Лилль. Первый раз
Он (24) - Она (21)
Из переписки:
Рrincess: «…допустим даже, я сумею ему помочь. Но как встретиться, не рискуя быть узнанной?»
Аdventurer: «У него есть причины желать того же. Почему бы вам не надеть маски?»
Принято считать, что такие как она всюду ходят с охраной. Чепуха! Вот же она идет совсем одна. И никто даже не подумает искать ее тут - в заштатном предместье Лилля в восьми милях от бельгийской границы. Она здесь инкогнито, и тем же вечером неузнанная вернется в Париж. В следующие месяцы она не раз повторит этот путь (благо, расписание занятий в Сорбонне, оставляет ей довольно свободы).
Их первая встреча случится прямо сейчас, когда они совершенно к ней не готовы, хотя приехали сюда именно для этого. Они даже не узнают, что встретились.
Начало осени во Франции - почти что лето, жарко и клумбы в цвету. Канны и породистые георгины прозрачно пламенеют на солнце, превращая в уютный сквер маленькую автостоянку, устроенную на задах особнячка из красного кирпича и белого камня, с высокими узкими окнами, выстроенного в нарядном стиле фламандского неоренессанса. Дом, скрыт за кованой оградой, густо увитой плющом. Его почтенные стены заключают в себе удивительные образчики технической мысли - некоторые из них со временем станут достоянием широкой публики, другие так и останутся на уровне опытных образцов.
Она приехала пораньше - ведь кто знает, сколько времени понадобится, чтобы подготовиться к встрече. Как раз об этом она и думает, пересекая стоянку, когда замечает дипломатические номера на припаркованном в тени лип серебристом автомобиле. Довольно странно видеть такую машину здесь, где на многие мили нет ни одного подходящего учреждения. Она мимолетно удивляется этому и, походя, бросает любопытный взгляд за стекло - на молодого человека в наушниках, полулежащего в кресле - успевает заметить тонкий профиль и волевую линию подбородка.
Он тоже видит ее - мельком, не успевая рассмотреть лицо, миг - и она уже впереди. Теперь перед ним только удаляющаяся спина изящно и строго одетой девушки. Он бездумно созерцает ее силуэт, маятниковое колыханье в такт шагам медовых кудрей, осиянных солнцем. Их переливчатый мягкий блеск приковывает его взгляд, пока она не скроется из виду.
Не будь она так занята своими мыслями, заметила бы, что номера на удивившей ее машине не французские, а бельгийские. Позже эта подробность могла бы кое-что подсказать ей.
Не будь он поглощен аудиокурсом фламандской истории, который слушает в машине, коротая время до встречи, мог бы припомнить, где видел эти кудри (где-где - в таблоидах!) и сообразить: мимо него только что прошла - не может быть! - наследница шведской короны.
К счастью, ничего подобного ему в голову не приходит. Он и не думает об этой девушке - смотрит на нее машинально, как на солнечный зайчик. Скажи ему кто-нибудь, что она и есть тот специалист, встречи с которым он ждет с надеждой и нетерпением, назначенный час мог бы застать его на полпути обратно в Брюссель. Но в письме старого друга отца, не сказано, кто тот «человек, знакомый с проблемой не понаслышке». Вероятно, пожилой господин, понаторевший в экзотических методах лечения - иголки какие-нибудь, травки, внушение… а что еще остается - все разумное он уже перепробовал!
Не то что бы он так уж доверял автору письма - этому герру… как его там… ни имени, ни лица уже не вспомнить, сто лет прошло с тех жарких африканских денечков. Пишет, что хочет помочь в память об отце. Вот знахаря какого-то нашел… Ну а вдруг! На что еще ему надеяться? Только на чудо. Да, пусть лучше будет мужчина - ну как он станет объяснять какой-нибудь тетке, почему после комы чувствует себя калекой?
Он не может самое простое - то, что даже маленькие дети умеют - различать смысл прикосновений. Не понимает, не видя лица, обняли его или схватили, погладили или просто отряхнули сор, дружески хлопнули по плечу или ударили. Раньше понимал, как все люди, а теперь разучился. Никогда прежде не думал, что это так важно - верно истолковывать эмоциональную сторону касаний - умение столь же естественное, сколь и необходимое. А теперь все чувственные ощущения у него «на одно лицо» - все одинаково вялы, тусклы и доходят как сквозь вату.
Он пытается вспомнить, как было раньше - четыре года назад, до комы, когда мысли о встрече с девушкой вызывали энтузиазм, а не панику. Помнится смутно. Да и не к чему теперь бередить душу. Раз так случилось, он сумеет принять свое одиночество. Странно говорить себе такое, когда вся жизнь впереди, но что поделаешь - врачи не могут ему помочь. Он с раздражением сдергивает наушники: все равно проникновенный голос диктора, вещающий о перипетиях Брабантской революции, летит мимо сознания.
***
Она уже переоделась в широкое темно-синее платье до пят, собрала волосы в пучок и закрепила частой сеткой, в узлах которой мерцают алмазной гранью крошечные кристаллики. Может контур губ изменить или хватит уже таинственности? Ага, парик нахлобучить, контактные линзы нацепить… нечего разводить паранойю! Маски достаточно - на случай, если он видел ее на фотографиях.
Она садится перед зеркалом, окунает лицо в ладони. Через четверть часа за соседней дверью ее будет ждать мужчина… немолодой - подсказывает воображение - с волнующим прошлым и влиятельным настоящим (иначе, зачем ему этот маскарад?).
Она перебирает в уме то немногое, что слышала от крестного. У него те же - слишком хорошо знакомые ей симптомы: «ватность», смазанность ощущений - не поймешь, то ли шлепнули, то ли приласкали. Интересно, и боль тоже притупилась? Когда-то и с ней так было: жар, «тактильная глухота», «бесчувственность» - это мучительно, когда долго длится, даже если не болит ничего. Будто в скафандре живешь. Но теперь она знает, чем можно помочь - не зря все-таки научилась.
А вдруг у него что-то другое? Может дело не в силе тактильного сигнала, а в его интерпретации? Повлиять на интенсивность ощущений - это пожалуйста, но определить какие они для него - приятные, нейтральные или противные - может только он сам. Стоп, стоп! Так не бывает. Можно плохо чувствовать касания - это поправимо, но забыть их смысл… только если у него органическое поражение мозга. Но «органику» уже исключили.
Хватит, - сердито говорит она себе, - хватит выдумывать несуществующие болезни, будто реальных мало! Просто ступай и поговори с человеком. Пора уже. Она надевает шелковую черную полумаску. Последний взгляд в зеркало: чудной все-таки вид, неуместный, какие-то дурацкие карнавальные игры… Но жизнь уже научила ее осторожности: лучше маски, чем сплетни.
Пустой коридор. Ничем непримечательная дверь без таблички, реагируя на касание, плавно и бесшумно отодвигается. В глубине комнаты вполоборота к ней стоит молодой человек в маске. Первое чувство, которое они испытывают при виде друг друга - разочарование.
Из переписки:
Рrincess: «…допустим даже, я сумею ему помочь. Но как встретиться, не рискуя быть узнанной?»
Аdventurer: «У него есть причины желать того же. Почему бы вам не надеть маски?»
Принято считать, что такие как она всюду ходят с охраной. Чепуха! Вот же она идет совсем одна. И никто даже не подумает искать ее тут - в заштатном предместье Лилля в восьми милях от бельгийской границы. Она здесь инкогнито, и тем же вечером неузнанная вернется в Париж. В следующие месяцы она не раз повторит этот путь (благо, расписание занятий в Сорбонне, оставляет ей довольно свободы).
Их первая встреча случится прямо сейчас, когда они совершенно к ней не готовы, хотя приехали сюда именно для этого. Они даже не узнают, что встретились.
Начало осени во Франции - почти что лето, жарко и клумбы в цвету. Канны и породистые георгины прозрачно пламенеют на солнце, превращая в уютный сквер маленькую автостоянку, устроенную на задах особнячка из красного кирпича и белого камня, с высокими узкими окнами, выстроенного в нарядном стиле фламандского неоренессанса. Дом, скрыт за кованой оградой, густо увитой плющом. Его почтенные стены заключают в себе удивительные образчики технической мысли - некоторые из них со временем станут достоянием широкой публики, другие так и останутся на уровне опытных образцов.
Она приехала пораньше - ведь кто знает, сколько времени понадобится, чтобы подготовиться к встрече. Как раз об этом она и думает, пересекая стоянку, когда замечает дипломатические номера на припаркованном в тени лип серебристом автомобиле. Довольно странно видеть такую машину здесь, где на многие мили нет ни одного подходящего учреждения. Она мимолетно удивляется этому и, походя, бросает любопытный взгляд за стекло - на молодого человека в наушниках, полулежащего в кресле - успевает заметить тонкий профиль и волевую линию подбородка.
Он тоже видит ее - мельком, не успевая рассмотреть лицо, миг - и она уже впереди. Теперь перед ним только удаляющаяся спина изящно и строго одетой девушки. Он бездумно созерцает ее силуэт, маятниковое колыханье в такт шагам медовых кудрей, осиянных солнцем. Их переливчатый мягкий блеск приковывает его взгляд, пока она не скроется из виду.
Не будь она так занята своими мыслями, заметила бы, что номера на удивившей ее машине не французские, а бельгийские. Позже эта подробность могла бы кое-что подсказать ей.
Не будь он поглощен аудиокурсом фламандской истории, который слушает в машине, коротая время до встречи, мог бы припомнить, где видел эти кудри (где-где - в таблоидах!) и сообразить: мимо него только что прошла - не может быть! - наследница шведской короны.
К счастью, ничего подобного ему в голову не приходит. Он и не думает об этой девушке - смотрит на нее машинально, как на солнечный зайчик. Скажи ему кто-нибудь, что она и есть тот специалист, встречи с которым он ждет с надеждой и нетерпением, назначенный час мог бы застать его на полпути обратно в Брюссель. Но в письме старого друга отца, не сказано, кто тот «человек, знакомый с проблемой не понаслышке». Вероятно, пожилой господин, понаторевший в экзотических методах лечения - иголки какие-нибудь, травки, внушение… а что еще остается - все разумное он уже перепробовал!
Не то что бы он так уж доверял автору письма - этому герру… как его там… ни имени, ни лица уже не вспомнить, сто лет прошло с тех жарких африканских денечков. Пишет, что хочет помочь в память об отце. Вот знахаря какого-то нашел… Ну а вдруг! На что еще ему надеяться? Только на чудо. Да, пусть лучше будет мужчина - ну как он станет объяснять какой-нибудь тетке, почему после комы чувствует себя калекой?
Он не может самое простое - то, что даже маленькие дети умеют - различать смысл прикосновений. Не понимает, не видя лица, обняли его или схватили, погладили или просто отряхнули сор, дружески хлопнули по плечу или ударили. Раньше понимал, как все люди, а теперь разучился. Никогда прежде не думал, что это так важно - верно истолковывать эмоциональную сторону касаний - умение столь же естественное, сколь и необходимое. А теперь все чувственные ощущения у него «на одно лицо» - все одинаково вялы, тусклы и доходят как сквозь вату.
Он пытается вспомнить, как было раньше - четыре года назад, до комы, когда мысли о встрече с девушкой вызывали энтузиазм, а не панику. Помнится смутно. Да и не к чему теперь бередить душу. Раз так случилось, он сумеет принять свое одиночество. Странно говорить себе такое, когда вся жизнь впереди, но что поделаешь - врачи не могут ему помочь. Он с раздражением сдергивает наушники: все равно проникновенный голос диктора, вещающий о перипетиях Брабантской революции, летит мимо сознания.
***
Она уже переоделась в широкое темно-синее платье до пят, собрала волосы в пучок и закрепила частой сеткой, в узлах которой мерцают алмазной гранью крошечные кристаллики. Может контур губ изменить или хватит уже таинственности? Ага, парик нахлобучить, контактные линзы нацепить… нечего разводить паранойю! Маски достаточно - на случай, если он видел ее на фотографиях.
Она садится перед зеркалом, окунает лицо в ладони. Через четверть часа за соседней дверью ее будет ждать мужчина… немолодой - подсказывает воображение - с волнующим прошлым и влиятельным настоящим (иначе, зачем ему этот маскарад?).
Она перебирает в уме то немногое, что слышала от крестного. У него те же - слишком хорошо знакомые ей симптомы: «ватность», смазанность ощущений - не поймешь, то ли шлепнули, то ли приласкали. Интересно, и боль тоже притупилась? Когда-то и с ней так было: жар, «тактильная глухота», «бесчувственность» - это мучительно, когда долго длится, даже если не болит ничего. Будто в скафандре живешь. Но теперь она знает, чем можно помочь - не зря все-таки научилась.
А вдруг у него что-то другое? Может дело не в силе тактильного сигнала, а в его интерпретации? Повлиять на интенсивность ощущений - это пожалуйста, но определить какие они для него - приятные, нейтральные или противные - может только он сам. Стоп, стоп! Так не бывает. Можно плохо чувствовать касания - это поправимо, но забыть их смысл… только если у него органическое поражение мозга. Но «органику» уже исключили.
Хватит, - сердито говорит она себе, - хватит выдумывать несуществующие болезни, будто реальных мало! Просто ступай и поговори с человеком. Пора уже. Она надевает шелковую черную полумаску. Последний взгляд в зеркало: чудной все-таки вид, неуместный, какие-то дурацкие карнавальные игры… Но жизнь уже научила ее осторожности: лучше маски, чем сплетни.
Пустой коридор. Ничем непримечательная дверь без таблички, реагируя на касание, плавно и бесшумно отодвигается. В глубине комнаты вполоборота к ней стоит молодой человек в маске. Первое чувство, которое они испытывают при виде друг друга - разочарование.