Близость
Иманд - Анна
Близость как и свобода имеет множество степеней. Сдача личных границ, прежде ревностно охраняемых, еще не означает доверия, лишь свидетельствует о потребности доверять. Даже если обоим кажется, что нет на свете ничего проще и естественнее, чем лежать раздетыми на безлюдном пляже, обсыпать друг друга теплым песочком и болтать о разной ерунде, втайне удивляясь обуявшей их болтливости.
- А знаешь что, - проницательно замечает Анна, тонкой струйкой насыпая ему песок между лопаток, - ведь мы боимся замолчать.
Мысль кажется странной, и потому-то Иманд не отвергает ее сходу - прислушивается к себе. Спрашивает:
- Почему?
- Мне кажется… - догадка дрожит у Анны на языке, - болтовня заменяет нам одежду - мы ею прикрываемся. Отвлекаем разговором внимание от себя. Будь на нас хоть что-то надето, мы бы иначе себя вели.
Он поворачивает к ней голову:
- Ты меня стесняешься?
- Теперь нет, - Анна прямо смотрит ему в глаза. - А ты?
- Нет.
- Тогда что случится, если мы замолчим?
- Не знаю. Давай попробуем, - Иманд ложится щекой на сложенные руки.
Анна разглаживает ладонью песок у него спине и пальцем рисует цветочки. Ему нравится ощущение, но вместо того, чтоб закрыть глаза, отдаться ему, Иманд безотчетно следит за лицом жены, надеясь угадать, о чем она думает. Вдруг о нем? Что она думает о нем - голом? - он невольно ёжится под ее взглядом.
- Когда мы молчим, я беспокоюсь о том, что может прийти тебе на ум, пока ты меня разглядываешь, - откровенно говорит он.
Она ложится рядом, обнимает его, шепчет: «Как ты думаешь, мы могли бы взять и честно рассказать об этом?»
В тот раз они не решились. Им понадобилось время, чтобы понять: близость - это не готовность снять трусы в обществе друг друга, а уверенность в том, что тебя любят и принимают всего как есть: голым, одетым - какая разница. Они научились лежа раздетыми, позволять себе роскошь молчания и бездействия, не заботясь о том, что каждый из них думает о другом - подлинное доверие избавило их от сомнений.
Перестав быть причиной беспокойства и смущения, нагота по-прежнему остается сексуальным стимулом. Сохранить эротический контекст обнаженности и чувствительность тела к постороннему взгляду помогло незначительное с виду обстоятельство: привычка Анны переодеваться в уединении.
Близость не упразднила окончательно личных границ между ними, просто суверенитет сменился автономией. Один из таких внутренних рубежей пролег по линии ванных комнат и гардеробных - эти пространства остались сугубо личными для каждого, сыграв важную роль в их супружестве и образовав дистанцию, лежащую в основе всякого притяжения.
Сексуальная притягательность вырастает из жажды сближения - и возможна лишь при наличии расстояния. Интуитивное нежелание мелькать в дезабилье на глазах друг у друга, обыкновение удаляться, чтоб «почистить перышки», сделало раздевание в спальне волнующим - знаком близости, частью самоценной игры.
После ванны с морской солью, он надевает купальный халат, хотя до постели два шага. Но развязывать на нем широкий пояс, ныряя лицом в парное тепло под тяжелыми махровыми полами - привилегия Анны. А его - освобождать из батистового плена белые плечи жены, решая, оставить ли на них тонкие бретели сорочки.
Утром истомная, раскудлаченная спросонок ночная нимфа сбежит от него, чтобы за завтраком явиться свежей, в легкомысленном неглиже, или (смотря по расписанию) - в элегантном костюме, рождая в нем удивление: куда девалась та - ночная? Тайна ее преображения остается за закрытыми дверями.
Близость одарила их знанием мельчайших интимных подробностей. Лицо, какое бывает у нее, когда она потягивается, проснувшись. Его привычка, задумавшись, теребить и потирать мочку уха. Едва уловимый возбуждающий запах ее кожи, подмышек. Звук его приближающихся шагов. Тон ее голоса из соседней комнаты, когда она диктует секретарю. Его манера покусывать травинку, бродя по парку. Ее обыкновение терзать салфетки, обуздывая волнение. Его тяга к солененькому после сладкого - годится пара крекеров или несколько подсоленных орешков.
***
Они не дали друг другу ласковых прозвищ, как часто делают влюбленные. Знаком интимности стали их настоящие имена, которые они, из-за строгостей этикета, не могут услышать ни от кого другого.
Обращение Анна подразумевает знание о ней, каким не обладает больше никто на свете: как она целуется, в какой позе засыпает, какое жестокое раздражение на коже может получить из-за синтетики, как выглядят ее груди. Когда-то, исподтишка разглядывая их очертания под платьем, он пытался вообразить эти волнующие формы и то ощущение, какое будет, если подставить ладони - теперь он просто знает это.
Называть его Иманд, все равно, что говорить: «Я знаю, какой ты, когда не выспался, знаю, что любишь запах ванили и крепкий кофе «без ничего», что закат наводит тебя на грустные мысли, и я в курсе, какое настроение бывает у тебя после секса.
Окликать друг друга по имени, означает принадлежать вместе к обжитому уютному пространству любви, где принят свой только им понятный язык. Сближение рождает особое интимное наречие, сотканное из тайных словечек, сказанных друг другу на ушко в спальне, из попавшего в оборот забавного детского лепета и не стесненной условностями домашней болтовни. Язык любви замыкает для чужих границы созданного любящими - живого трепетного, теплого мира.
Идиомы и фразеологизмы из чешского, шведского, английского и французского, смешавшись в их речи, образуют непроницаемый для чужих ушей смысловой барьер. Со стороны их обмен репликами кажется абракадаброй, в то время как сами они прекрасно понимают друг друга.
Анна сознается мужу в своем промахе, породившем цепь мелких неурядиц. Иманд в притворном ужасе всплескивает руками: «Так вот кто посадил блоху в шубу!» В другой раз он сам раздосадован мелкой оплошностью, которую допустил в начале важной переписки, как бы теперь все дело из-за этого не рухнуло. «Нет коровы на льду*, - утешает жена. - Не делай курицу из пера**».
Их лексикон взаимно обогащается любимыми фразочками друг друга. Так Анна вслед за Имандом стала отвечать собеседнику, мямлящему: «не знаю, с чего начать» - «начни с Адама». А услышав от мужа решительное: «Хватит ходить вокруг горячей каши», с восторгом позаимствовала и это. В свою очередь, Иманд, глядя как жена исписывает блокнот до последней страницы или наматывает на картонную бобинку оставшуюся после вышивания нитку, подхватил ее бережливую присказку: «Маленькие крошки - тоже хлеб». Бахвалы и краснобаи стали называться между ними «пустыми бочками» после того, как Анна уточнила, что они «громче гремят». А выражение «пилить доски в консерватории» с легкой руки Иманда прилипло к «меломанам», храпящим на концерте.
Случались и вовсе уж неожиданные фольклорные «приобретения». Как-то, заканчивая затянувшийся телефонный разговор с матерью, Анна, с устатку отвечавшая на тирады собеседницы то междометиями, то банальностями, рассеянно произнесла: «Да-да, мам, вкус как попа…», и увидела округлившиеся глаза мужа.
- Как… что?
- Как задница. В смысле, разделяется - у каждого свой. А ты что подумал?
***
Богатство совместных переживаний закладывает основы любовного словаря. Значения слов и выражений в нем вбирают в себя историю их отношений, отсылки к смешным, наивным, нелепым, трогательным и драматическим эпизодам, составляющим иногда целые главы их романа, а иногда всего лишь примечания к ним. Они обмениваются репликами как паролями, превращая язык любви в особую форму каждодневной близости.
- Мне пора. Не ревнуй меня к бабочкам, - шутит Анна, готовясь отдаться череде бесконечных дел.
Она его дразнит за того черного махаона, которого он в первые дни после свадьбы согнал с ее груди со словами «Кыш, нахал!» и довольно сердитым видом. Какие только «бабочки» ни припадали с тех пор на грудь Анне!
Близость создает основу их романа. В сущности, близость и есть его содержание - совместные переживания, переплавившие два «я» в «мы». Пережить нечто, значит, распахнуть глаза или сердце, а может и то и другое вместе (чего мы обычно не делаем, опасаясь сквозняка), и если это случается с обоими сразу, то роднит их как всякое совместное приключение. Анна хорошо помнит вечер, вскоре после объявления их помолвки, когда они впервые ощутили это.
Проходя под руку с женихом мимо людей из свиты ее родителей, Анна слышит брошенную им в спину оскорбительную фразу, узнает голос злопыхателя, но не подает виду: слава богу, Иманд не настолько владеет шведским, чтобы понять. Она ошибается.
В конце вечера, Иманд провожает ее, и они прощаются до завтра. Оставшись одна, Анна спохватывается, что так и не условилась с женихом насчет предстоящей утром поездки в Мальмё, и спешит назад. Иманд не мог уйти далеко - она окликнет его с верхней галереи.
Возбужденные враждебные голоса достигают ее слуха раньше, чем Анна видит их - Иманда и двух присных ее отца, один из них давешний языкатый черт. Вероятно, эти прихвостни следили за ними и дождались, когда Иманд останется один.
Стоя наверху, скрытая листвой цветущих растений, превративших галерею в подобие зимнего сада, Анна слышит многое, не предназначенное для ее ушей, и с удивлением узнает, что Иманд способен не только понять сказанное, но и ответить, смущая наглецов такими познаниями в лексике, каких едва ли можно ожидать от иностранца.
Разговор идет на повышенных тонах - те двое явно ищут ссоры и готовы пустить в ход не только языки. Анна понимает, чего они добиваются: шумного скандала с оглаской и неизбежными репутационными потерями. Ее появление в такой момент может лишь усугубить ситуацию. Она слишком далеко, чтобы успеть встать между ними, а в роли беспомощного зрителя окажется полезна скорее зачинщикам, чем жениху.
События внизу быстро принимают скверный оборот - Иманд вынужден защищаться. Не помня себя от гнева, Анна хватает подвернувшийся под руку горшок с бегонией и с размаху швыряет его вниз - как возмездие. Эффект что надо: увесистое «бух!», брызнувшие в стороны осколки и комья влажной земли успешно предотвращают международный конфликт.
- Радиус поражения как у гранаты, - неловко шутит Иманд, когда они остаются одни. - Ты могла убить кого-нибудь этим снарядом.
У него взъерошенный вид, комочки земли пятнают шелк лацканов смокинга.
- В следующий раз прицелюсь получше, - мрачно обещает Анна. У нее дрожат руки, она прячет их за спину. Они только что вместе отразили серьезную угрозу, впервые выступили единым фронтом, и в эту минуту близки, как никогда раньше.
- Тебе не стоило этого видеть, - с сожалением говорит Иманд. - И слышать, - он невольно краснеет.
- Нет, отчего же, - Анна находит в себе силы улыбнуться, - если б не твой впечатляющий словарный запас, горшок мог бы прилететь слишком поздно.
Чтобы скрыть смущение, она присаживается на корточки и осматривает пострадавшую бегонию. Плотный земляной ком вокруг корней уцелел.
- Если обрезать сломанные листья и побеги, она пожалуй даст новые, - говорит Анна.
Иманд опускается рядом:
- Хочешь, вместе посадим? - поймав ее взгляд, предлагает он. - Пусть это будет наш талисман.
***
Любовь сродни заговору. Сплоченная пара - против целого света, даже если свет не против них. А уж если и он против… Прежде Иманд считал себя терпимым к чужим слабостям, и вообще мало интересовался другими. Теперь же с удивлением обнаруживает в себе задатки сплетника. И наедине с женой охотно дает выход своей нелояльности. И Анна (Анна!) нет, чтоб осадить его, прибавляет от себя парочку язвительных комментариев. Спесь, чванство и лицемерие, без которого не обходится ни одно светское сборище, обеспечивают им неистощимый запас тем.
Вернувшись с очередного раута, они отводят душу, высмеивая манеры и суждения, которым еще полчаса назад вежливо кивали. Откровенный обмен мнениями служит не примитивной жажде самоутверждения, но единодушию влюбленных «заговорщиков»: чем меньше нам нравятся другие, тем больше мы нравимся друг другу. Делу сближения способствуют меткие словечки и выражения их родных языков, тут же подхваченные собеседником.
Поздно вечером в постели Иманд пересказывает жене забавный разговор о падении нравов, который затеял с ним пожилой господин с блудливым взглядом и длинным списком регалий на визитке.
- О ком ты говоришь? - недоумевает Анна.
- Высокий такой, с седым ёжиком и глазами старого развратника.
- А! Ты поосторожнее с ним. У него лиса за ухом. Радеет о морали, говоришь? Ну-ну… когда черт стареет, он становится пастором.
В другой раз они обсуждают встреченную на вечеринке экстравагантную особу, известную в светских кругах активистку-чайлдфри. Иманд, вспоминая ее просторный балахон, занавесивший живот:
- Она так растолстела или у нее юбка укорачивается?
- Ну да, - оценив изящный эвфемизм, хихикает Анна, - месяца через три-четыре ждем очередного каминг-аута.
Близость изменила не только их речь, но привычки и даже вкусы. Иманд, разделяя образ мыслей жены, стал в точности как она складывать после еды на тарелке салфетку и столовые приборы. И презираемые им прежде пижамы проникли в его гардероб не без влияния супруги. Анна же, с детства не евшая супов, неожиданно пристрастилась к ним с подачи мужа. Поначалу она не обращала внимания на эти ежедневно подаваемые ему блюда, даже не пригубила ни разу. Иманду нравится, ну и хорошо, а она будет есть свою рыбку. Так продолжалось больше года, пока промозглым ноябрем Анна не подхватила очередную «лягушку в горло», как она выразилась. Опухшее горло не принимало ни кусочка. Она даже картофельное пюре есть не могла и со вздохом отодвинула тарелку.
- Попробуй вот это, - муж протянул ей ложку, предлагая зачерпнуть из хлебного горшочка густого ароматного варева. Размокший в бульоне хлебный мякиш и распаренная жидкая картошечка с травами и чесноком - самое то для больного горла. Суп в хлебную плошку пришлось подливать трижды, и вдвоем они выскребли ее всю до корки. Поправившись, Анна перепробовала все, что подавали мужу, и многое стала есть вместе с ним. Причем называться эти супы между ними, независимо от происхождения рецепта, стали по-чешски «поливками».
***
Потаенные стороны их натур, надежно скрытые от чужих глаз, постепенно обнаруживают себя в домашнем интимном общении. Узнав друг друга лучше, они ощущают потребность закрепить это знание словесно, пусть и в форме игры.
- Если бы ты была не человеком, то кем? - Иманд сам не знает, с чего вдруг спросил это. Просто Анна стоит на открытой веранде вся легкая, полётная устремленная в вечернее небо - волосы развиваются, платье на спине пузырем. Оглядывается через плечо: сказать ему? Озорство бродит в ней как молодое вино, она пожимает плечами и отворачивается будто бы с безразличным видом, а сама, прикрыв щеку ладонью, проделывает звукоподражательный фокус, которым дурачила когда-то свою наставницу: издает короткую мажорную трель - мелодичный свист и щелканье с характерным «росчерком» в конце.
Иманд реагирует именно так, как она ожидает - озирается в поисках зяблика. Плутовка с восторгом следит за ним сквозь пальцы и, улучив момент, снова выдает звонкую трель. Но второй раз ей его не провести:
- Это ты свистишь?!
Она опускает руку и, глядя на него, «делает зяблика» в третий раз.
- Узнаешь?
Он молча потрясенно кивает: как это у нее получается, разве человек может так?!
- Это я в детстве выучилась, - Анна смеется. - Сигналом к окончанию домашних уроков вместо колокольчика была песенка зяблика, вот я и чирикала, чтоб пораньше улететь на свободу, - в ожидании похвал, она по-птичьи склоняет головку и смотрит на него круглым внимательным глазом. Получив заслуженное (оказывается, он с самого начала прозревал в ней свободную птичью суть), интересуется: «Ну а ты?»
- Не знаю. Никогда не думал.
Вопрос о его подобии остается открытым. И решается несколько месяцев спустя в Женеве, где Анна слышит разговор между братьями. Она листает журнал и не прислушивается к их беседе, но забавное словцо скрежетнувшее в речи Томаша, цепляет слух:
- …ну ты скржитек, - насмешливо говорит Винзор-старший.
Иманд не спорит, улыбается.
- Кто это - скржитек? - запинаясь на трудной комбинации звуков, выговаривает она.
Братья переглядываются:
- Домовой, - сконфуженно объясняет Томаш.
Анна узнает, что скржитек - детское прозвище ее мужа, большого любителя уютных гнездышек, свитых из пледов и одеял, где можно день-деньской сидеть с книжкой, таская из под подушки запасенные пряники и конфеты. Она воображает домовенка со сладким куском за щекой, завернувшегося в шерстяной кокон и с головой ушедшего в чтение, и тут же с восторгом «перекрещивает» его на шведский лад - ниссе.
- Ты - ниссе, точно!
Иманд и сейчас такой. Несмотря на светский лоск, он привержен дому, любит посидеть или прилечь с книгой в покойном уголке, и в карманах у него всегда что-нибудь сладенькое. Его умение с комфортом устроиться в любой обстановке - будь то поляна в лесу, салон самолета или людная гостиная - неизменно восхищают Анну. Где Иманд - там всегда тепло, удобно и вкусно.
***
Близость - не просто комфортное состояние, которое они проживают, как проживается время. Она сродни алхимии, переплавляющей свинец будней в драгоценную ткань повествования любви о самой себе. «Роман» это ведь история, у нее должны быть начало и конец, а между ними сюжет, ведущий от одного к другому - через тернии к звездам или наоборот. Дни не просто бессмысленно текут - герои идут вперед, берут препятствия или расшибают лбы, переживают всякое, что укрепляет или разрушает их союз. Близость и образует ту общую историю, которую они рассказывают друг другу о себе самих, то значимое прошлое, которое наполняет смыслом совместное настоящее и будущее. И особый язык этого повествования говорит, что, оставаясь в рамках частной жизни, они, тем не менее, создали вместе то, что под силу только Творцу и влюбленным - свою собственную уютную и дружественную вселенную.
--------------------------------------------
*Нет коровы на льду - сокращенный вариант шведской пословицы: нет коровы на льду, пока ее задние ноги на земле (Det är ingen ko på isen, så länge rumpan är på land) В смысле, пока волноваться не о чем.
**Не делай курицу из пера - аналог русской пословицы: не делай из мухи слона
***Подхватить лягушку в горло (английская идиома: to get a frog in your throat) - простудиться.
Близость как и свобода имеет множество степеней. Сдача личных границ, прежде ревностно охраняемых, еще не означает доверия, лишь свидетельствует о потребности доверять. Даже если обоим кажется, что нет на свете ничего проще и естественнее, чем лежать раздетыми на безлюдном пляже, обсыпать друг друга теплым песочком и болтать о разной ерунде, втайне удивляясь обуявшей их болтливости.
- А знаешь что, - проницательно замечает Анна, тонкой струйкой насыпая ему песок между лопаток, - ведь мы боимся замолчать.
Мысль кажется странной, и потому-то Иманд не отвергает ее сходу - прислушивается к себе. Спрашивает:
- Почему?
- Мне кажется… - догадка дрожит у Анны на языке, - болтовня заменяет нам одежду - мы ею прикрываемся. Отвлекаем разговором внимание от себя. Будь на нас хоть что-то надето, мы бы иначе себя вели.
Он поворачивает к ней голову:
- Ты меня стесняешься?
- Теперь нет, - Анна прямо смотрит ему в глаза. - А ты?
- Нет.
- Тогда что случится, если мы замолчим?
- Не знаю. Давай попробуем, - Иманд ложится щекой на сложенные руки.
Анна разглаживает ладонью песок у него спине и пальцем рисует цветочки. Ему нравится ощущение, но вместо того, чтоб закрыть глаза, отдаться ему, Иманд безотчетно следит за лицом жены, надеясь угадать, о чем она думает. Вдруг о нем? Что она думает о нем - голом? - он невольно ёжится под ее взглядом.
- Когда мы молчим, я беспокоюсь о том, что может прийти тебе на ум, пока ты меня разглядываешь, - откровенно говорит он.
Она ложится рядом, обнимает его, шепчет: «Как ты думаешь, мы могли бы взять и честно рассказать об этом?»
В тот раз они не решились. Им понадобилось время, чтобы понять: близость - это не готовность снять трусы в обществе друг друга, а уверенность в том, что тебя любят и принимают всего как есть: голым, одетым - какая разница. Они научились лежа раздетыми, позволять себе роскошь молчания и бездействия, не заботясь о том, что каждый из них думает о другом - подлинное доверие избавило их от сомнений.
Перестав быть причиной беспокойства и смущения, нагота по-прежнему остается сексуальным стимулом. Сохранить эротический контекст обнаженности и чувствительность тела к постороннему взгляду помогло незначительное с виду обстоятельство: привычка Анны переодеваться в уединении.
Близость не упразднила окончательно личных границ между ними, просто суверенитет сменился автономией. Один из таких внутренних рубежей пролег по линии ванных комнат и гардеробных - эти пространства остались сугубо личными для каждого, сыграв важную роль в их супружестве и образовав дистанцию, лежащую в основе всякого притяжения.
Сексуальная притягательность вырастает из жажды сближения - и возможна лишь при наличии расстояния. Интуитивное нежелание мелькать в дезабилье на глазах друг у друга, обыкновение удаляться, чтоб «почистить перышки», сделало раздевание в спальне волнующим - знаком близости, частью самоценной игры.
После ванны с морской солью, он надевает купальный халат, хотя до постели два шага. Но развязывать на нем широкий пояс, ныряя лицом в парное тепло под тяжелыми махровыми полами - привилегия Анны. А его - освобождать из батистового плена белые плечи жены, решая, оставить ли на них тонкие бретели сорочки.
Утром истомная, раскудлаченная спросонок ночная нимфа сбежит от него, чтобы за завтраком явиться свежей, в легкомысленном неглиже, или (смотря по расписанию) - в элегантном костюме, рождая в нем удивление: куда девалась та - ночная? Тайна ее преображения остается за закрытыми дверями.
Близость одарила их знанием мельчайших интимных подробностей. Лицо, какое бывает у нее, когда она потягивается, проснувшись. Его привычка, задумавшись, теребить и потирать мочку уха. Едва уловимый возбуждающий запах ее кожи, подмышек. Звук его приближающихся шагов. Тон ее голоса из соседней комнаты, когда она диктует секретарю. Его манера покусывать травинку, бродя по парку. Ее обыкновение терзать салфетки, обуздывая волнение. Его тяга к солененькому после сладкого - годится пара крекеров или несколько подсоленных орешков.
***
Они не дали друг другу ласковых прозвищ, как часто делают влюбленные. Знаком интимности стали их настоящие имена, которые они, из-за строгостей этикета, не могут услышать ни от кого другого.
Обращение Анна подразумевает знание о ней, каким не обладает больше никто на свете: как она целуется, в какой позе засыпает, какое жестокое раздражение на коже может получить из-за синтетики, как выглядят ее груди. Когда-то, исподтишка разглядывая их очертания под платьем, он пытался вообразить эти волнующие формы и то ощущение, какое будет, если подставить ладони - теперь он просто знает это.
Называть его Иманд, все равно, что говорить: «Я знаю, какой ты, когда не выспался, знаю, что любишь запах ванили и крепкий кофе «без ничего», что закат наводит тебя на грустные мысли, и я в курсе, какое настроение бывает у тебя после секса.
Окликать друг друга по имени, означает принадлежать вместе к обжитому уютному пространству любви, где принят свой только им понятный язык. Сближение рождает особое интимное наречие, сотканное из тайных словечек, сказанных друг другу на ушко в спальне, из попавшего в оборот забавного детского лепета и не стесненной условностями домашней болтовни. Язык любви замыкает для чужих границы созданного любящими - живого трепетного, теплого мира.
Идиомы и фразеологизмы из чешского, шведского, английского и французского, смешавшись в их речи, образуют непроницаемый для чужих ушей смысловой барьер. Со стороны их обмен репликами кажется абракадаброй, в то время как сами они прекрасно понимают друг друга.
Анна сознается мужу в своем промахе, породившем цепь мелких неурядиц. Иманд в притворном ужасе всплескивает руками: «Так вот кто посадил блоху в шубу!» В другой раз он сам раздосадован мелкой оплошностью, которую допустил в начале важной переписки, как бы теперь все дело из-за этого не рухнуло. «Нет коровы на льду*, - утешает жена. - Не делай курицу из пера**».
Их лексикон взаимно обогащается любимыми фразочками друг друга. Так Анна вслед за Имандом стала отвечать собеседнику, мямлящему: «не знаю, с чего начать» - «начни с Адама». А услышав от мужа решительное: «Хватит ходить вокруг горячей каши», с восторгом позаимствовала и это. В свою очередь, Иманд, глядя как жена исписывает блокнот до последней страницы или наматывает на картонную бобинку оставшуюся после вышивания нитку, подхватил ее бережливую присказку: «Маленькие крошки - тоже хлеб». Бахвалы и краснобаи стали называться между ними «пустыми бочками» после того, как Анна уточнила, что они «громче гремят». А выражение «пилить доски в консерватории» с легкой руки Иманда прилипло к «меломанам», храпящим на концерте.
Случались и вовсе уж неожиданные фольклорные «приобретения». Как-то, заканчивая затянувшийся телефонный разговор с матерью, Анна, с устатку отвечавшая на тирады собеседницы то междометиями, то банальностями, рассеянно произнесла: «Да-да, мам, вкус как попа…», и увидела округлившиеся глаза мужа.
- Как… что?
- Как задница. В смысле, разделяется - у каждого свой. А ты что подумал?
***
Богатство совместных переживаний закладывает основы любовного словаря. Значения слов и выражений в нем вбирают в себя историю их отношений, отсылки к смешным, наивным, нелепым, трогательным и драматическим эпизодам, составляющим иногда целые главы их романа, а иногда всего лишь примечания к ним. Они обмениваются репликами как паролями, превращая язык любви в особую форму каждодневной близости.
- Мне пора. Не ревнуй меня к бабочкам, - шутит Анна, готовясь отдаться череде бесконечных дел.
Она его дразнит за того черного махаона, которого он в первые дни после свадьбы согнал с ее груди со словами «Кыш, нахал!» и довольно сердитым видом. Какие только «бабочки» ни припадали с тех пор на грудь Анне!
Близость создает основу их романа. В сущности, близость и есть его содержание - совместные переживания, переплавившие два «я» в «мы». Пережить нечто, значит, распахнуть глаза или сердце, а может и то и другое вместе (чего мы обычно не делаем, опасаясь сквозняка), и если это случается с обоими сразу, то роднит их как всякое совместное приключение. Анна хорошо помнит вечер, вскоре после объявления их помолвки, когда они впервые ощутили это.
Проходя под руку с женихом мимо людей из свиты ее родителей, Анна слышит брошенную им в спину оскорбительную фразу, узнает голос злопыхателя, но не подает виду: слава богу, Иманд не настолько владеет шведским, чтобы понять. Она ошибается.
В конце вечера, Иманд провожает ее, и они прощаются до завтра. Оставшись одна, Анна спохватывается, что так и не условилась с женихом насчет предстоящей утром поездки в Мальмё, и спешит назад. Иманд не мог уйти далеко - она окликнет его с верхней галереи.
Возбужденные враждебные голоса достигают ее слуха раньше, чем Анна видит их - Иманда и двух присных ее отца, один из них давешний языкатый черт. Вероятно, эти прихвостни следили за ними и дождались, когда Иманд останется один.
Стоя наверху, скрытая листвой цветущих растений, превративших галерею в подобие зимнего сада, Анна слышит многое, не предназначенное для ее ушей, и с удивлением узнает, что Иманд способен не только понять сказанное, но и ответить, смущая наглецов такими познаниями в лексике, каких едва ли можно ожидать от иностранца.
Разговор идет на повышенных тонах - те двое явно ищут ссоры и готовы пустить в ход не только языки. Анна понимает, чего они добиваются: шумного скандала с оглаской и неизбежными репутационными потерями. Ее появление в такой момент может лишь усугубить ситуацию. Она слишком далеко, чтобы успеть встать между ними, а в роли беспомощного зрителя окажется полезна скорее зачинщикам, чем жениху.
События внизу быстро принимают скверный оборот - Иманд вынужден защищаться. Не помня себя от гнева, Анна хватает подвернувшийся под руку горшок с бегонией и с размаху швыряет его вниз - как возмездие. Эффект что надо: увесистое «бух!», брызнувшие в стороны осколки и комья влажной земли успешно предотвращают международный конфликт.
- Радиус поражения как у гранаты, - неловко шутит Иманд, когда они остаются одни. - Ты могла убить кого-нибудь этим снарядом.
У него взъерошенный вид, комочки земли пятнают шелк лацканов смокинга.
- В следующий раз прицелюсь получше, - мрачно обещает Анна. У нее дрожат руки, она прячет их за спину. Они только что вместе отразили серьезную угрозу, впервые выступили единым фронтом, и в эту минуту близки, как никогда раньше.
- Тебе не стоило этого видеть, - с сожалением говорит Иманд. - И слышать, - он невольно краснеет.
- Нет, отчего же, - Анна находит в себе силы улыбнуться, - если б не твой впечатляющий словарный запас, горшок мог бы прилететь слишком поздно.
Чтобы скрыть смущение, она присаживается на корточки и осматривает пострадавшую бегонию. Плотный земляной ком вокруг корней уцелел.
- Если обрезать сломанные листья и побеги, она пожалуй даст новые, - говорит Анна.
Иманд опускается рядом:
- Хочешь, вместе посадим? - поймав ее взгляд, предлагает он. - Пусть это будет наш талисман.
***
Любовь сродни заговору. Сплоченная пара - против целого света, даже если свет не против них. А уж если и он против… Прежде Иманд считал себя терпимым к чужим слабостям, и вообще мало интересовался другими. Теперь же с удивлением обнаруживает в себе задатки сплетника. И наедине с женой охотно дает выход своей нелояльности. И Анна (Анна!) нет, чтоб осадить его, прибавляет от себя парочку язвительных комментариев. Спесь, чванство и лицемерие, без которого не обходится ни одно светское сборище, обеспечивают им неистощимый запас тем.
Вернувшись с очередного раута, они отводят душу, высмеивая манеры и суждения, которым еще полчаса назад вежливо кивали. Откровенный обмен мнениями служит не примитивной жажде самоутверждения, но единодушию влюбленных «заговорщиков»: чем меньше нам нравятся другие, тем больше мы нравимся друг другу. Делу сближения способствуют меткие словечки и выражения их родных языков, тут же подхваченные собеседником.
Поздно вечером в постели Иманд пересказывает жене забавный разговор о падении нравов, который затеял с ним пожилой господин с блудливым взглядом и длинным списком регалий на визитке.
- О ком ты говоришь? - недоумевает Анна.
- Высокий такой, с седым ёжиком и глазами старого развратника.
- А! Ты поосторожнее с ним. У него лиса за ухом. Радеет о морали, говоришь? Ну-ну… когда черт стареет, он становится пастором.
В другой раз они обсуждают встреченную на вечеринке экстравагантную особу, известную в светских кругах активистку-чайлдфри. Иманд, вспоминая ее просторный балахон, занавесивший живот:
- Она так растолстела или у нее юбка укорачивается?
- Ну да, - оценив изящный эвфемизм, хихикает Анна, - месяца через три-четыре ждем очередного каминг-аута.
Близость изменила не только их речь, но привычки и даже вкусы. Иманд, разделяя образ мыслей жены, стал в точности как она складывать после еды на тарелке салфетку и столовые приборы. И презираемые им прежде пижамы проникли в его гардероб не без влияния супруги. Анна же, с детства не евшая супов, неожиданно пристрастилась к ним с подачи мужа. Поначалу она не обращала внимания на эти ежедневно подаваемые ему блюда, даже не пригубила ни разу. Иманду нравится, ну и хорошо, а она будет есть свою рыбку. Так продолжалось больше года, пока промозглым ноябрем Анна не подхватила очередную «лягушку в горло», как она выразилась. Опухшее горло не принимало ни кусочка. Она даже картофельное пюре есть не могла и со вздохом отодвинула тарелку.
- Попробуй вот это, - муж протянул ей ложку, предлагая зачерпнуть из хлебного горшочка густого ароматного варева. Размокший в бульоне хлебный мякиш и распаренная жидкая картошечка с травами и чесноком - самое то для больного горла. Суп в хлебную плошку пришлось подливать трижды, и вдвоем они выскребли ее всю до корки. Поправившись, Анна перепробовала все, что подавали мужу, и многое стала есть вместе с ним. Причем называться эти супы между ними, независимо от происхождения рецепта, стали по-чешски «поливками».
***
Потаенные стороны их натур, надежно скрытые от чужих глаз, постепенно обнаруживают себя в домашнем интимном общении. Узнав друг друга лучше, они ощущают потребность закрепить это знание словесно, пусть и в форме игры.
- Если бы ты была не человеком, то кем? - Иманд сам не знает, с чего вдруг спросил это. Просто Анна стоит на открытой веранде вся легкая, полётная устремленная в вечернее небо - волосы развиваются, платье на спине пузырем. Оглядывается через плечо: сказать ему? Озорство бродит в ней как молодое вино, она пожимает плечами и отворачивается будто бы с безразличным видом, а сама, прикрыв щеку ладонью, проделывает звукоподражательный фокус, которым дурачила когда-то свою наставницу: издает короткую мажорную трель - мелодичный свист и щелканье с характерным «росчерком» в конце.
Иманд реагирует именно так, как она ожидает - озирается в поисках зяблика. Плутовка с восторгом следит за ним сквозь пальцы и, улучив момент, снова выдает звонкую трель. Но второй раз ей его не провести:
- Это ты свистишь?!
Она опускает руку и, глядя на него, «делает зяблика» в третий раз.
- Узнаешь?
Он молча потрясенно кивает: как это у нее получается, разве человек может так?!
- Это я в детстве выучилась, - Анна смеется. - Сигналом к окончанию домашних уроков вместо колокольчика была песенка зяблика, вот я и чирикала, чтоб пораньше улететь на свободу, - в ожидании похвал, она по-птичьи склоняет головку и смотрит на него круглым внимательным глазом. Получив заслуженное (оказывается, он с самого начала прозревал в ней свободную птичью суть), интересуется: «Ну а ты?»
- Не знаю. Никогда не думал.
Вопрос о его подобии остается открытым. И решается несколько месяцев спустя в Женеве, где Анна слышит разговор между братьями. Она листает журнал и не прислушивается к их беседе, но забавное словцо скрежетнувшее в речи Томаша, цепляет слух:
- …ну ты скржитек, - насмешливо говорит Винзор-старший.
Иманд не спорит, улыбается.
- Кто это - скржитек? - запинаясь на трудной комбинации звуков, выговаривает она.
Братья переглядываются:
- Домовой, - сконфуженно объясняет Томаш.
Анна узнает, что скржитек - детское прозвище ее мужа, большого любителя уютных гнездышек, свитых из пледов и одеял, где можно день-деньской сидеть с книжкой, таская из под подушки запасенные пряники и конфеты. Она воображает домовенка со сладким куском за щекой, завернувшегося в шерстяной кокон и с головой ушедшего в чтение, и тут же с восторгом «перекрещивает» его на шведский лад - ниссе.
- Ты - ниссе, точно!
Иманд и сейчас такой. Несмотря на светский лоск, он привержен дому, любит посидеть или прилечь с книгой в покойном уголке, и в карманах у него всегда что-нибудь сладенькое. Его умение с комфортом устроиться в любой обстановке - будь то поляна в лесу, салон самолета или людная гостиная - неизменно восхищают Анну. Где Иманд - там всегда тепло, удобно и вкусно.
***
Близость - не просто комфортное состояние, которое они проживают, как проживается время. Она сродни алхимии, переплавляющей свинец будней в драгоценную ткань повествования любви о самой себе. «Роман» это ведь история, у нее должны быть начало и конец, а между ними сюжет, ведущий от одного к другому - через тернии к звездам или наоборот. Дни не просто бессмысленно текут - герои идут вперед, берут препятствия или расшибают лбы, переживают всякое, что укрепляет или разрушает их союз. Близость и образует ту общую историю, которую они рассказывают друг другу о себе самих, то значимое прошлое, которое наполняет смыслом совместное настоящее и будущее. И особый язык этого повествования говорит, что, оставаясь в рамках частной жизни, они, тем не менее, создали вместе то, что под силу только Творцу и влюбленным - свою собственную уютную и дружественную вселенную.
--------------------------------------------
*Нет коровы на льду - сокращенный вариант шведской пословицы: нет коровы на льду, пока ее задние ноги на земле (Det är ingen ko på isen, så länge rumpan är på land) В смысле, пока волноваться не о чем.
**Не делай курицу из пера - аналог русской пословицы: не делай из мухи слона
***Подхватить лягушку в горло (английская идиома: to get a frog in your throat) - простудиться.