Шок
Винзор (25) - Анна (22)
«Дождь идёт второй день - то стихает, то припускает так, что лужи на дорожках вокруг цветника вскипают седой дрожью. После ночной скачки болит горло. Вольно ж было носиться по лесу в такую сырость! Я спятила, да. И рассказать никому нельзя - позор сплошной! Но мне надо выговориться - хоть на бумаге, всё равно ни о чём другом думать не могу.
Вчера ни свет ни заря уехал Поль - расстроенный, но не сдавшийся. «Звёздный поцелуй» MY Cam затянулся, никакого слияния солнечных масс не произошло, и видно не случится в ближайшее время. Почему? Он полон решимости узнать. И узнает, не сомневаюсь. Я спустилась попрощаться (теперь уж до осени), и мы немного поговорили об этом в столовой, пока он допивал кофе. Машина ждала в аллее. Я вышла проводить. Уже взявшись за дверцу, он замялся.
- Вот ещё что... месье Винзор... он ведь не из наших... не астроном (в его устах это, считай, приговор).
- Знаю, - сказала я, тронутая дружеским предостережением.
- Oh là là! - подмигнул Поль, садясь в машину.
Начинался дождь.
К полудню он расхлестался вовсю. Мы перешли в маленькую гостиную, серую от туч за окнами. Разговор не клеился, всё казалось пустым, ненужным. Как перед смертью. Накануне Винзор сообщил, что из-за дел на работе ему может придётся уехать раньше. Да какая теперь разница, раз мы приговорены к разлуке. О чём только я думала, приглашая его сюда! О том, каким счастьем будет провести с ним целых две недели. И оно было у нас - это счастье. Так стоит ли жалеть?
Меня грызла совесть. Я виновата перед ним. Я, невольно, но все же играла его сердцем, поставила парня в глупое, неловкое положение. Пригласить едва знакомого человека в уединенное поместье - как он должен был это понять? Что я поощряю его ухаживать за мной, добиваться взаимности. Он и вел себя как мужчина, которому подали явный знак расположения - дал волю чувствам, попытался объясниться. Чудом удалось удержать его - отвести грозу счастья, оставив в недоумении: какого черта надо этой странной девице? В самом деле, чего я от него хотела - на полочку поставить и любоваться? Ну он видно не ждал от меня такой дури - чай, не маленькая, 23 скоро.
Я сидела за роялем, наигрывала что-то, думая, как бы извиниться за то, что ввела его в заблуждение. Не хотелось остаться в его памяти сумасбродкой. Но в чем же он заблуждался? Разве приглашая его, я не мечтала о взаимности? Еще как! Значит, он все правильно понял - и лучше меня видит, что мне надо.
Тогда за что же просить прощения? За то, что поманила ложной надеждой, которую и рада бы, да не могу оправдать - мы не пара. Ужас! Признание в любви (ему запретила, а сама…) и оскорбление в одной фразе! Уж лучше пусть думает, что на дуру нарвался. Не хватало еще унизить его такими оправданиями! Но дело не в одних сословных барьерах, хотя от них никуда не деться. Нельзя же просто взять и каждому выскочить из своей жизни - ради чего? Любовь? Да мы едва знакомы! Навоображали бог знает что друг о друге! Любовь!
Но ведь как-то же она должна начаться. Разве не так все бывает? Вдруг захлестывает ликованье, жизнь играет как шампанское - просто от того, что этот человек есть на свете. Все, что он - трогает душу, задевает, восхищает. Какое-то лихорадочное жгучее волнение, в центре которого он. Вдруг это моя судьба? Ну что мы могли понять за какие-то две недели? Чувству нужно время.
Прикрыв глаза, он то ли думал о чем-то, то ли слушал мое бренчание. Чернота опущенных ресниц составляла тревожный контраст с бледностью щек. Почему он так бледен? Нездоровится? Спросила - ответил: «Пустяки, голова немного болит», - и голос такой же бесцветный. Ну, когда «немного», от света не морщатся.
Предложи я ему болеутоляющее, все обошлось бы. Но таблетка действует не сразу, а я могу снять боль в два счета. Это же обычный спазм. Выровнять давление, делов-то! Очень хотелось прикоснуться к нему. Удивлю странным умением? Пусть, зато сразу станет легче. А уедет, все забудет. Так я себя успокоила.
Да, он удивился, но не возразил, когда я предложила. Давление точно было повышено - сердце частило. «Сейчас, сейчас…» - пробормотала я, успокаивая; одна рука на пульсе, другую прижала к виску - аж пальцы закололо. Сейчас его боль просто смоет. Вот уже… Я ждала замедления сердечного ритма, его все не было. Манжет рубашки мешал мне. Расстегнула пуговицу, открывая запястье, и увидела россыпь мелких родинок вытянутым крестом. Сто раз клеила на эту руку датчик пульса!
Ни заговорить, ни шевельнуться... Все выключилось во мне: удивление, паника, способность соображать - все-все. А он… глаза беспросветные, и шепотом, не веря: «Мари?» Видно тоже не мог свести в уме два и два - лицо абсолютно без выражения, зрачки во всю радужку. Сколько это длилось - минуту, две?
Какой-то назойливый звук сверлил голову. Он вытащил телефон, с недоумением глянул на него, явно не соображая, что это за предмет, и отложил в сторону. Телефон заткнулся, но тут же зазвонил опять. Это привело его в чувство.
Я слышала разговор, но не поняла ни слова. Позже дошло: он наверно на чешском говорил, а казалось, я утратила способность различать речь. Он пытался что-то объяснить, дважды повторил «Арланда»*, махнул рукой в сторону окна - не хватило ума обернуться, а то бы увидела в аллее подъехавшую машину. Я догадалась, что он уезжает - прямо сию минуту, ухватившись за какой-то смехотворный предлог, и говорит об этом с неуместным как улыбка на похоронах выражением лица. Арланда - серьезно? Что ему понадобилось в аэропорту?
Сейчас кажется диким: как можно одуреть до такой степени? Мысль «это он!» ударила в голову и сломала мозг? Снова и снова прокручиваю в уме финальную сцену, зачем-то стараясь придумать достойное продолжение. Однажды на острове Корсё командир морпехов, комментируя тренировку бойцов, сказал мне их правило: в критической ситуации ты не поднимешься до уровня своих ожиданий, а опустишься до уровня своей подготовки.
Вот и я «опустилась до уровня». Во мне на автомате включилась программа: гость уезжает - радушная хозяйка желает «счастливого пути», «мягкой посадки», прощальная улыбочка - губы не слушались, как при заморозке. Он что-то говорил мертвым, вводящим в оцепенение голосом - ничего не помню, в глаза не смотрел, расстегнутый манжет так и болтался, мешая ему. Опять телефон - там торопили, настаивали. Он буркнул что-то с досадой, оборвал разговор. Вновь повернулся ко мне, явно не зная, что еще сказать, сделать. И я, как не вовремя заигравшая шарманка снова завела свое «легкой дороги, мягкой посадки» - точно мне не терпелось его выпроводить. Боюсь, он так и понял. Взглянул растерянно, отвесил формальный поклон и вышел.
А я - ноги подкосились - повалилась в кресло, где он только что сидел, еще хранившее его тепло. Казалось, он сейчас вернется - мы не можем расстаться вот так! Снаружи творилось что-то невообразимое. Буря взвыла, налегая на стекла. Стена воды рухнула с неба как божья кара. За ней пропали растрепанные сосны, мотавшиеся от ветра, залитый, полегший цветник, и все мои дурацкие надежды. Где-то там его автомобиль несся по воющему от штормовых порывов лесу, деревья, скрипя, раскачивались, роняли сломанные сучья. Дорога тонула в могучих потоках воды. Ненастье трепало и колотило машину, обрушивало водопады на лобовое стекло.
Сидела, оперев лоб на сложенные руки, жгла себе глаза непролитыми слезами - куда еще сырость разводить. Все не верилось, что это он - никак не совмещался в уме человек в маске и Винзор. Но что я помню - темные волнистые волосы, карие глаза, высокий, худощавый, руки красивые - все? И потом, почти два года прошло. Конечно мы не узнали друг друга. На то и был расчет.
Даже в ночном кошмаре я не могла представить этой встречи - слишком хорошо помнятся последние минуты в Лилле. Кто я теперь для него - двуличная кокетка, корчащая из себя недотрогу и соблазняющая мужчин инкогнито? Распущенная особа, которая вроде собиралась прыгнуть к нему в постель, но потом раздумала и убежала? Незабываемый образ! Остается молиться, чтоб он не сел за мемуары! Неудивительно, что парень поспешил унести ноги.
Хуже этого срама только то, что я опять по уши влюблена в него. Прямо рок какой-то! В маске или без маски этот тип сводит меня с ума. Где только крестный выкопал это сокровище на мою голову! Ах да, младший сын покойного друга. Кстати Винзор сказал, что до встречи в Стокгольме они не виделись больше десяти лет. Но если не виделись, откуда крестный знал о его тактильной глухоте? От отца? Видимо, так - друг, умирая, просил присмотреть за младшеньким. А уж найти человека по дипломатическим каналам…
Выходит, встречу в Лилле благодетель организовал нам заочно. А потом они случайно столкнулись в Стокгольме, и Винзор наверно узнал его, подошел спасибо сказать. Значит, знакомя нас в ратуше, старый плут уже понимал, кого сводит… Увижу - убью!!
Ярость и отчаяние - ничего уже не поделать, поздно! - душили меня. Сколько можно метаться по пустому дому, не находя себе места? Так и подмывало вытворить что-нибудь безумное - уравновесить внутренний хаос наружным сумасбродством. Надвинулись ранние сумерки. Невидимый дождь-моросец повис над землей - через него можно было пройти, как сквозь призрак. Пройти, пронестись, проскакать…
Надела бриджи, взяла плащ и пошла в конюшню. Трудно выдумать затею дурней и опасней, чем носиться в потемках по размокшим лесным дорогам, но мне и того показалось мало! Не Латону же брать для таких дел! На этот раз мне требовался бешеный товарищ. После моей лошадки Лорд показался огромным как боевой слон - будто на башне сидишь. Шенкелей ему - и мы полетели! Не лошадь - птица! (Хм, страус?) То-то Винзор сразу его приметил!
Комья летели из под копыт, мокрые ветки хлестали по голенищам, сырой воздух забивал легкие. Через час, разметав всю дурь по кустам, Лорд вынес меня к заливу. Ветер гнал над морем бурые облака, и небо в одном месте светлело в предчувствии луны. Внизу с таранным грохотом разбивались, взлетая веерными взрывами, мутные волны. Я смотрела на пенные рати, враскачку идущие на скалы, и думала, какая погода сейчас в Брюсселе. Ветер студено охлестывал тело под плащом. Лорд подо мной нетерпеливо выплясывал - рвался назад в уютный сумрак леса. На обратном пути нас захватил косохлестный дождь, и в этой секущей тьме конь чутьем и копытом как-то сам угадывал дорогу. С плаща и гривы текло, мы оба порядком выгваздались, устали. Я с трудом дотащила налитую сном голову до подушки.
Проснулась поздно - с першением в горле и мыслью, что его больше нет в доме, в моей жизни. Захотелось немедленно уснуть снова, нырнуть в обволакивающую толщу сна, уйти на дно от безнадежных мыслей, от обстоятельств, с которыми никак не справиться. Избрать сон как самую естественную форму отсутствия, неучастия, исчезновения. Закрыла глаза - «сплю!» Так и лежала, притворяясь сама перед собой, пока не поняла: как бы ни было плохо, все кончилось, и кончилось навсегда. Придется с этим жить.
Вот - живу. Сосу леденцы с эвкалиптовым маслом, пачкаю бумагу слезами и чернилами, строю не вдохновляющие планы. Сейчас конфетка истает, брошу эти листки в камин и пойду их воплощать».
***
Она действительно скомкала их и швырнула в топку на сложенные дрова. И уехала. А когда вернулась через месяц, стояло лето, и камин конечно никто не топил.
«Дождь идёт второй день - то стихает, то припускает так, что лужи на дорожках вокруг цветника вскипают седой дрожью. После ночной скачки болит горло. Вольно ж было носиться по лесу в такую сырость! Я спятила, да. И рассказать никому нельзя - позор сплошной! Но мне надо выговориться - хоть на бумаге, всё равно ни о чём другом думать не могу.
Вчера ни свет ни заря уехал Поль - расстроенный, но не сдавшийся. «Звёздный поцелуй» MY Cam затянулся, никакого слияния солнечных масс не произошло, и видно не случится в ближайшее время. Почему? Он полон решимости узнать. И узнает, не сомневаюсь. Я спустилась попрощаться (теперь уж до осени), и мы немного поговорили об этом в столовой, пока он допивал кофе. Машина ждала в аллее. Я вышла проводить. Уже взявшись за дверцу, он замялся.
- Вот ещё что... месье Винзор... он ведь не из наших... не астроном (в его устах это, считай, приговор).
- Знаю, - сказала я, тронутая дружеским предостережением.
- Oh là là! - подмигнул Поль, садясь в машину.
Начинался дождь.
К полудню он расхлестался вовсю. Мы перешли в маленькую гостиную, серую от туч за окнами. Разговор не клеился, всё казалось пустым, ненужным. Как перед смертью. Накануне Винзор сообщил, что из-за дел на работе ему может придётся уехать раньше. Да какая теперь разница, раз мы приговорены к разлуке. О чём только я думала, приглашая его сюда! О том, каким счастьем будет провести с ним целых две недели. И оно было у нас - это счастье. Так стоит ли жалеть?
Меня грызла совесть. Я виновата перед ним. Я, невольно, но все же играла его сердцем, поставила парня в глупое, неловкое положение. Пригласить едва знакомого человека в уединенное поместье - как он должен был это понять? Что я поощряю его ухаживать за мной, добиваться взаимности. Он и вел себя как мужчина, которому подали явный знак расположения - дал волю чувствам, попытался объясниться. Чудом удалось удержать его - отвести грозу счастья, оставив в недоумении: какого черта надо этой странной девице? В самом деле, чего я от него хотела - на полочку поставить и любоваться? Ну он видно не ждал от меня такой дури - чай, не маленькая, 23 скоро.
Я сидела за роялем, наигрывала что-то, думая, как бы извиниться за то, что ввела его в заблуждение. Не хотелось остаться в его памяти сумасбродкой. Но в чем же он заблуждался? Разве приглашая его, я не мечтала о взаимности? Еще как! Значит, он все правильно понял - и лучше меня видит, что мне надо.
Тогда за что же просить прощения? За то, что поманила ложной надеждой, которую и рада бы, да не могу оправдать - мы не пара. Ужас! Признание в любви (ему запретила, а сама…) и оскорбление в одной фразе! Уж лучше пусть думает, что на дуру нарвался. Не хватало еще унизить его такими оправданиями! Но дело не в одних сословных барьерах, хотя от них никуда не деться. Нельзя же просто взять и каждому выскочить из своей жизни - ради чего? Любовь? Да мы едва знакомы! Навоображали бог знает что друг о друге! Любовь!
Но ведь как-то же она должна начаться. Разве не так все бывает? Вдруг захлестывает ликованье, жизнь играет как шампанское - просто от того, что этот человек есть на свете. Все, что он - трогает душу, задевает, восхищает. Какое-то лихорадочное жгучее волнение, в центре которого он. Вдруг это моя судьба? Ну что мы могли понять за какие-то две недели? Чувству нужно время.
Прикрыв глаза, он то ли думал о чем-то, то ли слушал мое бренчание. Чернота опущенных ресниц составляла тревожный контраст с бледностью щек. Почему он так бледен? Нездоровится? Спросила - ответил: «Пустяки, голова немного болит», - и голос такой же бесцветный. Ну, когда «немного», от света не морщатся.
Предложи я ему болеутоляющее, все обошлось бы. Но таблетка действует не сразу, а я могу снять боль в два счета. Это же обычный спазм. Выровнять давление, делов-то! Очень хотелось прикоснуться к нему. Удивлю странным умением? Пусть, зато сразу станет легче. А уедет, все забудет. Так я себя успокоила.
Да, он удивился, но не возразил, когда я предложила. Давление точно было повышено - сердце частило. «Сейчас, сейчас…» - пробормотала я, успокаивая; одна рука на пульсе, другую прижала к виску - аж пальцы закололо. Сейчас его боль просто смоет. Вот уже… Я ждала замедления сердечного ритма, его все не было. Манжет рубашки мешал мне. Расстегнула пуговицу, открывая запястье, и увидела россыпь мелких родинок вытянутым крестом. Сто раз клеила на эту руку датчик пульса!
Ни заговорить, ни шевельнуться... Все выключилось во мне: удивление, паника, способность соображать - все-все. А он… глаза беспросветные, и шепотом, не веря: «Мари?» Видно тоже не мог свести в уме два и два - лицо абсолютно без выражения, зрачки во всю радужку. Сколько это длилось - минуту, две?
Какой-то назойливый звук сверлил голову. Он вытащил телефон, с недоумением глянул на него, явно не соображая, что это за предмет, и отложил в сторону. Телефон заткнулся, но тут же зазвонил опять. Это привело его в чувство.
Я слышала разговор, но не поняла ни слова. Позже дошло: он наверно на чешском говорил, а казалось, я утратила способность различать речь. Он пытался что-то объяснить, дважды повторил «Арланда»*, махнул рукой в сторону окна - не хватило ума обернуться, а то бы увидела в аллее подъехавшую машину. Я догадалась, что он уезжает - прямо сию минуту, ухватившись за какой-то смехотворный предлог, и говорит об этом с неуместным как улыбка на похоронах выражением лица. Арланда - серьезно? Что ему понадобилось в аэропорту?
Сейчас кажется диким: как можно одуреть до такой степени? Мысль «это он!» ударила в голову и сломала мозг? Снова и снова прокручиваю в уме финальную сцену, зачем-то стараясь придумать достойное продолжение. Однажды на острове Корсё командир морпехов, комментируя тренировку бойцов, сказал мне их правило: в критической ситуации ты не поднимешься до уровня своих ожиданий, а опустишься до уровня своей подготовки.
Вот и я «опустилась до уровня». Во мне на автомате включилась программа: гость уезжает - радушная хозяйка желает «счастливого пути», «мягкой посадки», прощальная улыбочка - губы не слушались, как при заморозке. Он что-то говорил мертвым, вводящим в оцепенение голосом - ничего не помню, в глаза не смотрел, расстегнутый манжет так и болтался, мешая ему. Опять телефон - там торопили, настаивали. Он буркнул что-то с досадой, оборвал разговор. Вновь повернулся ко мне, явно не зная, что еще сказать, сделать. И я, как не вовремя заигравшая шарманка снова завела свое «легкой дороги, мягкой посадки» - точно мне не терпелось его выпроводить. Боюсь, он так и понял. Взглянул растерянно, отвесил формальный поклон и вышел.
А я - ноги подкосились - повалилась в кресло, где он только что сидел, еще хранившее его тепло. Казалось, он сейчас вернется - мы не можем расстаться вот так! Снаружи творилось что-то невообразимое. Буря взвыла, налегая на стекла. Стена воды рухнула с неба как божья кара. За ней пропали растрепанные сосны, мотавшиеся от ветра, залитый, полегший цветник, и все мои дурацкие надежды. Где-то там его автомобиль несся по воющему от штормовых порывов лесу, деревья, скрипя, раскачивались, роняли сломанные сучья. Дорога тонула в могучих потоках воды. Ненастье трепало и колотило машину, обрушивало водопады на лобовое стекло.
Сидела, оперев лоб на сложенные руки, жгла себе глаза непролитыми слезами - куда еще сырость разводить. Все не верилось, что это он - никак не совмещался в уме человек в маске и Винзор. Но что я помню - темные волнистые волосы, карие глаза, высокий, худощавый, руки красивые - все? И потом, почти два года прошло. Конечно мы не узнали друг друга. На то и был расчет.
Даже в ночном кошмаре я не могла представить этой встречи - слишком хорошо помнятся последние минуты в Лилле. Кто я теперь для него - двуличная кокетка, корчащая из себя недотрогу и соблазняющая мужчин инкогнито? Распущенная особа, которая вроде собиралась прыгнуть к нему в постель, но потом раздумала и убежала? Незабываемый образ! Остается молиться, чтоб он не сел за мемуары! Неудивительно, что парень поспешил унести ноги.
Хуже этого срама только то, что я опять по уши влюблена в него. Прямо рок какой-то! В маске или без маски этот тип сводит меня с ума. Где только крестный выкопал это сокровище на мою голову! Ах да, младший сын покойного друга. Кстати Винзор сказал, что до встречи в Стокгольме они не виделись больше десяти лет. Но если не виделись, откуда крестный знал о его тактильной глухоте? От отца? Видимо, так - друг, умирая, просил присмотреть за младшеньким. А уж найти человека по дипломатическим каналам…
Выходит, встречу в Лилле благодетель организовал нам заочно. А потом они случайно столкнулись в Стокгольме, и Винзор наверно узнал его, подошел спасибо сказать. Значит, знакомя нас в ратуше, старый плут уже понимал, кого сводит… Увижу - убью!!
Ярость и отчаяние - ничего уже не поделать, поздно! - душили меня. Сколько можно метаться по пустому дому, не находя себе места? Так и подмывало вытворить что-нибудь безумное - уравновесить внутренний хаос наружным сумасбродством. Надвинулись ранние сумерки. Невидимый дождь-моросец повис над землей - через него можно было пройти, как сквозь призрак. Пройти, пронестись, проскакать…
Надела бриджи, взяла плащ и пошла в конюшню. Трудно выдумать затею дурней и опасней, чем носиться в потемках по размокшим лесным дорогам, но мне и того показалось мало! Не Латону же брать для таких дел! На этот раз мне требовался бешеный товарищ. После моей лошадки Лорд показался огромным как боевой слон - будто на башне сидишь. Шенкелей ему - и мы полетели! Не лошадь - птица! (Хм, страус?) То-то Винзор сразу его приметил!
Комья летели из под копыт, мокрые ветки хлестали по голенищам, сырой воздух забивал легкие. Через час, разметав всю дурь по кустам, Лорд вынес меня к заливу. Ветер гнал над морем бурые облака, и небо в одном месте светлело в предчувствии луны. Внизу с таранным грохотом разбивались, взлетая веерными взрывами, мутные волны. Я смотрела на пенные рати, враскачку идущие на скалы, и думала, какая погода сейчас в Брюсселе. Ветер студено охлестывал тело под плащом. Лорд подо мной нетерпеливо выплясывал - рвался назад в уютный сумрак леса. На обратном пути нас захватил косохлестный дождь, и в этой секущей тьме конь чутьем и копытом как-то сам угадывал дорогу. С плаща и гривы текло, мы оба порядком выгваздались, устали. Я с трудом дотащила налитую сном голову до подушки.
Проснулась поздно - с першением в горле и мыслью, что его больше нет в доме, в моей жизни. Захотелось немедленно уснуть снова, нырнуть в обволакивающую толщу сна, уйти на дно от безнадежных мыслей, от обстоятельств, с которыми никак не справиться. Избрать сон как самую естественную форму отсутствия, неучастия, исчезновения. Закрыла глаза - «сплю!» Так и лежала, притворяясь сама перед собой, пока не поняла: как бы ни было плохо, все кончилось, и кончилось навсегда. Придется с этим жить.
Вот - живу. Сосу леденцы с эвкалиптовым маслом, пачкаю бумагу слезами и чернилами, строю не вдохновляющие планы. Сейчас конфетка истает, брошу эти листки в камин и пойду их воплощать».
***
Она действительно скомкала их и швырнула в топку на сложенные дрова. И уехала. А когда вернулась через месяц, стояло лето, и камин конечно никто не топил.