Стокгольм. Резиденция Haga. Любовь и свобода
Иманд (28) - Анна (25)
У Анны новая прическа, «шлем Афины» называется: спереди и с боков мелкие спиральные завитки плотно прилегают к голове, образуя «шапочку». Основная масса волос свернута пышным жгутом и, словно гребень, заколота шпильками высоко на затылке. Анне нравится: необычно, изысканно и замечательно подходит к ее вечернему туалету в античном стиле. Как раз по случаю: на приеме будет представительная делегация греков, потом «Орфей и Эвридика» Глюка в королевской опере, потом…
В отличном расположении духа, предвкушая восхищенный взгляд мужа - в образе богини он ее еще не видел - Анна с тихим торжеством вступает в гостиную. Иманд в ожидании листает томик каких-то стихов. Услышав шаги, поднимает голову, и ему с трудом удается сохранить лицо. Анне кажется, что она похожа на шлемоблещущую Афину, а Иманду - что жене на голову ведро макарон вывернули. Короткое замешательство и натянутая улыбка сообщают Анне мнение мужа раньше, чем он успевает что-то сказать.
- Тебе не нравится… - упавшим голосом говорит она.
Лицемерить бесполезно.
- Нет.
- Почему? Ведь это стиль такой… как у Афины... - с жалобной улыбкой она дотрагивается до тщательно уложенных кудряшек.
- Стиль? Анна, это похоже на переваренные макароны, - он едва удерживается, чтоб не фыркнуть. - Тебе совсем не идет.
Иманд вправду находит, что для тонких чистых черт Анны прическа слишком сложна, объемна, перегружена. Да что там, она просто безобразит ее!
- А мне нравится, - упрямится Анна. - Это модно, оригинально и подходит к случаю. Ты просто не понимаешь, ты не стилист.
- Но глаза-то у меня есть. Я вижу, что красиво, а что нет.
- Тебе обязательно это говорить? - она чувствует себя уязвленной его едкими комментариями.
- Ты сама спросила, - оправдывается он. - И потом, если прическа уродлива, я должен тебе сказать.
- Зачем?
- Анна, я забочусь о тебе. Хочу, чтобы ты хорошо выглядела.
Она еще пытается хорохориться, но ее уверенность в себе окончательно подорвана.
- Тебе лучше изменить прическу, - в эту минуту он гордится своей прямотой.
- Изменить? - слезы подступают ей к глазам. - Ты представляешь, сколько времени займет распустить все это, вымыть волосы и уложить заново?
Времени действительно нет - об этом Иманд не подумал. Как и о том, где теперь Анне взять силы и мужество выйти к гостям и весь вечер улыбаться им, помня про дурацкие макароны на голове.
- Ладно, прости… - с раскаянием говорит он. - Это всего лишь мое мнение, и я ведь не разбираюсь в женской моде, ты права, - он неуклюже пытается сдать назад. - Грекам должно понравиться.
Жена не слушает его. Она прижимает ладони к горящим щекам и делает глубокий вдох, надеясь вернуть хотя бы самообладание. Их уже ждут. Нужно идти.
***
Весь вечер Анна держится поодаль, избегает его взгляда. С виду она мила, обходительна, любезна - как всегда. Но Иманд хорошо ее знает, отмечая себе в укор едва заметные признаки нервозности, скованности, тщательно скрываемого огорчения. Анне сильно не по себе, и ему остается только корить себя. Куда, черт возьми, подевался его хваленый такт и деликатность? Разве не мог он, любя жену, оставить без замечаний ее прическу, которая теперь, по прошествии трех часов, вовсе не кажется ему такой уж неудачной.
Он мог бы отвлечь ее внимание, искренне похвалив платье, или даже весь тщательно продуманный, эффектный, пусть и несколько неожиданный образ. Да неужели его - дипломата нужно учить, что сказать женщине, ждущей одобрения и поддержки? Вместо этого он возомнил, что обладает непогрешимым вкусом и мнением, которое нельзя держать при себе.
Будь Анна не женой ему, а просто другом, он не позволил бы себе бесцеремонных реплик о ее прическе, не сказал бы, что она «плохо выглядит» - другу он готов предоставить свободу носить на голове хоть дуршлаг с вермишелью. А любимой женщине - нет. Его любовь слишком требовательна, чтобы принять Анну с прической, которая ему не по нраву. Почему? На этот вопрос он не находит ответа. Иманд слишком сердит на себя, чтобы думать, да и обстановка не располагает. Волей неволей он принужден отложить это.
***
Вечером он ждет Анну в спальне - что-то долго ее нет. Может, она не желает его видеть? Что ж, он заслужил. Дверь ее туалетной комнаты плотно закрыта. Оттуда не доносится ни звука. Вдруг она сидит там, сгорбившись перед зеркалом, и плачет? Нечистая совесть подстегивает воображение, и когда жена наконец выходит к нему спокойная, немного бледная с тщательно расчесанными волосами, Иманд не скрывает облегчения.
- Тебя так долго не было. Ты злишься на меня?
Она ложится на постель поверх одеяла, поворачивается к нему.
- Нет. Как мне злиться, когда я сама такая.
- Какая?
- Ты говорил русскую пословицу про хрюшку, помнишь? - Анна пристально изучает узор на подушке.
При чем тут хрюшка? Он перебирает в памяти немногие известные ему русские выражения о них. Из маленьких поросят вырастают большие свиньи? Нет, это, кажется, шведская поговорка, Анна сама ее часто повторяет.
- Про волосатый пятачок, - подсказывает она.
- Рыльце в пуху?
- Да, именно, - она трогает пальцем точеный носик, будто проверяя, не оброс ли он шерстью. - Я тоже бываю нетерпимой, бесцеремонной, воображаю себя мерилом вкуса. Ты знаешь... - она вздыхает.
Всё правда. Множество его привычек бесконечно раздражают Анну. Не далее как сегодня утром она в который раз с досадой выговаривала ему: «Ну что ты все время крошишь хлеб? Вечно вокруг тебя какие-то огрызки!» Ровно отрезанный кусок или целая булочка его не радуют. Он любит отламывать и отщипывать от них кусочки - так ему вкуснее. Анне кажется, что это «не эстетично». Или вот вчера на невинный вопрос: «Ты не видела мою читалку?» она буркнула в сердцах: «Маячок на нее прицепи, как на комнатную собачку, и всегда будешь знать, где ты ее бросил».
Ну да, он часто оставляет электронную книгу где попало, теряет ее по пять раз на дню - единственный предмет в его безупречно организованном хозяйстве, которому он никак не найдет постоянного места. Анна могла бы быть снисходительнее к нему и не корить все время за эту мелкую рассеянность. Она и сама не всегда помнит, где что оставляет.
У жены еще много претензий к нему. Почему он ходит в расстегнутой куртке даже в мороз? Зачем пьет столько крепкого кофе - наверняка это вредно. Отчего держит компьютерную мышку боком, а не как все люди, накрыв ладонью сверху? Почему, простудившись, упрямо отказывается принимать лекарства и слушаться советов врача? Как можно умудриться надеть золотые запонки вместе с часами в платиновом корпусе? Нет, ну как?! И далее в том же духе. Надо признать, он тоже не ангел, и история с «неудачной прической» далеко не единственная.
Увы, все это весьма далеко от той любви, которая «долготерпит, милосердствует» и все такое. Они, как всякие супруги, слишком близко, слишком тесно соприкасаются в повседневности, чтоб любить той обезличено-возвышенной любовью, какую рисуют священные тексты и романтическое воображение. При ежедневном контакте прослойка любовного елея - «я принимаю тебя, каким бы ты ни был» - быстро истирается, высыхает. Болезненное соударение характеров, взглядов, вкусов и привычек предсказуемо высекает искры раздражения. И вот уже оба спрашивают себя, где же та великолепная любовь, которая не выдвигает условий, ничего не требует взамен и готова с восторгом принять что угодно от милого существа - будь то куча крошек на скатерти или нелепая прическа?
- Ты хочешь спать? - помолчав, спрашивает Анна.
- Нет еще. Давай поговорим?
Прислонив подушку к спинке кровати, Анна приваливается к ней боком:
- Давай.
Начать непросто, но не зря же он думал об этом весь вечер. Иманд усаживается поближе - он устал быть далеко от нее, говорит:
- Мы оба почему-то считаем возможным указывать друг другу, что делать, как одеваться. Постороннему человеку ни ты ни я не сказали бы ничего такого. Получается, чужим мы оставляем свободы больше…
- Получается, - уныло кивает Анна. - Но знаешь, мне все равно, как одет чужой человек. Тепло ему или холодно - я не стану о том волноваться. Но на тебя мне не наплевать, - горячо продолжает она. - У меня душа мерзнет на тебя раздетого на морозе смотреть!
Искренность и эмоциональность ее «выступления» берут за душу. Приятно сознавать, что Анна, не шутя, волнуется о нем. И все же он не может не заметить (с доброй усмешкой, чтоб не обидеть ее):
- Выходит, ты лучше меня знаешь, мерзну я или нет?
Это заставляет ее умерить пыл и прикусить язычок.
- Но я же тебя знаю… - неуверенно говорит она.
- Из этого не следует, что ты знаешь, как для меня лучше.
Пауза.
- И я тоже не знаю, как лучше для тебя, - честно добавляет он. - Просто, если мне самому что-то ясно, я уверен, что и ты должна с этим согласиться.
- Я поняла! - возбужденно говорит Анна. - Мы незаметно для себя придаем личному мнению статус истины. «Я знаю, что это правильно» легко превращается в «это правильно и для тебя». Тонкая подмена дает нам внутреннее основание навязывать свое мнение.
Анна замолкает, мысленно примеряя сказанное к себе. Хмыкает:
- Я знаю, как надо есть хлеб. А если ты ешь его иначе, значит, ты неправ. Господи, я правда такая дура? - ей и стыдно и смешно сразу.
- Ну, может тебя утешит, что ты не одинока в своих притязаниях на абсолютную истину, - он смущенно улыбается. Простая же мысль: если мне не по душе прическа, это не значит, что она плохая, и никто ее не оценит. Ты простишь меня? - Иманд виновато склоняет голову, утыкается лбом ей в плечо. Она горячо обхватывает его руками, шепчет:
- А ты меня?
Не спеша освободиться из объятий, оба чувствуют, что разговору еще не конец.
- Интересно, - иронично говорит Анна после долгой паузы, - чего это мы с тобой несем «свет истины» только друг другу? Могли бы всех «непутевых» подряд наставлять, раз так уверены в своей правоте.
- Нет, - он качает головой, - нет, другие тут ни при чем. Мы же выбрали друг друга не просто так. Любимый человек - живое воплощение идеала. А идеал - он не кладет локти на стол, не ковыряет в зубах, не разбрасывает вещи. И дурного настроения у него не бывает. Этот зазор между идеальным образом и реальностью бесит. Мы своими придирками бессознательно подтягиваем другого к «совершенству» - он выразительно заводит глаза к потолку. - Но чужим этот террор не грозит - они от наших идеалов чересчур далеки.
Его объяснение исторгает у Анны мучительный вздох.
- Сочетание глупости с идеализмом… Домашние застенки готовы - добро пожаловать. Это безнадежно, да?
***
Они обнаруживают, что свобода и равнодушие часто идут рука об руку. Проще всего оставить в покое того, на кого плевать. А сердечная заинтересованность, увы и ах, делает людей пристрастными. Принужденные лавировать между любовью и законным желанием самим решать за себя, они научились избавляться от посягательств на суверенитет, облекая требование свободы в необидную шутливую форму.
«Ты конечно знаток этикета, не мне с тобой спорить, - смиренно признает Иманд в ответ на какое-то замечание жены. - Может, начнешь давать уроки хороших манер - заодно дефицитный госбюджет пополнишь?»
«Твоя забота бесценна, - устав от его опеки, восклицает Анна, - но сегодня мне нужен муж, а не гувернантка!»
Тонкая шутка высвечивает относительность любых вещей и мнений: «Мне так жаль, что я не похожа на настоящую богиню, - сокрушается Анна. - Меня вообще смущает твой богатый опыт по этой части. Ты, часом, не небожитель?» И в то же время помогает им принять тот факт, что человек не изменится по свистку - не перестанет любить крепкий кофе, носиться галопом по мокрому лесу (а ты волнуйся, при голове ли еще тот всадник!), и невзначай отрывать головы безделушкам в гостиной. Придется любить его такого.
«Неужели кофе так вреден? Ну, хорошо, ты меня убедила, с завтрашнего дня перейду на «Абсолют»*.
Шутки снимают болезненность несовпадений уже тем, что открыто указывают на их существование, смягчая в то же время остроту раздражения - нельзя же смеяться и сердиться сразу. Смех делает конфронтацию излишней. «Я знаю, что ты этого не одобряешь, - шутя, сообщают они друг другу - но остаюсь при своем мнении». «Ты смеешься? - значит, принимаешь это». Возражение, завернутое как конфетка в фантик иронии, хотя и не разрешает неодолимых противоречий, но, лакируя агрессию остроумием, позволяет, однако, избегать накала страстей и пустого сотрясения воздуха.
-----------------------------------------------------------------
* «Абсолют» (водка) - главный алкогольный бренд Швеции.
У Анны новая прическа, «шлем Афины» называется: спереди и с боков мелкие спиральные завитки плотно прилегают к голове, образуя «шапочку». Основная масса волос свернута пышным жгутом и, словно гребень, заколота шпильками высоко на затылке. Анне нравится: необычно, изысканно и замечательно подходит к ее вечернему туалету в античном стиле. Как раз по случаю: на приеме будет представительная делегация греков, потом «Орфей и Эвридика» Глюка в королевской опере, потом…
В отличном расположении духа, предвкушая восхищенный взгляд мужа - в образе богини он ее еще не видел - Анна с тихим торжеством вступает в гостиную. Иманд в ожидании листает томик каких-то стихов. Услышав шаги, поднимает голову, и ему с трудом удается сохранить лицо. Анне кажется, что она похожа на шлемоблещущую Афину, а Иманду - что жене на голову ведро макарон вывернули. Короткое замешательство и натянутая улыбка сообщают Анне мнение мужа раньше, чем он успевает что-то сказать.
- Тебе не нравится… - упавшим голосом говорит она.
Лицемерить бесполезно.
- Нет.
- Почему? Ведь это стиль такой… как у Афины... - с жалобной улыбкой она дотрагивается до тщательно уложенных кудряшек.
- Стиль? Анна, это похоже на переваренные макароны, - он едва удерживается, чтоб не фыркнуть. - Тебе совсем не идет.
Иманд вправду находит, что для тонких чистых черт Анны прическа слишком сложна, объемна, перегружена. Да что там, она просто безобразит ее!
- А мне нравится, - упрямится Анна. - Это модно, оригинально и подходит к случаю. Ты просто не понимаешь, ты не стилист.
- Но глаза-то у меня есть. Я вижу, что красиво, а что нет.
- Тебе обязательно это говорить? - она чувствует себя уязвленной его едкими комментариями.
- Ты сама спросила, - оправдывается он. - И потом, если прическа уродлива, я должен тебе сказать.
- Зачем?
- Анна, я забочусь о тебе. Хочу, чтобы ты хорошо выглядела.
Она еще пытается хорохориться, но ее уверенность в себе окончательно подорвана.
- Тебе лучше изменить прическу, - в эту минуту он гордится своей прямотой.
- Изменить? - слезы подступают ей к глазам. - Ты представляешь, сколько времени займет распустить все это, вымыть волосы и уложить заново?
Времени действительно нет - об этом Иманд не подумал. Как и о том, где теперь Анне взять силы и мужество выйти к гостям и весь вечер улыбаться им, помня про дурацкие макароны на голове.
- Ладно, прости… - с раскаянием говорит он. - Это всего лишь мое мнение, и я ведь не разбираюсь в женской моде, ты права, - он неуклюже пытается сдать назад. - Грекам должно понравиться.
Жена не слушает его. Она прижимает ладони к горящим щекам и делает глубокий вдох, надеясь вернуть хотя бы самообладание. Их уже ждут. Нужно идти.
***
Весь вечер Анна держится поодаль, избегает его взгляда. С виду она мила, обходительна, любезна - как всегда. Но Иманд хорошо ее знает, отмечая себе в укор едва заметные признаки нервозности, скованности, тщательно скрываемого огорчения. Анне сильно не по себе, и ему остается только корить себя. Куда, черт возьми, подевался его хваленый такт и деликатность? Разве не мог он, любя жену, оставить без замечаний ее прическу, которая теперь, по прошествии трех часов, вовсе не кажется ему такой уж неудачной.
Он мог бы отвлечь ее внимание, искренне похвалив платье, или даже весь тщательно продуманный, эффектный, пусть и несколько неожиданный образ. Да неужели его - дипломата нужно учить, что сказать женщине, ждущей одобрения и поддержки? Вместо этого он возомнил, что обладает непогрешимым вкусом и мнением, которое нельзя держать при себе.
Будь Анна не женой ему, а просто другом, он не позволил бы себе бесцеремонных реплик о ее прическе, не сказал бы, что она «плохо выглядит» - другу он готов предоставить свободу носить на голове хоть дуршлаг с вермишелью. А любимой женщине - нет. Его любовь слишком требовательна, чтобы принять Анну с прической, которая ему не по нраву. Почему? На этот вопрос он не находит ответа. Иманд слишком сердит на себя, чтобы думать, да и обстановка не располагает. Волей неволей он принужден отложить это.
***
Вечером он ждет Анну в спальне - что-то долго ее нет. Может, она не желает его видеть? Что ж, он заслужил. Дверь ее туалетной комнаты плотно закрыта. Оттуда не доносится ни звука. Вдруг она сидит там, сгорбившись перед зеркалом, и плачет? Нечистая совесть подстегивает воображение, и когда жена наконец выходит к нему спокойная, немного бледная с тщательно расчесанными волосами, Иманд не скрывает облегчения.
- Тебя так долго не было. Ты злишься на меня?
Она ложится на постель поверх одеяла, поворачивается к нему.
- Нет. Как мне злиться, когда я сама такая.
- Какая?
- Ты говорил русскую пословицу про хрюшку, помнишь? - Анна пристально изучает узор на подушке.
При чем тут хрюшка? Он перебирает в памяти немногие известные ему русские выражения о них. Из маленьких поросят вырастают большие свиньи? Нет, это, кажется, шведская поговорка, Анна сама ее часто повторяет.
- Про волосатый пятачок, - подсказывает она.
- Рыльце в пуху?
- Да, именно, - она трогает пальцем точеный носик, будто проверяя, не оброс ли он шерстью. - Я тоже бываю нетерпимой, бесцеремонной, воображаю себя мерилом вкуса. Ты знаешь... - она вздыхает.
Всё правда. Множество его привычек бесконечно раздражают Анну. Не далее как сегодня утром она в который раз с досадой выговаривала ему: «Ну что ты все время крошишь хлеб? Вечно вокруг тебя какие-то огрызки!» Ровно отрезанный кусок или целая булочка его не радуют. Он любит отламывать и отщипывать от них кусочки - так ему вкуснее. Анне кажется, что это «не эстетично». Или вот вчера на невинный вопрос: «Ты не видела мою читалку?» она буркнула в сердцах: «Маячок на нее прицепи, как на комнатную собачку, и всегда будешь знать, где ты ее бросил».
Ну да, он часто оставляет электронную книгу где попало, теряет ее по пять раз на дню - единственный предмет в его безупречно организованном хозяйстве, которому он никак не найдет постоянного места. Анна могла бы быть снисходительнее к нему и не корить все время за эту мелкую рассеянность. Она и сама не всегда помнит, где что оставляет.
У жены еще много претензий к нему. Почему он ходит в расстегнутой куртке даже в мороз? Зачем пьет столько крепкого кофе - наверняка это вредно. Отчего держит компьютерную мышку боком, а не как все люди, накрыв ладонью сверху? Почему, простудившись, упрямо отказывается принимать лекарства и слушаться советов врача? Как можно умудриться надеть золотые запонки вместе с часами в платиновом корпусе? Нет, ну как?! И далее в том же духе. Надо признать, он тоже не ангел, и история с «неудачной прической» далеко не единственная.
Увы, все это весьма далеко от той любви, которая «долготерпит, милосердствует» и все такое. Они, как всякие супруги, слишком близко, слишком тесно соприкасаются в повседневности, чтоб любить той обезличено-возвышенной любовью, какую рисуют священные тексты и романтическое воображение. При ежедневном контакте прослойка любовного елея - «я принимаю тебя, каким бы ты ни был» - быстро истирается, высыхает. Болезненное соударение характеров, взглядов, вкусов и привычек предсказуемо высекает искры раздражения. И вот уже оба спрашивают себя, где же та великолепная любовь, которая не выдвигает условий, ничего не требует взамен и готова с восторгом принять что угодно от милого существа - будь то куча крошек на скатерти или нелепая прическа?
- Ты хочешь спать? - помолчав, спрашивает Анна.
- Нет еще. Давай поговорим?
Прислонив подушку к спинке кровати, Анна приваливается к ней боком:
- Давай.
Начать непросто, но не зря же он думал об этом весь вечер. Иманд усаживается поближе - он устал быть далеко от нее, говорит:
- Мы оба почему-то считаем возможным указывать друг другу, что делать, как одеваться. Постороннему человеку ни ты ни я не сказали бы ничего такого. Получается, чужим мы оставляем свободы больше…
- Получается, - уныло кивает Анна. - Но знаешь, мне все равно, как одет чужой человек. Тепло ему или холодно - я не стану о том волноваться. Но на тебя мне не наплевать, - горячо продолжает она. - У меня душа мерзнет на тебя раздетого на морозе смотреть!
Искренность и эмоциональность ее «выступления» берут за душу. Приятно сознавать, что Анна, не шутя, волнуется о нем. И все же он не может не заметить (с доброй усмешкой, чтоб не обидеть ее):
- Выходит, ты лучше меня знаешь, мерзну я или нет?
Это заставляет ее умерить пыл и прикусить язычок.
- Но я же тебя знаю… - неуверенно говорит она.
- Из этого не следует, что ты знаешь, как для меня лучше.
Пауза.
- И я тоже не знаю, как лучше для тебя, - честно добавляет он. - Просто, если мне самому что-то ясно, я уверен, что и ты должна с этим согласиться.
- Я поняла! - возбужденно говорит Анна. - Мы незаметно для себя придаем личному мнению статус истины. «Я знаю, что это правильно» легко превращается в «это правильно и для тебя». Тонкая подмена дает нам внутреннее основание навязывать свое мнение.
Анна замолкает, мысленно примеряя сказанное к себе. Хмыкает:
- Я знаю, как надо есть хлеб. А если ты ешь его иначе, значит, ты неправ. Господи, я правда такая дура? - ей и стыдно и смешно сразу.
- Ну, может тебя утешит, что ты не одинока в своих притязаниях на абсолютную истину, - он смущенно улыбается. Простая же мысль: если мне не по душе прическа, это не значит, что она плохая, и никто ее не оценит. Ты простишь меня? - Иманд виновато склоняет голову, утыкается лбом ей в плечо. Она горячо обхватывает его руками, шепчет:
- А ты меня?
Не спеша освободиться из объятий, оба чувствуют, что разговору еще не конец.
- Интересно, - иронично говорит Анна после долгой паузы, - чего это мы с тобой несем «свет истины» только друг другу? Могли бы всех «непутевых» подряд наставлять, раз так уверены в своей правоте.
- Нет, - он качает головой, - нет, другие тут ни при чем. Мы же выбрали друг друга не просто так. Любимый человек - живое воплощение идеала. А идеал - он не кладет локти на стол, не ковыряет в зубах, не разбрасывает вещи. И дурного настроения у него не бывает. Этот зазор между идеальным образом и реальностью бесит. Мы своими придирками бессознательно подтягиваем другого к «совершенству» - он выразительно заводит глаза к потолку. - Но чужим этот террор не грозит - они от наших идеалов чересчур далеки.
Его объяснение исторгает у Анны мучительный вздох.
- Сочетание глупости с идеализмом… Домашние застенки готовы - добро пожаловать. Это безнадежно, да?
***
Они обнаруживают, что свобода и равнодушие часто идут рука об руку. Проще всего оставить в покое того, на кого плевать. А сердечная заинтересованность, увы и ах, делает людей пристрастными. Принужденные лавировать между любовью и законным желанием самим решать за себя, они научились избавляться от посягательств на суверенитет, облекая требование свободы в необидную шутливую форму.
«Ты конечно знаток этикета, не мне с тобой спорить, - смиренно признает Иманд в ответ на какое-то замечание жены. - Может, начнешь давать уроки хороших манер - заодно дефицитный госбюджет пополнишь?»
«Твоя забота бесценна, - устав от его опеки, восклицает Анна, - но сегодня мне нужен муж, а не гувернантка!»
Тонкая шутка высвечивает относительность любых вещей и мнений: «Мне так жаль, что я не похожа на настоящую богиню, - сокрушается Анна. - Меня вообще смущает твой богатый опыт по этой части. Ты, часом, не небожитель?» И в то же время помогает им принять тот факт, что человек не изменится по свистку - не перестанет любить крепкий кофе, носиться галопом по мокрому лесу (а ты волнуйся, при голове ли еще тот всадник!), и невзначай отрывать головы безделушкам в гостиной. Придется любить его такого.
«Неужели кофе так вреден? Ну, хорошо, ты меня убедила, с завтрашнего дня перейду на «Абсолют»*.
Шутки снимают болезненность несовпадений уже тем, что открыто указывают на их существование, смягчая в то же время остроту раздражения - нельзя же смеяться и сердиться сразу. Смех делает конфронтацию излишней. «Я знаю, что ты этого не одобряешь, - шутя, сообщают они друг другу - но остаюсь при своем мнении». «Ты смеешься? - значит, принимаешь это». Возражение, завернутое как конфетка в фантик иронии, хотя и не разрешает неодолимых противоречий, но, лакируя агрессию остроумием, позволяет, однако, избегать накала страстей и пустого сотрясения воздуха.
-----------------------------------------------------------------
* «Абсолют» (водка) - главный алкогольный бренд Швеции.