Эволюция супружеского секса. Иманд (1)
Эта глава написана от первого лица и в своем первоначальном виде позже была отвергнута автором (не мною). Автор счел, что был неискренен, поддался желанию приукрасить себя задним числом. И спустя время полностью переработал ее.
Иманд (65) - Анна (63)
***
Мне легче думается, когда пишу. Хотя предмет, который занимает меня, по общему мнению, размышлений не требует. Начиная с юности, секс постоянно присутствует у нас в уме, но при этом мы почти никогда не размышляем о нем. Не потому, что он прост, а потому, что наши представления о нем примитивны. Мы слишком мало знаем о сексе, чтобы рассуждать. Звучит странно, как можно мало знать о том, чем всю жизнь занимаешься? Как не возомнить себя знатоком, имея жену, детей, и тридцать лет семейной жизни за плечами?
Несмотря на опыт секса, я знаю о нем, так же мало, как человек, зажигающий в комнате свет, о природе электричества. Им я тоже всю жизнь пользуюсь, но разбираюсь в направленном движении частиц не больше, чем школьник. Пройти через опыт, ещё не значит постичь.
Я умею нажимать на кнопку выключателя и «вызывать свет» когда захочу. Так и ребенок может, для этого не нужны знания об электричестве. То же и с сексом: любой может им заняться, жениться, завести детей, но это не ведет к пониманию вопроса. Животные размножаются, ничего не зная о сексе, и? Люди занимаются сексом с юности до старости и на этом основании мнят себя экспертами, имея в виду способы извлечения удовольствий. Это важно, но к сути отношения не имеет. И я не знаю более глубокого и таинственного явления в жизни, более волнующей загадки, чем секс.
***
Любовь с юности казалась мне восхитительной, секс - нет, хотя я страстно желал его. Может, виной тому были похабные разговоры о «победах», которые вели мои приятели, или развязность девчонок, или я просто слишком чувствителен и стыдлив от природы. Так или иначе, к возбуждающим фантазиям о соитии словно бы примешивался дурной запашок. Что-то непристойное таилось в вожделении, в неотступной жажде наготы, в настоятельной потребности совершить некое телесное отправление, одна мысль о котором вызывала блаженное содрогание. И влекла меня - с необоримой силой именно эта скверна, бывшая, казалось, в самой природе секса. Она возбуждала меня, доставляла удовольствие. Я был одержим желанием, которое в глубине души презирал, и не чаял избавиться от него иначе, как реализовав наконец с кем-нибудь.
В первую летнюю сессию я недели три прожил в студенческом общежитии - дома шел ремонт, воняло краской и лаком, сновали рабочие, словом, заниматься было решительно невозможно. Мне отвели комнату на восьмом этаже в конце коридора - она была бы угловой, если б снаружи к нашему корпусу не примыкал другой, точно такой же, до него было буквально рукой подать.
Стояла жара, окна нараспашку, сверху и снизу долетали голоса, музычка и запахи готовящегося обеда. Дурея от духоты и зубрежки, я расхаживал по комнате в одних шортах с мокрым полотенцем на шее и конспектом по истории римского права, тщетно пытаясь вникнуть в предмет.
В соседнем корпусе этажом ниже, через два окна от меня, страдала над учебником миловидная брюнетка. Лопасти вентилятора месили перед ней раскаленный воздух, и черные крылья волос трепетали в его потоках, когда она склонялась над книгой. Скоро я заметил, что девушка поглядывает на меня так же часто, как я на нее. Она поняла мой интерес и, когда я в своих блужданиях опять уперся животом в подоконник, поднялась и отошла вглубь комнаты за чашкой.
До сих пор я видел только ее голову и плечи с перекрещенными лямочками, теперь же оказалось, что на ней короткая маечка, едва прикрывавшая лопатки. Ниже пояса ничего не было - так мне сперва показалось. Но нет, на крестце сидел треугольничек красной ткани, от которого в стороны тянулись тонкие веревочки. Показав с очаровательным бесстыдством голый зад, она вернулась на свое место и послала мне дерзкий взгляд из под челки, ровной и блестящей как у куклы. Я принял вызов, и мы стакнулись при помощи знаков: вечером в сквере у центрального входа. Теперь, когда главный вопрос был решен, я смог наконец сосредоточиться на римском праве.
Когда вечером я спустился вниз, она издали сделала мне знак не приближаться и следовать за ней. Квартала три-четыре она шла впереди, на локте болталась красная сумочка, из-за которой я ни на миг не мог забыть о шелковом треугольничке того же цвета над ее голыми ягодицами. Должно быть, она любила красное. У кафе напротив театра остановилась, поджидая меня, и первый раз за все время улыбнулась. Мы немного посидели на открытой веранде, она с пивом, я - с дрянным кофе, а потом пошли в отельчик на Малой стране, куда захаживали все мои приятели.
Всю дорогу мы хихикали и подначивали друг друга, было смешно, соблазнительно и порочно, когда пришли - стало еще смешней и непристойней. Раздеваясь, мы развязно болтали, жестикулировали, острили, стараясь отвлечься от невыносимого стыда - единственного человеческого чувства в этой ничем не озаренной похоти. Я делал вид, что мне не впервой, она делала вид, что верит. Раза три или четыре за ночь нас накрывало то обморочно-приятное ощущение, какое я всем телом предугадывал раньше, еще ничего не зная о сексе. На миг находило как морок острое, небывалое счастье, которое, казалось, искупало всю остальную нашу обыкновенную утомительную жизнь. Но оно тут же сменялось изнеможением, разочарованием (и это - всё?).
Наутро изматывающее желание наконец прошло. Захотелось поскорее остаться одному. Проводил ее до моста Легии. Дальше нам было в разные стороны: ей - в общежитие, мне - на экзамен, хотя времени до него оставалось еще порядочно. Дождавшись, когда она скроется из виду, я остановился на мосту подышать легким воздухом, пронизанным еще не обжигающими лучами. Стоял и бездумно смотрел, как свет играет в реке, и розовые от солнца лебеди скользят в заводи Стрелецкого острова. Этот слепящий блеск, грациозные птицы и шум бегущей воды говорили, что где-то на свете есть жизнь чистая, непостыдная, полная любви и доверия - но где? Никто в моем окружении не говорил о ней. Все, кого я знал, запирались с девчонками на час-другой или шли в лав-отель. И такая тоска меня взяла, так заныло сердце, что стало больно вдохнуть. Какой-то прохожий остановился, сбоку заглянул мне в лицо, спросил: «Эй, парень, тебе плохо?»
***
Мы еще дважды побывали с той девушкой в отельчике - все было приятно и непринужденно. Потом, слава богу, ремонт кончился, я вернулся домой, и в первый же день отцу привезла бумаги на подпись симпатичная курьерша. Открыл я. Мы немножко пофлиртовали. Я входил во вкус и опять готов был уступить невыносимой тяге к той маленькой скверне, которая как червь сидела в сладости вожделения. Наверно потому ханжески не выносил и не выношу никакой пошлости в женщине, грязных словечек, вульгарных жестов. Когда та соседка из общежития, хихикнув, шепнула мне на ушко два слова, понял, что не забуду - в моменте эта скабрёзность может даже завести, но тошно и снаружи видеть то же, что внутри. Это… уличает. Я потом смотреть на нее не мог, и мучился от невозможности объяснить, за что, когда она преследовала меня недоуменным взглядом.
***
У меня долго не было своей девушки. Я встречался то с одной, то с другой, поддаваясь вожделению, и безотчетно надеясь найти среди них ту, с которой хорошо быть вместе, а не только спать. Мечтал о большой любви, и научался пользоваться случаем. Когда очередная подружка засыпала - вздыхал облегченно: не нужно больше болтать, оставаясь из-за нее на поверхности своего существа. Понимал, что трачу себя безрассудно, что эти мимолетные встречи - ни уму ни сердцу, что понукаемый влечением, таскаюсь бессмысленно по чужим постелям как вечный жид по миру.
Черту под моими метаниями подвел комичный эпизод времен учебы в Москве, где я делил комнату с одним венгром. Звали моего приятеля Лайош. Парень был хоть куда - чернявый, кудрявый с блестящими как маслины глазами. Девчонки ходили за ним табунком и… взирали - иначе не скажешь! Он любил их всех - щедро, вдохновенно и неразборчиво. Скоро я потерял счет его Катенькам и Светочкам, даже в лицо их запомнить не мог, каждый раз с недоумением соображал, кто это, когда они со мной здоровались в коридоре или в столовой.
С Лайошем у нас была джентльменская договоренность: если он приходил раньше меня и не один, то оставлял ключ в замочной скважине так, чтобы дверь нельзя было открыть снаружи. В тот день я вернулся раньше обычного после каких-то спортивных игрищ и сразу пошел в душ (санузлы у нас были при каждой комнате, а кухни общие). В это время явился Лайош с очередной «катенькой», запер дверь и… Я из-за шума воды ничего не слышал, а им было не до того. Когда я вышел из душевой, сцена, со всеми ее сочными звуками, была в разгаре: стонали многострадальные пружины, любовники хрипло и часто дышали, пыхтели и рычали. Я впервые видел эту возню со стороны и был ошеломлен тем, до чего нелепо, некрасиво она выглядит. Ни прелесть «катеньки», ни энергия и напор моего соседа не смягчали впечатления. К счастью, они меня не заметили. Я поспешил скрыться в душевой, и когда парочка затихла, уронил металлический стакан для зубных щеток, давая знать, что они не одни.
***
Любить женщину и желать женщину - это разное. Желание требует от меня лишь известных физических усилий, и имеет ясную цель - достичь удовлетворения. А чего требует любовь? Я не знал этого, пока не влюбился - мучительно и неуправляемо. Первое открытие: секс в любви не главное, он просто средство быть с любимой. Главное - она сама.
***
У нас не получилось того, о чем я мечтал - настоящих, искренних, прочных, отношений.
Я хотел ее всю - претендовал на ее жизнь целиком, на всё внимание без остатка. Требовал полного обладания и бесился от ревности, видя в ней то, что еще недавно было во мне самом - неистребимое желание нравиться все новым девушкам, покорять их. Где бы мы ни были - в кино, в кафе - всюду она бросала на мужчин жадные испытующие взгляды, не могла удержаться, несмотря на мое присутствие. Я слишком хорошо, как собственный недуг, чуял ее одержимость - мучился от того, что знал, какое наслаждение, уже изведанное мной, она получает. И не мог этому помешать.
Она причиняла мне боль, но дарила надежду заполучить однажды то, чем я еще не овладел.
***
Все закончилось предсказуемо - она ушла к другому. Я тогда не знал, что такие как она всегда возвращаются, и в первое время очень горевал. Тело бунтовало, оно быстро привыкло к упорядоченной жизни с женщиной, но я мог преодолеть это и оставался один. Жить в неспокойном, вечно требующем своего теле, зная, что облегчения не будет, все же лучше, чем цепляться за ускользающую любовь и умирать от тревоги. Я не хотел, чтоб она возвращалась. Но и прогнать, когда она снова явилась, не смог.
***
Опускаю следующие четыре года и продолжаю с того времени, когда девушки снова вернулись в мою жизнь. Мне было 24, я хотел любви, но оказался совершенно не готов к тому кошмару, каким были свидания в Брюсселе. Месяц за месяцем я блуждал в бесконечном лабиринте пустых разговоров, запутанном и унылом, как тоннели подземки. К моменту встречи с Анной в Стокгольме я так устал от «личной жизни», что с головой ушел в карьеру. Поездка в Швецию не сулила ничего особенного - работа…
***
Анна была первой, кто дал зримые формы моему туманному представлению о красоте. Она заполнила собой пустоту в моей душе, о которой я даже не подозревал, пока она не вошла в мою жизнь. Звучит так, будто до нее я не встречал красавиц - встречал. Они мне нравились. Я откликался на их очарование глазами, словами, телом - а как еще? Мечтал познакомиться, остаться на ночь - для начала. Анна не была лучше любой из них, просто она пробудила во мне не жажду обладания, а сладость обретения, хотя я не мог бы сказать, что именно обрел - сам не понимал. Обаяние ее красоты проникало глубже рассудка и действовало как любимый аромат - сколько ни вдыхай, не поймешь, отчего так щемит сердце.
Не то чтобы она казалась мне высшим, превосходящим всех существом, нет, но я относился со страстным интересом ко всему, что шло от нее. Меня волновали ее желания, занятия, мысли. Я страдал или блаженствовал просто от того, как она смотрела на меня - как менялось мимолетное выражение ясных глаз, по которым я тщетно гадал, что творится в ее бесподобной кудрявой голове. Говоря старомодно, она запала мне в душу, оформила собой все то невыразимое, что безотчетно влекло меня в других.
***
До последней минуты не верил - как в чудо, что она выйдет за меня. Понимал: с ней все будет иначе. Раньше - с девушкой, влюбленный или нет, я все равно чувствовал себя одиноко. Даже если все считали нас парой. Впервые в моей жизни настали времена, когда быть с женщиной означало не быть одному. Не только любовная близость с Анной, но сама она успокаивала и в то же время будоражила меня. Я больше не стремился к той маленькой сладостной скверне, которая примешивалась ко всему - даже к самому лучшему, что давал мне секс. Она утратила свою власть надо мной, ей не было места между нами. Мы утоляли телесную жажду чистым соком любви, каким упивались наверно в раю до грехопадения.
***
Раньше мне никогда не приходилось это делать - доверять себя до конца любви другого человека, принимать ответное доверие. Я не об интимных просьбах, но о той отчаянной жажде принятия, которая стоит за ними. Просить о поцелуе - это просить о любви. Не в обмен. Не потому, что я хороший и заслуживаю, чтоб меня любили. Это значит просить о даре, за который невозможно отплатить. Даже ответной любовью потому, что она - не плата, не сделка: ты мне, я тебе, а дар. «Поласкай меня» - означает, дай мне любви потому, что я в этом нуждаюсь, прими меня, чтобы я мог ощущать себя нужным и ценным. Когда понимаешь, о чем на самом деле просишь - становится неловко, даже если в глубине души не сомневаешься в своем праве на любовь. Трудно разрешить себе просить - как милости, признать перед собой, до какой степени нуждаешься в чьей-то доброте. И принять эту милость, чувствуя себя одаренным, благодарным.
***
Секс с любимой и любящей женщиной - самый быстрый способ по-настоящему познакомиться с собой. Я и не подозревал, какого мужества это требует. Узнавать себя не всегда приятно, порой противно и стыдно - даже перед собой, не говоря уж о близком человеке, в чьих глазах всегда хочется быть на высоте. Не будь Анна моей женой, я бы может и не узнал о себе ничего особенного. Просто не дошел бы ни с кем до такой откровенности.
Тогда на острове, рыдая в подушку, задыхаясь от отвращения к «грязному» желанию, которое не сумел скрыть от любимой, я понял, до какой степени вверяюсь ей. Я стыдился себя, но мысль, что Анна может отвергнуть меня такого, даже в голову не пришла. Сам удивляюсь своей вере в силу её любви, в то, что я нужен ей, каким бы ни был. Не моя заслуга, что я не ошибся.
***
Утром в постели между поцелуями спросил Анну, было ли у неё когда-нибудь сексуальное желание, которое казалось ей неприемлемым? Она сначала довольно уверенно ответила «нет», потом вдруг ужасно смутилась, вспомнила что-то. Я поймал себя на том, что даже не представляю, о чём она сейчас думает (почему я не знаю таких вещей о своей женщине?) и молча ждал, понимая, что настойчивые расспросы её только спугнут. Она медлила, набираясь храбрости, водя пальцем по моему плечу, потом решилась.
- Мне самой - сказала она, - хотелось сделать с тобой то, о чём ты не решался попросить. Мой вопрос - там на острове - был продиктован не догадкой о тебе, а моим собственным желанием. Я не могла признаться, что хочу этого и спросила тебя наугад, надеясь услышать «да». Мне хотелось быть в тебе, как ты во мне, хотелось предельной телесной близости с тобой. А потом твоя ужасная вспышка... я видела, ты не можешь принять своего желания. Скажи я, что хочу ласкать тебя так, ты бы ещё больше смутился».
Даже через тридцать с лишним лет Анна не перестаёт изумлять меня.
Признание жены показывает, что не только просить любви, но и предлагать ее, акт величайшего доверия другому. Отчего мы так стесняемся обнаружить свои чувства, признаться в них тому, кого любим? Ведь это есть: страх, что тот узнает. В желании дарить любовь содержится просьба принять этот дар, который быть может не нужен человеку, обременителен для него. И заведомый стыд за то, что невольно навязываешься, провоцируя досаду, раздражение. Признаваться, что любишь, все равно, что умолять другого не отвергать тебя - то есть опять-таки выставить напоказ свою уязвимость, нужду в том, кто ничего тебе не должен. Вот откуда бесконечная благодарность у любящего, чье чувство принято благосклонно.
***
Когда знаешь близкого человека вдоль и поперёк, как и он тебя, когда уже некуда больше сближаться - что потом? Даже если влечение не угаснет от пресыщения, все равно динамики, новизны, интриги - как вначале уже нет. Есть повторение, привычка, привязанность, рутина. Так и должно быть, если в самом деле любишь женщину. Если продолжаешь любить ее не как хорошенькую незнакомку, но любишь именно потому, что теперь знаешь, какова она.
***
Однажды это случается: «романтическая любовь» первых дней остывает. Любовники надоедают друг другу: день за днем ничего нового - то же самое лицо, тело, та же самая интимная «география» - сколько можно ее исследовать? Но сексуальное желание возникает снова и снова - природе плевать на отношения, ее интерес в продлении рода, а для этого высоких чувств не надо. Детей можно наделать безо всякой любви.
Иногда потребность в сексе обоюдна, иногда нет, но суть одна: другой - средство для удовлетворения желания, заложник супружеского долга. Об этой узаконенной браком сексуальной эксплуатации не говорят прямо. Вместо этого журналы и семейные психологи снабжают пары советами и идеями, как разнообразить скучный секс. Но ни камасутра, ни весь ассортимент сексшопа, перетащенный в постель, не могут скрыть неприглядную правду: интим в браке служит для снятия физиологического напряжения так же, как тарелка супа - для утоления голода. А любовь? Какая любовь?
В прочном браке люди научаются удовлетворять друг друга. Но это не эволюция секса, а деградация. Секс на основе похоти закабаляет. Каким бы техничным ни был процесс, партнер в нем печально и обыденно низведен до положения вещи.
***
Какой бы розовой чушью ни были набиты головы брачующихся, со временем они убеждаются, что нельзя соединить страсть с привычкой, как нельзя сочетать приключения и безопасность. Обычный выход из прискучившего семейного интима - поиск сексуального разнообразия на стороне. Нас раздирают противоречивые желания: с одной стороны хочется свежих эротических впечатлений, с другой - постоянства. Но похождения «налево» убивают супружеский союз. Нельзя быть и распутником, и преданным семьянином. Приходится выбирать. Отказаться от того, что мужчины туманно именуют своей «свободой», то есть от жизни сексуально озабоченного донжуана, означает не только радикальное сокращение эротического меню, но и оскудение в будущем источника насущной нежности и бурного восторга. Неизбежное ли? Так принято думать. Так обычно бывает.
***
Что нас соединяет - похоть или любовь? Если любовь, тогда другой - не тот, кто должен меня удовлетворять, не раб, несущий супружескую повинность, а цель. Тогда друг к другу влечет не голый инстинкт, не нужда, не жажда удовольствий. Желание быть с любимой выше чувственности - оно не ради доступного тела, но ради её существа. С телом можно заняться сексом, можно пленяться им, обожать, вожделеть. Но и только. Познать другого лишь физически всё равно, что облизать фантик, так и не отведав конфетку. Если не можешь проникнуть в женщину дальше влагалища, войти в её существо и позволить ей войти в твоё, чем тогда это отличается от секса с резиновой куклой?
***
Но приедание и скука - они, по крайней мере, ожидаемы. Это не единственная ловушка, в которую мы, как все пары, угодили. Семейная жизнь сокращает расстояние между людьми до нуля: когда мы не в постели и не на глазах друг у друга, то все время на связи. Я почти в любую минуту могу сказать, где сейчас моя жена, чем она занята. Я - автоматически предполагаемая компания, союзник и партнер для нее всюду, где это требуется. Куда нам еще сближаться? Чтоб «искра пробежала» требуется хоть какое-то расстояние для «пробега». Обычная для супружеской спальни картина: голые муж и жена лежат в постели, а вожделения между ними не больше, чем между иссохшими стариками. И это только половина проблемы.
Другая половина в том, что отсутствие секса скоро и неизбежно ставит вопрос: а мы все еще любим друг друга? Нам нужны доказательства взаимного желания, которых женатым требовать странно - закон и обычай выставляют глупыми любые сомнения на этот счет. Но мы сомневались! Боялись быть отвергнутыми. Причем тут закон, если тебя разлюбили…
***
Нужна известная автономия, чтоб воспринимать спутника жизни как другого человека, а не как свое продолжение в парной системе «семья». Хотя есть этапы развития, которые нельзя пройти в одиночку, а только в общности «он-она» - не как отдельные существа, а как двуединое одно. Это шанс научиться достраивать самого себя до целостности.
Секс и любовь тут входят в противоречие: задача любви переплавить двоих в одно, но чтобы секс случился, мы должны ощущать себя отдельными, больше того - разъединенными. Что может возбудить - нагота? Только если она не является в спальне, как в бане, чем-то само собой разумеющимся и остается наградой, которую еще надо постараться получить. Желать можно лишь то, чем не владеешь. Вожделенный другой должен если не быть, то хоть казаться далеким и независимым. Мы же изнемогали от усилий спасти от поглощения собственную личность, и сами для себя были как заброшенные дети.
Как-то не в лучшую нашу минуту Анна, пряча глаза, призналась, что у нее даже нет желания, чтоб я касался ее, не потому, что разлюбила - нет, а потому, что в ней так мало осталось от нее самой, что она не может отдать больше другому человеку, не рискуя лишиться последних крох. В тот миг я был для нее наравне с докучливыми детьми - мы все требовали внимания, рвали ее на части. Мои заигрывания представлялись ей только очередным препятствием на пути к той минуте, когда она сможет наконец побыть одна, ощутить свои границы, почувствовать, что принадлежит сама себе, прежде чем вновь ощутить радость дарования себя другим. То же было и со мной. То, что деликатно называлось в спальне «быть не в настроении» означало именно это: удушающие узы брака.
Я вижу здесь только один путь (и мы им воспользовались) - позволить другому проводить наедине с собой столько времени, сколько ему нужно. Мы переделали наш распорядок так, чтобы образовать дистанцию. Я понял, что мы на верном пути, когда стал скучать по ней - дождаться не мог, когда закроем дверь и останемся вдвоем.
***
Что касается доказательств взаимного желания… Мы с успехом загнали друг друга в угол и довели себя до невроза прежде, чем решились признаться в своих сомнениях. Ей богу, я меньше трясся, когда объяснялся Анне в любви (тогда мне еще нечего было терять), чем в ту ночь, когда признался, что по-прежнему люблю и хочу ее, но не знаю, нужен ли ей теперь как любовник. Мы поняли, что никогда не насытимся любовными признаниями - не сможем, как та пара из анекдота.
- Милый, почему ты больше не говоришь, что любишь меня?
- Я уже говорил однажды. Когда это изменится, дам тебе знать.
Мне повезло. Моя жена обладает чудесным даром: беззастенчиво открыться, показать на миг, что у нее на уме - о, как она это умеет!
Маленькие интимные провокации Анны заставили меня осознать, как часто я сам думаю о ней: о её груди, о тёплой ложбинке между белыми голубками, когда она поворачивается на бок. Или про обманчивый покрой её трусиков: когда она потягивается, поднимает руки к волосам, стоя ко мне спиной или боком, открывая взгляду обнаженные бедра, я могу воображать, что под короткой сорочкой ничего нет. О манящем запахе ее волос, кожи. И ещё о многом, о чем я никогда не говорил ей. Почему?
***
Мне не забыть свою первую попытку сказать Анне нечто этом роде. Я заранее придумал цветистую фразу, но случай ввернуть её всё не представлялся. Прошло дня два или три, мне надоело мусолить ее в уме, и я решил просто назначить подходящий момент.
На полпути между Стокгольмом и лесной резиденцией в полумиле от трассы есть живописная полянка, где мы иногда останавливаемся перекусить.
Расположились, как задумано, на укромной лужайке в тени цветущего шиповника. Веял тёплый ветерок, розовые лепестки слетали ей на платье. Анна проголодалась и с аппетитом хрустела сочными овощными палочками: морковкой, огурцом, спаржей, сладким перцем, сельдереем, макая их в соус. С рассеяно-беззаботным видом смотрела по сторонам и явно ни о чём таком не думала. Я же маялся, не находя повода вставить в нашу обеденную болтовню заготовленную фразу.
Пикник, который я воображал накануне, предусматривал романтические паузы, а в реальности их не было. Анна заметила мою озабоченность, спросила: «Что, невкусно? О чем ты думаешь?»
Видя, что план провалился, я бросил этот злосчастный натужный фарс и от облегчения развеселился, стал шутить и поддразнивать жену, уверяя, что от морковки у неё вырастет хвост - круглый и пушистый. Анна - само благодушие - под шумок сжевала все свои корнеплоды.
На обратном пути к машине - мы шли друг за другом по высокой траве, жена впереди, - она расстегнула браслет, замочек которого натёр ей запястье, и нечаянно уронила его.
Наклонилась, стала шарить под ногами, невольно выставив для обозрения самую выдающуюся часть тела. Платье натянулось сзади, подчеркнув роскошные узости и полноты её фигуры: контраст между хрупкой талией и пышной попой, плавные линии голеней, точеные щиколотки. Я глаз отвести не мог: шелк, колебался под ветром, льнул к коже, обрисовывая выразительные округлости, стройные ноги. Она отбросила назад мешающие ей волосы (нетерпеливый взмах белой руки), слегка прогнулась в пояснице. Я представил мягкую тяжесть ее свободно повисшей груди - вместо того чтоб помочь ей искать, я коварно мечтал, чтоб она подольше так постояла!
Анна распутала, наконец, зацепившийся за стебли браслет, выпрямилась, взглянула мне в лицо и, обо всем догадавшись, спросила с неподражаемой иронией: «Что, хвост уже вырос?» И тут я понял, как она это делает. Не надо ничего сочинять, планировать, ждать особой минуты - просто сказать, до чего она соблазнительна сейчас в этих простых позах, движениях. Признаться, что у меня от ее вида дыхание перехватывает.
Я не дал себе раздумать и испытал доселе незнакомый восторг от своей бесшабашной откровенности, от ее смущения. Она слушала, опустив ресницы, вся розовая, как лепесток шиповника, запутавшийся в ее кудрях.
***
На рассвете проснулся. Анна тихо дышала рядом, кудряшки прилипли к мягкой сонной щеке. Так хотелось поцеловать ее, но жаль было тревожить. И я от соблазна подальше решил выйти на воздух. Пахнущий росой сад под балконом лежал в густых сумерках, но небо уже посветлело, налилось розовостью. Луна еще не зашла и купалась в крепнущем сиянии утра - удивительно яркая, блестящая. Маленькое светило внутри вселенского света - как зерно истины внутри бесконечного знания. Или как любовь внутри супружества.
PS. Продолжение этих записей найдешь через оглавление в самом конце.
Иманд (65) - Анна (63)
***
Мне легче думается, когда пишу. Хотя предмет, который занимает меня, по общему мнению, размышлений не требует. Начиная с юности, секс постоянно присутствует у нас в уме, но при этом мы почти никогда не размышляем о нем. Не потому, что он прост, а потому, что наши представления о нем примитивны. Мы слишком мало знаем о сексе, чтобы рассуждать. Звучит странно, как можно мало знать о том, чем всю жизнь занимаешься? Как не возомнить себя знатоком, имея жену, детей, и тридцать лет семейной жизни за плечами?
Несмотря на опыт секса, я знаю о нем, так же мало, как человек, зажигающий в комнате свет, о природе электричества. Им я тоже всю жизнь пользуюсь, но разбираюсь в направленном движении частиц не больше, чем школьник. Пройти через опыт, ещё не значит постичь.
Я умею нажимать на кнопку выключателя и «вызывать свет» когда захочу. Так и ребенок может, для этого не нужны знания об электричестве. То же и с сексом: любой может им заняться, жениться, завести детей, но это не ведет к пониманию вопроса. Животные размножаются, ничего не зная о сексе, и? Люди занимаются сексом с юности до старости и на этом основании мнят себя экспертами, имея в виду способы извлечения удовольствий. Это важно, но к сути отношения не имеет. И я не знаю более глубокого и таинственного явления в жизни, более волнующей загадки, чем секс.
***
Любовь с юности казалась мне восхитительной, секс - нет, хотя я страстно желал его. Может, виной тому были похабные разговоры о «победах», которые вели мои приятели, или развязность девчонок, или я просто слишком чувствителен и стыдлив от природы. Так или иначе, к возбуждающим фантазиям о соитии словно бы примешивался дурной запашок. Что-то непристойное таилось в вожделении, в неотступной жажде наготы, в настоятельной потребности совершить некое телесное отправление, одна мысль о котором вызывала блаженное содрогание. И влекла меня - с необоримой силой именно эта скверна, бывшая, казалось, в самой природе секса. Она возбуждала меня, доставляла удовольствие. Я был одержим желанием, которое в глубине души презирал, и не чаял избавиться от него иначе, как реализовав наконец с кем-нибудь.
В первую летнюю сессию я недели три прожил в студенческом общежитии - дома шел ремонт, воняло краской и лаком, сновали рабочие, словом, заниматься было решительно невозможно. Мне отвели комнату на восьмом этаже в конце коридора - она была бы угловой, если б снаружи к нашему корпусу не примыкал другой, точно такой же, до него было буквально рукой подать.
Стояла жара, окна нараспашку, сверху и снизу долетали голоса, музычка и запахи готовящегося обеда. Дурея от духоты и зубрежки, я расхаживал по комнате в одних шортах с мокрым полотенцем на шее и конспектом по истории римского права, тщетно пытаясь вникнуть в предмет.
В соседнем корпусе этажом ниже, через два окна от меня, страдала над учебником миловидная брюнетка. Лопасти вентилятора месили перед ней раскаленный воздух, и черные крылья волос трепетали в его потоках, когда она склонялась над книгой. Скоро я заметил, что девушка поглядывает на меня так же часто, как я на нее. Она поняла мой интерес и, когда я в своих блужданиях опять уперся животом в подоконник, поднялась и отошла вглубь комнаты за чашкой.
До сих пор я видел только ее голову и плечи с перекрещенными лямочками, теперь же оказалось, что на ней короткая маечка, едва прикрывавшая лопатки. Ниже пояса ничего не было - так мне сперва показалось. Но нет, на крестце сидел треугольничек красной ткани, от которого в стороны тянулись тонкие веревочки. Показав с очаровательным бесстыдством голый зад, она вернулась на свое место и послала мне дерзкий взгляд из под челки, ровной и блестящей как у куклы. Я принял вызов, и мы стакнулись при помощи знаков: вечером в сквере у центрального входа. Теперь, когда главный вопрос был решен, я смог наконец сосредоточиться на римском праве.
Когда вечером я спустился вниз, она издали сделала мне знак не приближаться и следовать за ней. Квартала три-четыре она шла впереди, на локте болталась красная сумочка, из-за которой я ни на миг не мог забыть о шелковом треугольничке того же цвета над ее голыми ягодицами. Должно быть, она любила красное. У кафе напротив театра остановилась, поджидая меня, и первый раз за все время улыбнулась. Мы немного посидели на открытой веранде, она с пивом, я - с дрянным кофе, а потом пошли в отельчик на Малой стране, куда захаживали все мои приятели.
Всю дорогу мы хихикали и подначивали друг друга, было смешно, соблазнительно и порочно, когда пришли - стало еще смешней и непристойней. Раздеваясь, мы развязно болтали, жестикулировали, острили, стараясь отвлечься от невыносимого стыда - единственного человеческого чувства в этой ничем не озаренной похоти. Я делал вид, что мне не впервой, она делала вид, что верит. Раза три или четыре за ночь нас накрывало то обморочно-приятное ощущение, какое я всем телом предугадывал раньше, еще ничего не зная о сексе. На миг находило как морок острое, небывалое счастье, которое, казалось, искупало всю остальную нашу обыкновенную утомительную жизнь. Но оно тут же сменялось изнеможением, разочарованием (и это - всё?).
Наутро изматывающее желание наконец прошло. Захотелось поскорее остаться одному. Проводил ее до моста Легии. Дальше нам было в разные стороны: ей - в общежитие, мне - на экзамен, хотя времени до него оставалось еще порядочно. Дождавшись, когда она скроется из виду, я остановился на мосту подышать легким воздухом, пронизанным еще не обжигающими лучами. Стоял и бездумно смотрел, как свет играет в реке, и розовые от солнца лебеди скользят в заводи Стрелецкого острова. Этот слепящий блеск, грациозные птицы и шум бегущей воды говорили, что где-то на свете есть жизнь чистая, непостыдная, полная любви и доверия - но где? Никто в моем окружении не говорил о ней. Все, кого я знал, запирались с девчонками на час-другой или шли в лав-отель. И такая тоска меня взяла, так заныло сердце, что стало больно вдохнуть. Какой-то прохожий остановился, сбоку заглянул мне в лицо, спросил: «Эй, парень, тебе плохо?»
***
Мы еще дважды побывали с той девушкой в отельчике - все было приятно и непринужденно. Потом, слава богу, ремонт кончился, я вернулся домой, и в первый же день отцу привезла бумаги на подпись симпатичная курьерша. Открыл я. Мы немножко пофлиртовали. Я входил во вкус и опять готов был уступить невыносимой тяге к той маленькой скверне, которая как червь сидела в сладости вожделения. Наверно потому ханжески не выносил и не выношу никакой пошлости в женщине, грязных словечек, вульгарных жестов. Когда та соседка из общежития, хихикнув, шепнула мне на ушко два слова, понял, что не забуду - в моменте эта скабрёзность может даже завести, но тошно и снаружи видеть то же, что внутри. Это… уличает. Я потом смотреть на нее не мог, и мучился от невозможности объяснить, за что, когда она преследовала меня недоуменным взглядом.
***
У меня долго не было своей девушки. Я встречался то с одной, то с другой, поддаваясь вожделению, и безотчетно надеясь найти среди них ту, с которой хорошо быть вместе, а не только спать. Мечтал о большой любви, и научался пользоваться случаем. Когда очередная подружка засыпала - вздыхал облегченно: не нужно больше болтать, оставаясь из-за нее на поверхности своего существа. Понимал, что трачу себя безрассудно, что эти мимолетные встречи - ни уму ни сердцу, что понукаемый влечением, таскаюсь бессмысленно по чужим постелям как вечный жид по миру.
Черту под моими метаниями подвел комичный эпизод времен учебы в Москве, где я делил комнату с одним венгром. Звали моего приятеля Лайош. Парень был хоть куда - чернявый, кудрявый с блестящими как маслины глазами. Девчонки ходили за ним табунком и… взирали - иначе не скажешь! Он любил их всех - щедро, вдохновенно и неразборчиво. Скоро я потерял счет его Катенькам и Светочкам, даже в лицо их запомнить не мог, каждый раз с недоумением соображал, кто это, когда они со мной здоровались в коридоре или в столовой.
С Лайошем у нас была джентльменская договоренность: если он приходил раньше меня и не один, то оставлял ключ в замочной скважине так, чтобы дверь нельзя было открыть снаружи. В тот день я вернулся раньше обычного после каких-то спортивных игрищ и сразу пошел в душ (санузлы у нас были при каждой комнате, а кухни общие). В это время явился Лайош с очередной «катенькой», запер дверь и… Я из-за шума воды ничего не слышал, а им было не до того. Когда я вышел из душевой, сцена, со всеми ее сочными звуками, была в разгаре: стонали многострадальные пружины, любовники хрипло и часто дышали, пыхтели и рычали. Я впервые видел эту возню со стороны и был ошеломлен тем, до чего нелепо, некрасиво она выглядит. Ни прелесть «катеньки», ни энергия и напор моего соседа не смягчали впечатления. К счастью, они меня не заметили. Я поспешил скрыться в душевой, и когда парочка затихла, уронил металлический стакан для зубных щеток, давая знать, что они не одни.
***
Любить женщину и желать женщину - это разное. Желание требует от меня лишь известных физических усилий, и имеет ясную цель - достичь удовлетворения. А чего требует любовь? Я не знал этого, пока не влюбился - мучительно и неуправляемо. Первое открытие: секс в любви не главное, он просто средство быть с любимой. Главное - она сама.
***
У нас не получилось того, о чем я мечтал - настоящих, искренних, прочных, отношений.
Я хотел ее всю - претендовал на ее жизнь целиком, на всё внимание без остатка. Требовал полного обладания и бесился от ревности, видя в ней то, что еще недавно было во мне самом - неистребимое желание нравиться все новым девушкам, покорять их. Где бы мы ни были - в кино, в кафе - всюду она бросала на мужчин жадные испытующие взгляды, не могла удержаться, несмотря на мое присутствие. Я слишком хорошо, как собственный недуг, чуял ее одержимость - мучился от того, что знал, какое наслаждение, уже изведанное мной, она получает. И не мог этому помешать.
Она причиняла мне боль, но дарила надежду заполучить однажды то, чем я еще не овладел.
***
Все закончилось предсказуемо - она ушла к другому. Я тогда не знал, что такие как она всегда возвращаются, и в первое время очень горевал. Тело бунтовало, оно быстро привыкло к упорядоченной жизни с женщиной, но я мог преодолеть это и оставался один. Жить в неспокойном, вечно требующем своего теле, зная, что облегчения не будет, все же лучше, чем цепляться за ускользающую любовь и умирать от тревоги. Я не хотел, чтоб она возвращалась. Но и прогнать, когда она снова явилась, не смог.
***
Опускаю следующие четыре года и продолжаю с того времени, когда девушки снова вернулись в мою жизнь. Мне было 24, я хотел любви, но оказался совершенно не готов к тому кошмару, каким были свидания в Брюсселе. Месяц за месяцем я блуждал в бесконечном лабиринте пустых разговоров, запутанном и унылом, как тоннели подземки. К моменту встречи с Анной в Стокгольме я так устал от «личной жизни», что с головой ушел в карьеру. Поездка в Швецию не сулила ничего особенного - работа…
***
Анна была первой, кто дал зримые формы моему туманному представлению о красоте. Она заполнила собой пустоту в моей душе, о которой я даже не подозревал, пока она не вошла в мою жизнь. Звучит так, будто до нее я не встречал красавиц - встречал. Они мне нравились. Я откликался на их очарование глазами, словами, телом - а как еще? Мечтал познакомиться, остаться на ночь - для начала. Анна не была лучше любой из них, просто она пробудила во мне не жажду обладания, а сладость обретения, хотя я не мог бы сказать, что именно обрел - сам не понимал. Обаяние ее красоты проникало глубже рассудка и действовало как любимый аромат - сколько ни вдыхай, не поймешь, отчего так щемит сердце.
Не то чтобы она казалась мне высшим, превосходящим всех существом, нет, но я относился со страстным интересом ко всему, что шло от нее. Меня волновали ее желания, занятия, мысли. Я страдал или блаженствовал просто от того, как она смотрела на меня - как менялось мимолетное выражение ясных глаз, по которым я тщетно гадал, что творится в ее бесподобной кудрявой голове. Говоря старомодно, она запала мне в душу, оформила собой все то невыразимое, что безотчетно влекло меня в других.
***
До последней минуты не верил - как в чудо, что она выйдет за меня. Понимал: с ней все будет иначе. Раньше - с девушкой, влюбленный или нет, я все равно чувствовал себя одиноко. Даже если все считали нас парой. Впервые в моей жизни настали времена, когда быть с женщиной означало не быть одному. Не только любовная близость с Анной, но сама она успокаивала и в то же время будоражила меня. Я больше не стремился к той маленькой сладостной скверне, которая примешивалась ко всему - даже к самому лучшему, что давал мне секс. Она утратила свою власть надо мной, ей не было места между нами. Мы утоляли телесную жажду чистым соком любви, каким упивались наверно в раю до грехопадения.
***
Раньше мне никогда не приходилось это делать - доверять себя до конца любви другого человека, принимать ответное доверие. Я не об интимных просьбах, но о той отчаянной жажде принятия, которая стоит за ними. Просить о поцелуе - это просить о любви. Не в обмен. Не потому, что я хороший и заслуживаю, чтоб меня любили. Это значит просить о даре, за который невозможно отплатить. Даже ответной любовью потому, что она - не плата, не сделка: ты мне, я тебе, а дар. «Поласкай меня» - означает, дай мне любви потому, что я в этом нуждаюсь, прими меня, чтобы я мог ощущать себя нужным и ценным. Когда понимаешь, о чем на самом деле просишь - становится неловко, даже если в глубине души не сомневаешься в своем праве на любовь. Трудно разрешить себе просить - как милости, признать перед собой, до какой степени нуждаешься в чьей-то доброте. И принять эту милость, чувствуя себя одаренным, благодарным.
***
Секс с любимой и любящей женщиной - самый быстрый способ по-настоящему познакомиться с собой. Я и не подозревал, какого мужества это требует. Узнавать себя не всегда приятно, порой противно и стыдно - даже перед собой, не говоря уж о близком человеке, в чьих глазах всегда хочется быть на высоте. Не будь Анна моей женой, я бы может и не узнал о себе ничего особенного. Просто не дошел бы ни с кем до такой откровенности.
Тогда на острове, рыдая в подушку, задыхаясь от отвращения к «грязному» желанию, которое не сумел скрыть от любимой, я понял, до какой степени вверяюсь ей. Я стыдился себя, но мысль, что Анна может отвергнуть меня такого, даже в голову не пришла. Сам удивляюсь своей вере в силу её любви, в то, что я нужен ей, каким бы ни был. Не моя заслуга, что я не ошибся.
***
Утром в постели между поцелуями спросил Анну, было ли у неё когда-нибудь сексуальное желание, которое казалось ей неприемлемым? Она сначала довольно уверенно ответила «нет», потом вдруг ужасно смутилась, вспомнила что-то. Я поймал себя на том, что даже не представляю, о чём она сейчас думает (почему я не знаю таких вещей о своей женщине?) и молча ждал, понимая, что настойчивые расспросы её только спугнут. Она медлила, набираясь храбрости, водя пальцем по моему плечу, потом решилась.
- Мне самой - сказала она, - хотелось сделать с тобой то, о чём ты не решался попросить. Мой вопрос - там на острове - был продиктован не догадкой о тебе, а моим собственным желанием. Я не могла признаться, что хочу этого и спросила тебя наугад, надеясь услышать «да». Мне хотелось быть в тебе, как ты во мне, хотелось предельной телесной близости с тобой. А потом твоя ужасная вспышка... я видела, ты не можешь принять своего желания. Скажи я, что хочу ласкать тебя так, ты бы ещё больше смутился».
Даже через тридцать с лишним лет Анна не перестаёт изумлять меня.
Признание жены показывает, что не только просить любви, но и предлагать ее, акт величайшего доверия другому. Отчего мы так стесняемся обнаружить свои чувства, признаться в них тому, кого любим? Ведь это есть: страх, что тот узнает. В желании дарить любовь содержится просьба принять этот дар, который быть может не нужен человеку, обременителен для него. И заведомый стыд за то, что невольно навязываешься, провоцируя досаду, раздражение. Признаваться, что любишь, все равно, что умолять другого не отвергать тебя - то есть опять-таки выставить напоказ свою уязвимость, нужду в том, кто ничего тебе не должен. Вот откуда бесконечная благодарность у любящего, чье чувство принято благосклонно.
***
Когда знаешь близкого человека вдоль и поперёк, как и он тебя, когда уже некуда больше сближаться - что потом? Даже если влечение не угаснет от пресыщения, все равно динамики, новизны, интриги - как вначале уже нет. Есть повторение, привычка, привязанность, рутина. Так и должно быть, если в самом деле любишь женщину. Если продолжаешь любить ее не как хорошенькую незнакомку, но любишь именно потому, что теперь знаешь, какова она.
***
Однажды это случается: «романтическая любовь» первых дней остывает. Любовники надоедают друг другу: день за днем ничего нового - то же самое лицо, тело, та же самая интимная «география» - сколько можно ее исследовать? Но сексуальное желание возникает снова и снова - природе плевать на отношения, ее интерес в продлении рода, а для этого высоких чувств не надо. Детей можно наделать безо всякой любви.
Иногда потребность в сексе обоюдна, иногда нет, но суть одна: другой - средство для удовлетворения желания, заложник супружеского долга. Об этой узаконенной браком сексуальной эксплуатации не говорят прямо. Вместо этого журналы и семейные психологи снабжают пары советами и идеями, как разнообразить скучный секс. Но ни камасутра, ни весь ассортимент сексшопа, перетащенный в постель, не могут скрыть неприглядную правду: интим в браке служит для снятия физиологического напряжения так же, как тарелка супа - для утоления голода. А любовь? Какая любовь?
В прочном браке люди научаются удовлетворять друг друга. Но это не эволюция секса, а деградация. Секс на основе похоти закабаляет. Каким бы техничным ни был процесс, партнер в нем печально и обыденно низведен до положения вещи.
***
Какой бы розовой чушью ни были набиты головы брачующихся, со временем они убеждаются, что нельзя соединить страсть с привычкой, как нельзя сочетать приключения и безопасность. Обычный выход из прискучившего семейного интима - поиск сексуального разнообразия на стороне. Нас раздирают противоречивые желания: с одной стороны хочется свежих эротических впечатлений, с другой - постоянства. Но похождения «налево» убивают супружеский союз. Нельзя быть и распутником, и преданным семьянином. Приходится выбирать. Отказаться от того, что мужчины туманно именуют своей «свободой», то есть от жизни сексуально озабоченного донжуана, означает не только радикальное сокращение эротического меню, но и оскудение в будущем источника насущной нежности и бурного восторга. Неизбежное ли? Так принято думать. Так обычно бывает.
***
Что нас соединяет - похоть или любовь? Если любовь, тогда другой - не тот, кто должен меня удовлетворять, не раб, несущий супружескую повинность, а цель. Тогда друг к другу влечет не голый инстинкт, не нужда, не жажда удовольствий. Желание быть с любимой выше чувственности - оно не ради доступного тела, но ради её существа. С телом можно заняться сексом, можно пленяться им, обожать, вожделеть. Но и только. Познать другого лишь физически всё равно, что облизать фантик, так и не отведав конфетку. Если не можешь проникнуть в женщину дальше влагалища, войти в её существо и позволить ей войти в твоё, чем тогда это отличается от секса с резиновой куклой?
***
Но приедание и скука - они, по крайней мере, ожидаемы. Это не единственная ловушка, в которую мы, как все пары, угодили. Семейная жизнь сокращает расстояние между людьми до нуля: когда мы не в постели и не на глазах друг у друга, то все время на связи. Я почти в любую минуту могу сказать, где сейчас моя жена, чем она занята. Я - автоматически предполагаемая компания, союзник и партнер для нее всюду, где это требуется. Куда нам еще сближаться? Чтоб «искра пробежала» требуется хоть какое-то расстояние для «пробега». Обычная для супружеской спальни картина: голые муж и жена лежат в постели, а вожделения между ними не больше, чем между иссохшими стариками. И это только половина проблемы.
Другая половина в том, что отсутствие секса скоро и неизбежно ставит вопрос: а мы все еще любим друг друга? Нам нужны доказательства взаимного желания, которых женатым требовать странно - закон и обычай выставляют глупыми любые сомнения на этот счет. Но мы сомневались! Боялись быть отвергнутыми. Причем тут закон, если тебя разлюбили…
***
Нужна известная автономия, чтоб воспринимать спутника жизни как другого человека, а не как свое продолжение в парной системе «семья». Хотя есть этапы развития, которые нельзя пройти в одиночку, а только в общности «он-она» - не как отдельные существа, а как двуединое одно. Это шанс научиться достраивать самого себя до целостности.
Секс и любовь тут входят в противоречие: задача любви переплавить двоих в одно, но чтобы секс случился, мы должны ощущать себя отдельными, больше того - разъединенными. Что может возбудить - нагота? Только если она не является в спальне, как в бане, чем-то само собой разумеющимся и остается наградой, которую еще надо постараться получить. Желать можно лишь то, чем не владеешь. Вожделенный другой должен если не быть, то хоть казаться далеким и независимым. Мы же изнемогали от усилий спасти от поглощения собственную личность, и сами для себя были как заброшенные дети.
Как-то не в лучшую нашу минуту Анна, пряча глаза, призналась, что у нее даже нет желания, чтоб я касался ее, не потому, что разлюбила - нет, а потому, что в ней так мало осталось от нее самой, что она не может отдать больше другому человеку, не рискуя лишиться последних крох. В тот миг я был для нее наравне с докучливыми детьми - мы все требовали внимания, рвали ее на части. Мои заигрывания представлялись ей только очередным препятствием на пути к той минуте, когда она сможет наконец побыть одна, ощутить свои границы, почувствовать, что принадлежит сама себе, прежде чем вновь ощутить радость дарования себя другим. То же было и со мной. То, что деликатно называлось в спальне «быть не в настроении» означало именно это: удушающие узы брака.
Я вижу здесь только один путь (и мы им воспользовались) - позволить другому проводить наедине с собой столько времени, сколько ему нужно. Мы переделали наш распорядок так, чтобы образовать дистанцию. Я понял, что мы на верном пути, когда стал скучать по ней - дождаться не мог, когда закроем дверь и останемся вдвоем.
***
Что касается доказательств взаимного желания… Мы с успехом загнали друг друга в угол и довели себя до невроза прежде, чем решились признаться в своих сомнениях. Ей богу, я меньше трясся, когда объяснялся Анне в любви (тогда мне еще нечего было терять), чем в ту ночь, когда признался, что по-прежнему люблю и хочу ее, но не знаю, нужен ли ей теперь как любовник. Мы поняли, что никогда не насытимся любовными признаниями - не сможем, как та пара из анекдота.
- Милый, почему ты больше не говоришь, что любишь меня?
- Я уже говорил однажды. Когда это изменится, дам тебе знать.
Мне повезло. Моя жена обладает чудесным даром: беззастенчиво открыться, показать на миг, что у нее на уме - о, как она это умеет!
Маленькие интимные провокации Анны заставили меня осознать, как часто я сам думаю о ней: о её груди, о тёплой ложбинке между белыми голубками, когда она поворачивается на бок. Или про обманчивый покрой её трусиков: когда она потягивается, поднимает руки к волосам, стоя ко мне спиной или боком, открывая взгляду обнаженные бедра, я могу воображать, что под короткой сорочкой ничего нет. О манящем запахе ее волос, кожи. И ещё о многом, о чем я никогда не говорил ей. Почему?
***
Мне не забыть свою первую попытку сказать Анне нечто этом роде. Я заранее придумал цветистую фразу, но случай ввернуть её всё не представлялся. Прошло дня два или три, мне надоело мусолить ее в уме, и я решил просто назначить подходящий момент.
На полпути между Стокгольмом и лесной резиденцией в полумиле от трассы есть живописная полянка, где мы иногда останавливаемся перекусить.
Расположились, как задумано, на укромной лужайке в тени цветущего шиповника. Веял тёплый ветерок, розовые лепестки слетали ей на платье. Анна проголодалась и с аппетитом хрустела сочными овощными палочками: морковкой, огурцом, спаржей, сладким перцем, сельдереем, макая их в соус. С рассеяно-беззаботным видом смотрела по сторонам и явно ни о чём таком не думала. Я же маялся, не находя повода вставить в нашу обеденную болтовню заготовленную фразу.
Пикник, который я воображал накануне, предусматривал романтические паузы, а в реальности их не было. Анна заметила мою озабоченность, спросила: «Что, невкусно? О чем ты думаешь?»
Видя, что план провалился, я бросил этот злосчастный натужный фарс и от облегчения развеселился, стал шутить и поддразнивать жену, уверяя, что от морковки у неё вырастет хвост - круглый и пушистый. Анна - само благодушие - под шумок сжевала все свои корнеплоды.
На обратном пути к машине - мы шли друг за другом по высокой траве, жена впереди, - она расстегнула браслет, замочек которого натёр ей запястье, и нечаянно уронила его.
Наклонилась, стала шарить под ногами, невольно выставив для обозрения самую выдающуюся часть тела. Платье натянулось сзади, подчеркнув роскошные узости и полноты её фигуры: контраст между хрупкой талией и пышной попой, плавные линии голеней, точеные щиколотки. Я глаз отвести не мог: шелк, колебался под ветром, льнул к коже, обрисовывая выразительные округлости, стройные ноги. Она отбросила назад мешающие ей волосы (нетерпеливый взмах белой руки), слегка прогнулась в пояснице. Я представил мягкую тяжесть ее свободно повисшей груди - вместо того чтоб помочь ей искать, я коварно мечтал, чтоб она подольше так постояла!
Анна распутала, наконец, зацепившийся за стебли браслет, выпрямилась, взглянула мне в лицо и, обо всем догадавшись, спросила с неподражаемой иронией: «Что, хвост уже вырос?» И тут я понял, как она это делает. Не надо ничего сочинять, планировать, ждать особой минуты - просто сказать, до чего она соблазнительна сейчас в этих простых позах, движениях. Признаться, что у меня от ее вида дыхание перехватывает.
Я не дал себе раздумать и испытал доселе незнакомый восторг от своей бесшабашной откровенности, от ее смущения. Она слушала, опустив ресницы, вся розовая, как лепесток шиповника, запутавшийся в ее кудрях.
***
На рассвете проснулся. Анна тихо дышала рядом, кудряшки прилипли к мягкой сонной щеке. Так хотелось поцеловать ее, но жаль было тревожить. И я от соблазна подальше решил выйти на воздух. Пахнущий росой сад под балконом лежал в густых сумерках, но небо уже посветлело, налилось розовостью. Луна еще не зашла и купалась в крепнущем сиянии утра - удивительно яркая, блестящая. Маленькое светило внутри вселенского света - как зерно истины внутри бесконечного знания. Или как любовь внутри супружества.
PS. Продолжение этих записей найдешь через оглавление в самом конце.