и строгими.
- Нэви - это точно твое… - любуясь им, непонятно говорит Анна.
- Что это - «нэви»?
Стоя перед зеркалом, он вынужден признать, что облаченный в темный матовый шелк, выглядит куда лучше, чем воображал.
- Оттенок синего, - поясняет она. - Я думала, ты будешь домашний, уютный, тепленький, а ты… не знаю, прямо лорд! - Анна проводит рукой ему по спине - прикосновение материи к телу нравится ему до мурашек.
- Ты полежи в ней, - предлагает Анна, уловив его обостренную реакцию, - эта ткань не мнется.
Присев на край постели, она не спеша расстегивает на нем пуговки и, скользит полами по груди, животу. Он закрывает глаза, млея от шелковой волны, омывающей кожу.
- Ведь тебе нравится, - пристально наблюдая за ним, говорит Анна.
- Да… - неуверенно признает он, не открывая глаз.
- Ты раньше такое не носил?
- Нет.
Она не спрашивает, почему. Просто гасит в комнате свет и ложится рядом.
----------------------------------
* Анна слегка переиначивает известный афоризм Ежи Леца «Каждый родится с задом годным для трона»
- Может нам лучше разные спальни?.. - Анна встрепанная, невыспавшаяся, несчастная сидит на постели и смотрит на него почти жалобно.
Он поверить не может, что жена говорит ему это через четыре месяца после свадьбы, даже и того нет… Разные спальни - вот до чего дошло! Ее, как всех здешних детей, с младенчества приучили спать на свежем воздухе. И теперь именно воздуха в спальне ей и не хватает.
Она, оказывается, всю жизнь - круглый год с открытым окном спит, завернувшись на манер гусеницы в пуховое одеяло, один нос торчит. Сначала это не было проблемой. На острове бабочек стояла жара, и соленый ветерок с океана нравился обоим. Потом, во время долгой поездки по стране, было не до бытовых капризов, да и настоящие холода медлили. Но открывать окно среди зимы - что за сумасбродство!
- Я не могу в духоте, без свежего воздуха, - жалуется Анна.
Она, мерзлячка, видите ли, не может! А его детство по большей части прошло в Африке (по месту службы отца-дипломата) - он привык спать раздетым в тепле без ледяных сквозняков. Что хорошего, если во сне спину продует или шею? За окном -9, о ком думает его дорогая жена - только о себе?
- Может, пижаму наденешь? - отвечает она на его опасения.
Пижаму - ну нет! Иманд не может толком объяснить свой протест. Шорты, маечка - еще куда ни шло. На крайний случай, свободная рубашка с широким воротником (как в их первые ночи) - просто ради спокойствия Анны. В его сознании пижама - что-то нелепое, будуарное, для невыносимо изнеженных особей. Дети, женщины - другое дело, но мужчина в пижаме - это… это… пародия какая-то! Его передергивает от мысли, что Анна способна вообразить его в таком виде.
Но он пересиливает себя, говорит, как можно спокойнее:
- Давай просто закроем окно, ведь ты сама мерзнешь. Может тебе понравится спать в тепле.
Но ей не понравилось. Утром она встала с «чугунной» головой, и полдня была не в духе. Они испробовали другой разумный способ: хорошенько проветрить комнату на ночь. Анна уснула легко, но под утро вся извертелась, ее донимали «душные» сны: «Такие, знаешь, очень яркие».
Иманду кажется, она нарочно это выдумывает, чтоб настоять на своем. Его жена упорна. Он тоже не тюфяк. Но сегодня утром дошло разговора о раздельных спальнях - всё, дальше ехать некуда… Хорошо же, пусть открывает окно - он будет спать в свитере!
Теоретически Иманд готов к разногласиям, диалогу, поиску компромиссов. Это нормально: они разные люди и могут не сойтись во взглядах на книги и фильмы, экономические реформы, воспитание детей или совместный досуг. У них могут быть (да и есть) разные вкусы за столом. Но вообразить, что они сойдутся лоб в лоб из-за окна в спальне, или станут изводить друг друга на предмет, в каком виде оставлять посуду после еды, или из-за расстегнутых пуговиц на рубашке… - неужели это только ему кажется идиотизмом?
***
- Застегнись, пожалуйста, - с неудовольствием говорит Анна за завтраком, коротко взглянув на него и сразу отведя взгляд, словно ей неприятно. После душа ему жарко - волосы влажные, рубашка расстегнута до середины груди. Они одни в столовой. Разве нужны церемонии? Он спрашивает ее об этом. Она пожимает плечами, ей странно объяснять очевидное: голое тело уместно в спальне, а не за столом. Он уязвлен, не хватало еще, чтоб жена учила его этикету! Сама она выглядит, будто на приеме сидит (но у нее сразу после завтрака встреча, а он в первой половине дня свободен).
Странно, что Анна сказала «застегнись» - она не формалистка, и ссылка на застольные правила так, для вида. Дело в чем-то другом. Ей не нравится видеть его таким? Кусочек открытого тела лишает ее аппетита? (Она ограничилась кофе и горкой клубники.) Иманд задет. К тому же мнительность подсказывает ему пугающую мысль, что вот так без прикрас в натуральном виде он выглядит отталкивающим в ее глазах.
Но дело обстоит ровно наоборот: его подсыхающие волосы, расстегнутая рубашка, весь чудесный расслабленный утренний вид слишком уж нравятся ей. Не ведая того, он вынуждает ее бороться с соблазном. Анну так и подмывает плюнуть на назначенную встречу и увлечь мужа в спальню прямо сейчас, не докончив завтрака. Но она не может позволить себе этого. Пытаясь преодолеть искушение, собраться с мыслями, она своим замечанием портит ему настроение.
Если б он мог высказать свой страх, а она - признаться в своем желании… но момент явно не подходящий. Спроси он прямо: «Тебе неприятно смотреть на меня?», услышал бы в ответ горячее: «Да я бы глаз с тебя не сводила!»
Но они еще не готовы к бесстрашной откровенности друг с другом. Поэтому, признавая ее формальную правоту, он молча застегивает рубашку - нарочно до последней пуговицы, чувствуя, что аппетит пропал и у него.
Покончив с едой, Анна складывает свою салфетку аккуратным треугольничком и помещает ее на край тарелки. Вилку и нож она кладет на тарелку рядышком, так, чтобы черенки, не пачкаясь, опустились на прикрытый салфеткой край. Все это она проделывает машинально, как ритуал. Иманд и раньше это видел, но заметил и удивился почему-то только сейчас. Его простодушное «зачем?» (он ищет повода отвлечься от неприятных мыслей) ставит Анну в тупик.
Она не думала об этом, и сейчас испытывает неловкость от того, что ее сложное действие выглядит столь явно бессмысленным. Зачем (ну зачем?) она сооружает «натюрморт» из грязной посуды и использованной салфетки? Даже ковыряние в носу по сравнению с этим, не такое уж бесцельное занятие. Имей Анна время хорошенько подумать над ответом, она бы вскоре обнаружила причину своих действий.
Аккуратно складывая за собой посуду, она, таким образом, выказывает уважение и признательность тем, кто будет ее убирать. Хочет, чтоб им не было неприятно. Чувство равенства со всеми живущими побуждает ее, в жизни не убравшую ни одной тарелки, подчеркивать свою благодарность тем, кто делает это ежедневно. Ее «натюрморт» - суть признание того факта, что никто не родился на свет, чтоб убирать за ней посуду.
Но сейчас Анне некогда размышлять над своими мотивами, и она говорит первое, что на ум пришло:
- Просто мне кажется неприличным оставлять после себя разгром на столе.
Она не имеет ни малейшего желания укорить его, и при этом упирается глазами в отставленную им тарелку с растерзанной оладьей и вилкой, утонувшей в лужице меда. Скомканная салфетка брошена рядом на стол. Иманд, проследив за ее взглядом, вспыхивает до корней волос. Анна испуганно прижимает пальцы к губам, не зная, как загладить невольную бестактность.
- Ой, извини, - бормочет она, вставая. - Мне уже пора…
Он угрюмо опускает голову: что за утро такое злосчастное! Иманд не знает, как быть со всеми досадными мелочами, на которые они натыкаются на каждом шагу. Он согласен проявлять терпение и гибкость, обсуждать расхождения во взглядах, но не готов чувствовать себя униженным из-за пустяков. Мысль, что придется выносить это всю жизнь, не добавляет ему оптимизма.
Мелкие стычки, хотя и не приводят к ссорам, изрядно отравляют существование. Никогда не знаешь, из какой искры взовьется пламя раздора.
Анна ненавидит опаздывать, считая своим долгом вовремя появляться там, где ее ждут. Невинная шутка Иманда, желающего успокоить жену, мол, не волнуйся - без тебя не начнут, выводит ее из себя, чуть ли не оскорбляет. Что я такого сказал, недоумевает он, и получает в ответ полный укора взгляд.
Сейчас Анне некогда объяснять мужу, что его «утешение» худшее из возможных, а позже, когда время найдется, догонять «ушедший поезд» покажется ни к чему. Так что Иманд еще не скоро узнает, в чем его промах.
Недоразумения между ними множатся как кролики не потому, что молодые супруги лишены такта, выдержки, чувства юмора и прочих смягчающих углы качеств. Беда в том, что углы, ранящие чувствительные души - не мелочи, как им кажется, а выступающие наружу краешки важнейших различий в характерах, чего они сами не сознают.
Ситуация выглядит почти безнадежной. Чтобы Иманд понял, как не надо шутить с женой, когда она опаздывает, Анна должна проделать основательную внутреннюю работу - понять сама и объяснить ему что заставляет ее быть точной. Она могла бы сказать так: «Ты конечно прав, говоря, что без меня не начнут, но в том-то и дело. В моем положении опаздывать, значит демонстрировать людям свое пренебрежение. Все равно, что говорить им, я, мол, тут главная, а вы подождете как миленькие - никуда не денетесь!
Но я думаю, общественная иерархия, без которой мы здесь не обходимся, просто условность, никакого «выше», «ниже» на самом деле нет - есть лишь роли. Как говорит один польский писатель, каждый имеет зад годный для трона*. Я не выше тех, кто обязан вставать при моем появлении. И для меня не опаздывать - способ подчеркнуть этот факт, проявить равное уважение к ним.
Но Анна ничего подобного ему не говорит. Зачем ей глубоко вдаваться в свою мотивацию, когда всё вроде и так ясно: опаздывать нехорошо - точка. Иманд разделяет невысказанную Анной позицию - его мир тоже лишен «верха» и «низа», однако вместо точки у него запятая: опаздывать нехорошо (запятая), но иногда простительно. В том числе и Анне, которую задержали другие - тоже нуждавшиеся в ней люди.
Вся эта сложность остается под спудом вне их осмысления. Ежедневная суета и тайное романтическое убеждение (тоже не осознанное), будто бы любящим нет нужды в длинных объяснениях, и гармония между ними должна возникнуть сама собой, мешает им приоткрыть друг перед другом двери личной «кухни» и показать, что за варево кипит у каждого под черепной крышкой. Вместо этого они надеются, что недоразумения рассосутся как-нибудь сами. Мудрость, увы, не спешит к ним.
Зато горечь мелких разногласий излечивают два надежных средства - повседневная текучка и короткая память. К вечеру того дня, что так неудачно начался за завтраком, Иманд уже не помнит толком, что именно ляпнула Анна перед тем, как встать из-за стола. Что-то высокомерное, насчет тарелки с недоеденной оладьей (чересчур сладкой, да еще мед!). Или «высокомерное» он придумал после, чтоб оправдать свою злость? Эти подробности уже изгладились из его памяти, заместились новыми впечатлениями, ощущениями, разговорами.
Солнечным лучом, пробившимся сквозь тонкий фарфор чашки с отличным гондурасским кофе (сорт, который нашла для него Анна). Рассмешившим его письмом из Министерства культуры - кто б знал, какие затейники там сидят! Утомительной сверкой текста соглашения и бестолковым спором по поводу его третьей редакции. Трогательными роликами социальной рекламы. Звонком Томаша из Женевы: «Ну что, братишка, как там брачные узы, не душат?»
Томашу на будущий год сорок, и он, как сам шутит, давно и бесповоротно женат на математике. В ответ Иманд сообщает, что старым холостякам завидовать молодоженам вредно, и в свою очередь выражает брату сочувствие: математика, мол, дама сухая, расчетливая. Томаш, соглашается и в доказательство увлеченно сыплет астрономической цифирью. Под занавес, спохватившись, просит не ждать его на Рождество - «срочная работа, ч-черт ее!», вот если бы брат с женой выбрали денек навестить его в Женеве…
За обедом Иманд вспоминает о приглашении Томаша. Срочная работа тут ни при чем, просто братец его анахорет и чурается света. Раньше Иманд навещал его пару раз в год, не давая заглохнуть семейным связям. Анне идея съездить в Женеву нравится. Они увлеченно обсуждают детали поездки - Рождество не за горами. Оба уже и думать забыли об утренней размолвке. Шероховатости сглажены слоем новых событий, комфортный эмоциональный фон восстановлен.
***
Нельзя сказать, что они ничего не делают, для уменьшения трений: оба уступчивы, отходчивы, умеют держать себя в руках и готовы заботиться друг о друге - это тоже помогает.
- Пойду пройдусь, - говорит Иманд.
Он уже в теплой куртке и мягком кашемировом шарфе цвета кофе, так идущем к карим глазам. Анна и не знала, что он собирается уходить. Она бы тоже с удовольствием прогулялась.
- Подожди, и я с тобой, - она откладывает книгу, которую читала, сладко потягивается и встает.
- Не надо, я ненадолго, - Иманд разглядывает свои ботинки. Ему неловко сказать: «я хочу пойти один». - Там морозно, ты сразу замерзнешь, - выкручивается он, и, не давая ей возразить, уходит.
Его лицемерное «ты замерзнешь» ни на миг не обманывает Анну - оно ее бесит: сказал бы прямо: «Мне твоя компания не нужна» - по крайней мере, честно! К чему эти неуклюжие увертки? Иманд вовремя скрылся, а то бы она ему высказала… Демарш мужа открывает перед ней выбор: дуться, ожидая его возвращения, махнуть рукой и вернуться к чтению или попытаться разгадать его поведение. Анна испробовала все варианты.
Поначалу возмущение мешает ей заметить истину: при всей любви к ней, Иманд нуждается в некоторой дозе одиночества. Он бродит по парку, отряхивая подобранной веточкой снежные лапы кустов, отдавшись вольному течению мыслей. Присутствие жены, даже молчаливо идущей рядом, мешало бы ему, отвлекало от себя самого. В его желании побыть наедине с собой не таится никакой угрозы для нее.
Но Анна, оставленная им, этого не знает: почему он ушел один? Она, что надоела ему? Может, он жалеет, что связал с ней жизнь, и прямо сейчас, меряя шагами аллею, обдумывает, как бы теперь развязаться? Она бы рада сказать себе, что это чушь, что у нее нет повода сомневаться в нем… Но как же нет? А его уход? Ей кажется, любящий муж ведет себя иначе. Ей еще много чего кажется.
Иманд не знает, что заставил жену испытывать неприятные чувства. Он даже не нашел нужным объяснить ей свое поведение - что тут объяснять?
Сидя над раскрытой книгой и пробегая невнимательным взглядом по строчкам, Анна уверяет себя, что он только посмеялся бы добродушно над ее выдумками.
Она задается вопросом, хотел ли Иманд обидеть ее? О боже, конечно нет! А чего он хотел? Побродить один, не оправдываясь перед ней за свое желание. Теперь ей становится стыдно за свой гнев. Хорошо, что он вышел раньше, чем она рот открыла. Хоть Анна и не успела наговорить лишнего, ей хочется повиниться перед ним за то, что зря разозлилась на него.
Прогулка помогает Иманду привести мысли в порядок. Но душевная легкость не возвращается: перед глазами встает лицо Анны, услышавшей, что он уходит без нее. Отчего он не сказал ей без обиняков, что хочет побыть один? Зачем стал малодушно прикрываться погодой? Жена вправе рассчитывать на его искренность и доверие. И если Анна злится на него теперь, то, черт возьми, он это заслужил! Разве не должен он по-настоящему, а не для вида заботиться о ее душевном покое? Он сейчас же пойдет домой и извинится.
Проведя эти полчаса врозь, оба приходят к мысли, что взаимопонимание не снизойдет на них подобно чуду. Что придется вникать в свои и чужие мотивы, преодолевать страх быть непонятыми и ложную гордость. Что зрелые прямые обсуждения разногласий - такая же их супружеская обязанность, как и та, что обычно имеют в виду.
***
Проблему со свежим воздухом в спальне удалось решить, смонтировав дополнительную систему приточной вентиляции с автоматической регулировкой параметров. Анна наконец-то вздохнула полной грудью, Иманд - с облегчением.
Месяца через два, светлым деньком накануне весны, Анна полулежит на софе и листает пухлый журнал с картинками. Еще один такой же засунут ей под левый локоть.
- Что ты смотришь? - Иманд покончил с делами и надеется провести час-другой в обществе жены.
- Каталог белья на летний сезон.
О, такие картинки он тоже не прочь посмотреть.
- Иди сюда, - зовет Анна и подвигается, давая ему место. - Тут и для мужчин есть, - она кивает на журнал, засунутый под локоть. - Полистаешь?
- В твоем картинки интереснее, - шутит он, усаживаясь рядом. - По-моему, вот эта тебе пойдет, - ему приглянулась кружевная сливочного цвета сорочка на тонких бретелях.
Анна наклеивает стикер на эту страницу.
- И вон ту бледно-голубую с разрезом тоже отметь…
Ему хочется самому выбрать для жены эти волнующие воображение нарядные вещицы. Анне нравится его энтузиазм:
- Хорошо, - легко соглашается она, - ты выбирай для меня, а я - для тебя, идёт? Потом сделаем общую примерку и оставим, что понравится.
Они устраиваются бок о бок каждый со своей книжкой вдохновляющих картинок. Уютный шелест глянцевых страниц, возгласы: «Ты только взгляни на это!» - право же, они отлично проводят время.
Ничего не зная о предубеждении мужа насчет пижам, Анна выбирает для него роскошную классику. Ему должны быть к лицу гранат и марсала, глуховатый, но не мрачный мшисто-зеленый, оттенки шоколада, глубокий синий. Иманд не спешит признаваться в своей неприязни к этой одежде, а то и Анна, чего доброго, откажется примерять то, что он для нее нашел (а он столько всего выбрал!)
- По-моему, ты сейчас жалеешь, что у тебя только одна жена, - смеется она, глядя на «лапшу» закладок в каталоге.
«Показ мод» они устраивают в спальне через два дня. Надевая одну за другой выбранные мужем модели, Анна убеждается, что у него отменный вкус: никакой бьющей в глаза эротики - сплошь благородные оттенки, изящный, но не вычурный крой. Выбирая эту одежду, он не пытался «раздеть» ее, оставив ей комфорт и естественность, а себе - простор для воображения. Что-то он скажет о ее выборе?..
Иманд не говорит ничего. Не глядя в зеркало, он торопливо напяливает первую попавшуюся пижаму - темно-синюю, и выходит к Анне с единственной мыслью, скорее бы снять с себя это безобразие. От гардеробной до спальни всего пара шагов, и все же он успевает ощутить кое-что - прикосновение к коже мягчайшего прохладного шелка - очень приятное.
Анна собирается что-то сказать, но замолкает удивленная. С трудом сглатывает: «Ох…» Говорит:
- Как можно быть таким элегантным в пижаме? - тут глаза у нее широко раскрываются, ее разбирает проказливый смех:
- …в пижам… ик… пижаме… - она никак не может докончить фразу, наконец, с трудом договаривает:
- ...наизнанку!
Он с недоумением оглядывает торчащие наружу швы.
- Ты что, зажмурившись одевался? - веселится Анна.
Пижама, надетая как следует, на вид мало отличается от костюма - отстрочка узким белым кантом по краю делает линии чистыми и строгими.
- Нэви - это точно твое… - любуясь им, непонятно говорит Анна.
- Что это - «нэви»?
Стоя перед зеркалом, он вынужден признать, что облаченный в темный матовый шелк, выглядит куда лучше, чем воображал.
- Оттенок синего, - поясняет она. - Я думала, ты будешь домашний, уютный, тепленький, а ты… не знаю, прямо лорд! - Анна проводит рукой ему по спине - прикосновение материи к телу нравится ему до мурашек.
- Ты полежи в ней, - предлагает Анна, уловив его обостренную реакцию, - эта ткань не мнется.
Присев на край постели, она не спеша расстегивает на нем пуговки и, скользит полами по груди, животу. Он закрывает глаза, млея от шелковой волны, омывающей кожу.
- Ведь тебе нравится, - пристально наблюдая за ним, говорит Анна.
- Да… - неуверенно признает он, не открывая глаз.
- Ты раньше такое не носил?
- Нет.
Она не спрашивает, почему. Просто гасит в комнате свет и ложится рядом.
----------------------------------
* Анна слегка переиначивает известный афоризм Ежи Леца «Каждый родится с задом годным для трона»