Дипломат
Иманд (43) - Анна (40)
Из-за траура, объявленного в связи с трагической гибелью людей на севере страны, всё намеченное на вечер, отменили, так что спать они пошли рано. Ну не спать конечно, а так… удалились «к себе» (будто пребывая в гостиной или столовой в собственном доме они «не у себя»). Анна заранее предвкушает эти часы, да и он тоже, хоть и постеснялся бы признаться.
Профессиональный уход за собой с первых дней брака стал частью обычного распорядка, хотя поначалу он смущался принимать от других услуги такого рода.
- Да почему? - удивилась Анна. - Ты же доверяешь парикмахеру подстричь тебя. В чем тут принципиальная разница? Пусть специалисты делают свою работу - не забивай этим голову, так будет проще и быстрее, увидишь. Тебе и без того есть, чем заняться, а небрежность недопустима.
Конечно жена права, и он смирился с необходимостью поручать себя чужим заботам. Это оказалось даже приятно, если говорить об ощущениях. В то же время Иманд, привыкший обходиться лишь маленькими ножницами и расческой, отдавал себе отчет, что самому ему вряд ли пришло бы на ум намазаться кремом или промокнуть лицо матирующими салфетками прежде, чем появиться перед телекамерами. Глядя на пилочки и пинцеты, щипчики и пуховки, тюбики и флаконы, заполняющие туалетный столик, он испытывает неловкость от того, что эти «чисто женские» предметы, имеют к нему отношение. В глубине души он считает крем для кутикулы столь же сумасбродным излишеством (во всяком случае, для мужчины, женщины - пусть, они создания нежные), как какую-нибудь дурацкую щеточку для пупка. Но правду сказать, он давно забыл, что такое заусенцы. Однако рутинный уход за собой, как к нему ни относись - это одно, а вот всякие штучки из индийского ларца Анны…
Палисандровый ларец, затейливо инкрустированный перламутром, Анна впервые открыла перед ним через несколько месяцев после свадьбы. Удушливое облачко тропических ароматов вырвалось из под резной крышки. Он заглянул внутрь: разноцветные баночки, стеклянные сосуды с маслянистыми прозрачно мерцающими жидкостями, запечатанные воском стики, красно-коричневые и жемчужные шарики, толстая кисточка, похожая на старинный помазок для бритья, круглые коробочки с какими-то символами на крышках.
- А, косметика… - слегка разочарованно протянул он, вообразив почему-то, что шкатулка полна аляповатых индийских «сокровищ»: бус, колечек, браслетов и прочей блестящей чепухи, милой женскому сердцу.
- Любая склянка отсюда дороже груды драгоценных камней, - возразила она. - И это не марафет наводить - совсем другое. Ты просто разреши мне…
- А я не буду потом благоухать восточной лавкой? - уже сдаваясь, опасливо спросил он.
Сначала Иманд еще пытался следить, во что она обмакивает пальцы, что растирает в ладонях, чем таким приятным касается лица, мочек ушей, шеи. Потом разомлевший, разнеженный, наполовину усыпленный этими прикосновениями, закрыл глаза. Анна что-то втирала ему в виски, в середину лба над переносицей, оглаживала пальцами брови и веки. Когда коснулась губ, в уме мелькнуло: красит она меня, что ли? - мысль до того дикая, что он сам ей не поверил.
Но уснуть совсем жена ему не дала - она что-то делала с ним такое, отчего он погрузился в немыслимое доселе блаженство. И уже не мог бы сказать определенно, где и как Анна дотрагивается до него: солнечное сплетение, пах, колени, ступни… стимулирует ли отдельные точки или покрывает душистым составом всего с головы до пят. Он чувствовал себя как бы разъятым на атомы, парящим в потоках светоносного эфира. Помнилось только, что Анна склоняясь к нему, одаривала каждый раз то легким поцелуем, то ласковым словом. Только ее полушепот на ушко еще удерживал сознание на поверхности, не давая совсем забыть себя, окончательно соскользнуть в сладостное забытье. Голос, ласкавший каждым звуком, звал его, выпевал нежную любовную песнь, причащал неземных удовольствий и восторгов, о каких смертным знать не положено.
А наутро сил прибыло втрое. Следы усталости исчезли с лица, кожа лучилась мягким сиянием. Тело, освободившись от гнета лет и тревог, играло радостью в каждом движении, и мир казался ярким как в детстве, будто волшебное обновление коснулось не только всякой клеточки, но и той таинственной материи, которую мы зовем своим «я».
Про себя он по-прежнему считает штучки из индийского ларца «косметикой», но давно уже оставил попытки вникнуть, что это и как действует. Анна охотно рассказывала, но наверно надо потратить, как она - годы… Такие сеансы случались изредка, по каким-то одной лишь ей ведомым резонам, обычно во второй половине осени или ранней весной.
Теперь - осень, и он всеми фибрами чует, Анна не упустит этот вечер. Пока он принимает ванну - черная соль, пена и несколько алых капель из граненого рубинового флакона (любимая без тени иронии говорит, что это кровь дракона, и кто он такой, чтоб не верить?) жена изучает какие-то бумаги, которые при его появлении сразу откладывает в сторонку - на тумбочку. Индийский ларец раскрыт, его чудесное содержимое частью вынуто и разложено на столике, придвинутом к постели.
Анна взбивает положенные одна на другую белые подушки и делает приглашающий жест. Устраиваясь, он задевает рукой бумаги на тумбочке - они с шелестом падают. Иманд наклоняется за ними, схватывая глазами заголовок: «Бактериофаги - альтернатива антибиотикам». Но не это, а имя автора, набранное другим шрифтом, знакомо и нехорошо царапает внутренний слух - Збигнев Стшалковский. Стшалковский… - где он слышал эту фамилию?
- Номинант на Нобелевку, - поясняет Анна.
- Когда ты все успеваешь?
- Ну мне же надо хоть в общих чертах… И это не научная работа, а популярная статья. Интересная, кстати.
- Про что?
- Ложись, - говорит Анна, зажигая толстую красную свечу и накладывая в серебряную плошку густую как засахаренный мед массу. - Есть такие вирусы - бактериофаги, они атакуют только микробов. Впрыскивают себя в бактерии и размножаются внутри, а потом их разрушают. И так пока микробы не кончатся. У каждой бактерии есть свой фаг-убийца - такое совершенное био-оружие. А для нас это неограниченный лекарственный ресурс. И они не убивают все подряд, как антибиотики.
Густая масса в плошке плавится, Анна помешивает ее сандаловой палочкой.
- Но ведь бактерии мутируют.
- И фаги за ними - миллиарды лет антагонистической коэволюции, знаешь ли…
- Откуда же тогда бактериальные инфекции? Почему фаги сами их не подавляют?
- Из-за нарушения регуляторного баланса в теле. Бактерии размножаются очень быстро - фаги не успевают убить всех сразу, но если ввести их в нужное место…
- То будет аллергия на чужеродный белок.
- Не факт. Антибиотики тоже аллергенны и вызывают чудовищные дисбактериозы, а фаги нет.
- Если они так хороши, то почему не в ходу?
- Из-за антибиотиков с широким спектром действия. Когда их открыли, специфичные фаги забросили. Ведь прежде, чем лечить ими, нужно точно выявить возбудителя, а это сложно и дорого. Но автор статьи, вроде, нашел выход.
Растопленная масса в плошке сладко пахнет. Анна добавляет в нее пару капель того-сего и снова ставит на огонь.
- Фаги еще в начале 20 века открыли. У русских давно есть фаговые коктейли, кроющие целый спектр возбудителей. А у нас только сейчас зашевелились, когда с антибиотиками полный швах.
(Это не совсем так, Иманд мог бы кое-что порассказать жене, но не сию минуту.)
Анна пробует снадобье пальцем - не горячо?
- Готово. Ляг поудобнее.
***
Он покорно опускает голову на подушку, закрывает глаза, улыбается. Все равно видно, какое усталое и напряженное у него лицо. Конечно, если столько работать! Отсутствие формального дипломатического ранга не мешает ему достигать своих целей, ибо инициативы и решения, исходящие от титулованной особы, имеют порой больший вес, чем усилия целого дипкорпуса. Его сфера - международные научные и культурные связи - кажется обманчиво безобидной. Но, как заметил однажды Иманд, комментируя сокрушительный разгром, учиненный в стане мигрантского лобби: «Культура, помимо самоценности, мощнейшее оружие, которым можно так врезать, что воевать будет уже не с кем». Он сказал это мимоходом, и Анна, к стыду своему, только тогда сообразила, каков его личный вклад в эту важнейшую победу.
Она, как ни странно, мало знает о его работе - таков уж ее муж - скорее промолчит, чем что-то скажет. К тому же большая часть его трудов протекает в кабинетной тиши, а та, что на людях - и на работу-то не похожа: легкомысленный светский треп, бесконечные расшаркивания, скучные протокольные встречи, где кулаки под столом сжимаются от ярости, а речи дышат самообладанием. Как-то она застала его не то спящим, не то горюющим - он сидел за столом, опустив голову на сложенные руки, и не шевельнулся, хотя должно быть слышал ее шаги.
- Ты чем-то расстроен?
- Устал просто, - буркнул он, не поднимая головы и явно желая, чтоб его оставили в покое. Но ей не хватило мудрости.
- А что ты такое делал?
Он раздраженно выпрямился - больные глаза, на мятой щеке отпечаток костяшек, и удовлетворил любопытство жены в своей манере - анекдотом:
- Весь день повторял: «Хороший песик, хороший...», пока не нашарил подходящий булыжник.
Кое-какие подробности до нее все же доходят. Трагический возглас из-за закрытой двери: «Как можно было угробить всё - вы что, штаны снимали и голую задницу им показывали?! Если это дипломатия, что тогда называется дурью!»
Анна даже остановилась от неожиданности, пытаясь представить, как он - рассерженный донельзя - выглядит в эту минуту. Может, опираясь руками на столешницу, грозой нависает над распекаемым? Или раздраженно меряет шагами кабинет? Она вдруг поняла, что не может вообразить мужа вышедшим из себя, утратившим внутренне присущую ему респектабельность. Немыслимо даже подумать, что он способен орать, стучать кулаком по столу, браниться.
Спроси ее кто, каких взглядов придерживается муж по тем или иным международным вопросам, она не смогла бы ответить - Иманд их не излагает. Так иногда прокомментирует что-то, если к слову придется. Вот в новостях мусолят тему дня: захват русскими двух польских танкеров с нефтью, шедших в Истад*, в ответ на задержание российского нефтевоза с латвийской смесью. Подстрекаемая англосаксами танкерная война развернулась не на шутку - и прямо у них под носом.
- Что теперь полякам делать? - переставляя папки в шкафу, сердито спрашивает Анна.
- Да умыться от позора, - меланхолично роняет муж, заправляя любимые линеры чернилами. - На что они надеялись? Хотели выслужиться, перед Лондоном, наложить санкции - будьте готовы потерять вдвое. Не успели отрапортовать, что нефть уйдет в Портсмут, а танкер на штрафстоянку, в ответ - спецоперация русских. Хороший урок дуракам из британских провинций.
- Они сорвали нам поставку!
- Их проблемы, - Иманд отвлекается от своего занятия. - Вечно лезут со своей жаждой периферийного реваншизма, а получив по лбу тут же перевоплощаются в символ большой человеческой трагедии.
***
Ночью мозг разбирает залежи из всего, что попало в голову за день и свалено там неосмысленной кучей. Сортирует случайные впечатления, обрывки фраз и мелодий, вертит их так и сяк, пытаясь пристроить к делу и наводняя сны нелепостями. Выуженное из этой кучи имя Стшалковский связывается почему-то со словом Ирод, и наутро Иманд, забрав с собой оставленную женой статью, уже знает, где искать концы: ему срочно нужен архив отца. Не зря, ох, не зря попались ему на глаза эти бумаги… Впрочем, не однофамилец ли?
Попросив подать ранний завтрак - кофе, сыр и ржаные крекеры - в кабинет, Иманд, похрустывая печеньем, изучает взятую у Анны статью. Автор обещает революционный поворот в медицине - от теряющих силу антибиотиков к неисчерпаемым ресурсам бактериофагов. Он создал быстрый и дешевый метод тестирования на разные типы инфекций с одновременным подбором персонализованного антимикробного агента из стотысячной фаговой библиотеки. И дальше: «Первые шаги в этом направлении сделаны концерном Global Medical Labs в дни, когда частые вспышки болезни Дорна требовали оперативной массовой диагностики, ведь в одном очаге могло циркулировать сразу несколько штаммов…» Значит, не однофамилец.
Стшалковский по кличке Ирод - это же беглый микробиолог, устроивший «новое избиение младенцев». Случилось оно незадолго до краха НАТО и стало еще одним гвоздем в крышку гроба этого альянса. Сначала все выглядело как вспышка кишечного гриппа в Литве. Лето кончилось: школы, садики, детские хвори - все как обычно. И симптомы всем знакомые, и лекарства от них в каждой домашней аптечке. Пока доктор Дорн выяснил, что это не ротавирус, не вирус вообще... И бактерия-то условно патогенная - была, раньше никто ее не опасался. Откуда только взялась эта зловещая мутация! Хуже всего то, что антибиотики ее не берут. Совсем. Никакие. Пока разбирались, зараза накрыла все «прибалтийские вымираты», превратив остроумный эвфемизм в жуткую реальность - через пару месяцев там практически не осталось детей младше двух лет.
Скоро под Клайпедой накрыли лабораторию: по бумагам - Красный крест, а по факту - работы по военно-биологической программе НАТО. Тут конечно слухи поползли: утечка «боевой бациллы» и прочая «пурга». Власти, которым надо же что-то делать, повязали всех, кто под руку попался: вот, мол, злодеи, работавшие со штаммами того патогена. Показательный суд, высшая мера - словом, удовлетворили общую жажду мщения. Тем временем вспышка в Прибалтике угасла сама собой.
А в это время на другом конце света в Южно-Африканской республике пан Эмиль Винзор - тогда еще советник второго класса посольства Чехии в ЮАР, сидя на утреннем солнышке и попивая превосходный местный кофе, листал свежие европейские газеты. О болезни Дорна тогда много писали. Подробности судебного процесса и портреты преступников красовались на первых полосах. Среди них пан советник опознал знакомца - некоего Тадеуша Стшалковского. Но подпись была другая - Казимир Петшак, и уточнение: в розыске. Пан Винзор-старший очень удивился - года три назад он лично присутствовал на похоронах этого человека. Нет, бывают конечно похожие люди, но чтоб у них еще и рваные шрамы на скуле одинаковые были… Шрам Стшалковский получил как раз в дни их знакомства. В здешних холмах ведь золотишко, алмазы - ловцы удачи, работники ножа и топора в сем клондайке кишмя кишат. За бутылку дешевого пойла в негритянских кварталах можно выменять интересные «камушки», а можно и на старательский крюк налететь. Спасибо, глаз не выбили.
В тесном кружке славян на чужбине Стшалковский был человеком новым. Прибыл в Преторию во главе команды военных эпидемиологов - улучшать систему эпиднадзора. Идеальный полигон, - объяснял он, - всякой твари по паре: европейцы, негры, цветные, индийцы - можно изучать восприимчивость к эндемичным болезням у разных рас. Интересовали его главным образом местные кишечные инфекции и их природные очаги. Пан Винзор не особенно хорошо его знал - так, встречи в общем кругу, не более. И удивила его не смерть склонного к авантюрам пана Стшалковского - он погиб в беспорядках, возникших из-за правительственного кризиса, а упорные слухи о многочисленных заражениях в бывших бантустанах, куда пан доктор выезжал с гуманитарной миссией. Оставшись без главаря, его команда спешно собрала манатки (и, между прочим, несколько тысяч проб сыворотки крови) и покинула страну.
Не попадись его отцу эта газета, не сидел бы теперь Иманд, чихая от пыли в старых бумагах и восстанавливая по ним драматическую эпопею времен папиной молодости. У отца ясной картины еще не было, он лишь сопоставлял кое-какие полученные задним числом сведения. Теперь же, собранные воедино, они показывают, какую роль сыграл в этой истории Казимир Петшак по кличке Ирод, звавшийся в прежней инкарнации Тадеушем Стшалковским.
Пока «подправленная» им бацилла резвилась на задворках Европы, показывая, на что способна, за океаном уже достраивались бело-серебристые, блистающие панорамным остеклением корпуса концерна Global Medical Labs. И громадные алые буквы GML, тревожно светившие в непроглядной южной ночи, были видны даже на спутниковых снимках.
Вспышка болезни Дорна, как-то перекочевавшей из далекой Литвы в ЮАР, поначалу не привлекла внимания - зараза и зараза, думали, местная. Тревога поднялась, когда летальность побила рекорды, ополовинив традиционно большие негритянские семьи. Массовую гибель детей удалось предотвратить благодаря лекарству на основе бактериофага, которое стал выпускать новый концерн Global Medical Labs, выскочивший как чирей на носу, и занявший очень перспективную нишу на казалось бы давно поделенном рынке.
В следующие годы коварная болезнь посетила Колумбию, Пакистан, Нигерию, Индонезию, Вьетнам, Бангладеш, Анголу - и каждый раз это был новый штамм. Даты вспышек отец позже сличил с картой перемещений Ирода, составленной по агентурным данным. В его руки также попали копии накладных на партии бактериофага, из которых явствовало, что модифицированное под очередную вспышку лекарство начинали выпускать раньше, чем та же мутация смертоносной бациллы обнаруживала себя где-нибудь на густонаселенных окраинах мира.
Однако при чем тут номинант на Нобелевку почтенный профессор медицины Збигнев Стшалковский? Разве это преступление быть… - Иманд заглядывает в досье ученого - быть двоюродным племянником Ирода? Его карьера в том же концерне пошла в гору уже после смерти дядюшки. Вот кстати с поездки в Анголу, где была последняя вспышка болезни Дорна, всё и началось. До того парень, взятый после института в одну из лабораторий GML, сидел как мышь под метлой, а потом его командировали… правильно! - найдя это место в длинном послужном списке, Иманд делает пометку, - командировали в Анголу, улучшать тамошний эпиднадзор. Зачем выдумывать новые предлоги, если и старые хорошо работают? Заодно племянничек принял терабайты данных у засевшего в мусеке Самбизанга** Ирода, на которого шла уже открытая охота. Тех самых данных, на которых основана его «звездная» тест-система.
Через несколько лет молодой Стшалковский перебрался на историческую родину, осел в Кракове, где GML открыл под него Восточный филиал, вскоре начавший теснить привычные антибиотики с европейских рынков. Время от времени благотворительные партии бактериофагов с помпой отправлялись в разные концы света, где небывалые эпидемии изрядно прореживали чересчур густонаселенные трущобы. Вникать в происхождение загадочных тропических хворей никто особо не стремится - зачем, раз они (хвала новым лекарствам!) не могут перекинуться на «цивилизованный мир»? Разговоры о том, что фарма сама запускает эпидемии, давно перешли в разряд конспирологических теорий.
Хотя… он ведь недавно слышал, что Ассоциация «Врачи за правду» начала проверку скандальных слухов о благотворительных поставках Global Medical Labs. Сейчас посмотрим… Так и есть, тучи над GML в самом деле сгущаются. Правда, в документах, обнародованных «Врачами…», пока предварительные выводы. По их данным, после отправки в самые бедные районы благотворительных партий лекарств, выпущенных Восточным филиалом, смертность в них оказалась выше, чем в других районах, не получивших бесплатной помощи. Похоже, кто-то усердно копает под бизнес GML. Не факт, что за раскопками последуют посадки, скорее дележка. Но если не договорятся, и копатели продолжат копать, могут выкопать и причастность Стшалковского к грязным делам. Уже после вручения Нобелевки. Тогда это не только скомпрометирует премию, но и затянет Анну, которая лично вручает награды, в воронку скандала. Конечно этого может и не случиться, он только номинант - как знать, кого выберет Каролинский институт. Но оставить всё на волю случая, значит, рисковать сделаться пешкой в чужой игре. Кто и зачем выдвинул Стшалковского на соискание премии? Если наши академики - это одно, а если его покровители, строящие нем политический или коммерческий расчет - а мировая слава нынче в цене - совсем другое. Надо устранить этого господина, пока не поздно.
Проще всего дать в прессе, хоть в разделе «слухи», информацию, что Стшалковский номинирован на самую престижную премию в мире - и все, его автоматически снимут с рассмотрения, ибо по правилам имена номинантов должны храниться в тайне полвека. Поляки пошумят и уймутся. А если - нет? Он обязан и это предусмотреть: что, если поляки сами его подложили, как свинью?
За обедом Иманд все еще держит это в уме, гоняя вилкой по тарелке тефтельки, как шахматист двигает фигуры, обдумывая сложную партию.
- Ешь, что ты на них любуешься? - Анна подкладывает ему еще парочку золотисто-подрумяненных, как он любит. - Бруснички дать?
Он машинально принимает соусник из рук жены, думая о том, что действовать нужно сегодня же, лауреатов объявят со дня на день.
- Случилось что-то?
- Нет, - честно говорит он. - Не случилось. (И мысленно добавляет: «пока».)
Он собой недоволен. Отключаться так, проваливаться в свои мысли - никуда не годится. С ним и раньше бывало: погрузится в дела - и хоть пальцами перед носом щелкай! Иманд даже придумал мысленный ритуал, чтоб выходить из этой области своей жизни: захлопывать дверь - с крепким гулким стуком, с волной качнувшегося воздуха: бах! - и все мысли о работе остались по ту сторону. Одно время он это практиковал: громко со вкусом хлопал дверью в своем воображении, и каждый раз с удовлетворением говорил себе: вот! А теперь домой! Иногда это был долгий путь по улицам в потоке машин, по парковой дорожке, навстречу уюту светящихся за деревьями окон - Анна не позволяла опускать шторы, пока он не вернется: «Пусть тебе светит». А иногда он всего лишь переходил из комнаты в комнату: из деловой обстановки обшитого дубовыми панелями кабинета - к родным домашним звукам и запахам, воркотне и беготне детей, ароматам накрытого стола, беспечной болтовне, планам на вечер, поцелуям…
Даже от самого легкого обеда все силы Анны утекают в живот. Теперь ей бы покемарить полчасика. Иманд тоже какой-то заторможенный - не перестаралась ли она накануне? Диван раскинул им мягкие подушечные объятия - не диван, а филиал рая! Ой, хорошо-то как: ножки вытянуть, голову ему на грудь и глаза закрыть: «Ты как после вчерашнего?» Слышно как прямо под ухом рождается у него в груди затаенно-счастливый мечтательный вздох.
***
Звонок из Каролинского института раздается на другой же день после публикации «слуха». Как и было условлено, академики открестились от участия в этом деле и перевели стрелку на него. Назревающий скандал Иманд воспринимает даже с некоторым удовлетворением. Во-первых, значит, он прав, Стшалковский не случайно попал в обойму претендентов - на него делали ставку, а теперь игра сорвана. Во-вторых, закулисных кукловодов ждет сюрприз: спасибо отцу, у него достаточно фактов, чтоб похоронить не одну карьеру.
Масштабы закулисной игры становятся ясны в тот же день, когда на стол ему ложится полуофициальная нота, направленная из посольства Польши. Вслед за этим беспримерной наглости документом является и сам посол - пан Войцех Ягеллонский. Иманд давно знает этого высокого осанистого толстяка, наделенного непомерным честолюбием и историческим именем, позволяющим утверждать, будто он ведет свое происхождение от Ягеллонов*** - тех самых, из учебника. Впрочем, сословная спесь в нем надежно упрятана под маской обходительности и лакированными манерами.
Слегка откинув назад голову с пружинистой шапкой все еще темных волос и выкатив вперед обширную выпуклость от шеи до брючного ремня, он пронес свое негодование через просторный кабинет и заговорил приятным обволакивающе-густым баритоном опытного соблазнителя.
- Вам передана нота моего правительства. Вы изучили ее?
- Разумеется, - Иманд залюбовался его картинной дипломатической позой. - Но правильно ли я вас понял? За урон, нанесенный политическим и деловым интересам Польши, вы требуете предоставить заем в 15 миллиардов в золотом эквиваленте, обещанный предыдущим Кабинетом?
Пан Ягеллонский согласно наклонил массивную голову, блеснув трогательно-розовой залысиной на темени, и тут же надменно выпрямился, машинально поправляя волосы, чтоб прикрыть прореху.
- Также вы рассчитываете получить безвозмездную помощь энергетическому сектору вашей страны по плану, отложенному в связи со сменой власти.
Новый кивок - на этот раз он помнил про свою плешь и только опустил подбородок, тройным ожерельем прикрывший твердый воротничок.
- И наконец вы требуете вернуть предметы искусства, которые наш изгнанный король Зигмунт III вывез в Польшу в 1598 году как наследство матери Катажины Ягеллонки, и которые шведский король Густав II отнял у него в 1621 году при взятии Риги. Ценности должны быть возвращены Польше в исправление исторической несправедливости, так?
Посол медленно опустил веки, подтверждая, что пора уже исправить застарелую ошибку.
- Это всё?
Глубоко скрытая под холодной благосклонностью ирония все же достигла ушей посла. Пан Ягеллонский, колыхнув подбородками, выпятил челюсть и внушительно произнес, избегая титулов и тем подчеркивая отношение к собеседнику:
- Правительство Польши ожидает благоприятный ответ по истечении суток после вручения ноты. Во избежание осложнений между нашими державами.
- Ах да, 24 часа. Что ж, господин посол, жду вас за ответом завтра в это же время.
Наблюдая, как визитер торжественно несет себя к двери, Иманд не без удовольствия воображает, какой «финичек» получит заносчивый пан нынче же с вечерней почтой.
***
В такое время Анне совершенно нечего делать в этой части здания. Она просто забыла здесь с вечера ежедневник и зашла на минутку - забрать. Голоса в смежной комнате, отделенной арочным проемом, заставляют ее замереть на одной ножке и прислушаться. Даже не сами голоса - с кем это там Иманд? - а особенные интонации мужа. Кого же он разделывает под орех? Подстрекаемая любопытством, она снимает туфлю с поджатой ноги, неслышно переступает, избавляясь от второй, и на цыпочках проходит к большому зеркалу, висящему в простенке между окнами. В нем видна большая часть соседнего кабинета, но Иманд вне поля видимости. Он должно быть стоит правее потому, что собеседник - дородный, щеголевато одетый и в то же время какой-то пришибленный (крупная голова будто ушла в горб) смотрит вправо белыми от ярости глазами. Ба, да это ж пан Ягеллонский! Его и не узнать… а ведь красивый был когда-то мужчина. Чего это они не поделили? Иманд даже сесть ему не предложил.
- Вы уже слышали, что «Врачи за правду» нашли в благотворительных поставках Краковского филиала GML возбудителей кишечных инфекций? После тотальных проверок мы, полагаю, увидим не только банкротства и уголовные дела, но и рухнувшие карьеры покровителей.
Говоря это, Иманд, что называется, палит по кустам. Он не знает, будут ли проверки, что они покажут, и кто в истеблишменте Польши может на этом погореть. Однако, выстрел вслепую, похоже, вспугнул крупную дичь.
- Что такое, господин посол, душно? Давайте присядем. Вот сюда.
Теперь Анна видит обоих. Пан Войцех угрюмым мешком громоздится в кресле.
- Вернемся к предмету нашей встречи, - деловито продолжает Иманд, наливая ему воды в высокий, сверкнувший на солнце стакан. - Думаю, ваши требования следует скорректировать, во избежание осложнений, которых вы так опасались. Сначала о займе в 15 миллиардов в золотом эквиваленте.
Займе?! - Анна чуть ежедневник не выронила, но следующая фраза мужа заставила ее смешливо наморщить нос и прикрыть рот ладонью: о, нет, там не торг - там расправа!
- К сожалению, Риксбанк не располагает избытком золота. Как вам известно, из-за введения в стране базового дохода все наши ресурсы напряжены. Экономика переживает структурную перестройку и нуждается в дополнительном кредитовании. Поэтому не мы вам, а вы нам предоставите заём на указанную сумму под разумный процент и с рассрочкой… ну скажем, на десять лет. На золоте мы не настаиваем.
Далее. Безвозмездная помощь энергосектору вашей страны материалами, снаряжением, руками и мозгами. Рад сообщить, что наши технологии, упакованные в товары, поступят на польский рынок, хотя и не задаром. Цены обещаем не задирать. Вы же в порядке ответной любезности отмените импортные пошлины.
- Вы издеваетесь! - сипит пан Ягеллонский, нащупывая под подбородками и ослабляя узел галстука, его широкое лицо опасно багровеет.
- Что вы, господин посол. И в мыслях не было! Теперь о возвращении предметов искусства, вывезенных Зигмунтом III в Польшу и отбитых назад Густавом II. Тут вас кто-то обманул. Вещи эти и правда входили в приданое Катажины Ягеллонки, но после замужества отошли шведской короне. Ее сын Зигмунт III наследовал их, пока оставался шведским монархом. Утратив корону, он потерял с ней и право распоряжаться королевским имуществом. Так что, вывозя материнское приданное, Зигмунт III совершил обыкновенную кражу, и Густав II, вернув эти вещи, восстановил справедливость. Кстати, вам должно быть известно, что вернуть удалось лишь ту часть приданого, которая хранилась в Риге: ювелирные изделия, золотую и серебряную посуду. Остальное до сих пор в Польше и должно быть возвращено законным владельцам. Таков ответ на вашу ноту. И верьте, господин посол, мы предусмотрели все, чтоб не омрачать отношений между нашими державами.
Анна, упиваясь этой необычайной сценой, во все глаза смотрит в зеркало, боясь упустить, хоть слово. Наглость - последнее, в чем можно упрекнуть ее мужа, так она думала до сих пор. Поляки конечно зарвались, если правда все, что она здесь слышала, окоротить их, святое дело. Но что Иманд способен хладнокровно предъявить в ответ еще более наглые требования - нет, не может быть. Или все-таки может?
Похоже, посол тоже не верит своим ушам. Он вспотел, вытирает жирно блестящий лоб и все еще выглядит ошарашенным - интересно, чем? Иманд вначале говорил что-то о медицинских аферах. Но какая связь между этим поляком и грязным фарм-бизнесом? И главное, какое дело до всего этого ее бесподобному мужу?
Пан Ягеллонский пытается взбрыкнуть:
- Это что - ультиматум?
- Нет. Мы не ограничиваем вас сроками, как сделали вы. Можете думать хоть неделю.
***
- Я все слышала, - со значением говорит Анна, кутаясь в мягкий халатик поверх сорочки и усаживаясь перед ним на постели. Сама же выстудит спальню, а потом зубами стучит!
- Что ты слышала? - он уже улегся, с удовольствием откинулся на подушки, почти утонул в их прохладной мягкости.
- Да вот, зашла ежедневник забрать… Не боишься, что поляков удар хватит?
- Так ты что, подслушивала?
Она с покаянным видом разводит руками и лукаво пожимает плечами, скорее изображая раскаяние, чем испытывая его.
- Никогда бы не подумала, что ты можешь так…
- В наглую?
- Ага… - Анна опускает глаза, не желая лезть в его дела и в то же время сгорая от любопытства.
Иманд не поддается на ее вынуждающее молчание, и она со вздохом проводит пальцем по его руке, лежащей поверх одеяла - кожа сухая, шершавая на бугорках суставов. Опять без перчаток верхом ездил? Холодно же! Ей жаль любимые руки, и она тянется за индийским ларцом - где-то у нее было масло из манговых косточек. Мягкая, цвета топленого молока, крупитчатая масса подтаивает от легкого нажима пальцем, распространяя тонкий чуть слышный аромат.
Это так приятно, когда ласковые женские пальцы что-то втирают, бережно оглаживают каждый суставчик, каждую складочку. И как Анне не надоест возиться с ним! Хоть бы не надоело никогда. Она любит его, и еще как бы отдельно тело - само по себе. Жалеет страдающую кожу, усталые мышцы, болящие органы - питает к ним сочувствие помимо того, которое достается человеку. Он понял это в первые годы и принял, как вообще все принимает в ней, без лишних вопросов и с благодарностью.
- Это не наглость, - говорит он, когда жена, умастив одну его руку, берет другую.
- Работа такая? - с готовностью подсказывает Анна.
- Когда я учился в Москве, у нас была встреча с «шишкой» из русского МИДа, не помню уже, как его звали. А время назначили самое неудобное: у нас четыре пары было, а потом сразу эта встреча. Пообедать конечно никто не успел. И вот сидим мы, человек пятьдесят в аудитории - ждем. А «шишка» все не едет. Уже и по карманам пошарили: у кого яблоко, у кого конфетка - поделили, съели - только аппетит раздразнили. Есть охота, сил нет! И уйти нельзя - такие строгости. Полчаса прошло, сорок минут, наконец гость является в сопровождении проректора. Все быстренько: шур-шур-шур - кто что жевал, попрятали. А он заметил, говорит: «Что, ребята, не обедали? Вот и я не успел». И сопровождающему: «Ну организуйте нам что-нибудь на скорую руку». Проректор растерялся: столовая в другом корпусе вот-вот закроется, а тут полсотни голодных парней. Стал что-то бубнить, мол, никак не возможно. МИДовец бровь поднял: какие разговоры на пустой желудок! Студентов надо жалеть. Нет, значит переносим встречу. Пусть ребята обедать идут. Или можем обсудить с вами варианты. Вариант сразу нашелся: чайку? Нет, говорит гость, что нам-мужикам сладкая водица, нам бы чего посущественнее. В итоге сдвинули столы, принесли того-сего - я тот обед на всю жизнь запомнил. Как за еду уселись, МИДовец говорит: «Вот вам, ребята, урок практической дипломатии. Требуйте то, что вам никто не обещал и давать не обязан. Отказывают - ставьте ультиматумы, а как выход предлагайте переговоры. Всегда найдутся те, кто не захочет осложнений - они клюнут на это. Начав переговоры, не уступайте, даже когда вам предложат часть того, что вы просили. Не соглашайтесь, выжимайте еще. Дали одно, дадут и другое. Вот, когда получите половину или две трети того, что вам и не светило, можете считать себя дипломатами».
- А ты, значит, намотал на ус, - она касается губами тыльной стороны его руки, проверяя, мягкая ли?
Иманд ловит ее ладонь, повторяя тот же жест.
- Ммм… как от тебя пахнет-то вкусно! Манго? Нет уж, одной ручки мне мало, иди-ка, иди-ка сюда вся, целиком, - он решительно сгребает жену в охапку и без промедления гасит свет.
----------------------------
*Истад - Шведский порт, куда ввозят нефть, а вывозят зерно, лесоматериалы и облицовочную каменную плитку
**Мусеки - так называются трущобы в столице Анголы Луанде
***Польская королевская династия, основанная в 1386 году Владиславом Ягелло и правившая до 1668 года; Ягеллоны царствовали также и в Чехии (1490-1526)
Из-за траура, объявленного в связи с трагической гибелью людей на севере страны, всё намеченное на вечер, отменили, так что спать они пошли рано. Ну не спать конечно, а так… удалились «к себе» (будто пребывая в гостиной или столовой в собственном доме они «не у себя»). Анна заранее предвкушает эти часы, да и он тоже, хоть и постеснялся бы признаться.
Профессиональный уход за собой с первых дней брака стал частью обычного распорядка, хотя поначалу он смущался принимать от других услуги такого рода.
- Да почему? - удивилась Анна. - Ты же доверяешь парикмахеру подстричь тебя. В чем тут принципиальная разница? Пусть специалисты делают свою работу - не забивай этим голову, так будет проще и быстрее, увидишь. Тебе и без того есть, чем заняться, а небрежность недопустима.
Конечно жена права, и он смирился с необходимостью поручать себя чужим заботам. Это оказалось даже приятно, если говорить об ощущениях. В то же время Иманд, привыкший обходиться лишь маленькими ножницами и расческой, отдавал себе отчет, что самому ему вряд ли пришло бы на ум намазаться кремом или промокнуть лицо матирующими салфетками прежде, чем появиться перед телекамерами. Глядя на пилочки и пинцеты, щипчики и пуховки, тюбики и флаконы, заполняющие туалетный столик, он испытывает неловкость от того, что эти «чисто женские» предметы, имеют к нему отношение. В глубине души он считает крем для кутикулы столь же сумасбродным излишеством (во всяком случае, для мужчины, женщины - пусть, они создания нежные), как какую-нибудь дурацкую щеточку для пупка. Но правду сказать, он давно забыл, что такое заусенцы. Однако рутинный уход за собой, как к нему ни относись - это одно, а вот всякие штучки из индийского ларца Анны…
Палисандровый ларец, затейливо инкрустированный перламутром, Анна впервые открыла перед ним через несколько месяцев после свадьбы. Удушливое облачко тропических ароматов вырвалось из под резной крышки. Он заглянул внутрь: разноцветные баночки, стеклянные сосуды с маслянистыми прозрачно мерцающими жидкостями, запечатанные воском стики, красно-коричневые и жемчужные шарики, толстая кисточка, похожая на старинный помазок для бритья, круглые коробочки с какими-то символами на крышках.
- А, косметика… - слегка разочарованно протянул он, вообразив почему-то, что шкатулка полна аляповатых индийских «сокровищ»: бус, колечек, браслетов и прочей блестящей чепухи, милой женскому сердцу.
- Любая склянка отсюда дороже груды драгоценных камней, - возразила она. - И это не марафет наводить - совсем другое. Ты просто разреши мне…
- А я не буду потом благоухать восточной лавкой? - уже сдаваясь, опасливо спросил он.
Сначала Иманд еще пытался следить, во что она обмакивает пальцы, что растирает в ладонях, чем таким приятным касается лица, мочек ушей, шеи. Потом разомлевший, разнеженный, наполовину усыпленный этими прикосновениями, закрыл глаза. Анна что-то втирала ему в виски, в середину лба над переносицей, оглаживала пальцами брови и веки. Когда коснулась губ, в уме мелькнуло: красит она меня, что ли? - мысль до того дикая, что он сам ей не поверил.
Но уснуть совсем жена ему не дала - она что-то делала с ним такое, отчего он погрузился в немыслимое доселе блаженство. И уже не мог бы сказать определенно, где и как Анна дотрагивается до него: солнечное сплетение, пах, колени, ступни… стимулирует ли отдельные точки или покрывает душистым составом всего с головы до пят. Он чувствовал себя как бы разъятым на атомы, парящим в потоках светоносного эфира. Помнилось только, что Анна склоняясь к нему, одаривала каждый раз то легким поцелуем, то ласковым словом. Только ее полушепот на ушко еще удерживал сознание на поверхности, не давая совсем забыть себя, окончательно соскользнуть в сладостное забытье. Голос, ласкавший каждым звуком, звал его, выпевал нежную любовную песнь, причащал неземных удовольствий и восторгов, о каких смертным знать не положено.
А наутро сил прибыло втрое. Следы усталости исчезли с лица, кожа лучилась мягким сиянием. Тело, освободившись от гнета лет и тревог, играло радостью в каждом движении, и мир казался ярким как в детстве, будто волшебное обновление коснулось не только всякой клеточки, но и той таинственной материи, которую мы зовем своим «я».
Про себя он по-прежнему считает штучки из индийского ларца «косметикой», но давно уже оставил попытки вникнуть, что это и как действует. Анна охотно рассказывала, но наверно надо потратить, как она - годы… Такие сеансы случались изредка, по каким-то одной лишь ей ведомым резонам, обычно во второй половине осени или ранней весной.
Теперь - осень, и он всеми фибрами чует, Анна не упустит этот вечер. Пока он принимает ванну - черная соль, пена и несколько алых капель из граненого рубинового флакона (любимая без тени иронии говорит, что это кровь дракона, и кто он такой, чтоб не верить?) жена изучает какие-то бумаги, которые при его появлении сразу откладывает в сторонку - на тумбочку. Индийский ларец раскрыт, его чудесное содержимое частью вынуто и разложено на столике, придвинутом к постели.
Анна взбивает положенные одна на другую белые подушки и делает приглашающий жест. Устраиваясь, он задевает рукой бумаги на тумбочке - они с шелестом падают. Иманд наклоняется за ними, схватывая глазами заголовок: «Бактериофаги - альтернатива антибиотикам». Но не это, а имя автора, набранное другим шрифтом, знакомо и нехорошо царапает внутренний слух - Збигнев Стшалковский. Стшалковский… - где он слышал эту фамилию?
- Номинант на Нобелевку, - поясняет Анна.
- Когда ты все успеваешь?
- Ну мне же надо хоть в общих чертах… И это не научная работа, а популярная статья. Интересная, кстати.
- Про что?
- Ложись, - говорит Анна, зажигая толстую красную свечу и накладывая в серебряную плошку густую как засахаренный мед массу. - Есть такие вирусы - бактериофаги, они атакуют только микробов. Впрыскивают себя в бактерии и размножаются внутри, а потом их разрушают. И так пока микробы не кончатся. У каждой бактерии есть свой фаг-убийца - такое совершенное био-оружие. А для нас это неограниченный лекарственный ресурс. И они не убивают все подряд, как антибиотики.
Густая масса в плошке плавится, Анна помешивает ее сандаловой палочкой.
- Но ведь бактерии мутируют.
- И фаги за ними - миллиарды лет антагонистической коэволюции, знаешь ли…
- Откуда же тогда бактериальные инфекции? Почему фаги сами их не подавляют?
- Из-за нарушения регуляторного баланса в теле. Бактерии размножаются очень быстро - фаги не успевают убить всех сразу, но если ввести их в нужное место…
- То будет аллергия на чужеродный белок.
- Не факт. Антибиотики тоже аллергенны и вызывают чудовищные дисбактериозы, а фаги нет.
- Если они так хороши, то почему не в ходу?
- Из-за антибиотиков с широким спектром действия. Когда их открыли, специфичные фаги забросили. Ведь прежде, чем лечить ими, нужно точно выявить возбудителя, а это сложно и дорого. Но автор статьи, вроде, нашел выход.
Растопленная масса в плошке сладко пахнет. Анна добавляет в нее пару капель того-сего и снова ставит на огонь.
- Фаги еще в начале 20 века открыли. У русских давно есть фаговые коктейли, кроющие целый спектр возбудителей. А у нас только сейчас зашевелились, когда с антибиотиками полный швах.
(Это не совсем так, Иманд мог бы кое-что порассказать жене, но не сию минуту.)
Анна пробует снадобье пальцем - не горячо?
- Готово. Ляг поудобнее.
***
Он покорно опускает голову на подушку, закрывает глаза, улыбается. Все равно видно, какое усталое и напряженное у него лицо. Конечно, если столько работать! Отсутствие формального дипломатического ранга не мешает ему достигать своих целей, ибо инициативы и решения, исходящие от титулованной особы, имеют порой больший вес, чем усилия целого дипкорпуса. Его сфера - международные научные и культурные связи - кажется обманчиво безобидной. Но, как заметил однажды Иманд, комментируя сокрушительный разгром, учиненный в стане мигрантского лобби: «Культура, помимо самоценности, мощнейшее оружие, которым можно так врезать, что воевать будет уже не с кем». Он сказал это мимоходом, и Анна, к стыду своему, только тогда сообразила, каков его личный вклад в эту важнейшую победу.
Она, как ни странно, мало знает о его работе - таков уж ее муж - скорее промолчит, чем что-то скажет. К тому же большая часть его трудов протекает в кабинетной тиши, а та, что на людях - и на работу-то не похожа: легкомысленный светский треп, бесконечные расшаркивания, скучные протокольные встречи, где кулаки под столом сжимаются от ярости, а речи дышат самообладанием. Как-то она застала его не то спящим, не то горюющим - он сидел за столом, опустив голову на сложенные руки, и не шевельнулся, хотя должно быть слышал ее шаги.
- Ты чем-то расстроен?
- Устал просто, - буркнул он, не поднимая головы и явно желая, чтоб его оставили в покое. Но ей не хватило мудрости.
- А что ты такое делал?
Он раздраженно выпрямился - больные глаза, на мятой щеке отпечаток костяшек, и удовлетворил любопытство жены в своей манере - анекдотом:
- Весь день повторял: «Хороший песик, хороший...», пока не нашарил подходящий булыжник.
Кое-какие подробности до нее все же доходят. Трагический возглас из-за закрытой двери: «Как можно было угробить всё - вы что, штаны снимали и голую задницу им показывали?! Если это дипломатия, что тогда называется дурью!»
Анна даже остановилась от неожиданности, пытаясь представить, как он - рассерженный донельзя - выглядит в эту минуту. Может, опираясь руками на столешницу, грозой нависает над распекаемым? Или раздраженно меряет шагами кабинет? Она вдруг поняла, что не может вообразить мужа вышедшим из себя, утратившим внутренне присущую ему респектабельность. Немыслимо даже подумать, что он способен орать, стучать кулаком по столу, браниться.
Спроси ее кто, каких взглядов придерживается муж по тем или иным международным вопросам, она не смогла бы ответить - Иманд их не излагает. Так иногда прокомментирует что-то, если к слову придется. Вот в новостях мусолят тему дня: захват русскими двух польских танкеров с нефтью, шедших в Истад*, в ответ на задержание российского нефтевоза с латвийской смесью. Подстрекаемая англосаксами танкерная война развернулась не на шутку - и прямо у них под носом.
- Что теперь полякам делать? - переставляя папки в шкафу, сердито спрашивает Анна.
- Да умыться от позора, - меланхолично роняет муж, заправляя любимые линеры чернилами. - На что они надеялись? Хотели выслужиться, перед Лондоном, наложить санкции - будьте готовы потерять вдвое. Не успели отрапортовать, что нефть уйдет в Портсмут, а танкер на штрафстоянку, в ответ - спецоперация русских. Хороший урок дуракам из британских провинций.
- Они сорвали нам поставку!
- Их проблемы, - Иманд отвлекается от своего занятия. - Вечно лезут со своей жаждой периферийного реваншизма, а получив по лбу тут же перевоплощаются в символ большой человеческой трагедии.
***
Ночью мозг разбирает залежи из всего, что попало в голову за день и свалено там неосмысленной кучей. Сортирует случайные впечатления, обрывки фраз и мелодий, вертит их так и сяк, пытаясь пристроить к делу и наводняя сны нелепостями. Выуженное из этой кучи имя Стшалковский связывается почему-то со словом Ирод, и наутро Иманд, забрав с собой оставленную женой статью, уже знает, где искать концы: ему срочно нужен архив отца. Не зря, ох, не зря попались ему на глаза эти бумаги… Впрочем, не однофамилец ли?
Попросив подать ранний завтрак - кофе, сыр и ржаные крекеры - в кабинет, Иманд, похрустывая печеньем, изучает взятую у Анны статью. Автор обещает революционный поворот в медицине - от теряющих силу антибиотиков к неисчерпаемым ресурсам бактериофагов. Он создал быстрый и дешевый метод тестирования на разные типы инфекций с одновременным подбором персонализованного антимикробного агента из стотысячной фаговой библиотеки. И дальше: «Первые шаги в этом направлении сделаны концерном Global Medical Labs в дни, когда частые вспышки болезни Дорна требовали оперативной массовой диагностики, ведь в одном очаге могло циркулировать сразу несколько штаммов…» Значит, не однофамилец.
Стшалковский по кличке Ирод - это же беглый микробиолог, устроивший «новое избиение младенцев». Случилось оно незадолго до краха НАТО и стало еще одним гвоздем в крышку гроба этого альянса. Сначала все выглядело как вспышка кишечного гриппа в Литве. Лето кончилось: школы, садики, детские хвори - все как обычно. И симптомы всем знакомые, и лекарства от них в каждой домашней аптечке. Пока доктор Дорн выяснил, что это не ротавирус, не вирус вообще... И бактерия-то условно патогенная - была, раньше никто ее не опасался. Откуда только взялась эта зловещая мутация! Хуже всего то, что антибиотики ее не берут. Совсем. Никакие. Пока разбирались, зараза накрыла все «прибалтийские вымираты», превратив остроумный эвфемизм в жуткую реальность - через пару месяцев там практически не осталось детей младше двух лет.
Скоро под Клайпедой накрыли лабораторию: по бумагам - Красный крест, а по факту - работы по военно-биологической программе НАТО. Тут конечно слухи поползли: утечка «боевой бациллы» и прочая «пурга». Власти, которым надо же что-то делать, повязали всех, кто под руку попался: вот, мол, злодеи, работавшие со штаммами того патогена. Показательный суд, высшая мера - словом, удовлетворили общую жажду мщения. Тем временем вспышка в Прибалтике угасла сама собой.
А в это время на другом конце света в Южно-Африканской республике пан Эмиль Винзор - тогда еще советник второго класса посольства Чехии в ЮАР, сидя на утреннем солнышке и попивая превосходный местный кофе, листал свежие европейские газеты. О болезни Дорна тогда много писали. Подробности судебного процесса и портреты преступников красовались на первых полосах. Среди них пан советник опознал знакомца - некоего Тадеуша Стшалковского. Но подпись была другая - Казимир Петшак, и уточнение: в розыске. Пан Винзор-старший очень удивился - года три назад он лично присутствовал на похоронах этого человека. Нет, бывают конечно похожие люди, но чтоб у них еще и рваные шрамы на скуле одинаковые были… Шрам Стшалковский получил как раз в дни их знакомства. В здешних холмах ведь золотишко, алмазы - ловцы удачи, работники ножа и топора в сем клондайке кишмя кишат. За бутылку дешевого пойла в негритянских кварталах можно выменять интересные «камушки», а можно и на старательский крюк налететь. Спасибо, глаз не выбили.
В тесном кружке славян на чужбине Стшалковский был человеком новым. Прибыл в Преторию во главе команды военных эпидемиологов - улучшать систему эпиднадзора. Идеальный полигон, - объяснял он, - всякой твари по паре: европейцы, негры, цветные, индийцы - можно изучать восприимчивость к эндемичным болезням у разных рас. Интересовали его главным образом местные кишечные инфекции и их природные очаги. Пан Винзор не особенно хорошо его знал - так, встречи в общем кругу, не более. И удивила его не смерть склонного к авантюрам пана Стшалковского - он погиб в беспорядках, возникших из-за правительственного кризиса, а упорные слухи о многочисленных заражениях в бывших бантустанах, куда пан доктор выезжал с гуманитарной миссией. Оставшись без главаря, его команда спешно собрала манатки (и, между прочим, несколько тысяч проб сыворотки крови) и покинула страну.
Не попадись его отцу эта газета, не сидел бы теперь Иманд, чихая от пыли в старых бумагах и восстанавливая по ним драматическую эпопею времен папиной молодости. У отца ясной картины еще не было, он лишь сопоставлял кое-какие полученные задним числом сведения. Теперь же, собранные воедино, они показывают, какую роль сыграл в этой истории Казимир Петшак по кличке Ирод, звавшийся в прежней инкарнации Тадеушем Стшалковским.
Пока «подправленная» им бацилла резвилась на задворках Европы, показывая, на что способна, за океаном уже достраивались бело-серебристые, блистающие панорамным остеклением корпуса концерна Global Medical Labs. И громадные алые буквы GML, тревожно светившие в непроглядной южной ночи, были видны даже на спутниковых снимках.
Вспышка болезни Дорна, как-то перекочевавшей из далекой Литвы в ЮАР, поначалу не привлекла внимания - зараза и зараза, думали, местная. Тревога поднялась, когда летальность побила рекорды, ополовинив традиционно большие негритянские семьи. Массовую гибель детей удалось предотвратить благодаря лекарству на основе бактериофага, которое стал выпускать новый концерн Global Medical Labs, выскочивший как чирей на носу, и занявший очень перспективную нишу на казалось бы давно поделенном рынке.
В следующие годы коварная болезнь посетила Колумбию, Пакистан, Нигерию, Индонезию, Вьетнам, Бангладеш, Анголу - и каждый раз это был новый штамм. Даты вспышек отец позже сличил с картой перемещений Ирода, составленной по агентурным данным. В его руки также попали копии накладных на партии бактериофага, из которых явствовало, что модифицированное под очередную вспышку лекарство начинали выпускать раньше, чем та же мутация смертоносной бациллы обнаруживала себя где-нибудь на густонаселенных окраинах мира.
Однако при чем тут номинант на Нобелевку почтенный профессор медицины Збигнев Стшалковский? Разве это преступление быть… - Иманд заглядывает в досье ученого - быть двоюродным племянником Ирода? Его карьера в том же концерне пошла в гору уже после смерти дядюшки. Вот кстати с поездки в Анголу, где была последняя вспышка болезни Дорна, всё и началось. До того парень, взятый после института в одну из лабораторий GML, сидел как мышь под метлой, а потом его командировали… правильно! - найдя это место в длинном послужном списке, Иманд делает пометку, - командировали в Анголу, улучшать тамошний эпиднадзор. Зачем выдумывать новые предлоги, если и старые хорошо работают? Заодно племянничек принял терабайты данных у засевшего в мусеке Самбизанга** Ирода, на которого шла уже открытая охота. Тех самых данных, на которых основана его «звездная» тест-система.
Через несколько лет молодой Стшалковский перебрался на историческую родину, осел в Кракове, где GML открыл под него Восточный филиал, вскоре начавший теснить привычные антибиотики с европейских рынков. Время от времени благотворительные партии бактериофагов с помпой отправлялись в разные концы света, где небывалые эпидемии изрядно прореживали чересчур густонаселенные трущобы. Вникать в происхождение загадочных тропических хворей никто особо не стремится - зачем, раз они (хвала новым лекарствам!) не могут перекинуться на «цивилизованный мир»? Разговоры о том, что фарма сама запускает эпидемии, давно перешли в разряд конспирологических теорий.
Хотя… он ведь недавно слышал, что Ассоциация «Врачи за правду» начала проверку скандальных слухов о благотворительных поставках Global Medical Labs. Сейчас посмотрим… Так и есть, тучи над GML в самом деле сгущаются. Правда, в документах, обнародованных «Врачами…», пока предварительные выводы. По их данным, после отправки в самые бедные районы благотворительных партий лекарств, выпущенных Восточным филиалом, смертность в них оказалась выше, чем в других районах, не получивших бесплатной помощи. Похоже, кто-то усердно копает под бизнес GML. Не факт, что за раскопками последуют посадки, скорее дележка. Но если не договорятся, и копатели продолжат копать, могут выкопать и причастность Стшалковского к грязным делам. Уже после вручения Нобелевки. Тогда это не только скомпрометирует премию, но и затянет Анну, которая лично вручает награды, в воронку скандала. Конечно этого может и не случиться, он только номинант - как знать, кого выберет Каролинский институт. Но оставить всё на волю случая, значит, рисковать сделаться пешкой в чужой игре. Кто и зачем выдвинул Стшалковского на соискание премии? Если наши академики - это одно, а если его покровители, строящие нем политический или коммерческий расчет - а мировая слава нынче в цене - совсем другое. Надо устранить этого господина, пока не поздно.
Проще всего дать в прессе, хоть в разделе «слухи», информацию, что Стшалковский номинирован на самую престижную премию в мире - и все, его автоматически снимут с рассмотрения, ибо по правилам имена номинантов должны храниться в тайне полвека. Поляки пошумят и уймутся. А если - нет? Он обязан и это предусмотреть: что, если поляки сами его подложили, как свинью?
За обедом Иманд все еще держит это в уме, гоняя вилкой по тарелке тефтельки, как шахматист двигает фигуры, обдумывая сложную партию.
- Ешь, что ты на них любуешься? - Анна подкладывает ему еще парочку золотисто-подрумяненных, как он любит. - Бруснички дать?
Он машинально принимает соусник из рук жены, думая о том, что действовать нужно сегодня же, лауреатов объявят со дня на день.
- Случилось что-то?
- Нет, - честно говорит он. - Не случилось. (И мысленно добавляет: «пока».)
Он собой недоволен. Отключаться так, проваливаться в свои мысли - никуда не годится. С ним и раньше бывало: погрузится в дела - и хоть пальцами перед носом щелкай! Иманд даже придумал мысленный ритуал, чтоб выходить из этой области своей жизни: захлопывать дверь - с крепким гулким стуком, с волной качнувшегося воздуха: бах! - и все мысли о работе остались по ту сторону. Одно время он это практиковал: громко со вкусом хлопал дверью в своем воображении, и каждый раз с удовлетворением говорил себе: вот! А теперь домой! Иногда это был долгий путь по улицам в потоке машин, по парковой дорожке, навстречу уюту светящихся за деревьями окон - Анна не позволяла опускать шторы, пока он не вернется: «Пусть тебе светит». А иногда он всего лишь переходил из комнаты в комнату: из деловой обстановки обшитого дубовыми панелями кабинета - к родным домашним звукам и запахам, воркотне и беготне детей, ароматам накрытого стола, беспечной болтовне, планам на вечер, поцелуям…
Даже от самого легкого обеда все силы Анны утекают в живот. Теперь ей бы покемарить полчасика. Иманд тоже какой-то заторможенный - не перестаралась ли она накануне? Диван раскинул им мягкие подушечные объятия - не диван, а филиал рая! Ой, хорошо-то как: ножки вытянуть, голову ему на грудь и глаза закрыть: «Ты как после вчерашнего?» Слышно как прямо под ухом рождается у него в груди затаенно-счастливый мечтательный вздох.
***
Звонок из Каролинского института раздается на другой же день после публикации «слуха». Как и было условлено, академики открестились от участия в этом деле и перевели стрелку на него. Назревающий скандал Иманд воспринимает даже с некоторым удовлетворением. Во-первых, значит, он прав, Стшалковский не случайно попал в обойму претендентов - на него делали ставку, а теперь игра сорвана. Во-вторых, закулисных кукловодов ждет сюрприз: спасибо отцу, у него достаточно фактов, чтоб похоронить не одну карьеру.
Масштабы закулисной игры становятся ясны в тот же день, когда на стол ему ложится полуофициальная нота, направленная из посольства Польши. Вслед за этим беспримерной наглости документом является и сам посол - пан Войцех Ягеллонский. Иманд давно знает этого высокого осанистого толстяка, наделенного непомерным честолюбием и историческим именем, позволяющим утверждать, будто он ведет свое происхождение от Ягеллонов*** - тех самых, из учебника. Впрочем, сословная спесь в нем надежно упрятана под маской обходительности и лакированными манерами.
Слегка откинув назад голову с пружинистой шапкой все еще темных волос и выкатив вперед обширную выпуклость от шеи до брючного ремня, он пронес свое негодование через просторный кабинет и заговорил приятным обволакивающе-густым баритоном опытного соблазнителя.
- Вам передана нота моего правительства. Вы изучили ее?
- Разумеется, - Иманд залюбовался его картинной дипломатической позой. - Но правильно ли я вас понял? За урон, нанесенный политическим и деловым интересам Польши, вы требуете предоставить заем в 15 миллиардов в золотом эквиваленте, обещанный предыдущим Кабинетом?
Пан Ягеллонский согласно наклонил массивную голову, блеснув трогательно-розовой залысиной на темени, и тут же надменно выпрямился, машинально поправляя волосы, чтоб прикрыть прореху.
- Также вы рассчитываете получить безвозмездную помощь энергетическому сектору вашей страны по плану, отложенному в связи со сменой власти.
Новый кивок - на этот раз он помнил про свою плешь и только опустил подбородок, тройным ожерельем прикрывший твердый воротничок.
- И наконец вы требуете вернуть предметы искусства, которые наш изгнанный король Зигмунт III вывез в Польшу в 1598 году как наследство матери Катажины Ягеллонки, и которые шведский король Густав II отнял у него в 1621 году при взятии Риги. Ценности должны быть возвращены Польше в исправление исторической несправедливости, так?
Посол медленно опустил веки, подтверждая, что пора уже исправить застарелую ошибку.
- Это всё?
Глубоко скрытая под холодной благосклонностью ирония все же достигла ушей посла. Пан Ягеллонский, колыхнув подбородками, выпятил челюсть и внушительно произнес, избегая титулов и тем подчеркивая отношение к собеседнику:
- Правительство Польши ожидает благоприятный ответ по истечении суток после вручения ноты. Во избежание осложнений между нашими державами.
- Ах да, 24 часа. Что ж, господин посол, жду вас за ответом завтра в это же время.
Наблюдая, как визитер торжественно несет себя к двери, Иманд не без удовольствия воображает, какой «финичек» получит заносчивый пан нынче же с вечерней почтой.
***
В такое время Анне совершенно нечего делать в этой части здания. Она просто забыла здесь с вечера ежедневник и зашла на минутку - забрать. Голоса в смежной комнате, отделенной арочным проемом, заставляют ее замереть на одной ножке и прислушаться. Даже не сами голоса - с кем это там Иманд? - а особенные интонации мужа. Кого же он разделывает под орех? Подстрекаемая любопытством, она снимает туфлю с поджатой ноги, неслышно переступает, избавляясь от второй, и на цыпочках проходит к большому зеркалу, висящему в простенке между окнами. В нем видна большая часть соседнего кабинета, но Иманд вне поля видимости. Он должно быть стоит правее потому, что собеседник - дородный, щеголевато одетый и в то же время какой-то пришибленный (крупная голова будто ушла в горб) смотрит вправо белыми от ярости глазами. Ба, да это ж пан Ягеллонский! Его и не узнать… а ведь красивый был когда-то мужчина. Чего это они не поделили? Иманд даже сесть ему не предложил.
- Вы уже слышали, что «Врачи за правду» нашли в благотворительных поставках Краковского филиала GML возбудителей кишечных инфекций? После тотальных проверок мы, полагаю, увидим не только банкротства и уголовные дела, но и рухнувшие карьеры покровителей.
Говоря это, Иманд, что называется, палит по кустам. Он не знает, будут ли проверки, что они покажут, и кто в истеблишменте Польши может на этом погореть. Однако, выстрел вслепую, похоже, вспугнул крупную дичь.
- Что такое, господин посол, душно? Давайте присядем. Вот сюда.
Теперь Анна видит обоих. Пан Войцех угрюмым мешком громоздится в кресле.
- Вернемся к предмету нашей встречи, - деловито продолжает Иманд, наливая ему воды в высокий, сверкнувший на солнце стакан. - Думаю, ваши требования следует скорректировать, во избежание осложнений, которых вы так опасались. Сначала о займе в 15 миллиардов в золотом эквиваленте.
Займе?! - Анна чуть ежедневник не выронила, но следующая фраза мужа заставила ее смешливо наморщить нос и прикрыть рот ладонью: о, нет, там не торг - там расправа!
- К сожалению, Риксбанк не располагает избытком золота. Как вам известно, из-за введения в стране базового дохода все наши ресурсы напряжены. Экономика переживает структурную перестройку и нуждается в дополнительном кредитовании. Поэтому не мы вам, а вы нам предоставите заём на указанную сумму под разумный процент и с рассрочкой… ну скажем, на десять лет. На золоте мы не настаиваем.
Далее. Безвозмездная помощь энергосектору вашей страны материалами, снаряжением, руками и мозгами. Рад сообщить, что наши технологии, упакованные в товары, поступят на польский рынок, хотя и не задаром. Цены обещаем не задирать. Вы же в порядке ответной любезности отмените импортные пошлины.
- Вы издеваетесь! - сипит пан Ягеллонский, нащупывая под подбородками и ослабляя узел галстука, его широкое лицо опасно багровеет.
- Что вы, господин посол. И в мыслях не было! Теперь о возвращении предметов искусства, вывезенных Зигмунтом III в Польшу и отбитых назад Густавом II. Тут вас кто-то обманул. Вещи эти и правда входили в приданое Катажины Ягеллонки, но после замужества отошли шведской короне. Ее сын Зигмунт III наследовал их, пока оставался шведским монархом. Утратив корону, он потерял с ней и право распоряжаться королевским имуществом. Так что, вывозя материнское приданное, Зигмунт III совершил обыкновенную кражу, и Густав II, вернув эти вещи, восстановил справедливость. Кстати, вам должно быть известно, что вернуть удалось лишь ту часть приданого, которая хранилась в Риге: ювелирные изделия, золотую и серебряную посуду. Остальное до сих пор в Польше и должно быть возвращено законным владельцам. Таков ответ на вашу ноту. И верьте, господин посол, мы предусмотрели все, чтоб не омрачать отношений между нашими державами.
Анна, упиваясь этой необычайной сценой, во все глаза смотрит в зеркало, боясь упустить, хоть слово. Наглость - последнее, в чем можно упрекнуть ее мужа, так она думала до сих пор. Поляки конечно зарвались, если правда все, что она здесь слышала, окоротить их, святое дело. Но что Иманд способен хладнокровно предъявить в ответ еще более наглые требования - нет, не может быть. Или все-таки может?
Похоже, посол тоже не верит своим ушам. Он вспотел, вытирает жирно блестящий лоб и все еще выглядит ошарашенным - интересно, чем? Иманд вначале говорил что-то о медицинских аферах. Но какая связь между этим поляком и грязным фарм-бизнесом? И главное, какое дело до всего этого ее бесподобному мужу?
Пан Ягеллонский пытается взбрыкнуть:
- Это что - ультиматум?
- Нет. Мы не ограничиваем вас сроками, как сделали вы. Можете думать хоть неделю.
***
- Я все слышала, - со значением говорит Анна, кутаясь в мягкий халатик поверх сорочки и усаживаясь перед ним на постели. Сама же выстудит спальню, а потом зубами стучит!
- Что ты слышала? - он уже улегся, с удовольствием откинулся на подушки, почти утонул в их прохладной мягкости.
- Да вот, зашла ежедневник забрать… Не боишься, что поляков удар хватит?
- Так ты что, подслушивала?
Она с покаянным видом разводит руками и лукаво пожимает плечами, скорее изображая раскаяние, чем испытывая его.
- Никогда бы не подумала, что ты можешь так…
- В наглую?
- Ага… - Анна опускает глаза, не желая лезть в его дела и в то же время сгорая от любопытства.
Иманд не поддается на ее вынуждающее молчание, и она со вздохом проводит пальцем по его руке, лежащей поверх одеяла - кожа сухая, шершавая на бугорках суставов. Опять без перчаток верхом ездил? Холодно же! Ей жаль любимые руки, и она тянется за индийским ларцом - где-то у нее было масло из манговых косточек. Мягкая, цвета топленого молока, крупитчатая масса подтаивает от легкого нажима пальцем, распространяя тонкий чуть слышный аромат.
Это так приятно, когда ласковые женские пальцы что-то втирают, бережно оглаживают каждый суставчик, каждую складочку. И как Анне не надоест возиться с ним! Хоть бы не надоело никогда. Она любит его, и еще как бы отдельно тело - само по себе. Жалеет страдающую кожу, усталые мышцы, болящие органы - питает к ним сочувствие помимо того, которое достается человеку. Он понял это в первые годы и принял, как вообще все принимает в ней, без лишних вопросов и с благодарностью.
- Это не наглость, - говорит он, когда жена, умастив одну его руку, берет другую.
- Работа такая? - с готовностью подсказывает Анна.
- Когда я учился в Москве, у нас была встреча с «шишкой» из русского МИДа, не помню уже, как его звали. А время назначили самое неудобное: у нас четыре пары было, а потом сразу эта встреча. Пообедать конечно никто не успел. И вот сидим мы, человек пятьдесят в аудитории - ждем. А «шишка» все не едет. Уже и по карманам пошарили: у кого яблоко, у кого конфетка - поделили, съели - только аппетит раздразнили. Есть охота, сил нет! И уйти нельзя - такие строгости. Полчаса прошло, сорок минут, наконец гость является в сопровождении проректора. Все быстренько: шур-шур-шур - кто что жевал, попрятали. А он заметил, говорит: «Что, ребята, не обедали? Вот и я не успел». И сопровождающему: «Ну организуйте нам что-нибудь на скорую руку». Проректор растерялся: столовая в другом корпусе вот-вот закроется, а тут полсотни голодных парней. Стал что-то бубнить, мол, никак не возможно. МИДовец бровь поднял: какие разговоры на пустой желудок! Студентов надо жалеть. Нет, значит переносим встречу. Пусть ребята обедать идут. Или можем обсудить с вами варианты. Вариант сразу нашелся: чайку? Нет, говорит гость, что нам-мужикам сладкая водица, нам бы чего посущественнее. В итоге сдвинули столы, принесли того-сего - я тот обед на всю жизнь запомнил. Как за еду уселись, МИДовец говорит: «Вот вам, ребята, урок практической дипломатии. Требуйте то, что вам никто не обещал и давать не обязан. Отказывают - ставьте ультиматумы, а как выход предлагайте переговоры. Всегда найдутся те, кто не захочет осложнений - они клюнут на это. Начав переговоры, не уступайте, даже когда вам предложат часть того, что вы просили. Не соглашайтесь, выжимайте еще. Дали одно, дадут и другое. Вот, когда получите половину или две трети того, что вам и не светило, можете считать себя дипломатами».
- А ты, значит, намотал на ус, - она касается губами тыльной стороны его руки, проверяя, мягкая ли?
Иманд ловит ее ладонь, повторяя тот же жест.
- Ммм… как от тебя пахнет-то вкусно! Манго? Нет уж, одной ручки мне мало, иди-ка, иди-ка сюда вся, целиком, - он решительно сгребает жену в охапку и без промедления гасит свет.
----------------------------
*Истад - Шведский порт, куда ввозят нефть, а вывозят зерно, лесоматериалы и облицовочную каменную плитку
**Мусеки - так называются трущобы в столице Анголы Луанде
***Польская королевская династия, основанная в 1386 году Владиславом Ягелло и правившая до 1668 года; Ягеллоны царствовали также и в Чехии (1490-1526)