Игра на желание
Остров бабочек
Иманд (27) - Анна (24)
Анна счастлива с ним. Но так ли счастлива, как ему хочется? Проще говоря, получает ли жена удовлетворение в сексе или ее энтузиазм вызван новизной и желанием угодить ему? Кажется, чего проще, у Анны-то можно спросить. Он так и представляет этот разговор: на щеки ей будто кипятком изнутри плеснут - ожоги мгновенно заалеют под тонкой кожей, она притушит вспыхнувший взгляд и заверит, что ей с ним хорошо - лучше некуда. И не солжет ведь при этом ни капли.
Так да или нет? Иманд почти уверен: нет. Скорее всего, Анна просто не знает, что должна чувствовать. Это только в дамских романах оргазм героини неизбежен как восход солнца, а реальная женщина, даже по уши влюбленная, часто остается ни с чем. Он не самый опытный любовник, и в эпизодических отношениях с женщинами ему не всегда случалось быть на высоте. Неудачи болезненно царапали самолюбие, хотя юные партнерши - «коль бедный друг бессилен, благородство должно ценить старанье без успеха»* - не только не винили, а даже утешали его: «Ты тут ни при чем, это со мной что-то не так, у меня никогда раньше не получалось, думала, может с тобой…»
Вдруг и Анна снисходительно прощая ему неумение удовлетворить ее, винит не его, а себя? Невыносимо стыдно быть в глазах жены несостоятельным любовником, но еще хуже не дать милой всего счастья, какое она заслуживает, оставить ее разочарованной. Задача, которую он неотступно пытается решить, выглядит так: жене нравится секс, она доходит до сильнейшего возбуждения и… всё, потом просто устает от него - никакой разрядки. Он уже все перепробовал.
Анна знать не знает о его терзаниях - сидит напротив, уписывает блинчики с апельсиновым кремом и выглядит довольной. Ладно… - усилием воли Иманд заставляет себя переключиться. В самом деле, не обсуждать же это за завтраком. Он ощипывает кисточку белого винограда и спрашивает насчет корта за цветниками в конце миртовой аллеи.
- Да, - кивает Анна, подчищая блинчиком соус с тарелки, - корт есть, а ты разве играешь?
Как многого она еще не знает о своем муже!
- Сразимся? - предлагает он.
Матч назначен на «попозже», когда садящееся солнце уйдет за дом. К назначенному часу Анна готова: улыбочка «ну, погоди!» затмевает и длинные ноги, и полуоткрытые плечи. Белая юбочка, маечка в обтяжку - все, как положено, пышный узел волос стянут широкой лентой с козырьком.
- На что будем играть? - она азартно постукивает ребром ракетки о ладонь.
- На поцелуй. Продуешь два из трех сетов - поцелуешь меня, идет?
- Это мы еще посмотрим, кто продует!
Ничего себе, хрупкая девушка, успевает подумать он, принимая мастерски закрученную подачу в правый квадрат и ответно накручивая мяч с форхенда кроссом. Легкая на ногу, верткая как ящерица, она сразу дает понять, что быстрой победы не будет (да и будет ли?). Сильная соперница - приятное открытие, даже после того, как она три гейма подряд удерживает подачу. Первый сет остался за ней. Во втором он отыгрался, раз за разом посылая мощный топ-спин под заднюю линию. Анна и сама мастерица мячи «причесывать», но высокий отскок при ее росте… хотя двуручный бекхенд у нее прям молниеносный - во лупит! В третьем - борьба разгорелась такая, словно ставка не поцелуй, а… Зря Иманд надеялся загонять ее из угла в угол до изнеможения, посылая длинные обводящие мячи под заднюю линию - разрывающие легкие изнурительные пробежки свалили бы уже и скаковую лошадь, а женушка его знай себе, сдувает локон с повлажневшего лба. Да черт возьми, когда ж она играть-то так выучилась!!
Анна выиграла бы - ей-ей! Победа, можно сказать, уже лежала у нее в кармане, не залюбуйся она этим ослепительным теннисистом в раздувающейся рубашке - его разметанными ветром и бегом темными прядями, написанным на лице сильнейшим напряжением, с каким он посылал тело вверх, навстречу отвесно падающему мячу, на миг зависая в воздухе, как лист в восходящем потоке, невероятно точным, чуть ли не балетным поворотом ног…
- Ну ты даешь! - со скромным удовлетворением победителя признает он, стягивая через голову тенниску и забирая у Анны ракетку. - Не ожидал. Пить хочешь? На веранде лимонад есть, холодненький.
Губы у него сухие с запекшейся корочкой. Сейчас его поцеловать? Нет, путь лучше попьет сперва, очахнет маленько, и тогда… Об этом «тогда» она грезит идя сквозь строй душистых левкоев, ведущих неравную борьбу с длинными вечерними тенями, от которой ярче вспыхивают махровые лепестки, собранные в породистые лилово-розовые мутовки.
***
На веранде, где пологое солнце играет с лимонадными пузырьками и, преломляясь через стеклянный графин, рассыпает по скатерти маленькую радугу, Иманд, бросив тенниску на подлокотник подвесного дивана, зачехляет ракетки и складывает мячи в банку. Тем временем Анна наливает им по стаканчику, предвкушая кисленькую прохладную шипучку на спекшемся языке. Ей нравится смотреть на трепещущее горло, когда он пьет, и на то, как сверкающие капли с запотевшего донца срываются ему на грудь. Он стоит перед ней в одних шортах, загорелый, растрепанный от беготни, бесхитростно соблазнительный.
От того, что теперь можно уступить соблазну (она и уступит сейчас) - встрепенувшаяся радость в ней бьет крыльями. Интересно, Иманд догадывается, что у нее на уме? Раньше она бы не решилась «пристать» к нему - еще подумает: вот озабоченная. Но теперь расхрабрилась: во-первых, он не подумает, во-вторых, это правда. Да, озабоченная - мечтает о нем. А разве не так должно быть? Она покорена его любовной щедростью. Видя, что ей приятно какое-нибудь прикосновение, он дарит ей столько ласки, что Анна сама в изнеможении останавливает его. Как же может прийти в голову, что муж делает недостаточно для ее удовлетворения? И разве она не удовлетворена?
Мысль о том, что удовлетворение бывает не только эмоциональным, но и физическим не то чтобы совсем не приходит ей в голову… Конечно она видела красивый секс в кино, читала описания любовного акта в книгах, но откуда ей знать, что блаженство, которое изображают актрисы в фильмах, не то же самое, какое испытывает она? Вот Иманд - да, он определенно что-то другое в конце чувствует, но ведь он мужчина, его пик удовольствия сопряжен с излиянием семени, а у нее естественно ничего такого нет. Но все-таки интересно узнать, что он чувствует в конце. Впрочем, сейчас Анну больше заботит, как муж примет ее инициативу.
Она недвусмысленно забирает у него опустевший стакан и обнимает за пояс.
- Не надо, я потный, - он смущенно отстраняется.
- Не-ет, - не размыкая рук и заходя ему за спину, тихо говорит она, - ты пахнешь солнцем, ветром, собой. Мне нравится.
Он чувствует ток ее дыхания под левой лопаткой и узкие ладони, скользнувшие под локти - две прохладные игривые рыбки, плещутся по напеченным солнцем бокам. Рыбки шустрые, ласковые - карманы в шортах нашли, нырнули - он и думать забыл про свои возражения. А жена легонько его боднула: «Ты сядь», и за спиной у него, пока он к дивану шел, торопливо провела ладонями под юбкой, скручивая с бедер белую хлопковую полоску, и незаметно под чехол с ракетками сунула - главное, не забыть забрать потом.
Подвесной диван, качнувшись, принимает двойной груз. Запачканные травяной зеленью коленки Анны утопают в обивке, подол юбки опадает белым лепестком, когда она садится сверху. И целует - получай свою награду! - в пахнущие лимонадом губы, в теплую ямку за ухом, в шею под волосами, по которой бегут счастливые мурашки, и опять в губы, и в черные сумрачные глаза. Привстав на коленях, дает ему избавиться от шортов, и опускается снова, восхищая предусмотрительностью. Под майкой, с вшитыми в нее плотными чашечками, нежно-прохладные острые грудки тычутся ему в ладони, и лучше снять ее совсем - обниматься голыми на солнце. До боли в ребрах, до пота, до изнеможения. Вот оно Аннино счастье - быть его экстазом, смотреть как он весь преображается в последнем усилии - так лопнувший тугой бутон освобождено выплескивает на волю мятый шелк новорожденных лепестков.
Как горяча щека, благодарно припавшая к ее груди, как сладко неровное дыхание, вздымающее плечи, как легки под ладонью озолоченные солнцем волосы, и полно сердце, истекающее безмолвной нежностью.
Над дрожащими хохолками пальм, что трепещут, скрывая вечерние тайны, тают алые полосы облаков, бросая последний отсвет на утомленное небо. Лунное серебро моря, растеряв их блики, покрывается благородной чернью. Волны мерно шуршат, баюкая засыпающий остров, теплые влажные сумерки обволакивают пляж, и разве что запоздалая чайка, сквозя белым пером, закачается на волне, удивив притихшую парочку, как удивляют ночью в постели бессонные глаза и шепот любимого, который казалось, давно уже спит.
***
Назавтра Анне хочется отыграться. А он и не против: «Давай, - говорит, - на желание сыграем, - а на какое, не говорит. - Может, тебе и не придется узнать». Не хвастается больше, осмотрительным стал. Думает, она меня в игре видела - все слабые места знает, навешает теперь, будь здоров! И правильно думает. Хоть и надеется на себя. А жене все-таки говорит:
- Ты заранее придумай, чего тебе хочется, и на бумажке напиши. И давай ее мне.
- Зачем?
- На случай, если выиграешь, а потом застесняешься и передумаешь мне говорить.
Этим «застесняешься и передумаешь» муж и навел ее на шкодливую мысль. Подождал, пока она записочку напишет, и в карман шортов сунул.
Иманд не зря опасался, Анна конечно всю его игру про себя по косточкам разобрала.
Бекхенд - его уязвимое место, с двух рук он не бьет, а одноручный хотя и элегантней, но и медленнее по технике. Посмотрим, что милый станет делать при высоко накрученной подаче под лево, посмо-отрим… Уж она затеет с ним перестрелку с бекхенда на бекхенд!
И затеяла - при первой же возможности стала подавать ему топ-спином во второй квадрат. Играть мячи выше уровня плеч с одноручного бехенда - тот еще подарок. Прямо видно было - растерялся парень, не знает, что делать. А потом опомнился - рано Анна торжествовала (всего ведь не предусмотришь) - и стал на высоком бекхенде слайс использовать. А потом и в нападении - тут уж ей солоно пришлось. Слайсы у него прямо-таки убийственные - жесткие, низкие, скользят по земле как змеи. Но решили дело все-таки не они, а свечи. Подловит хитрец супругу у сетки, да и навесит крученую свечу с высоким уходящим отскоком, и если ты не жирафа… Она конечно тоже с устатку не раз свечами отвечала, да ему что - ноги длинные, проворства не занимать, ну и рост выручает, он эти свечки слету брал. Словом, опять она продула. Но ничуть не расстроилась.
- Ну и ладно, - говорит, - зато узнаю, что ты задумал.
- Я тебе скажу, - он наклоняется и на ушко ей, - …в спальне.
***
В спальне! Так она и знала, что все его желания вокруг постели вертятся. Значит, несмотря на их свободу друг с другом, есть желание, которое он не решился высказать - ждал особого случая. Заинтригованная и смущенная она до ночи упражняет фантазию - не столько гадая, чего он хочет, сколько соображая, почему не сказал раньше. Или сказал, а она… Анна помнит только один случай, когда отвергла его просьбу - уж очень для нее стыдную.
Иманд с затаенной улыбкой наблюдает за женой, мысленно репетируя вечерний разговор. Один раз он уже потерпел неудачу, и теперь должен найти правильные слова прежде, чем она рассердится и вовсе откажется обсуждать это.
Перед сном он сидит на постели, смотрит, как Анна расчесывает волосы. Аккуратно пригладив их щеткой, она мотает головой из стороны в сторону, нарушая только что наведенный порядок - русое облачко завитушек взлетает и красиво опадает. С кудрявым облаком на плечах и требовательным выражением лица она садится перед ним:
- Говори!
Забрав у нее из рук щетку, он кладет увесистый предмет подальше и, разоружив жену, просит:
- Поласкай себя при мне.
В прошлый раз, услышав это предложение, Анна запустила в него подушкой - и метко. Так что теперь он заботится, чтоб под руку ей не попало чего потяжелее. Но сейчас она не сердится, фыркает от смеха:
- Да что за мания такая! Тебя так заводит эта мысль?
- Заводит, - признается он, - но дело не в моем удовольствии, а…
- В моем, что ли?
Ну вот, она уже начинает злиться. Он чувствует себя беспомощным.
Внезапно ей приходит на ум, что Иманд, когда она захотела увидеть то же самое и даже принять в этом участие, хоть и смутился, но понял ее желание и позволил ей. А если бы отказал? Она лишилась бы самых драгоценных минут за все их «вместе». И конечно не узнала бы тех движений, каким от него научилась. Теперь он мог бы напомнить ей, уколоть: мол, я же тебе уступил, но не сделает этого - никогда. Даже если она сама сейчас вслух об этом скажет, он только головой покачает: «Мои поступки ни к чему тебя не обязывают».
А его даже удивило, что она вдруг смягчилась и уже совсем другим тоном спросила:
- Ты хочешь посмотреть, чтоб научиться самому?
У него прямо вздох облегчения вырвался. Все-таки умница!
- Скажи, ты испытываешь оргазм?
Вопрос застает ее врасплох.
- Д-да… наверно, - нерешительные пальцы разглаживают и без того туго натянутую простыню.
- Ты не уверена?
Она пожимает плечами, говорит, будто оправдываясь.
- Мне правда очень хорошо с тобой. И разве обязательно - испытывать?
В глубине души Анна опасается, что вовсе неспособна на это, она слышала, с женщинами такое случается.
- Разрядка нужна, чтобы снять возбуждение, - мягко говорит он. - Сейчас, пока все внове, ты может не замечаешь, но со временем… Не хочу, чтобы ты разочаровалась. Ты заслуживаешь полного счастья.
- Но тогда… это должно быть само собой - как у тебя?
Ни в одном прочитанном ею романе не говорилось, что для этого нужны какие-то специальные усилия.
- Само тоже может случиться, но твоя сексуальность сложнее, тоньше. Нужна особенная только тебе подходящая ласка. Покажи мне ее. Поласкай себя. У тебя все такое нежное, я боюсь сделать тебе больно.
Его слова производят совсем не то действие, на какое он надеялся. Почему у нее слезы на глазах - обиделась, расстроилась? Да что я такого сказал?
Сладко всхлипнув, она утыкается ему в грудь, и сама все объясняет:
- Ты такой хороший!
- Это «да»? - (ну вот, стоило из-за этого плакать?)
Анна неумолимо мотает головой: нет, нет.
- Не могу.
- Ты стесняешься?
Она, всхлипывая в нос - отчаянно:
- Я не умею. Не знаю как.
- Ты разве… никогда не пробовала?
Она вытирает глаза концом пододеяльника.
- Мне в детстве говорили, что это нехорошо, стыдно… ну… трогать себя там. Что все про это сразу узнают - будто оно видно по человеку. Не помню, точно ли такое сказали - уж очень дико звучит, но я тогда именно так поняла. Потом уже не верила конечно, но... само занятие казалось убогим, что ли.
- Хочешь, вдвоем попробуем? - он так просто это сказал, как о самом обычном деле, будто в попутчики ей себя предложил - нарочно этот тон выбрал, чтоб она отказаться могла, если пожелает.
Анна сама понять не успела, как скоропалительное «хочу» на язык ей выскочило, и только брякнув, осознала - правда. Хочет. И не потому, что он попросил. Когда это изменилось в ней, отчего? Это любовь сделала ее такой хм... раскованной? Она больше не напуганная пристыженная девочка.
***
Она затылком ощущает надежность плеча и биение его сердца у себя между лопаток, чувствует сладость дыхания, овевающего шею - оно мешается с терпко-соленым дыханием моря, его немолчным влажным шелестом, проникающим в уши, с ритмом прибоя, удвоенным мягкими накатами его живота на вдохе - ей в поясницу. И даже простое ощущение его раздвинутых колен, дающих опору ее локтям и бедрам, мучит ее, томит жаждой какого-то немыслимого счастья.
Он смотрит на нее сверху через плечо: вся разрумянилась - лицо, шейка, грудь. Дышит прерывисто, острый клювик соска тычется ему в ладонь.
Анна ласкает себя совсем не так, как решился бы он. В сумраке спальни, мягко освещенной букетом плюмерии, в ожидании часа, когда взойдет луна, она сама напоминает распустившийся белый цветок с нежно-розовой сердцевиной - атласные лепестки-бедра раскрыты до предела. Выгибая поясницу под давлением его любовной силы, она не сопротивляется, когда его понятливая рука сменяет ее руку - уступает, так еще лучше, чем самой. Дотрагивается до груди, сжимает соски, растирает их пальцами. Ей так мучительно сладко, что хочется плакать - светлая накипь слез дрожит в смоляной глубине зрачков.
- Ты плачешь?
- Нет… Не знаю. Так хорошо…
Вот ради чего всё. Раньше он сколько угодно мог целовать ее, ласкать, гладить, чувствуя, что прикасается лишь к поверхности любимого существа, которое внутренней своей стороной уходит в бесконечность - в замкнутую непроницаемую для него вселенную. И вот теперь границы разомкнулись - Анна вся его, вся с ним - не только телом, желаниями, но и впервые - самыми сокровенными ощущениями. Их уже ничто не разделяет, нет больше «я» или «ты», «его» или «ее» - только любовь как единственный способ существования. Он постигает эту истину всем существом и знает, Анна тоже ее постигла.
Она набирает воздуха и задерживает дыхание, вкладывая всю себя в усилие, жаждущее своего торжества, блаженного разрешения. Глубоко в ней рождается мощная волна - подхватывает ее уже почти изнемогшую, вздымает на гребень, проходит сквозь нее, растекается вширь, неудержимо катится дальше, медленно угасая, становясь опять океаном.
***
Утро такое ранее, что лунное свечение плюмерии в вазе ярче полоски света между шторами, раздвигая которые, ветер просовывает в щель его сна тонкие голоса чаек. Не открывая глаз, он слушает их протяжные тающие клики - чайки носятся в розовом небе, целясь в вертлявое серебро рыбьих спин. Вода небось парная… Может поспать еще? Или составить рыбам компанию? Стараясь не шуметь, он нашаривает возле постели шорты. Анна спит - у нее даже во сне счастливое лицо - теперь-то уж точно. Лишь бы не проснулась от его возни. Из кармана шортов выпадает белый квадратик - записка с ее желанием. Полный любопытства, он разворачивает листок с единственной наискосок написанной строчкой: «Хочу узнать, что ты чувствуешь в конце».
---------------------------
«Коль бедный друг бессилен…»* - перевранная строка из Шекспира, из «Сна в Летнюю ночь» - «Где бедный труд бессилен, благородство должно ценить старанье, не успех».
Иманд (27) - Анна (24)
Анна счастлива с ним. Но так ли счастлива, как ему хочется? Проще говоря, получает ли жена удовлетворение в сексе или ее энтузиазм вызван новизной и желанием угодить ему? Кажется, чего проще, у Анны-то можно спросить. Он так и представляет этот разговор: на щеки ей будто кипятком изнутри плеснут - ожоги мгновенно заалеют под тонкой кожей, она притушит вспыхнувший взгляд и заверит, что ей с ним хорошо - лучше некуда. И не солжет ведь при этом ни капли.
Так да или нет? Иманд почти уверен: нет. Скорее всего, Анна просто не знает, что должна чувствовать. Это только в дамских романах оргазм героини неизбежен как восход солнца, а реальная женщина, даже по уши влюбленная, часто остается ни с чем. Он не самый опытный любовник, и в эпизодических отношениях с женщинами ему не всегда случалось быть на высоте. Неудачи болезненно царапали самолюбие, хотя юные партнерши - «коль бедный друг бессилен, благородство должно ценить старанье без успеха»* - не только не винили, а даже утешали его: «Ты тут ни при чем, это со мной что-то не так, у меня никогда раньше не получалось, думала, может с тобой…»
Вдруг и Анна снисходительно прощая ему неумение удовлетворить ее, винит не его, а себя? Невыносимо стыдно быть в глазах жены несостоятельным любовником, но еще хуже не дать милой всего счастья, какое она заслуживает, оставить ее разочарованной. Задача, которую он неотступно пытается решить, выглядит так: жене нравится секс, она доходит до сильнейшего возбуждения и… всё, потом просто устает от него - никакой разрядки. Он уже все перепробовал.
Анна знать не знает о его терзаниях - сидит напротив, уписывает блинчики с апельсиновым кремом и выглядит довольной. Ладно… - усилием воли Иманд заставляет себя переключиться. В самом деле, не обсуждать же это за завтраком. Он ощипывает кисточку белого винограда и спрашивает насчет корта за цветниками в конце миртовой аллеи.
- Да, - кивает Анна, подчищая блинчиком соус с тарелки, - корт есть, а ты разве играешь?
Как многого она еще не знает о своем муже!
- Сразимся? - предлагает он.
Матч назначен на «попозже», когда садящееся солнце уйдет за дом. К назначенному часу Анна готова: улыбочка «ну, погоди!» затмевает и длинные ноги, и полуоткрытые плечи. Белая юбочка, маечка в обтяжку - все, как положено, пышный узел волос стянут широкой лентой с козырьком.
- На что будем играть? - она азартно постукивает ребром ракетки о ладонь.
- На поцелуй. Продуешь два из трех сетов - поцелуешь меня, идет?
- Это мы еще посмотрим, кто продует!
Ничего себе, хрупкая девушка, успевает подумать он, принимая мастерски закрученную подачу в правый квадрат и ответно накручивая мяч с форхенда кроссом. Легкая на ногу, верткая как ящерица, она сразу дает понять, что быстрой победы не будет (да и будет ли?). Сильная соперница - приятное открытие, даже после того, как она три гейма подряд удерживает подачу. Первый сет остался за ней. Во втором он отыгрался, раз за разом посылая мощный топ-спин под заднюю линию. Анна и сама мастерица мячи «причесывать», но высокий отскок при ее росте… хотя двуручный бекхенд у нее прям молниеносный - во лупит! В третьем - борьба разгорелась такая, словно ставка не поцелуй, а… Зря Иманд надеялся загонять ее из угла в угол до изнеможения, посылая длинные обводящие мячи под заднюю линию - разрывающие легкие изнурительные пробежки свалили бы уже и скаковую лошадь, а женушка его знай себе, сдувает локон с повлажневшего лба. Да черт возьми, когда ж она играть-то так выучилась!!
Анна выиграла бы - ей-ей! Победа, можно сказать, уже лежала у нее в кармане, не залюбуйся она этим ослепительным теннисистом в раздувающейся рубашке - его разметанными ветром и бегом темными прядями, написанным на лице сильнейшим напряжением, с каким он посылал тело вверх, навстречу отвесно падающему мячу, на миг зависая в воздухе, как лист в восходящем потоке, невероятно точным, чуть ли не балетным поворотом ног…
- Ну ты даешь! - со скромным удовлетворением победителя признает он, стягивая через голову тенниску и забирая у Анны ракетку. - Не ожидал. Пить хочешь? На веранде лимонад есть, холодненький.
Губы у него сухие с запекшейся корочкой. Сейчас его поцеловать? Нет, путь лучше попьет сперва, очахнет маленько, и тогда… Об этом «тогда» она грезит идя сквозь строй душистых левкоев, ведущих неравную борьбу с длинными вечерними тенями, от которой ярче вспыхивают махровые лепестки, собранные в породистые лилово-розовые мутовки.
***
На веранде, где пологое солнце играет с лимонадными пузырьками и, преломляясь через стеклянный графин, рассыпает по скатерти маленькую радугу, Иманд, бросив тенниску на подлокотник подвесного дивана, зачехляет ракетки и складывает мячи в банку. Тем временем Анна наливает им по стаканчику, предвкушая кисленькую прохладную шипучку на спекшемся языке. Ей нравится смотреть на трепещущее горло, когда он пьет, и на то, как сверкающие капли с запотевшего донца срываются ему на грудь. Он стоит перед ней в одних шортах, загорелый, растрепанный от беготни, бесхитростно соблазнительный.
От того, что теперь можно уступить соблазну (она и уступит сейчас) - встрепенувшаяся радость в ней бьет крыльями. Интересно, Иманд догадывается, что у нее на уме? Раньше она бы не решилась «пристать» к нему - еще подумает: вот озабоченная. Но теперь расхрабрилась: во-первых, он не подумает, во-вторых, это правда. Да, озабоченная - мечтает о нем. А разве не так должно быть? Она покорена его любовной щедростью. Видя, что ей приятно какое-нибудь прикосновение, он дарит ей столько ласки, что Анна сама в изнеможении останавливает его. Как же может прийти в голову, что муж делает недостаточно для ее удовлетворения? И разве она не удовлетворена?
Мысль о том, что удовлетворение бывает не только эмоциональным, но и физическим не то чтобы совсем не приходит ей в голову… Конечно она видела красивый секс в кино, читала описания любовного акта в книгах, но откуда ей знать, что блаженство, которое изображают актрисы в фильмах, не то же самое, какое испытывает она? Вот Иманд - да, он определенно что-то другое в конце чувствует, но ведь он мужчина, его пик удовольствия сопряжен с излиянием семени, а у нее естественно ничего такого нет. Но все-таки интересно узнать, что он чувствует в конце. Впрочем, сейчас Анну больше заботит, как муж примет ее инициативу.
Она недвусмысленно забирает у него опустевший стакан и обнимает за пояс.
- Не надо, я потный, - он смущенно отстраняется.
- Не-ет, - не размыкая рук и заходя ему за спину, тихо говорит она, - ты пахнешь солнцем, ветром, собой. Мне нравится.
Он чувствует ток ее дыхания под левой лопаткой и узкие ладони, скользнувшие под локти - две прохладные игривые рыбки, плещутся по напеченным солнцем бокам. Рыбки шустрые, ласковые - карманы в шортах нашли, нырнули - он и думать забыл про свои возражения. А жена легонько его боднула: «Ты сядь», и за спиной у него, пока он к дивану шел, торопливо провела ладонями под юбкой, скручивая с бедер белую хлопковую полоску, и незаметно под чехол с ракетками сунула - главное, не забыть забрать потом.
Подвесной диван, качнувшись, принимает двойной груз. Запачканные травяной зеленью коленки Анны утопают в обивке, подол юбки опадает белым лепестком, когда она садится сверху. И целует - получай свою награду! - в пахнущие лимонадом губы, в теплую ямку за ухом, в шею под волосами, по которой бегут счастливые мурашки, и опять в губы, и в черные сумрачные глаза. Привстав на коленях, дает ему избавиться от шортов, и опускается снова, восхищая предусмотрительностью. Под майкой, с вшитыми в нее плотными чашечками, нежно-прохладные острые грудки тычутся ему в ладони, и лучше снять ее совсем - обниматься голыми на солнце. До боли в ребрах, до пота, до изнеможения. Вот оно Аннино счастье - быть его экстазом, смотреть как он весь преображается в последнем усилии - так лопнувший тугой бутон освобождено выплескивает на волю мятый шелк новорожденных лепестков.
Как горяча щека, благодарно припавшая к ее груди, как сладко неровное дыхание, вздымающее плечи, как легки под ладонью озолоченные солнцем волосы, и полно сердце, истекающее безмолвной нежностью.
Над дрожащими хохолками пальм, что трепещут, скрывая вечерние тайны, тают алые полосы облаков, бросая последний отсвет на утомленное небо. Лунное серебро моря, растеряв их блики, покрывается благородной чернью. Волны мерно шуршат, баюкая засыпающий остров, теплые влажные сумерки обволакивают пляж, и разве что запоздалая чайка, сквозя белым пером, закачается на волне, удивив притихшую парочку, как удивляют ночью в постели бессонные глаза и шепот любимого, который казалось, давно уже спит.
***
Назавтра Анне хочется отыграться. А он и не против: «Давай, - говорит, - на желание сыграем, - а на какое, не говорит. - Может, тебе и не придется узнать». Не хвастается больше, осмотрительным стал. Думает, она меня в игре видела - все слабые места знает, навешает теперь, будь здоров! И правильно думает. Хоть и надеется на себя. А жене все-таки говорит:
- Ты заранее придумай, чего тебе хочется, и на бумажке напиши. И давай ее мне.
- Зачем?
- На случай, если выиграешь, а потом застесняешься и передумаешь мне говорить.
Этим «застесняешься и передумаешь» муж и навел ее на шкодливую мысль. Подождал, пока она записочку напишет, и в карман шортов сунул.
Иманд не зря опасался, Анна конечно всю его игру про себя по косточкам разобрала.
Бекхенд - его уязвимое место, с двух рук он не бьет, а одноручный хотя и элегантней, но и медленнее по технике. Посмотрим, что милый станет делать при высоко накрученной подаче под лево, посмо-отрим… Уж она затеет с ним перестрелку с бекхенда на бекхенд!
И затеяла - при первой же возможности стала подавать ему топ-спином во второй квадрат. Играть мячи выше уровня плеч с одноручного бехенда - тот еще подарок. Прямо видно было - растерялся парень, не знает, что делать. А потом опомнился - рано Анна торжествовала (всего ведь не предусмотришь) - и стал на высоком бекхенде слайс использовать. А потом и в нападении - тут уж ей солоно пришлось. Слайсы у него прямо-таки убийственные - жесткие, низкие, скользят по земле как змеи. Но решили дело все-таки не они, а свечи. Подловит хитрец супругу у сетки, да и навесит крученую свечу с высоким уходящим отскоком, и если ты не жирафа… Она конечно тоже с устатку не раз свечами отвечала, да ему что - ноги длинные, проворства не занимать, ну и рост выручает, он эти свечки слету брал. Словом, опять она продула. Но ничуть не расстроилась.
- Ну и ладно, - говорит, - зато узнаю, что ты задумал.
- Я тебе скажу, - он наклоняется и на ушко ей, - …в спальне.
***
В спальне! Так она и знала, что все его желания вокруг постели вертятся. Значит, несмотря на их свободу друг с другом, есть желание, которое он не решился высказать - ждал особого случая. Заинтригованная и смущенная она до ночи упражняет фантазию - не столько гадая, чего он хочет, сколько соображая, почему не сказал раньше. Или сказал, а она… Анна помнит только один случай, когда отвергла его просьбу - уж очень для нее стыдную.
Иманд с затаенной улыбкой наблюдает за женой, мысленно репетируя вечерний разговор. Один раз он уже потерпел неудачу, и теперь должен найти правильные слова прежде, чем она рассердится и вовсе откажется обсуждать это.
Перед сном он сидит на постели, смотрит, как Анна расчесывает волосы. Аккуратно пригладив их щеткой, она мотает головой из стороны в сторону, нарушая только что наведенный порядок - русое облачко завитушек взлетает и красиво опадает. С кудрявым облаком на плечах и требовательным выражением лица она садится перед ним:
- Говори!
Забрав у нее из рук щетку, он кладет увесистый предмет подальше и, разоружив жену, просит:
- Поласкай себя при мне.
В прошлый раз, услышав это предложение, Анна запустила в него подушкой - и метко. Так что теперь он заботится, чтоб под руку ей не попало чего потяжелее. Но сейчас она не сердится, фыркает от смеха:
- Да что за мания такая! Тебя так заводит эта мысль?
- Заводит, - признается он, - но дело не в моем удовольствии, а…
- В моем, что ли?
Ну вот, она уже начинает злиться. Он чувствует себя беспомощным.
Внезапно ей приходит на ум, что Иманд, когда она захотела увидеть то же самое и даже принять в этом участие, хоть и смутился, но понял ее желание и позволил ей. А если бы отказал? Она лишилась бы самых драгоценных минут за все их «вместе». И конечно не узнала бы тех движений, каким от него научилась. Теперь он мог бы напомнить ей, уколоть: мол, я же тебе уступил, но не сделает этого - никогда. Даже если она сама сейчас вслух об этом скажет, он только головой покачает: «Мои поступки ни к чему тебя не обязывают».
А его даже удивило, что она вдруг смягчилась и уже совсем другим тоном спросила:
- Ты хочешь посмотреть, чтоб научиться самому?
У него прямо вздох облегчения вырвался. Все-таки умница!
- Скажи, ты испытываешь оргазм?
Вопрос застает ее врасплох.
- Д-да… наверно, - нерешительные пальцы разглаживают и без того туго натянутую простыню.
- Ты не уверена?
Она пожимает плечами, говорит, будто оправдываясь.
- Мне правда очень хорошо с тобой. И разве обязательно - испытывать?
В глубине души Анна опасается, что вовсе неспособна на это, она слышала, с женщинами такое случается.
- Разрядка нужна, чтобы снять возбуждение, - мягко говорит он. - Сейчас, пока все внове, ты может не замечаешь, но со временем… Не хочу, чтобы ты разочаровалась. Ты заслуживаешь полного счастья.
- Но тогда… это должно быть само собой - как у тебя?
Ни в одном прочитанном ею романе не говорилось, что для этого нужны какие-то специальные усилия.
- Само тоже может случиться, но твоя сексуальность сложнее, тоньше. Нужна особенная только тебе подходящая ласка. Покажи мне ее. Поласкай себя. У тебя все такое нежное, я боюсь сделать тебе больно.
Его слова производят совсем не то действие, на какое он надеялся. Почему у нее слезы на глазах - обиделась, расстроилась? Да что я такого сказал?
Сладко всхлипнув, она утыкается ему в грудь, и сама все объясняет:
- Ты такой хороший!
- Это «да»? - (ну вот, стоило из-за этого плакать?)
Анна неумолимо мотает головой: нет, нет.
- Не могу.
- Ты стесняешься?
Она, всхлипывая в нос - отчаянно:
- Я не умею. Не знаю как.
- Ты разве… никогда не пробовала?
Она вытирает глаза концом пододеяльника.
- Мне в детстве говорили, что это нехорошо, стыдно… ну… трогать себя там. Что все про это сразу узнают - будто оно видно по человеку. Не помню, точно ли такое сказали - уж очень дико звучит, но я тогда именно так поняла. Потом уже не верила конечно, но... само занятие казалось убогим, что ли.
- Хочешь, вдвоем попробуем? - он так просто это сказал, как о самом обычном деле, будто в попутчики ей себя предложил - нарочно этот тон выбрал, чтоб она отказаться могла, если пожелает.
Анна сама понять не успела, как скоропалительное «хочу» на язык ей выскочило, и только брякнув, осознала - правда. Хочет. И не потому, что он попросил. Когда это изменилось в ней, отчего? Это любовь сделала ее такой хм... раскованной? Она больше не напуганная пристыженная девочка.
***
Она затылком ощущает надежность плеча и биение его сердца у себя между лопаток, чувствует сладость дыхания, овевающего шею - оно мешается с терпко-соленым дыханием моря, его немолчным влажным шелестом, проникающим в уши, с ритмом прибоя, удвоенным мягкими накатами его живота на вдохе - ей в поясницу. И даже простое ощущение его раздвинутых колен, дающих опору ее локтям и бедрам, мучит ее, томит жаждой какого-то немыслимого счастья.
Он смотрит на нее сверху через плечо: вся разрумянилась - лицо, шейка, грудь. Дышит прерывисто, острый клювик соска тычется ему в ладонь.
Анна ласкает себя совсем не так, как решился бы он. В сумраке спальни, мягко освещенной букетом плюмерии, в ожидании часа, когда взойдет луна, она сама напоминает распустившийся белый цветок с нежно-розовой сердцевиной - атласные лепестки-бедра раскрыты до предела. Выгибая поясницу под давлением его любовной силы, она не сопротивляется, когда его понятливая рука сменяет ее руку - уступает, так еще лучше, чем самой. Дотрагивается до груди, сжимает соски, растирает их пальцами. Ей так мучительно сладко, что хочется плакать - светлая накипь слез дрожит в смоляной глубине зрачков.
- Ты плачешь?
- Нет… Не знаю. Так хорошо…
Вот ради чего всё. Раньше он сколько угодно мог целовать ее, ласкать, гладить, чувствуя, что прикасается лишь к поверхности любимого существа, которое внутренней своей стороной уходит в бесконечность - в замкнутую непроницаемую для него вселенную. И вот теперь границы разомкнулись - Анна вся его, вся с ним - не только телом, желаниями, но и впервые - самыми сокровенными ощущениями. Их уже ничто не разделяет, нет больше «я» или «ты», «его» или «ее» - только любовь как единственный способ существования. Он постигает эту истину всем существом и знает, Анна тоже ее постигла.
Она набирает воздуха и задерживает дыхание, вкладывая всю себя в усилие, жаждущее своего торжества, блаженного разрешения. Глубоко в ней рождается мощная волна - подхватывает ее уже почти изнемогшую, вздымает на гребень, проходит сквозь нее, растекается вширь, неудержимо катится дальше, медленно угасая, становясь опять океаном.
***
Утро такое ранее, что лунное свечение плюмерии в вазе ярче полоски света между шторами, раздвигая которые, ветер просовывает в щель его сна тонкие голоса чаек. Не открывая глаз, он слушает их протяжные тающие клики - чайки носятся в розовом небе, целясь в вертлявое серебро рыбьих спин. Вода небось парная… Может поспать еще? Или составить рыбам компанию? Стараясь не шуметь, он нашаривает возле постели шорты. Анна спит - у нее даже во сне счастливое лицо - теперь-то уж точно. Лишь бы не проснулась от его возни. Из кармана шортов выпадает белый квадратик - записка с ее желанием. Полный любопытства, он разворачивает листок с единственной наискосок написанной строчкой: «Хочу узнать, что ты чувствуешь в конце».
---------------------------
«Коль бедный друг бессилен…»* - перевранная строка из Шекспира, из «Сна в Летнюю ночь» - «Где бедный труд бессилен, благородство должно ценить старанье, не успех».