Стокгольм. Бремя красоты
Иманд (26) - Анна (23)
- Можно задать тебе очень личный вопрос? - спрашивает Иманд, едва они выходят из душного банкетного зала на верхнюю террасу.
Угасающий весенний день - серенький и холодный, уступает место неласковому вечеру. Угрюмое небо в клочковатых тучах готово пролиться дождем на лилово-желтый ковер из крокусов, расстеленный по широким уступам каскадного парка. Но каменные плиты террасы уютно позолочены светом из венецианских окон и раскрытых по обоим концам зала высоких двустворчатых дверей. На террасе людно - гости вышли подышать вечерним воздухом. Анне кажется, что для личных разговоров здесь слишком много ушей.
- Пойдем вниз, - предлагает она.
По нижней террасе разгуливает терпко-соленый балтийский ветер, а больше нет никого. Пахнет влажной землей, морем и скорым дождем. Анна зябко кутается в шерстяной палантин, отороченный пушистым мехом, и обращает к нему безмолвный взгляд: спрашивай.
- Ты считаешь себя красивой?
Анна в замешательстве:
- Если я скажу «нет», ты решишь, что у меня комплексы? - и добавляет проницательно. - Станешь убеждать меня в обратном…
- Это было бы нетрудно, - улыбается он.
- Убедить?
- Доказать, что ты красива.
Анна иронически поднимает брови.
- Я бы послушала, если б не считала красоту вредной категорией оценки.
- Вредной? - он не ослышался? - Но ты… разве не хочешь быть красивой? - Иманд в недоумении: Анна говорит совсем не то, что он предполагал услышать.
- А ты, - спрашивает она, - хочешь?
- Ну, я же не женщина…
- Оп-ля! - Анна хлопает в ладоши. Она-то как раз слышит то, что ожидала. - То есть мечтать о красоте должна именно женщина?
- Так считается.
- Угу, - она кивает. - А зачем, скажи пожалуйста, ей этого хотеть?
Разговор, задуманный как сеанс помощи любимой, определенно выходит из под контроля. Анна не только не признает себя красивой, но и сам подход исключает.
- Так зачем мне, по-твоему, быть красивой? - повторяет она уже мягче.
- Чтобы нравиться себе, - он говорит первое, что на ум пришло. - И другим тоже.
- А как же мужчины? - спрашивает Анна. - Им не нужно быть красивыми, чтоб нравиться?
Она обезоруживает его этим вопросом.
- Ты правда думаешь, женщины хотят, чтоб их ценили как породистых животных - по экстерьеру? - продолжает она. - А мужчинам, значит, незачем обременять себя красотой, они хороши и так…
Иманд вынужден признать, что двойной стандарт существует. Сам он ни за что не хотел бы, чтоб о нем судили по лицу и фигуре, считая их случайной игрой природы.
- Спроси ты, нравлюсь ли я себе, - задумчиво говорит она, - я бы сказала, что чаще да, чем нет. Но ты спросил, считаю ли я себя красивой… ты имел в виду Платоновский идеал?
Нет. Иманд не собирался лезть в философские дебри. Он только хотел уверить Анну, что она красавица. Но что он имел в виду: «ты воплощаешь в себе красоту» или «ты кажешься мне красивой»? Анна заставила его задуматься. Она нравится ему потому, что красива или она только кажется ему красивой потому, что он влюблен в нее? Этот вопрос ставит его в тупик.
Начинает моросить дождь. На укрытой от непогоды веранде сухо, но сырой ветреный вечер не лучшее время для прогулки. Анна так легко простужается.
- Хочешь, вернемся в зал? Смотри, как погода портится, - с беспокойством замечает он.
Анна плотнее запахивается и качает головой:
- Там не дадут поговорить.
- Тогда нужно найти уголок, где не так дует, - Иманд оглядывается, но здесь нет никакого укрытия, разве что подоконники. Если Анна встанет спиной к окну, он прикроет ее от ветра собой.
Она послушно становится у окна и набрасывает концы палантина ему на плечи.
- Мне не холодно, - возражает Иманд.
- Вдвоем теплее, - Анна опускает глаза и еле слышно добавляет, - в такой дождь никто сюда не придет.
…и никто не увидит, что я тебя обнимаю, мысленно добавляет он. Иманд благодарен ей за это робкое «никто сюда не придет».
Старательно завернутые ею в мягкий шерстяной кокон, они с неловкой нежностью приникают друг к другу. Но долгое молчание таит опасность: трудно быть так близко и не позволять себе большего. Анна делает над собой усилие, возвращаясь к разговору.
- Ты сказал, красоту можно доказать.
- Да, - сразу откликается он. - Есть же критерии, «золотое сечение», например. Оно ко всему применимо: к постройкам, ландшафтам, телам и лицам.
- Ты что, собирался взять линейку и того… поверить мою гармонию алгеброй? - хихикает Анна. - А как же быть с облаками, звездным небом, любимым лицом, которым любуешься вопреки канонам?
Не думая о том, Иманд выступает приверженцем идей Платона, утверждавшего, что есть объективная, независящая от наших вкусов красота, которая никому не может показаться безобразной. Что она - плод идеального соотношения частей и размеров, и лежит в основе всего, что мы находим совершенным, будь то пейзаж, цветок, музейная ваза или женщина. Но насчет прелести любимого лица Анна подметила верно.
- Тут возразить нечего, - признает Иманд. - Считаешь, красота в глазах смотрящего?
Она кивает.
- Я скорее с Кантом соглашусь, чем с Платоном: красота субъективна. Дело не в мерах и пропорциях, а в том, как мы их воспринимаем. То, что одни сочтут прелестным, другие назовут уродливым. Я живу в обществе, которое признает красивой мою астеничную фигуру, цвет кожи и разрез глаз. А родись я, допустим, в Полинезии, где ценится женская дородность и смуглость, считалась бы бледным заморышем. Или вот: у нас превозносят молодую крепкую грудь, - без умысла продолжает Анна. - А в Бирме на такую и не взглянут - там в чести грудь, вскормившая многих детей.
Ее собственные упругие грудки в эту минуту прижаты к нему под расстегнутым смокингом - необыкновенно волнительное обстоятельство для обоих.
- Но если красота субъективна, - говорит Иманд, - как тогда объяснить, что люди одной культуры, имеют общий эстетический идеал?
Анна вздыхает:
- А сколько лет этому «всеобщему идеалу», знаешь? Он возник вместе с массовой информацией - его просто навязали людям. А прежде у каждого было свое понятие.
- И как, по-твоему, можно всем навязать один вкус? - он не скрывает скепсиса.
- Так же как моду. С помощью мифа о красоте, - она слегка отстраняется, поднимает взгляд. - Ты его знаешь. Его все знают. Суть в том, что красота, якобы, объективна и вечна. Все женщины хотят быть красивыми, поскольку красота - есть высшая целесообразность, и красивыми выглядят те формы, которые лучше подходят для деторождения. Поэтому мужчины стремятся обладать красавицами - таков оскал сексуального отбора, а против природы не попрешь.
- А почему это миф? - спрашивает Иманд.
- Потому, что всё вранье: красота не универсальна.
- Правда? Античные скульптуры больше не прекрасны?
- Ты говоришь об элитарной культуре, - замечает Анна, - а миф - о массовой.
Мы с тобой выросли на идеалах недостижимой худобы. Возьми любой журнал, постер, рекламную картинку в сети, глянь на манекены в витринах: тела искажены: сжаты и вытянуты так, как не допускает природа женской зрелости. По-твоему, эти фигуры похожи на античные?
Иманд вынужден признать, что не похожи.
- А каков был идеал «красоты» у наших родителей, знаешь? - продолжает наступать Анна.
Иманд вспоминает старый снимок из семейного альбома: мама и папа на пляже. Они еще не женаты. Мама - первая институтская красавица, мечта губошлепов-первокурсников и седых профессоров. Цветущие формы умело подчеркнуты купальником: млечные плечи, округлые руки, спелые бедра. Сейчас такая девушка не слезала бы с диет, стремясь подогнать себя к глянцевому стандарту.
- Но это же правда, что мужчины стремятся обладать красивыми женщинами, - Иманд чувствует себя вправе судить об этом, он сам такой мужчина.
- Стремятся, - кивает Анна, - чтоб им завидовали. С рождением детей это не связано.
- А сексуальный отбор?
- Его нет в природе. У высших приматов, например, «красота» самки не важна, нужна ее фертильность, и всё. Каждая небеременная самка в свой черед становится самой желанной в стае, и этот цикл повторяется всю ее жизнь.
Они слишком близко друг к другу, чтоб вести такой разговор без чувства неловкости. Анна разрумянилась, словно ей жарко и предлагает «немножко погулять». Каменный парапет мокро блестит в электрических отсветах. Мерный шум дождя размывает звуки, скрывая их шаги и голоса.
- Если миф противоречит реальности, кому он нужен? - задает резонный вопрос Иманд.
- Рынку, - следует немедленный ответ. - Индустрия похудания, fashion-индустрия, пластическая хирургия - все они созданы и жируют за счет этого мифа. Клиники красоты, центры по снижению веса - делают деньги из воздуха. Они самые прибыльные в медицине. Еще о порнографии забыла, - хмыкает она, - тоже зиждется на «красоте».
- Порнография? - он слегка шокирован. Ему казалось, Анна должна чураться таких тем. Из скромности.
- А что тебя удивляет? Рынок порно больше легальной киноиндустрии и шоу-бизнеса вместе взятых, - взгляд у нее делается жестким. - Порнухи снимают втрое больше, чем всех других фильмов, не знал?
- Нет.
- Самый крупный и влиятельный вид СМИ. Шведская порно-индустрия приносит полмиллиарда крон в год, - мимоходом замечает она. - У нас в любом секс-шопе около пятисот наименований товаров.
- Ты что, считала их? - не выдержав, фыркает Иманд. И получает в ответ убийственный взгляд. Анна оставляет его реплику без комментариев, продолжает:
- …а, например, ассортимент сигарет в магазинах - просто для сравнения масштабов порока - в пределах трех десятков.
Познания невесты смущают его. Он не готов к серьезному разговору, и не ожидал, что она владеет аргументами. Иманд пытается удержать позиции и вышутить тему.
- Ты веришь в теорию заговора? - с иронией спрашивает он. Но Анна не принимает тона.
- Заговор тут ни при чем - в нем нет нужды. Общество само создает нужные ему мифы.
- Но зачем он нужен?
- Для сохранения нынешнего порядка вещей. Пойдем, - она снова берет его под руку. - Женщины - это дешевая рабсила, без них нашей экономике не обойтись.
- Дешёвая?
- Могу статистику показать, - бросает она. - Женщины в целом зарабатывают примерно вдвое меньше. А чтоб не бузили, нужно отвести пар. Миф о красоте - это способ контроля над ними. Он призван переключать внимание женщин с социальной несправедливости на удовлетворение абсурдных требований общества к их внешности.
- Но ведь женщины сами хотят быть красивыми. Разве их заставляют? - Иманд, смутно чувствует ее правоту, и все же не может не возражать ей. То, что говорит Анна, опрокидывает все его представления.
- Сначала давай о «хотении», - методично говорит она. - Женщинам с пеленок вдалбливают, что с ними что-то не так. Стыдно быть такими, какие они от природы. Неприлично иметь широкие бедра, пышную попу, округлый живот - как у Рембрандтовской «Данаи», пленившей Зевса и художника - он ведь с жены ее писал. Женщины ежедневно сравнивают себя с «совершенными людьми», сотворенными рекламой. «Вот какими вы должны быть», - твердят им манекены и фотомодели. Речь идет о массированной обработке сознания, длящейся всю их жизнь, понимаешь? Женщины до того прониклись мифом о красоте, что он стал частью их сознания.
Иманд молчит. Анна не сказала ничего нового, но ему никогда не приходило в голову взглянуть на ситуацию с этих позиций.
- Теперь о том, кто заставляет женщин, - устало продолжает она. - Ты знаешь, например, что требования к их внешности являются условием получения и сохранения работы?
- Ты преувеличиваешь, - неуверенно говорит он. - Дискриминация запрещена законом.
- Правда? - Анна широко раскрывает глаза. - У меня на рабочем столе лежит документ - можешь и ты взглянуть - внутреннее распоряжение одного банка насчет внешнего вида операционисток. Им предписано иметь размер одежды не выше L, свежий маникюр, сдержанный макияж и прокрашенные корни волос. Тебя это удивляет? Нет? Я так и думала. А от мужчин на тех же позициях требуются только чистые руки.
Она делает паузу, но Иманду нечем ее заполнить. Тишину наполняет глухой ропот дождевых капель.
- Как ты понимаешь, - тихо говорит Анна, - удовлетворять эти требования работодателя, женщины должны за свой счет, после того, как управятся с детьми и домашними хлопотами. Думаешь, сотруднице удастся сохранить работу, если она перестанет отвечать им?
- Согласен, это несправедливо, - Иманд хмурится, - требования должны быть равными и не зависеть от пола. Но банк - это частный случай. А принуждение к красоте в масштабах общества… по-моему, это гипербола.
Анна упрямо качает головой:
- Ты мужчина, для тебя принуждение означает угрозу независимости, физическое насилие.
- Да. А женщинам что грозит?
- Потеря любви. Сражаясь за красоту, женщины идут на отчаянные меры, чтобы оставаться любимыми и желанными, - она прикрывает глаза, словно ей тяжело смотреть на него. - Им твердят, что их время истекает. Что их никогда больше не будут ласкать, если они перестанут восхищать и радовать глаз. Представь, каково жить под такой угрозой! Потерять любовь, значит, стать невидимкой. Постарев, женщины исчезают из поля зрения общества, их больше не замечают. Стареют все, но мужчины в возрасте правят миром и бегают за молоденькими, а женщины - что их ждет? Угроза утратить любовь - это принуждение пострашнее, чем занесенный кулак.
Нелепая мысль выскакивает ему на язык, минуя рассудок:
- Анна, ты что, феминистка? - ему становится стыдно раньше, чем она успевает ответить - столько разочарования в ее взгляде.
- Проблемы, о которых мы говорим, не исчезнут, если ты навесишь на меня ярлык, - устало говорит она. - От них равно страдают оба пола - и на этих бедах куются сверхприбыли. Думаешь, мужчины могут быть счастливы рядом с издерганными, закомплексованными подругами? Или отцы хотят воспитывать дочерей-анорексичек? Или взрослые сыновья рады за своих мам, когда те ложатся под нож, рискуя собой? Я не феминистка, Иманд, в том смысле, что не принадлежу к радикальному женскому движению. Но ты кажется не об этом спросил, а о том, не мужененавистница ли я, часом - нет. Ни то ни другое не совместимо с моим положением. Я не могу быть на стороне одной половины общества против другой ее половины. Но я тот человек, кому придется решать эти проблемы.
В который раз за этот разговор он ощущает беспомощность и подспудное раздражение на себя: крыть нечем. Не то чтобы он не знал всего, что говорит Анна, просто не анализировал ситуацию, принимал ее как данность. И сейчас пересматривать позиции под давлением ее аргументов ему вдвойне трудно. Любимая женщина - последний человек, перед кем он готов обнаружить несостоятельность своих взглядов. Его разум отчаянно ищет лазейку.
- Если отвлечься на минутку от всего, что ты сказала, что плохого в желании общества видеть женщин красивыми?
- Иманд, да ты что… - у нее оторопевший вид, - простительна ли такая наивность? Обществу плевать, как выглядят женщины. Важна лишь их готовность подчиняться указаниям извне. Требование «красоты» - это манипуляция. Ее цель держать женщин в узде и обирать их, ради экономики, основанной на милитаризме. Ради рынка труда, где люди - одноразовый ресурс, ради существующего миропорядка. Не верю, что тебе настолько голову задурили!
Анна еще не закончила.
- Вернемся к твоему вопросу: зачем обществу этот миф? - ее голос снова звучит ровно, без эмоций. - С одной стороны для роста экономики нужна дешевая рабсила, с другой - рынки сбыта: косметика… - она перебивает сама себя.
- Ты не думал, что главная роль, какую играют женщины, стремясь к красоте - это покупка кучи товаров по уходу за собой? Подсчитано, что женщина потратит больше, если станет ненавидеть себя. Если она не чувствует себя ущербной, зачем ей платить за свое «улучшение»? Так вот, рынки: модная одежда, аксессуары, товары и услуги для поддержания формы и внешнего вида, фитнес-индустрия, эстетическая хирургия, диетические продукты «лайт»… мне продолжать?
- Не нужно, - качает головой он, - я понял. Ты права, нашу богатую экономику не удержать на плаву, если начнет разваливаться рынок, обеспеченный женщинами.
Осведомленность Анны, ее трезвый взгляд на вещи производят на него сильное впечатление.
- Откуда только ты это знаешь! - невольно вырывается у него.
Она горько усмехается:
- Думаешь, тот, кто у власти, может позволить себе не знать таких вещей?
- И что ты собираешься делать с этим знанием? - неловко спрашивает он.
- Для меня это работа на всю жизнь, - Анна задумчиво теребит пушистый кончик меха. Она впервые делится с ним сокровенными мыслями и планами, удивляя глубиной и продуманностью подхода. У него в голове не укладывается: Анна, которую он воспринимал как украшение общества, - серьезный стратег с основательными знаниями.
Сознавать, что твоя невеста не светская кукла - это одно, но увидеть в ней осторожно-расчетливого дальновидного деятеля, мыслящего государственными масштабами - совсем другое. Он чувствует себя так, словно она, не сходя с места, встряхнула его и надавала по щекам.
Глядя на нее поверх слов, Иманд испытывает вместе и восхищение и терпкое сочувствие к ней, смешанное со страхом за нее же. Анна, удивившая его четкостью и масштабом видения, внятностью, последовательностью и размахом решений и она же - нецелованная девчонка, стыдящаяся своей затянувшейся невинности. Очевидная сделанность Анны, как успешного проекта, куда вложена бездна труда, веры, усилий, в то же время превращает ее в жертву - обстоятельств рождения, перфекционизма, родительских чаяний.
Зрелость ее ума и подхода к проблемам общества куплена ценой отказа от всего личного - от нормального детства, влюбленностей, опыта близких отношений. Анна разделила судьбу детей-профессионалов от которых ждут и нетерпеливо требуют успехов, не желая мириться с неизбежными отсрочками, помехами, «сопротивлением материала». В эту минуту сердце его полно незнакомой жалости к ней, желания компенсировать невосполнимое.
- Не думаю, что ситуацию удастся переломить за одно поколение, - заключает между тем Анна, - но начать нужно, - и спрашивает просто, обращая к нему блестящий взгляд, - будешь мне помогать?
***
Продрогшие, они возвращаются в банкетный зал. Их долгое отсутствие, если и было замечено, виду никто не подал. Официанта, подошедшего с напитками, Анна просит подать горячего чаю. Они занимают угловой столик у окна, оставаясь на виду и в то же время в стороне от царящего веселья. Анна сама разливает чай в тонкостенные чашечки.
- И все-таки, как ты относишься к своей внешности? - Иманд подбадривает ее улыбкой.
- Я вполне ею довольна, - Анна вылавливает вишенку из варенья и отправляет в рот.
Рубиновый сироп окрашивает ей губы, делая их еще соблазнительнее. Ему трудно отвести взгляд. - Мне достаточно знать, что я нравлюсь тебе, - она опускает взгляд в чашку.
Весь вечер он хотел сказать ей это, но сейчас находит в себе силы только кивнуть ответ.
- И раз уж мы о красоте, - продолжает она, - вряд ли в будущем ты позволишь часто касаться этой темы, но сейчас я скажу. Ты очень красивый. Очень! Налюбоваться не могу… - она одаривает его восхищенным взглядом.
Иманд опускает голову, с трудом пряча в себя смущение и дурацкую улыбку.
- Чепуха, - бормочет он и залпом допивает чай.
- Вовсе нет. Ты заметил, как изменилось отношение к тебе после публикации снимков с нашей помолвки? Красота располагает к тебе людей. Ты даже не представляешь, сколько народу, открыв в тот день таблоиды, сказало себе что-то вроде: «А, ну теперь я ее понимаю»
Он весь вспыхивает:
- Ты же не из-за внешности!
- Людям этого не объяснишь. Ты им нравишься, и точка. Со временем они оценят не только твою улыбку, а пока нам на руку любые симпатии. Используй это так же как интеллект и другие свои достоинства.
Он кивает просто, чтоб прекратить неловкий разговор, в глубине души зная, что оставшись один, будет вспоминать ее взгляд и глубоко тронувшее его: «Ты красивый… очень».
- Как же здесь душно, - вздыхает Анна. - Может, снова выйдем на воздух?
На верхней террасе никого нет. Дождь прекратился. В разрывах быстро бегущих облаков зияет звездная глубина. Они молчат. Разговор, занимавший их так долго, иссяк, но осталось чувство общности куда более глубокой, чем связывала их прежде. Общности не только чувств и желаний, но и мыслей, взглядов, планов на жизнь.
Облокотившись на парапет и глядя в темный шумящий парк, Иманд мечтает о поцелуе - ну, мечтать-то никто не запретит. У них за спиной - в ярко освещенном зале полно народу. В любой момент кто-нибудь может выйти сюда. Нельзя, чтобы их застали в объятиях. Анна касается его руки. Он поворачивается к ней.
- Закрой глаза, - быстро говорит она, и на миг нежно прислоняется щекой к его щеке, так что он может коснуться ее губами.
- Можно задать тебе очень личный вопрос? - спрашивает Иманд, едва они выходят из душного банкетного зала на верхнюю террасу.
Угасающий весенний день - серенький и холодный, уступает место неласковому вечеру. Угрюмое небо в клочковатых тучах готово пролиться дождем на лилово-желтый ковер из крокусов, расстеленный по широким уступам каскадного парка. Но каменные плиты террасы уютно позолочены светом из венецианских окон и раскрытых по обоим концам зала высоких двустворчатых дверей. На террасе людно - гости вышли подышать вечерним воздухом. Анне кажется, что для личных разговоров здесь слишком много ушей.
- Пойдем вниз, - предлагает она.
По нижней террасе разгуливает терпко-соленый балтийский ветер, а больше нет никого. Пахнет влажной землей, морем и скорым дождем. Анна зябко кутается в шерстяной палантин, отороченный пушистым мехом, и обращает к нему безмолвный взгляд: спрашивай.
- Ты считаешь себя красивой?
Анна в замешательстве:
- Если я скажу «нет», ты решишь, что у меня комплексы? - и добавляет проницательно. - Станешь убеждать меня в обратном…
- Это было бы нетрудно, - улыбается он.
- Убедить?
- Доказать, что ты красива.
Анна иронически поднимает брови.
- Я бы послушала, если б не считала красоту вредной категорией оценки.
- Вредной? - он не ослышался? - Но ты… разве не хочешь быть красивой? - Иманд в недоумении: Анна говорит совсем не то, что он предполагал услышать.
- А ты, - спрашивает она, - хочешь?
- Ну, я же не женщина…
- Оп-ля! - Анна хлопает в ладоши. Она-то как раз слышит то, что ожидала. - То есть мечтать о красоте должна именно женщина?
- Так считается.
- Угу, - она кивает. - А зачем, скажи пожалуйста, ей этого хотеть?
Разговор, задуманный как сеанс помощи любимой, определенно выходит из под контроля. Анна не только не признает себя красивой, но и сам подход исключает.
- Так зачем мне, по-твоему, быть красивой? - повторяет она уже мягче.
- Чтобы нравиться себе, - он говорит первое, что на ум пришло. - И другим тоже.
- А как же мужчины? - спрашивает Анна. - Им не нужно быть красивыми, чтоб нравиться?
Она обезоруживает его этим вопросом.
- Ты правда думаешь, женщины хотят, чтоб их ценили как породистых животных - по экстерьеру? - продолжает она. - А мужчинам, значит, незачем обременять себя красотой, они хороши и так…
Иманд вынужден признать, что двойной стандарт существует. Сам он ни за что не хотел бы, чтоб о нем судили по лицу и фигуре, считая их случайной игрой природы.
- Спроси ты, нравлюсь ли я себе, - задумчиво говорит она, - я бы сказала, что чаще да, чем нет. Но ты спросил, считаю ли я себя красивой… ты имел в виду Платоновский идеал?
Нет. Иманд не собирался лезть в философские дебри. Он только хотел уверить Анну, что она красавица. Но что он имел в виду: «ты воплощаешь в себе красоту» или «ты кажешься мне красивой»? Анна заставила его задуматься. Она нравится ему потому, что красива или она только кажется ему красивой потому, что он влюблен в нее? Этот вопрос ставит его в тупик.
Начинает моросить дождь. На укрытой от непогоды веранде сухо, но сырой ветреный вечер не лучшее время для прогулки. Анна так легко простужается.
- Хочешь, вернемся в зал? Смотри, как погода портится, - с беспокойством замечает он.
Анна плотнее запахивается и качает головой:
- Там не дадут поговорить.
- Тогда нужно найти уголок, где не так дует, - Иманд оглядывается, но здесь нет никакого укрытия, разве что подоконники. Если Анна встанет спиной к окну, он прикроет ее от ветра собой.
Она послушно становится у окна и набрасывает концы палантина ему на плечи.
- Мне не холодно, - возражает Иманд.
- Вдвоем теплее, - Анна опускает глаза и еле слышно добавляет, - в такой дождь никто сюда не придет.
…и никто не увидит, что я тебя обнимаю, мысленно добавляет он. Иманд благодарен ей за это робкое «никто сюда не придет».
Старательно завернутые ею в мягкий шерстяной кокон, они с неловкой нежностью приникают друг к другу. Но долгое молчание таит опасность: трудно быть так близко и не позволять себе большего. Анна делает над собой усилие, возвращаясь к разговору.
- Ты сказал, красоту можно доказать.
- Да, - сразу откликается он. - Есть же критерии, «золотое сечение», например. Оно ко всему применимо: к постройкам, ландшафтам, телам и лицам.
- Ты что, собирался взять линейку и того… поверить мою гармонию алгеброй? - хихикает Анна. - А как же быть с облаками, звездным небом, любимым лицом, которым любуешься вопреки канонам?
Не думая о том, Иманд выступает приверженцем идей Платона, утверждавшего, что есть объективная, независящая от наших вкусов красота, которая никому не может показаться безобразной. Что она - плод идеального соотношения частей и размеров, и лежит в основе всего, что мы находим совершенным, будь то пейзаж, цветок, музейная ваза или женщина. Но насчет прелести любимого лица Анна подметила верно.
- Тут возразить нечего, - признает Иманд. - Считаешь, красота в глазах смотрящего?
Она кивает.
- Я скорее с Кантом соглашусь, чем с Платоном: красота субъективна. Дело не в мерах и пропорциях, а в том, как мы их воспринимаем. То, что одни сочтут прелестным, другие назовут уродливым. Я живу в обществе, которое признает красивой мою астеничную фигуру, цвет кожи и разрез глаз. А родись я, допустим, в Полинезии, где ценится женская дородность и смуглость, считалась бы бледным заморышем. Или вот: у нас превозносят молодую крепкую грудь, - без умысла продолжает Анна. - А в Бирме на такую и не взглянут - там в чести грудь, вскормившая многих детей.
Ее собственные упругие грудки в эту минуту прижаты к нему под расстегнутым смокингом - необыкновенно волнительное обстоятельство для обоих.
- Но если красота субъективна, - говорит Иманд, - как тогда объяснить, что люди одной культуры, имеют общий эстетический идеал?
Анна вздыхает:
- А сколько лет этому «всеобщему идеалу», знаешь? Он возник вместе с массовой информацией - его просто навязали людям. А прежде у каждого было свое понятие.
- И как, по-твоему, можно всем навязать один вкус? - он не скрывает скепсиса.
- Так же как моду. С помощью мифа о красоте, - она слегка отстраняется, поднимает взгляд. - Ты его знаешь. Его все знают. Суть в том, что красота, якобы, объективна и вечна. Все женщины хотят быть красивыми, поскольку красота - есть высшая целесообразность, и красивыми выглядят те формы, которые лучше подходят для деторождения. Поэтому мужчины стремятся обладать красавицами - таков оскал сексуального отбора, а против природы не попрешь.
- А почему это миф? - спрашивает Иманд.
- Потому, что всё вранье: красота не универсальна.
- Правда? Античные скульптуры больше не прекрасны?
- Ты говоришь об элитарной культуре, - замечает Анна, - а миф - о массовой.
Мы с тобой выросли на идеалах недостижимой худобы. Возьми любой журнал, постер, рекламную картинку в сети, глянь на манекены в витринах: тела искажены: сжаты и вытянуты так, как не допускает природа женской зрелости. По-твоему, эти фигуры похожи на античные?
Иманд вынужден признать, что не похожи.
- А каков был идеал «красоты» у наших родителей, знаешь? - продолжает наступать Анна.
Иманд вспоминает старый снимок из семейного альбома: мама и папа на пляже. Они еще не женаты. Мама - первая институтская красавица, мечта губошлепов-первокурсников и седых профессоров. Цветущие формы умело подчеркнуты купальником: млечные плечи, округлые руки, спелые бедра. Сейчас такая девушка не слезала бы с диет, стремясь подогнать себя к глянцевому стандарту.
- Но это же правда, что мужчины стремятся обладать красивыми женщинами, - Иманд чувствует себя вправе судить об этом, он сам такой мужчина.
- Стремятся, - кивает Анна, - чтоб им завидовали. С рождением детей это не связано.
- А сексуальный отбор?
- Его нет в природе. У высших приматов, например, «красота» самки не важна, нужна ее фертильность, и всё. Каждая небеременная самка в свой черед становится самой желанной в стае, и этот цикл повторяется всю ее жизнь.
Они слишком близко друг к другу, чтоб вести такой разговор без чувства неловкости. Анна разрумянилась, словно ей жарко и предлагает «немножко погулять». Каменный парапет мокро блестит в электрических отсветах. Мерный шум дождя размывает звуки, скрывая их шаги и голоса.
- Если миф противоречит реальности, кому он нужен? - задает резонный вопрос Иманд.
- Рынку, - следует немедленный ответ. - Индустрия похудания, fashion-индустрия, пластическая хирургия - все они созданы и жируют за счет этого мифа. Клиники красоты, центры по снижению веса - делают деньги из воздуха. Они самые прибыльные в медицине. Еще о порнографии забыла, - хмыкает она, - тоже зиждется на «красоте».
- Порнография? - он слегка шокирован. Ему казалось, Анна должна чураться таких тем. Из скромности.
- А что тебя удивляет? Рынок порно больше легальной киноиндустрии и шоу-бизнеса вместе взятых, - взгляд у нее делается жестким. - Порнухи снимают втрое больше, чем всех других фильмов, не знал?
- Нет.
- Самый крупный и влиятельный вид СМИ. Шведская порно-индустрия приносит полмиллиарда крон в год, - мимоходом замечает она. - У нас в любом секс-шопе около пятисот наименований товаров.
- Ты что, считала их? - не выдержав, фыркает Иманд. И получает в ответ убийственный взгляд. Анна оставляет его реплику без комментариев, продолжает:
- …а, например, ассортимент сигарет в магазинах - просто для сравнения масштабов порока - в пределах трех десятков.
Познания невесты смущают его. Он не готов к серьезному разговору, и не ожидал, что она владеет аргументами. Иманд пытается удержать позиции и вышутить тему.
- Ты веришь в теорию заговора? - с иронией спрашивает он. Но Анна не принимает тона.
- Заговор тут ни при чем - в нем нет нужды. Общество само создает нужные ему мифы.
- Но зачем он нужен?
- Для сохранения нынешнего порядка вещей. Пойдем, - она снова берет его под руку. - Женщины - это дешевая рабсила, без них нашей экономике не обойтись.
- Дешёвая?
- Могу статистику показать, - бросает она. - Женщины в целом зарабатывают примерно вдвое меньше. А чтоб не бузили, нужно отвести пар. Миф о красоте - это способ контроля над ними. Он призван переключать внимание женщин с социальной несправедливости на удовлетворение абсурдных требований общества к их внешности.
- Но ведь женщины сами хотят быть красивыми. Разве их заставляют? - Иманд, смутно чувствует ее правоту, и все же не может не возражать ей. То, что говорит Анна, опрокидывает все его представления.
- Сначала давай о «хотении», - методично говорит она. - Женщинам с пеленок вдалбливают, что с ними что-то не так. Стыдно быть такими, какие они от природы. Неприлично иметь широкие бедра, пышную попу, округлый живот - как у Рембрандтовской «Данаи», пленившей Зевса и художника - он ведь с жены ее писал. Женщины ежедневно сравнивают себя с «совершенными людьми», сотворенными рекламой. «Вот какими вы должны быть», - твердят им манекены и фотомодели. Речь идет о массированной обработке сознания, длящейся всю их жизнь, понимаешь? Женщины до того прониклись мифом о красоте, что он стал частью их сознания.
Иманд молчит. Анна не сказала ничего нового, но ему никогда не приходило в голову взглянуть на ситуацию с этих позиций.
- Теперь о том, кто заставляет женщин, - устало продолжает она. - Ты знаешь, например, что требования к их внешности являются условием получения и сохранения работы?
- Ты преувеличиваешь, - неуверенно говорит он. - Дискриминация запрещена законом.
- Правда? - Анна широко раскрывает глаза. - У меня на рабочем столе лежит документ - можешь и ты взглянуть - внутреннее распоряжение одного банка насчет внешнего вида операционисток. Им предписано иметь размер одежды не выше L, свежий маникюр, сдержанный макияж и прокрашенные корни волос. Тебя это удивляет? Нет? Я так и думала. А от мужчин на тех же позициях требуются только чистые руки.
Она делает паузу, но Иманду нечем ее заполнить. Тишину наполняет глухой ропот дождевых капель.
- Как ты понимаешь, - тихо говорит Анна, - удовлетворять эти требования работодателя, женщины должны за свой счет, после того, как управятся с детьми и домашними хлопотами. Думаешь, сотруднице удастся сохранить работу, если она перестанет отвечать им?
- Согласен, это несправедливо, - Иманд хмурится, - требования должны быть равными и не зависеть от пола. Но банк - это частный случай. А принуждение к красоте в масштабах общества… по-моему, это гипербола.
Анна упрямо качает головой:
- Ты мужчина, для тебя принуждение означает угрозу независимости, физическое насилие.
- Да. А женщинам что грозит?
- Потеря любви. Сражаясь за красоту, женщины идут на отчаянные меры, чтобы оставаться любимыми и желанными, - она прикрывает глаза, словно ей тяжело смотреть на него. - Им твердят, что их время истекает. Что их никогда больше не будут ласкать, если они перестанут восхищать и радовать глаз. Представь, каково жить под такой угрозой! Потерять любовь, значит, стать невидимкой. Постарев, женщины исчезают из поля зрения общества, их больше не замечают. Стареют все, но мужчины в возрасте правят миром и бегают за молоденькими, а женщины - что их ждет? Угроза утратить любовь - это принуждение пострашнее, чем занесенный кулак.
Нелепая мысль выскакивает ему на язык, минуя рассудок:
- Анна, ты что, феминистка? - ему становится стыдно раньше, чем она успевает ответить - столько разочарования в ее взгляде.
- Проблемы, о которых мы говорим, не исчезнут, если ты навесишь на меня ярлык, - устало говорит она. - От них равно страдают оба пола - и на этих бедах куются сверхприбыли. Думаешь, мужчины могут быть счастливы рядом с издерганными, закомплексованными подругами? Или отцы хотят воспитывать дочерей-анорексичек? Или взрослые сыновья рады за своих мам, когда те ложатся под нож, рискуя собой? Я не феминистка, Иманд, в том смысле, что не принадлежу к радикальному женскому движению. Но ты кажется не об этом спросил, а о том, не мужененавистница ли я, часом - нет. Ни то ни другое не совместимо с моим положением. Я не могу быть на стороне одной половины общества против другой ее половины. Но я тот человек, кому придется решать эти проблемы.
В который раз за этот разговор он ощущает беспомощность и подспудное раздражение на себя: крыть нечем. Не то чтобы он не знал всего, что говорит Анна, просто не анализировал ситуацию, принимал ее как данность. И сейчас пересматривать позиции под давлением ее аргументов ему вдвойне трудно. Любимая женщина - последний человек, перед кем он готов обнаружить несостоятельность своих взглядов. Его разум отчаянно ищет лазейку.
- Если отвлечься на минутку от всего, что ты сказала, что плохого в желании общества видеть женщин красивыми?
- Иманд, да ты что… - у нее оторопевший вид, - простительна ли такая наивность? Обществу плевать, как выглядят женщины. Важна лишь их готовность подчиняться указаниям извне. Требование «красоты» - это манипуляция. Ее цель держать женщин в узде и обирать их, ради экономики, основанной на милитаризме. Ради рынка труда, где люди - одноразовый ресурс, ради существующего миропорядка. Не верю, что тебе настолько голову задурили!
Анна еще не закончила.
- Вернемся к твоему вопросу: зачем обществу этот миф? - ее голос снова звучит ровно, без эмоций. - С одной стороны для роста экономики нужна дешевая рабсила, с другой - рынки сбыта: косметика… - она перебивает сама себя.
- Ты не думал, что главная роль, какую играют женщины, стремясь к красоте - это покупка кучи товаров по уходу за собой? Подсчитано, что женщина потратит больше, если станет ненавидеть себя. Если она не чувствует себя ущербной, зачем ей платить за свое «улучшение»? Так вот, рынки: модная одежда, аксессуары, товары и услуги для поддержания формы и внешнего вида, фитнес-индустрия, эстетическая хирургия, диетические продукты «лайт»… мне продолжать?
- Не нужно, - качает головой он, - я понял. Ты права, нашу богатую экономику не удержать на плаву, если начнет разваливаться рынок, обеспеченный женщинами.
Осведомленность Анны, ее трезвый взгляд на вещи производят на него сильное впечатление.
- Откуда только ты это знаешь! - невольно вырывается у него.
Она горько усмехается:
- Думаешь, тот, кто у власти, может позволить себе не знать таких вещей?
- И что ты собираешься делать с этим знанием? - неловко спрашивает он.
- Для меня это работа на всю жизнь, - Анна задумчиво теребит пушистый кончик меха. Она впервые делится с ним сокровенными мыслями и планами, удивляя глубиной и продуманностью подхода. У него в голове не укладывается: Анна, которую он воспринимал как украшение общества, - серьезный стратег с основательными знаниями.
Сознавать, что твоя невеста не светская кукла - это одно, но увидеть в ней осторожно-расчетливого дальновидного деятеля, мыслящего государственными масштабами - совсем другое. Он чувствует себя так, словно она, не сходя с места, встряхнула его и надавала по щекам.
Глядя на нее поверх слов, Иманд испытывает вместе и восхищение и терпкое сочувствие к ней, смешанное со страхом за нее же. Анна, удивившая его четкостью и масштабом видения, внятностью, последовательностью и размахом решений и она же - нецелованная девчонка, стыдящаяся своей затянувшейся невинности. Очевидная сделанность Анны, как успешного проекта, куда вложена бездна труда, веры, усилий, в то же время превращает ее в жертву - обстоятельств рождения, перфекционизма, родительских чаяний.
Зрелость ее ума и подхода к проблемам общества куплена ценой отказа от всего личного - от нормального детства, влюбленностей, опыта близких отношений. Анна разделила судьбу детей-профессионалов от которых ждут и нетерпеливо требуют успехов, не желая мириться с неизбежными отсрочками, помехами, «сопротивлением материала». В эту минуту сердце его полно незнакомой жалости к ней, желания компенсировать невосполнимое.
- Не думаю, что ситуацию удастся переломить за одно поколение, - заключает между тем Анна, - но начать нужно, - и спрашивает просто, обращая к нему блестящий взгляд, - будешь мне помогать?
***
Продрогшие, они возвращаются в банкетный зал. Их долгое отсутствие, если и было замечено, виду никто не подал. Официанта, подошедшего с напитками, Анна просит подать горячего чаю. Они занимают угловой столик у окна, оставаясь на виду и в то же время в стороне от царящего веселья. Анна сама разливает чай в тонкостенные чашечки.
- И все-таки, как ты относишься к своей внешности? - Иманд подбадривает ее улыбкой.
- Я вполне ею довольна, - Анна вылавливает вишенку из варенья и отправляет в рот.
Рубиновый сироп окрашивает ей губы, делая их еще соблазнительнее. Ему трудно отвести взгляд. - Мне достаточно знать, что я нравлюсь тебе, - она опускает взгляд в чашку.
Весь вечер он хотел сказать ей это, но сейчас находит в себе силы только кивнуть ответ.
- И раз уж мы о красоте, - продолжает она, - вряд ли в будущем ты позволишь часто касаться этой темы, но сейчас я скажу. Ты очень красивый. Очень! Налюбоваться не могу… - она одаривает его восхищенным взглядом.
Иманд опускает голову, с трудом пряча в себя смущение и дурацкую улыбку.
- Чепуха, - бормочет он и залпом допивает чай.
- Вовсе нет. Ты заметил, как изменилось отношение к тебе после публикации снимков с нашей помолвки? Красота располагает к тебе людей. Ты даже не представляешь, сколько народу, открыв в тот день таблоиды, сказало себе что-то вроде: «А, ну теперь я ее понимаю»
Он весь вспыхивает:
- Ты же не из-за внешности!
- Людям этого не объяснишь. Ты им нравишься, и точка. Со временем они оценят не только твою улыбку, а пока нам на руку любые симпатии. Используй это так же как интеллект и другие свои достоинства.
Он кивает просто, чтоб прекратить неловкий разговор, в глубине души зная, что оставшись один, будет вспоминать ее взгляд и глубоко тронувшее его: «Ты красивый… очень».
- Как же здесь душно, - вздыхает Анна. - Может, снова выйдем на воздух?
На верхней террасе никого нет. Дождь прекратился. В разрывах быстро бегущих облаков зияет звездная глубина. Они молчат. Разговор, занимавший их так долго, иссяк, но осталось чувство общности куда более глубокой, чем связывала их прежде. Общности не только чувств и желаний, но и мыслей, взглядов, планов на жизнь.
Облокотившись на парапет и глядя в темный шумящий парк, Иманд мечтает о поцелуе - ну, мечтать-то никто не запретит. У них за спиной - в ярко освещенном зале полно народу. В любой момент кто-нибудь может выйти сюда. Нельзя, чтобы их застали в объятиях. Анна касается его руки. Он поворачивается к ней.
- Закрой глаза, - быстро говорит она, и на миг нежно прислоняется щекой к его щеке, так что он может коснуться ее губами.