Трудные вопросы (2) Натянутые отношения
Прости, не успела вчера выложить текст - исправляюсь!
Иманд (33) - Анна (31)
Малина поспела! Давно ли Анна осматривала ее бледные костистые кукиши. И вот нарумяненные солнцем, подернутые жемчужной пыльцой малиновые щечки выглядывают из листвы. Значит нынче же к вечеру корзинки в руки и айда в лес. Жаль, малышню с собой не взять - далековато все-таки для ножек по самую попу утопающих в траве. Зато можно наедине обсудить то, чего - как незаживающей раны - коснуться больно, боязно, но необходимо.
В малиннике на берегу Ландышевого ручья шуршит ветер, плещет серебряной изнанкой листвы, манит розовой гроздью.
- Рукава опусти, - советует муж, - а то все руки обдерешь. Анна послушно одергивает манжеты ветровки и вешает на локоть круглую корзиночку. Колючие ветки чиркают по гладкой плащевке. Душистый сок пятнает губы, семечки щелкают на зубах.
Иманд срывает для нее большие мягкие ягоды - она приникает губами к его ладони. Не удержавшись, он целует ее в солнечную макушку: что там за планы кипят под этими кудрями? Малина малиной, но неспроста она завела его в лес.
- Признавайся, что задумала?
- Поговорить с тобой, - смиренно отвечает жена.
***
Он даже знает, о чем. Последняя стычка с Анниной матерью вышла перед самым отъездом. Из-за Малыша. В тот день Иманд нарочно задержался в департаменте, зная, что бабушка навещает внуков и, надеясь разминуться с ней. Не вышло. Отпустив машину, он выбрал окольный путь через парк - по старой дубовой аллее, где на стволах столетних исполинов, покрытых закаменелой в змеистых трещинах корой, дрожала, падая сквозь листву, хрустально-золотая сетка закатного солнца.
Еще издали он услышал густой рев сына и голос тещи: «Ну, и сиди там, мы без тебя уйдем, раз не слушаешься!» - и все понял раньше, чем увидел их. Малыш, как обычно трусивший сзади со своей машинкой на веревочке, отвлекся на что-то и отстал. Потом узналось: жук-олень - великолепный шоколадно-вишневый, солидный как дубовый шкаф, неуклюже переползал дорожку, ощупывая травины суставчатыми лапами и качая устрашающими рогами-мандибулами - ну как не поглядеть! Тем временем бабушка и Соланж ушли вперед. Жук уполз, а Малыш вдруг обнаружил, что он один - среди глухо шумящих деревьев. Бабушка далеко. Кричит: «Догоняй скорее!» Легко сказать, догоняй, когда тут колючая трава, и что-то страшно шуршит вокруг, и все ушли, а его одного бросили-и-и-и… Боясь тронуться с места, он захныкал сначала тоненько, еще надеясь, что бабуля сейчас придет, возьмет за руку. Но она только крикнула издали: «Иди сюда, кому говорю! Мы уходим!» Темные силуэты сестры и бабушки на фоне заходящего солнца казались чужими - они на него сердились. Малыш плюхнулся в траву и заревел со страху.
Соланж, еще помнившая, каково это - сидеть там и слушать «Мы от тебя уйдем», хотела бежать к брату - притащить этого потеряшку несчастного к бабушке, но та ее удержала:
- Нет, пусть сам идет! Видишь, он вредничает, я зову, зову, а он…»
Эту сцену Иманд уже видел, подхватил сына на руки - и тот захлюпал нареванным носом ему в шею, машинка, которую он так и не выпустил из рук, колотила по бедру.
Негодующий голос тещи преследовал его всю дорогу:
- Надо не потакать детям, а воспитывать их! Мальчик уже сейчас не слушается, а дальше что будет? Отец не должен идти на поводу у капризов, как слезливая нянька. Сначала распускают детей… - ослепленная собственной правотой, она ораторствовала, не смолкая. Громко и с удовольствием.
Дома скандал разошелся по новой:
- Я сама могу присмотреть за внуками, нечего лезть! - бушевала теща. - Кто-то должен воспитывать детей, а не только сюсюкать с ними!
- Мам, ты правда веришь, что Малыш не шел к тебе из упрямства? - вкрадчиво спросила Анна. - Он отстал, испугался и делал, как природа велит: потерялся - стой на месте и кричи. Если б не Иманд, дошло бы до истерики.
Ах так! Ее усилий здесь не ценят, добрых советов не слушают, да еще и выгораживают виновного…
Проводив разгневанную мать, Анна нашла мужа стоящим у окна в гостиной. Он не обернулся на ее шаги.
- Ты ничего не сказал ей?
- Нет. Давай потом поговорим. Пожалуйста.
Оскорбленный и взбешенный, он боится сорваться сейчас. На улице он не мог возразить - для этого пришлось бы повысить голос. Он сдержался. И надеется сдержаться теперь. Анна не виновата, только пусть она уйдет.
Но жена не уходит. Топчется у него за спиной, храбро предлагает:
- Выскажи все мне.
- Ты тут ни при чем.
- Все равно, не держи в себе. Ты злишься…
- Злюсь? Она отчитала меня как мальчишку - при детях, посреди парка! И что мне было делать - скандал устроить? Она же никого кроме себя не слышит. Скажешь, возраст, нервы, она хотела как лучше… Но это мои дети! С какой стати мне терпеть ее наскоки? Знаю, тебе неприятно слушать, она твоя мать.
- Не думай обо мне, - быстро, сквозь зубы отвечает она. - Просто выскажи, что накипело. Любыми словами.
Ей того и нужно, чтоб он выговорился, не копил обиду. Что еще она может для него сделать? Кое-что все-таки может. И сделала - еще раньше.
***
- Мама, ну что ты все шпыняешь его, что он тебе сделал?
Перечень претензий ее ошеломил: холодный, неискренний, заносчивый, как все босяки, попавшие из грязи в князи. Не уважает ее и своим неприступным видом отваживает от дома. Словечка из него не вытянешь, скажешь ему что-нибудь - улыбается как иностранец. Вкус у него грубый - картошка да хлеб, и тот не по-людски ест, руками рвет - смотреть тошно! И никакого чувства собственного достоинства - любое оскорбление проглотит, ничем его не проймешь. Да разве таким должен быть твой муж?!
Чем дальше, тем яснее звучит «он плохой» - не так говорит, не так ест, не так улыбается - не так, как ей хочется. Она-то давно намечтала Анне жениха, а себе зятя - все предусмотрела от происхождения до характера. Иманд - плох, раз не отвечает ее ожиданиям. Вот если б никчемный зять постарался, хоть чуток приблизился к ее идеалу…
Другая причина неприязни глубже. Как-то, возмутившись реакцией зятя на критику: выслушал, кивнул и продолжил гнуть свое - она с мстительным удовлетворением заметила дочери: «Вот и отец твой всю жизнь так!»
Анну будто локтем под ребра пихнули. Точно! Выходит она, следуя кухонной психологии, выбрала себе мужа по образу и подобию отца? С одиноким упорядоченным умом, замкнутого, ироничного - разве не таким был папа?
Сдержанность, неподатливость, невозмутимость - все это годами бесило маму в отце. Зная нрав супруга, она не давала себе воли, втайне глотая обиды. Неутоленная злость, как пущенный в землю заряд, до сих пор сидит в ней. Иманд напоминает ей супруга, изрядно помявшего ее самолюбие, и она ведет себя с зятем так, как хотела, да не могла с мужем - бессознательно сводит счеты. Браня и третируя, как бы говорит: я важная персона, раз поучаю других. Всем своим видом показывает, она здесь главная. Один на один и вовсе не церемонится. Однажды, выходя из гостиной, Анна увидела возмутительную сцену.
Муж спускался по лестнице в холл первого этажа, когда в дом вошла нежданная гостья.
- Добрый день, - естественно сказал он. - Как поживаете?
- Можно подумать, тебе это интересно, - не ответив на приветствие, буркнула она под нос и прошла мимо, не взглянув в его сторону.
Анну поразила не столько грубость матери, сколько то, что Иманд ничуть этому не удивился - видно, такое происходило не впервой.
- Ты переходишь границы, мама!
- Я говорю, что думаю. В отличие от твоего мужа, - возражает она тоном женщины, не боящейся высказывать свои мнения без обиняков и осаживать тех, кто с ней не согласен. - Но рано или поздно он себя покажет, увидишь!
- Ты, кажется, мечтаешь об этом?
Да, мечтает. Ждет не дождется, чтоб тот явил себя «во всей красе». Жаждет оказаться правой даже ценой несчастья дочери - возликовать: «Я же говорила! Я предупреждала!» И она выйдет победителем в этой схватке, выйдет, во что бы то ни стало! Анна своим вопросом нечаянно угодила в цель и с ужасом поняла это. Мама не переменится. Будет и дальше изводить недруга, вынуждая чувствовать себя лишним, неуместным. Сетовать, что из-за зятя ей нет места в семье дочери. Походя оскорблять, высказывая «всю правду» так, чтоб он слышал или ему передали.
Анне хватило твердости вступиться за мужа. Теперь дети будут навещать бабушку в ее доме, она же станет наведываться в гости изредка, оговорив визит заранее. «И больше никаких жалоб. Хватит мама. Я тебя люблю, но это наша семья - сами разберемся». Мужу об этом разговоре не сказала.
Иманд и его недруги - тема безнадежная. Со временем полк их поредел, запас яда иссяк, но мама и дядюшка Таубе еще полны задора. Лидер консерваторов и нынешний премьер-министр генерал Гунар Таубе - родич Анны, хоть и дальний. Он противник упорный, прячущий злобу за политическими разногласиями. Ему равно не по нутру и «этот выскочка», и его либеральные взгляды. Обозначив их однажды в общей беседе, Иманд благоразумно уклонился от споров. Но дядюшка не унялся. Опытный политик, он ловко разыграл карту, навязывая оппоненту публичную полемику и провоцируя его на потеху публике. Ах, ему даже не отвечают - не снисходят (ты подумай, какие мы важные вельможи!) - вот вам и весь либерализм, господа! Что ж, тем хуже для «ответчика»!
Иманд - удобная мишень: всегда на виду, и огрызаться не станет. То, что вражда не полыхает в открытую - его заслуга. Это и смущает Анну. Почему он годами молча сносит враждебность? Может, решил, что так будет лучше, или просто привык терпеть - «не замечать» агрессии, переводить ее в шутку? Но избегание не может длиться вечно.
***
- Хочу спросить, - не глядя на него, Анна отрясает ягоды с ветки прямо в корзинку. - Что ты делаешь, чтоб избежать конфликтов?
- Сладкое ем, - он отправляет в рот полную горсть малины.
- Вечно твои шуточки...
- Нет, серьезно. Курсе на четвертом нам читали теорию управления конфликтами, и профессор дал дельный совет: «Держите в кармане карамельки». Конфликт - это стресс, адреналин и все такое, а сладкое быстро приводит в норму. Хочешь конфетку? - он вынимает из кармана горсть мелких фруктовых леденцов.
- Я думала, ты их просто любишь…
- Конфеты? - он криво улыбается. - Ты почти десять лет меня знаешь - хоть раз видела, чтоб я их просто так ел?
Боже, он носит их с собой как таблетки!
- Тебе… так трудно?
- Какого ответа ты ждешь? - он отворачивается, шурша ветками. Не сердится, просто не знает, куда смотреть. На нее он смотреть не может. В самом деле, что Анна хочет услышать - жалобы на свою родню?
- Ты все сносишь молча, не защищаясь. Чем ты жертвуешь - самолюбием? Чувством собственного достоинства? Ты обижен? Мне страшно за тебя.
- Я бы все сделал, чтоб этих стычек не было. Но я кость в горле - не человек, а сословное недоразумение, твой нелепый «каприз». Скажи, что я неправ! И что можно ответить на такую претензию - доказывать, что я тебя стою? Так это последнее, что они хотят знать обо мне. Я не могу переменить их мнение, или помешать его высказывать. Могу только не участвовать.
- У тебя нет желания осадить? Ты не защищаешься, а безнаказанность развращает.
Анна боится собственной мысли: что если правы те, и с ее мужем обходятся так, как он позволяет?
- Этого от меня и хотят, чтоб я огрызнулся, ввязался в свару - тогда их агрессия получит оправдание. Я не буду играть по чужим правилам. И я не избегаю - я игнорирую, есть разница. Анна, нельзя разрешить конфликт в одиночку. Твоя мама, Таубе - они хотят ссоры. Ногой притопывают в нетерпении!
- И ты ждешь, когда им надоест, что ли?
- Стой! Слышишь, ходит кто-то.
- Замерев, они вслушиваются в лесные шорохи, в тихую возню у самой земли в малиновой чаще: зверь? Птица в гнезде?
- Ёжик, - с облегчением (не мышь!) говорит Анна, - пыхтит. Может, Колючкин? Помнишь, как обфыркал нас в прошлом году?
Иманд осторожно раздвигает ветки. Но ёжик не хочет встречи - его топоток удаляется вглубь.
- Да ладно, пусть идет.
- Смотри-ка…
Колючкин - ну точно он, весь подобравшись, сидит в самой занозистой гуще. В его пегих иглах краснеет застрявшая ягода.
- Дадим ему малинки, а? - Иманд наклоняется к зверьку, но тот фыркает и сворачивается клубком.
- Не надо. Ежи не носят еду на иголках, это Плиний старший выдумал, и все поверили. Оставь его, пойдем.
Они возвращаются на край малинника.
- Я сам как тот ёжик… - не то ей, не то себе говорит он.
- Чуть что, наежачиваешь спинку?
- Стараюсь лишний раз на глаза не попадаться. Ты спрашивала, что я делаю.
- Помогает?
Он безнадежно пожимает плечами:
- Пойдем, что ли, у ручья посидим.
Ниже по течению, где нависла поперек русла кряжистая ива, их любимое местечко. Широкий ствол весь в серебряных с зеленцой бляшках лишайника. Водная дрожь от солнца и дымок теней пробегают по нему, по растущим поодаль соснам и прибрежным травам. Сбросив обувь, Иманд садится на ствол верхом и опускает ноги в быстрое течение.
- Холодная?
- Ага. Иди сюда, - он подает жене руку.
Медный вечерний свет подбирается к ним сбоку косыми лучами, через стволы и кроны. Вода шлепает о мокрый живот ивы, журчит и пузырится в подмытых корнях. Распускаясь, радужные пузыри крутятся на стремнине и тут же лопаются, но часть плывет и сбивается ниже - у серого валуна, чье отполированное темя поблескивает скользкой зеленью. Анна говорит, это моренный камень - ледник его когда-то с гор приволок. Валун увяз в иле и наполовину занесен песком, оброс, как лысина старческим пухом мелкой травкой, которая теперь всё кланяется на струе, отзываясь и трепету теней и бегу ручья.
- Ну расскажи ты мне все! - не выдерживает Анна.
За спиной мужа лучи солнца роются в мокрой листве ивы. Быстриком бьет и журчит вода, отыскивая себе путь между веток.
- Что я делаю, чтоб избежать ссор? Держу человека на дистанции, пропускаю мимо ушей его выпады, стараюсь не пересекаться. С твоей мамой это работает - лишает пищи ее неприязнь. Без встреч ей легче. И мне.
- Ты ее презираешь? Ненавидишь?
- Нет. Так, психую иногда… пока не остыну. Она, по-моему, несчастна. Старается причинить зло потому, что самой плохо. Ее жаль.
- Да, ей плохо. От самой себя. Мама ищет, кого бы в этом обвинить. Тебе очень обидно?
- Да, - признается он. - Я думал, будет легче. Надеялся расположить ее к себе, как-то подладиться. Ведь тебя она любит, детей…
У него в голосе такая тоска мальчишеская, по материнскому теплу, которого рано лишился. У Анны перехватывает горло, она громко сглатывает и икает.
- Замерзла? - спохватывается он. - От воды дует?
Жена мотает головой и икает опять.
- Нет, посидим еще.
- Ты не думай, - он улыбается углом рта, - мы это преодолеем. А пока лучше избегать обострений: «Вы тут пообщайтесь, а у меня столько дел…».
- А генерал? Его тебе тоже жалко?
- Нет. Он мне неприятен. Его злоба не от слабости. Он хищник, и надеется меня сожрать.
Жена одобрительно фыркает, признавая справедливость выданной аттестации.
- Ты не собираешься его остановить?
- Нет. Пусть ломает зубы.
А ведь правда, Иманд давно узаконил эту вражду. Еще тогда - на банкете, устроенном в честь второй победы партии Таубе на выборах. Дядюшка с бокалом в руках, повернувшись к ней (муж стоял рядом), произнес хвастливый спич. Помянул рвущихся к власти либералов, мол, пока те заигрывали с народом, консерваторы предложили людям то, что все любят: крепкую руку лидера и благородные традиции. Противниками генерала на выборах выступали вовсе не либералы, а социалисты, но было ясно, кому адресована колкость. Повисла опасная тишина. Все взгляды обратились к Иманду.
- Да, - усмехнувшись, во всеуслышание подтвердил он. - Мы с генералом старые добрые враги. Но, герр Таубе переоценивает свою популярность. Его любят как лису в курятнике. Что ж, позабавимся и мы, глядя как старая лиса петушится, - он поднял бокал. - За то, чтоб куры не дремали, генерал!
В другой раз, после очередного выпада, Иманд публично обезоружил дядюшку откровенным вопросом: «Я правильно понял, вы хотите навредить мне?»
- Тебе противна эта вражда?
- Хороший вопрос. Раз он так яростно меня не любит, значит, я что-то собой представляю. Шучу. Меня бесят его наскоки, но еще больше - та злость, которую он во мне вызывает. Неприятно чувствовать себя злым, но это полбеды. Хуже то, что моей реакцией можно управлять извне, он как на кнопку нажимает: захотел - вызвал гнев, раздражение. И то, что я поддаюсь... моя проблема. Я должен ее решить. Это трудней, чем осадить задиру. Глянь! - он глазами показывает на корзинку с малиной, оставленную на берегу.
Анна оборачивается:
- А ну кыш, разбойники! Не успеешь отвернуться, уже налетели!
- Сначала один дрозд был, теперь целый десант.
- И ладно б ели, обормоты, а то ведь только разбрасывают! Все истоптали! - ругаясь и вздыхая, она вытаскивает мятые, пустившие сок ягоды и кидает в траву. - Нате вам, ешьте!
- Ничего, еще наберем, - Иманд легко соскакивает со ствола, - не жалей для них, малины всем хватит.
- Знаешь, - ластясь к нему, говорит Анна, когда они идут назад, - мне правда спокойнее стало. Я боялась, вдруг тебе невмоготу уже. Чего ты улыбаешься?
- Просто так, - отвечает он, очарованный и немножко смущенный ее беспокойством о нем, - просто так.
Иманд (33) - Анна (31)
Малина поспела! Давно ли Анна осматривала ее бледные костистые кукиши. И вот нарумяненные солнцем, подернутые жемчужной пыльцой малиновые щечки выглядывают из листвы. Значит нынче же к вечеру корзинки в руки и айда в лес. Жаль, малышню с собой не взять - далековато все-таки для ножек по самую попу утопающих в траве. Зато можно наедине обсудить то, чего - как незаживающей раны - коснуться больно, боязно, но необходимо.
В малиннике на берегу Ландышевого ручья шуршит ветер, плещет серебряной изнанкой листвы, манит розовой гроздью.
- Рукава опусти, - советует муж, - а то все руки обдерешь. Анна послушно одергивает манжеты ветровки и вешает на локоть круглую корзиночку. Колючие ветки чиркают по гладкой плащевке. Душистый сок пятнает губы, семечки щелкают на зубах.
Иманд срывает для нее большие мягкие ягоды - она приникает губами к его ладони. Не удержавшись, он целует ее в солнечную макушку: что там за планы кипят под этими кудрями? Малина малиной, но неспроста она завела его в лес.
- Признавайся, что задумала?
- Поговорить с тобой, - смиренно отвечает жена.
***
Он даже знает, о чем. Последняя стычка с Анниной матерью вышла перед самым отъездом. Из-за Малыша. В тот день Иманд нарочно задержался в департаменте, зная, что бабушка навещает внуков и, надеясь разминуться с ней. Не вышло. Отпустив машину, он выбрал окольный путь через парк - по старой дубовой аллее, где на стволах столетних исполинов, покрытых закаменелой в змеистых трещинах корой, дрожала, падая сквозь листву, хрустально-золотая сетка закатного солнца.
Еще издали он услышал густой рев сына и голос тещи: «Ну, и сиди там, мы без тебя уйдем, раз не слушаешься!» - и все понял раньше, чем увидел их. Малыш, как обычно трусивший сзади со своей машинкой на веревочке, отвлекся на что-то и отстал. Потом узналось: жук-олень - великолепный шоколадно-вишневый, солидный как дубовый шкаф, неуклюже переползал дорожку, ощупывая травины суставчатыми лапами и качая устрашающими рогами-мандибулами - ну как не поглядеть! Тем временем бабушка и Соланж ушли вперед. Жук уполз, а Малыш вдруг обнаружил, что он один - среди глухо шумящих деревьев. Бабушка далеко. Кричит: «Догоняй скорее!» Легко сказать, догоняй, когда тут колючая трава, и что-то страшно шуршит вокруг, и все ушли, а его одного бросили-и-и-и… Боясь тронуться с места, он захныкал сначала тоненько, еще надеясь, что бабуля сейчас придет, возьмет за руку. Но она только крикнула издали: «Иди сюда, кому говорю! Мы уходим!» Темные силуэты сестры и бабушки на фоне заходящего солнца казались чужими - они на него сердились. Малыш плюхнулся в траву и заревел со страху.
Соланж, еще помнившая, каково это - сидеть там и слушать «Мы от тебя уйдем», хотела бежать к брату - притащить этого потеряшку несчастного к бабушке, но та ее удержала:
- Нет, пусть сам идет! Видишь, он вредничает, я зову, зову, а он…»
Эту сцену Иманд уже видел, подхватил сына на руки - и тот захлюпал нареванным носом ему в шею, машинка, которую он так и не выпустил из рук, колотила по бедру.
Негодующий голос тещи преследовал его всю дорогу:
- Надо не потакать детям, а воспитывать их! Мальчик уже сейчас не слушается, а дальше что будет? Отец не должен идти на поводу у капризов, как слезливая нянька. Сначала распускают детей… - ослепленная собственной правотой, она ораторствовала, не смолкая. Громко и с удовольствием.
Дома скандал разошелся по новой:
- Я сама могу присмотреть за внуками, нечего лезть! - бушевала теща. - Кто-то должен воспитывать детей, а не только сюсюкать с ними!
- Мам, ты правда веришь, что Малыш не шел к тебе из упрямства? - вкрадчиво спросила Анна. - Он отстал, испугался и делал, как природа велит: потерялся - стой на месте и кричи. Если б не Иманд, дошло бы до истерики.
Ах так! Ее усилий здесь не ценят, добрых советов не слушают, да еще и выгораживают виновного…
Проводив разгневанную мать, Анна нашла мужа стоящим у окна в гостиной. Он не обернулся на ее шаги.
- Ты ничего не сказал ей?
- Нет. Давай потом поговорим. Пожалуйста.
Оскорбленный и взбешенный, он боится сорваться сейчас. На улице он не мог возразить - для этого пришлось бы повысить голос. Он сдержался. И надеется сдержаться теперь. Анна не виновата, только пусть она уйдет.
Но жена не уходит. Топчется у него за спиной, храбро предлагает:
- Выскажи все мне.
- Ты тут ни при чем.
- Все равно, не держи в себе. Ты злишься…
- Злюсь? Она отчитала меня как мальчишку - при детях, посреди парка! И что мне было делать - скандал устроить? Она же никого кроме себя не слышит. Скажешь, возраст, нервы, она хотела как лучше… Но это мои дети! С какой стати мне терпеть ее наскоки? Знаю, тебе неприятно слушать, она твоя мать.
- Не думай обо мне, - быстро, сквозь зубы отвечает она. - Просто выскажи, что накипело. Любыми словами.
Ей того и нужно, чтоб он выговорился, не копил обиду. Что еще она может для него сделать? Кое-что все-таки может. И сделала - еще раньше.
***
- Мама, ну что ты все шпыняешь его, что он тебе сделал?
Перечень претензий ее ошеломил: холодный, неискренний, заносчивый, как все босяки, попавшие из грязи в князи. Не уважает ее и своим неприступным видом отваживает от дома. Словечка из него не вытянешь, скажешь ему что-нибудь - улыбается как иностранец. Вкус у него грубый - картошка да хлеб, и тот не по-людски ест, руками рвет - смотреть тошно! И никакого чувства собственного достоинства - любое оскорбление проглотит, ничем его не проймешь. Да разве таким должен быть твой муж?!
Чем дальше, тем яснее звучит «он плохой» - не так говорит, не так ест, не так улыбается - не так, как ей хочется. Она-то давно намечтала Анне жениха, а себе зятя - все предусмотрела от происхождения до характера. Иманд - плох, раз не отвечает ее ожиданиям. Вот если б никчемный зять постарался, хоть чуток приблизился к ее идеалу…
Другая причина неприязни глубже. Как-то, возмутившись реакцией зятя на критику: выслушал, кивнул и продолжил гнуть свое - она с мстительным удовлетворением заметила дочери: «Вот и отец твой всю жизнь так!»
Анну будто локтем под ребра пихнули. Точно! Выходит она, следуя кухонной психологии, выбрала себе мужа по образу и подобию отца? С одиноким упорядоченным умом, замкнутого, ироничного - разве не таким был папа?
Сдержанность, неподатливость, невозмутимость - все это годами бесило маму в отце. Зная нрав супруга, она не давала себе воли, втайне глотая обиды. Неутоленная злость, как пущенный в землю заряд, до сих пор сидит в ней. Иманд напоминает ей супруга, изрядно помявшего ее самолюбие, и она ведет себя с зятем так, как хотела, да не могла с мужем - бессознательно сводит счеты. Браня и третируя, как бы говорит: я важная персона, раз поучаю других. Всем своим видом показывает, она здесь главная. Один на один и вовсе не церемонится. Однажды, выходя из гостиной, Анна увидела возмутительную сцену.
Муж спускался по лестнице в холл первого этажа, когда в дом вошла нежданная гостья.
- Добрый день, - естественно сказал он. - Как поживаете?
- Можно подумать, тебе это интересно, - не ответив на приветствие, буркнула она под нос и прошла мимо, не взглянув в его сторону.
Анну поразила не столько грубость матери, сколько то, что Иманд ничуть этому не удивился - видно, такое происходило не впервой.
- Ты переходишь границы, мама!
- Я говорю, что думаю. В отличие от твоего мужа, - возражает она тоном женщины, не боящейся высказывать свои мнения без обиняков и осаживать тех, кто с ней не согласен. - Но рано или поздно он себя покажет, увидишь!
- Ты, кажется, мечтаешь об этом?
Да, мечтает. Ждет не дождется, чтоб тот явил себя «во всей красе». Жаждет оказаться правой даже ценой несчастья дочери - возликовать: «Я же говорила! Я предупреждала!» И она выйдет победителем в этой схватке, выйдет, во что бы то ни стало! Анна своим вопросом нечаянно угодила в цель и с ужасом поняла это. Мама не переменится. Будет и дальше изводить недруга, вынуждая чувствовать себя лишним, неуместным. Сетовать, что из-за зятя ей нет места в семье дочери. Походя оскорблять, высказывая «всю правду» так, чтоб он слышал или ему передали.
Анне хватило твердости вступиться за мужа. Теперь дети будут навещать бабушку в ее доме, она же станет наведываться в гости изредка, оговорив визит заранее. «И больше никаких жалоб. Хватит мама. Я тебя люблю, но это наша семья - сами разберемся». Мужу об этом разговоре не сказала.
Иманд и его недруги - тема безнадежная. Со временем полк их поредел, запас яда иссяк, но мама и дядюшка Таубе еще полны задора. Лидер консерваторов и нынешний премьер-министр генерал Гунар Таубе - родич Анны, хоть и дальний. Он противник упорный, прячущий злобу за политическими разногласиями. Ему равно не по нутру и «этот выскочка», и его либеральные взгляды. Обозначив их однажды в общей беседе, Иманд благоразумно уклонился от споров. Но дядюшка не унялся. Опытный политик, он ловко разыграл карту, навязывая оппоненту публичную полемику и провоцируя его на потеху публике. Ах, ему даже не отвечают - не снисходят (ты подумай, какие мы важные вельможи!) - вот вам и весь либерализм, господа! Что ж, тем хуже для «ответчика»!
Иманд - удобная мишень: всегда на виду, и огрызаться не станет. То, что вражда не полыхает в открытую - его заслуга. Это и смущает Анну. Почему он годами молча сносит враждебность? Может, решил, что так будет лучше, или просто привык терпеть - «не замечать» агрессии, переводить ее в шутку? Но избегание не может длиться вечно.
***
- Хочу спросить, - не глядя на него, Анна отрясает ягоды с ветки прямо в корзинку. - Что ты делаешь, чтоб избежать конфликтов?
- Сладкое ем, - он отправляет в рот полную горсть малины.
- Вечно твои шуточки...
- Нет, серьезно. Курсе на четвертом нам читали теорию управления конфликтами, и профессор дал дельный совет: «Держите в кармане карамельки». Конфликт - это стресс, адреналин и все такое, а сладкое быстро приводит в норму. Хочешь конфетку? - он вынимает из кармана горсть мелких фруктовых леденцов.
- Я думала, ты их просто любишь…
- Конфеты? - он криво улыбается. - Ты почти десять лет меня знаешь - хоть раз видела, чтоб я их просто так ел?
Боже, он носит их с собой как таблетки!
- Тебе… так трудно?
- Какого ответа ты ждешь? - он отворачивается, шурша ветками. Не сердится, просто не знает, куда смотреть. На нее он смотреть не может. В самом деле, что Анна хочет услышать - жалобы на свою родню?
- Ты все сносишь молча, не защищаясь. Чем ты жертвуешь - самолюбием? Чувством собственного достоинства? Ты обижен? Мне страшно за тебя.
- Я бы все сделал, чтоб этих стычек не было. Но я кость в горле - не человек, а сословное недоразумение, твой нелепый «каприз». Скажи, что я неправ! И что можно ответить на такую претензию - доказывать, что я тебя стою? Так это последнее, что они хотят знать обо мне. Я не могу переменить их мнение, или помешать его высказывать. Могу только не участвовать.
- У тебя нет желания осадить? Ты не защищаешься, а безнаказанность развращает.
Анна боится собственной мысли: что если правы те, и с ее мужем обходятся так, как он позволяет?
- Этого от меня и хотят, чтоб я огрызнулся, ввязался в свару - тогда их агрессия получит оправдание. Я не буду играть по чужим правилам. И я не избегаю - я игнорирую, есть разница. Анна, нельзя разрешить конфликт в одиночку. Твоя мама, Таубе - они хотят ссоры. Ногой притопывают в нетерпении!
- И ты ждешь, когда им надоест, что ли?
- Стой! Слышишь, ходит кто-то.
- Замерев, они вслушиваются в лесные шорохи, в тихую возню у самой земли в малиновой чаще: зверь? Птица в гнезде?
- Ёжик, - с облегчением (не мышь!) говорит Анна, - пыхтит. Может, Колючкин? Помнишь, как обфыркал нас в прошлом году?
Иманд осторожно раздвигает ветки. Но ёжик не хочет встречи - его топоток удаляется вглубь.
- Да ладно, пусть идет.
- Смотри-ка…
Колючкин - ну точно он, весь подобравшись, сидит в самой занозистой гуще. В его пегих иглах краснеет застрявшая ягода.
- Дадим ему малинки, а? - Иманд наклоняется к зверьку, но тот фыркает и сворачивается клубком.
- Не надо. Ежи не носят еду на иголках, это Плиний старший выдумал, и все поверили. Оставь его, пойдем.
Они возвращаются на край малинника.
- Я сам как тот ёжик… - не то ей, не то себе говорит он.
- Чуть что, наежачиваешь спинку?
- Стараюсь лишний раз на глаза не попадаться. Ты спрашивала, что я делаю.
- Помогает?
Он безнадежно пожимает плечами:
- Пойдем, что ли, у ручья посидим.
Ниже по течению, где нависла поперек русла кряжистая ива, их любимое местечко. Широкий ствол весь в серебряных с зеленцой бляшках лишайника. Водная дрожь от солнца и дымок теней пробегают по нему, по растущим поодаль соснам и прибрежным травам. Сбросив обувь, Иманд садится на ствол верхом и опускает ноги в быстрое течение.
- Холодная?
- Ага. Иди сюда, - он подает жене руку.
Медный вечерний свет подбирается к ним сбоку косыми лучами, через стволы и кроны. Вода шлепает о мокрый живот ивы, журчит и пузырится в подмытых корнях. Распускаясь, радужные пузыри крутятся на стремнине и тут же лопаются, но часть плывет и сбивается ниже - у серого валуна, чье отполированное темя поблескивает скользкой зеленью. Анна говорит, это моренный камень - ледник его когда-то с гор приволок. Валун увяз в иле и наполовину занесен песком, оброс, как лысина старческим пухом мелкой травкой, которая теперь всё кланяется на струе, отзываясь и трепету теней и бегу ручья.
- Ну расскажи ты мне все! - не выдерживает Анна.
За спиной мужа лучи солнца роются в мокрой листве ивы. Быстриком бьет и журчит вода, отыскивая себе путь между веток.
- Что я делаю, чтоб избежать ссор? Держу человека на дистанции, пропускаю мимо ушей его выпады, стараюсь не пересекаться. С твоей мамой это работает - лишает пищи ее неприязнь. Без встреч ей легче. И мне.
- Ты ее презираешь? Ненавидишь?
- Нет. Так, психую иногда… пока не остыну. Она, по-моему, несчастна. Старается причинить зло потому, что самой плохо. Ее жаль.
- Да, ей плохо. От самой себя. Мама ищет, кого бы в этом обвинить. Тебе очень обидно?
- Да, - признается он. - Я думал, будет легче. Надеялся расположить ее к себе, как-то подладиться. Ведь тебя она любит, детей…
У него в голосе такая тоска мальчишеская, по материнскому теплу, которого рано лишился. У Анны перехватывает горло, она громко сглатывает и икает.
- Замерзла? - спохватывается он. - От воды дует?
Жена мотает головой и икает опять.
- Нет, посидим еще.
- Ты не думай, - он улыбается углом рта, - мы это преодолеем. А пока лучше избегать обострений: «Вы тут пообщайтесь, а у меня столько дел…».
- А генерал? Его тебе тоже жалко?
- Нет. Он мне неприятен. Его злоба не от слабости. Он хищник, и надеется меня сожрать.
Жена одобрительно фыркает, признавая справедливость выданной аттестации.
- Ты не собираешься его остановить?
- Нет. Пусть ломает зубы.
А ведь правда, Иманд давно узаконил эту вражду. Еще тогда - на банкете, устроенном в честь второй победы партии Таубе на выборах. Дядюшка с бокалом в руках, повернувшись к ней (муж стоял рядом), произнес хвастливый спич. Помянул рвущихся к власти либералов, мол, пока те заигрывали с народом, консерваторы предложили людям то, что все любят: крепкую руку лидера и благородные традиции. Противниками генерала на выборах выступали вовсе не либералы, а социалисты, но было ясно, кому адресована колкость. Повисла опасная тишина. Все взгляды обратились к Иманду.
- Да, - усмехнувшись, во всеуслышание подтвердил он. - Мы с генералом старые добрые враги. Но, герр Таубе переоценивает свою популярность. Его любят как лису в курятнике. Что ж, позабавимся и мы, глядя как старая лиса петушится, - он поднял бокал. - За то, чтоб куры не дремали, генерал!
В другой раз, после очередного выпада, Иманд публично обезоружил дядюшку откровенным вопросом: «Я правильно понял, вы хотите навредить мне?»
- Тебе противна эта вражда?
- Хороший вопрос. Раз он так яростно меня не любит, значит, я что-то собой представляю. Шучу. Меня бесят его наскоки, но еще больше - та злость, которую он во мне вызывает. Неприятно чувствовать себя злым, но это полбеды. Хуже то, что моей реакцией можно управлять извне, он как на кнопку нажимает: захотел - вызвал гнев, раздражение. И то, что я поддаюсь... моя проблема. Я должен ее решить. Это трудней, чем осадить задиру. Глянь! - он глазами показывает на корзинку с малиной, оставленную на берегу.
Анна оборачивается:
- А ну кыш, разбойники! Не успеешь отвернуться, уже налетели!
- Сначала один дрозд был, теперь целый десант.
- И ладно б ели, обормоты, а то ведь только разбрасывают! Все истоптали! - ругаясь и вздыхая, она вытаскивает мятые, пустившие сок ягоды и кидает в траву. - Нате вам, ешьте!
- Ничего, еще наберем, - Иманд легко соскакивает со ствола, - не жалей для них, малины всем хватит.
- Знаешь, - ластясь к нему, говорит Анна, когда они идут назад, - мне правда спокойнее стало. Я боялась, вдруг тебе невмоготу уже. Чего ты улыбаешься?
- Просто так, - отвечает он, очарованный и немножко смущенный ее беспокойством о нем, - просто так.