Воспоминания о не бывшем (1)
Я уж боюсь тебе что-нибудь рассказывать :) Вдруг и это тоже совпадет! В кусках текста, которые я тебе давала, башня специально не названа. Вообще-то у нее нет названия - она почти никому не известна, кроме редких специалистов и местных жителей, а те зовут ее по соседней деревне Radkan Tower. Посмотри, она?
Иманд (62) - Анна (60)
В вагоне набравшего ход поезда так тепло, что Анна даже жакет сняла и сидит за столом как дома - в блузке и юбке, уткнувшись в бумаги, не обращая внимания на пасмурные пейзажи Евлеборга, мелькающие за окном. С погодой им не везет. Позавчера в Эребру лило так, что программу визита пришлось перекраивать на ходу. Пешую прогулку по музейному кварталу Вадчёпинг, где им собирались показать двухэтажный «Королевский̆ коттедж» Карла IX с травяной̆ крышей̆ - образец комфорта и роскоши пятисотлетней давности, заменили осмотром экономических и хозяйственных достижений графства в местном Экспо-центре. А губернаторский обед в ренессансном замке Эребру, хотя и затянули в надежде на милость небесной канцелярии, но концертную программу, задуманную в замковом парке, все же пришлось перенести под крышу.
Правда, нет худа без добра, и долгое застолье помогло возобновить полезные знакомства, завязанные зимой на Представительском приеме в Стокгольмском дворце, данном в честь 30-летия пребывания Анны у власти. Тогда за «Шведским ужином» в Галерее Карла XI собралось около двухсот гостей из всех регионов страны. За кофе, сервированным в зале «Белое море», их соседями за столиком оказались последователи знаменитого антропософа Рудольфа Штейнера - энтузиасты органического земледелия из провинции Нерка. Таких чудес про свои «плантации» на берегу озера Ельмарен нарассказывали! Даже не верилось: неужели в зерновых, выращенных близ Эребру, витаминов и минералов в полтора раза больше, чем в обычных?! Анна потом запросила документы по этому проекту и нашла, что опыт следует распространить как можно шире.
За губернаторским обедом, угощаясь крем-пуншем из морошки, она завела беседу о растущих в округе экопоселениях и услышала немало любопытного о ягодных фермах и общественных садах. Дождь, подпортивший их визит, забудется, а толчок, данный здешнему бизнесу за обеденным столом, стимулирует его на годы вперед.
Вообще, юбилейное турне по всем графствам, растянутое на семь месяцев, проходит далеко не гладко, и не только из-за погоды. Три официальных визита в месяц - это бешеный график, притом, текущие их обязанности никто не отменял. Да еще Анна как на грех умудрилась схватить простуду среди лета. И пока она лежала с температурой, время ушло - пришлось объединить три поездки в соседние лены в одну - трехдневную, чтоб окончательно не выбиться из расписания. Конечно, это нелегко, к тому же Анна еще не совсем оправилась, и вчера, выступая с речью в Фалуне, так раскашлялась, что пришлось прервать прямую трансляцию. Но в целом она держится молодцом, и визит в Даларну, несмотря на срывавшийся дождь, прошел успешно. Как напоминание об этом, на столике перед Анной стоит красная бесхвостая далекарлийская лошадка, врученная ей кем-то из толпы на площади у церкви святой Кристины. Она уже решила, что отдаст сувенир старшему внуку - Даниэлю, парень в неполные три года прямо-таки помешан на лошадях.
- Послушай, как тебе фраза, - не поднимая головы, просит она. - «Отрадно видеть возрождение некогда знаменитых на весь мир брендов художественной керамики «Гефле Порслин» и «Бо Фаянс»*, чье производство уже составляет заметную долю в экономических показателях Евлеборга» - тяжеловато звучит, да?
- Лучше «играет заметную роль», - откликается Иманд. - Ты лекарство выпила?
Она вносит правку и вздыхает.
- Меня тошнит от этих пилюль.
- А если опять приступ?
Анна и сама знает, что деваться некуда, просто ищет сочувствия: пожалуешься - и вроде легче.
- Ну же, будь умницей, - подбадривает он, вынимая из несессера флакон темного стекла. - Ты только во время речи продержись, а пресс-конференцию я возьму на себя. - Смотри… - сверяясь с программой визита, он быстро проборматывает первые пункты, - встреча на Центральном вокзале, прогулка по городу, осмотр музейной экспозиции… Вот: в 12.00 - прием в замке**, встреча с деловыми и политическими кругами, пресс-конференция. Если примешь таблетку сейчас, она как раз будет действовать, когда придется много говорить.
- Ладно, давай, - она покорно запивает длинную капсулу водой из бутылочки, и опять утыкается в текст, краем глаза замечая, что Иманд уже не читает Броделя. Тяжелый том «Материальной цивилизации» теперь подпирает серую записную книжку, раскрытую ближе к концу. Интересно, что у него там - на этих густо исписанных страницах? Анна уже спрашивала, но, получив уклончивый ответ, подавила любопытство.
Эта пухлая книжка появилась у него весной, и уже почти вся заполнена. А сегодня оттуда выпала заложенная между страниц картинка с одиноко стоящей островерхой башней. Анна подняла ее и молча отдала мужу: может он скажет что-нибудь? Как же! Сказал: «Спасибо, милая». Не будь она так занята, нашла бы к нему подход. Вот когда они по завершении официальной программы уедут на выходные в свой лесной уголок… Но надо еще пережить сегодняшний день.
- Железнодорожный музей, - говорит Иманд, - и оба с детским удовольствием приникают к стеклу. Возле здания бывшего локомотивного депо на открытых площадках стоят старинные оранжевые и красные электровозы, вдалеке на поворотном кругу показательно пыхтит жирным дымком паровой раритет.
- Ой, вагончик, что ли, деревянный?
- Нет, локомотив - необычная облицовка, да? В прошлый раз мы таких не видели. Давай собираться. Пора…
До Центрального вокзала Евле, где уже выстроен вдоль перрона блестящий гвардейский оркестр и детский хор, и где губернатор со свитой нервно поглядывает на большие станционные часы, остается минут десять. Анна надевает жакет и шляпку - безупречная элегантность, тонкая гармония серых, светло-зеленых и голубых тонов. Те же оттенки, но глуше, как бы дальним эхом повторены и в его костюме - сером в еле видную зеленую полоску и шейном платке с голубыми «брызгами», чрезвычайно идущем к благородной седине.
Поезд с медленной торжественностью подплывает к желтому зданию вокзала. Проглянувшее сквозь тучи солнце сверкает на полированных раструбах тромбонов, валторн и корнетов - оркестранты, округляя щеки, дуют бравурный марш. И бежит по платформе девчушка, прижимая к себе пышный букет пионов - прыгают по спине косички с розовыми бантами, светлые не истоптанные подошвы новых туфелек так и мелькают. Глядя на нее из окна, визитеры невольно заражаются волнением, переглядываются: «Готова? - А ты? Ну, с богом!» Теперь им до самой ночи опомниться не дадут.
***
Лекарство помогло. Даже сиплость ее прошла (но это может от того, что ветер и солнце разогнали сырость) - голос опять стал ясным и звучным. Живо и свободно она произнесла свою тщательно отделанную речь, со знанием дела упомянув и обновление местной портовой инфраструктуры, и экспортный фарфор «Гефле Порслин», поддержавший былую славу, и международный спортивный кластер в парке Фюривик, и программу ликвидации штормовых разрушений в Альдерхольмене. «Тебя слушали, как Санта-Клауса, оглашавшего список подарков» - шепнул ей на ухо муж.
- А вот тебя, кажется, не слушать, а травить собрались, - Анна озабоченно оглядывает группу рвущихся в бой журналистов. - Особенно вон тот бритый, в очках.
Первый же вопрос прилетел как пуля в лоб. Модно одетый парень из еженедельника «Наше время» взял микрофон:
- На прошлой неделе экс-премьер Юн Сатре, подводя итоги своей работы, заявил, что вы некомпетентны в вопросах управления государством. Что вы на это скажете?
Тон взят борзый, но Анна не волнуется - муж, давно привык к петушиным наскокам.
- Я не слышал слов экс-премьера, и не уверен, что он произнес их, поэтому не могу комментировать. Но вы всегда можете уточнить у самого Сатре, что он имел в виду.
Следом поднимается дама из ведомственного журнала о детском образовании.
- Только что в речи, которую мы выслушали, прозвучало одобрение строительства спортивного кластера в парке Фюривик, на который коммуна потратит полмиллиарда, обещая скорую коммерческую окупаемость. Но почему - она возвышает голос - если эти сооружения могут приносить прибыть, почему их строит не частный инвестор? Мы тратим деньги на баснословно дорогие объекты, в то время как власти урезают финансирование школ в Евлеборге до… - она заглядывает в бумажку с цифрами. Журналистка глубоко возмущена непокрытыми нуждами местного образования. Она кричит о них с таким напором, точно выступает на митинге и обрушивается с критикой на сидящего тут же губернатора.
Все ясно: через полгода здесь пройдут выборы - кампания в разгаре, и эта особа использует конференцию как трибуну. Улучив миг, пока та набирает воздуху для нового залпа, Анна холодно спрашивает:
- Какого результата вы ждете от своего обращения?
Все, конец пламенным речам.
Дальше разговор идет спокойнее, вопросы разумные - отвечает на них в основном Иманд. Анна цедит воду из высокого стакана, стараясь унять першение в горле, вглядывается в лица - она всеми фибрами чует: что-то случится. До конца остается минут пять - время для неформальных вопросов, типа, не думают ли они завести собаку, или как поддерживают физическую форму? Стройная девушка с наивным взглядом, сидевшая с краю, поднимается с конфузливой улыбкой. Звенящим голосом, она напоминает собравшимся, что этот год для монаршей четы дважды юбилейный - 30-летие правления и 35-летие семейной жизни. Она пылко говорит о браке, «который всем нам может служить примером», и Анна чувствует, как блузка прилипает у нее к спине: вот оно - сейчас!
- Просто не верится, что все эти годы ваши отношения были безоблачными, - с подъемом продолжает юное создание, бесхитростно глядя на них, - что те интрижки, о которых ходила молва - например, недавний роман с актрисой Маритой Мальмлёф - просто слухи. Ну скажите честно - у вас ведь были увлечения на стороне? Ведь были!
Девочка не спрашивает - она утверждает. В голове Анны молнией проскакивает: теперь уже не важно, что это - глупость или изощренная провокация - мяч на нашей стороне, но тут что ни скажи - не поверят! Похабным шуточкам, сплетням, домыслам не будет конца! Это нужно пресечь. Но как? Как?!
Опустив микрофон в повисшей мучительной тишине, Иманд говорит им всем - напряженно ждущим - просто и грустно:
- Если я скажу вам правду, вы все равно не поверите.
Он догадался произнести вслух то, о чем она только подумала. Браво! Завтра все газеты разнесут их диалог. Мысленно она уже видит заголовки: «Как отправить в нокаут бестактность и вульгарное любопытство», «Блестящий ответ на неудобный вопрос», «Попытка раскрыть тайну королевского брака не удалась»…
Голос мужа возвращает ее в реальность.
- У нас еще осталась минутка на последний вопрос.
Тот самый бритый тип, сверкая очками, небрежно называет какое-то издание - чуть ли не портовую многотиражку - и с наглецой спрашивает Иманда о закрытых богемных вечеринках в его замке в Сторлиене.
О, господи, опять! Опять этот «замок», якобы построенный ее мужем в лесной глухомани в Емтланде, где собираются на тайные оргии звезды шоубиза, политическая фронда и любители детского порно. Снимки роскошных интерьеров - творение всеведущего искусственного интеллекта - гуляют в сети сотнями, а сцены чудовищного разгула недальновидно стибрены у Тацита и Светония. Сколько же можно повторять, что нет никакого замка - только скромное шале, ему лет сто, не меньше, доставшееся Соланж в наследство от бабушки. Раньше она ездила туда покататься на лыжах, но теперь, когда у Даниэля появилась младшая сестренка Шарлотта…
- Кстати, о моем замке, - устало говорит Иманд и умолкает, собирая в фокус общее любопытство, чтоб прихлопнуть разом как назойливую муху. - Если его кто-нибудь найдет, сделайте одолжение, заберите себе.
Одобрительный смех в зале, бритый посрамлен - Анна удовлетворена. Положительно это шоу уже к вечеру разберут на цитаты.
- Ты великолепен и неподражаем, - успевает шепнуть она мужу прежде, чем губернатор предложит ей руку, чтобы вести к обеденному столу.
Погода совсем разгулялась. Значит, торжественную процессию отменять не придется, и концерт к общей радости пройдет на свежем воздухе. Открытое черное ландо, запряженное четверкой а-ля д'Омон***, ожидает их на Замковой площади у дверей губернаторской резиденции. Путь недлинный - отсюда до ратуши - только реку перейти, и чтобы удлинить маршрут, они проедут по обеим сторонам запруженной народом набережной, через Новый мост мимо якорей брига «Герда», совершив нечто вроде круга почета.
Расправляя юбку на сидении, Анна вдруг с необычайной ясностью припоминает давнюю поездку в таком же, а может и в том же самом экипаже в их первое послесвадебное турне. Тогда была зима: мороз, ослепительное солнце на свежем снегу и леденящий ветер с Балтики, от которого щипало лицо и растянутые в улыбке губы покрывались мелкими трещинками. Увидев помпезную блистающую лаком карету, Иманд спросил с неудовольствием, к чему это представление, и неужто нельзя в наши дни обойтись без него?
- Это же просто неразумно! Ты вся закоченеешь!
Так и случилось. Она замерзла до слез и потом, оттирая у зеркала побелевшую щеку, говорила быстро, стараясь, чтоб пляшущие зубы не задевали язык.
- Да, ты прав, это неразумно. Монархия вообще не рациональна, далека от эгалитаризма и даже обыкновенной справедливости. Монархия - это когда ты едешь в мороз в открытом ландо не потому, что это умно, а потому, что так - изыскано и романтично, как сказка или мечта. Люди высыпали на улицы, топчутся и приплясывают на холоде битый час, чтоб только увидеть нас мельком. Потому, что там где мы, нет места обыденному и рассудочному, тому, что окружает их дома, на работе и везде. От нашего визита ждут чего-то необычайного, возвышающего, символичного - красивого зрелища, ярких впечатлений. Такова публичная сторона монархии - приподнимать людей над рутиной, обращать их к вдохновляющим предметам и образам, и вообще облагораживать жизнь, понимаешь?
- Но ведь именно за эту устаревшую пышность и показную роскошь монархию больше всего и критикуют, - возразил Иманд. Она кивнула.
- Одни видят в этом анахронизм, другие - преемственность и традиции. Вторых больше. Когда это изменится, внешние формы тоже станут другими. Знаешь, у нас по статистике полстраны обожает картошку с фрикадельками. Но когда эти же люди получают приглашение к нам на ужин, думаешь, они хотят, чтоб их накормили по-домашнему сытно и вкусно? Нет, они желают какой-нибудь террин из утиной печени, запечённого омара или черную треску с глазированной кольраби… Будут потом посмеиваться, что во дворце кормят рыбой с капустой и однако же, гордиться таким меню. По-твоему, если я выйду к ужину одетая как обычная хозяйка, принимающая гостей, они оценят мою простоту и демократичность? Нет, скажут, что вместо принцессы перед ними явилась кухарка потому, что венценосной особе положен вечерний туалет и драгоценности, и пять вилок за столом вместо одной. И не надейся, за нашу жизнь тут ничего не изменится. Церемонии, процессии, парады были и будут частью наших публичных обязанностей, и фрак тебе придется носить чаще, чем домашний халат.
Анна оказалась права - и сверкающее зеркальной полировкой ландо тому свидетель.
Концерт на Ратушной площади превзошел все ожидания. На сцене, оплетенной плющом и подсвеченной огнями рампы, мировые знаменитости и, по счастливому случаю, здешние уроженцы: прелестная певица и здоровенный певец, поражающий ростом и статью (экий жеребец, право!) не меньше, чем великолепным голосом. Он, блистая шелком лацканов и вздымая белую манишку на необъятной грудной клетке, то гремит победно и требовательно рокочущим баритоном, то вдруг с интимно-бархатной интонацией мурчащего кота трогает нижние ноты густым как смола, обволакивающим басом. Она же, оттеняя его брутальность заливистыми хохочущими фиоритурами, отвечает ему, то ликуя, то разливаясь томной печалью, то впадая в неистовый гнев и притопывая каблучком алой туфли, выглядывающей из под платья.
Анна в восторге и от этой пары, и от выступления детской балетной студии, и от комических сценок, показанных местным театром. Только вот румянец на обычно бледных щеках кажется Иманду чуточку слишком ярким. И глаза у нее блестят не от радости, а от вернувшейся лихорадки.
- Ты как? - склоняясь к ней в паузе между номерами, спрашивает он. - Нездоровится?
- Что-то мне жарко… водички бы. Который час?
Оставшиеся минут сорок, она скрывает недомогание: незаметно вытирает испарину на лбу, аплодирует, улыбается. Визит заканчивается фейерверком, под грохот которого они незаметно покидают переполненную площадь.
В лимузине Анна жадно пьет и, пробормотав извинительное: «Подремлю немножко, ладно?» засыпает неглубоким прерывистым сном. Отыскав в дорожной аптечке жаропонижающее, Иманд, поймав ее сонный блуждающий взгляд, заставляет жену принять лекарство. Вот, а теперь пусть поспит - им еще час ехать.
Она просыпается от легкого толчка, вызванного торможением - приехали? Подъездная аллея снизу уютно освещена боллардами. Черные мутовки сосен в небе бесшумно покачиваются, взбивая звездное молоко. Как хорошо, тихо. С цветников несет фиалковым ароматом желтофиолей. Сон освежил ее, температура спала и хочется поскорее принять душ, избавиться от противной липкости на теле.
- Отдохнула? - спрашивает муж. - Ужинать будешь?
- Может чаю, - нерешительно говорит она, выходя из машины. - А ты?
- Да, - кивает он, - я бы тоже чайку, - и, замечая ее нетерпение. - Ты иди, я распоряжусь, несессер разберу.
***
Вот чего ей хотелось: горячих струй, хлещущих сверху, смывающих испарения болезни. Бесцветный шелковистый гель обильно пенится под ладонями, пока она омывает, оглаживая, груди, бока, живот. Если закрыть глаза, ощущения под пальцами все те же - привычные изгибы и округлости, выпуклости и впадинки. Если не смотреть, она такая, какой знала себя и десять, и пятнадцать лет назад. Тогда Анна с удовольствием оглядывала свою шею, плечи, зону декольте, порозовевшую от влажного тепла, слегка пополневшие с возрастом, но все еще небольшие груди с остренькими сосками - как хорошо, что они такие… аккуратные. Пышного бюста у нее никогда не было, зато не будет и обвисшего. Вглядываясь в свое милосердно затуманенное паром отражение в зеркале, она все пыталась представить, как ее гладкая кожа сморщится, высохнет, соберется в мелкие складки - и не могла. Кожа была подтянутой, эластичной, а все, что она облекала - грудь, бедра, немного выступающий живот - оставалось упругим, налитым как зрелый плод, и Анна, с удовольствием ощущая эту подтянутость, не находила причин, почему всё должно исчезнуть. Конечно, она знала, что однажды возраст возьмет свое, но не могла вообразить себя старой, увядшей.
А теперь и воображать не надо - только глаза открыть. Сразу видишь эти мелкие складочки на веках, и поникшие края губ со скобками морщин, пока еще не очень глубоких. А что стало с безупречной линией ее подбородка! А шея! Да, возраст. Она уже на седьмом десятке - что тут поделаешь… Нет-нет, никаких чудес пластической хирургии, никаких филлеров, серебряных нитей, «волшебных» уколов! Даже если б она не боялась панически скальпеля и иголок - все равно нет. Молодости не вернешь, а молодящаяся старуха - это смешно и дико. Она сумеет выглядеть достойно в свои годы: с морщинками, сединой, стареющей кожей. Они не помешают ей оставаться статной, привлекательной, улыбчивой.
Перед тем, как завернуться в полотенце, она смело смотрит на себя в зеркало: да, ей шестьдесят, и это видно - ну и что? Ноги у нее по-прежнему длинные, щиколотки точеные, осанка королевская, и волосы густые. А Иманду скоро исполнится шестьдесят три - он всю жизнь был красивым мужчиной и сейчас красив, но конечно иначе чем прежде. Анна вдруг вспомнила, как задолго до всех этих перемен, муж спросил ее: «Что ты будешь делать, когда начнешь стареть?» Она ответила полушутя: «Постараюсь делать это красиво». Но он остался серьезен: «Ты всегда будешь красавицей. Только не надо ничего искусственного - всяких там подтяжек, подкачек, ладно?»
- Тебе было бы неприятно? - смущенная его прямотой, уточнила она. За все годы муж только однажды критически отозвался о ее прическе, и никогда не позволял себе непрошенных советов насчет внешности.
- Да. Есть в этой поддельной молодости что-то жалкое, - сказано было сочувственно, но Анна навек запомнила брезгливую гримасу, которую он, опомнившись, тут же стер с лица.
А хотела бы я, - накинув халат и принимаясь расчесывать кудри, - спрашивает она себя, - вернуть ту наружность, которая мне нравилась? Да кто бы отказался! Но восклицая так про себя, Анна - вот странно! - не жалеет, что это невозможно. Зачем мне? Что я хочу от красоты, которую даже не вижу сама кроме как в зеркале? Любовный интерес, мужское внимание? Молодая красивая женщина всегда может на них рассчитывать, даже если не ищет любовников. Получается, нужна не красота как таковая, а чтоб меня любили, ласкали, дарили нежностью и заботой. Люди просто надеются, что «товарный вид» обеспечит им любовь. Весь мир в плену этой иллюзии. Но ведь любят-то человека, а он физической оболочкой далеко-о не исчерпывается. Тело - оно больше про секс, чем про любовь. Но когда любовь есть, то и секс тоже. А без любви он немного стоит. Нет, ей не жаль, что молодость в прошлом - ее настоящее не менее счастливо. И тело тут вовсе ни при чем - лишь бы здорово было.
Отложив щетку, она скручивает низкий пучок, закрепляет его шпильками и переменяет купальный халат на бледно-голубое платье-пижаму.
Чайный стол уже накрыт. Тарталетки из ревеня с лимонным кремом еще теплые, маленькие цельнозерновые сэндвичи с сыром, и специально для нее акациевый мед в деревянном бочонке. Рядом шарик свежайшего - должно быть сегодня сбивали - сливочного масла. Стоит ей кашлянуть, как к столу являются эти составляющие целебного, по мнению ее мужа, тоста. Располовинив хлеб, он щедро намазывает одну часть душистым желтым маслом, другую - погуще - медом и, соединив их, подает жене.
- Ну куда столько всего! Я не люблю…
- А кашлять любишь?
- Я же растолстею…
- Значит, буду любить тебя толстую. Ешь!
Иманда в комнате нет. Он успел разобрать несессер, расставил вещи по местам. Вон лежит его записная книжка. На светлом паркете белеет листок. Анна подняла его - удивилась: детский рисунок? Посреди зеленого поля высится башня, похожая на отточенный карандаш, устремленный в ночное небо. Граненые стены увенчаны шатровой крышей. Над острием пылает белая звезда. Картинка ветхая - должно быть годами лежала между страниц, и похожа на ту, что она подняла утром в вагоне. Тут какая-то загадка. Что это? Минарет? Место заточения средневековых принцесс? Иманд идет - отлично!
Он в любимой кофейной рубашке навыпуск, влажные волосы небрежно тронуты щеткой, домашние туфли на босу ногу: смотреть на него - уже отдых! За столом Анна кладет перед ним рисунок: «На полу нашла», и принимается разливать чай.
Дотянувшись до записной книжки, Иманд вынимает из нее еще две картинки и выкладывает рядком на стол. Одна - та самая, что она видела утром. Только теперь, приглядевшись, Анна замечает, что у башни два входа - один против другого, и сквозь них огненно сияет солнце. На втором снимке та же башня с некоторого отдаления - темный силуэт на фоне звездного неба. Фотографии явно любительские, старые - по цветопередаче видно.
- В детстве, - говорит муж, намазывая для нее булочку, - я до дыр зачитал сказочную повесть Вроцлава Фиалы «Храбрый звездочет» про астронома, который спас город, предсказав будущее по движению небесных тел. Меня поразила идея, что будущее предопределено прошлым и потому предсказуемо. Если знать, каким было положение звезд раньше, можно рассчитать изменения. Я все время об этом думал. Воображал, как стою в глухой полуночный час один над спящим городом на высокой-высокой башне, замеряю секстантом высоту звезд над горизонтом. Все земные звуки замерли внизу, а здесь только ветер шумит, поскрипывает стило по самшитовой дощечке, покрывая ее рядами цифр, да капает вода в клепсидре, отмеряя течение времени.
Анна машинально берет из его рук медово-масляный бутерброд. Мыслью она там - с ним, на продуваемой всеми ветрами верхотуре, кутается в теплый плащ от ночной сырости, зачарованно глядя на блистающие среди звездной пыли крупные созвездия. Многослойное, живое, дышащее небо над ней неуловимо поворачивается, зажигая все новые лучистые искры - белые, красные, голубые…
А у него в те дни из головы не шли звездные каталоги, таблицы движений светил и планет, и слаще музыки звучали слова: эклиптика, надир, параллакс, зенитное расстояние, небесный экватор. Как дорогие всеми забытые имена воскрешал он в памяти названия древних дотелескопных приборов: торкветум, вольвелла, астрариум, трикветрум, пантакосм, планисфера… В девять лет знал, чем отличается астролябия от экваториума, для чего нужна армилярная сфера и как обращаться с квадрантом. Все эти инструменты он обнаружил на Петршинском холме в маленьком музее при обсерватории Штефаника, где часами торчал в темноватом зальчике с подсвеченными витринами, рассматривая, вникая, но чаще неотчетливо грезя о ясных ночах высоко над миром, где он один перед целой Вселенной - читает звездные письмена и проницает их тайны.
А как забилось у него сердце, когда служитель, заметив жадный интерес пацана, замершего над раскрытым посередине старинным звездным атласом, позволил ему благоговейно перелистать ветхую реликвию. Такое мучительное волнение он испытал потом лишь однажды, очутившись много лет спустя на датском острове Вен в восстановленной вотчине Тихо Браге - Ураниборге, первой европейской обсерватории. Аж в груди защемило, когда увидел принадлежавшие великому астроному звездные часы - ноктурлабиум. Глаз отвести не мог от торчащей вбок визирной линейки, до гладкости отполированной его пальцами, и так пристально разглядывал градуированный диск и тимпан, что глаза заслезились - сам себя уверял, что именно от этого.
Не умея объяснить своего страстного влечения не к астрономии вообще, но к той давней таинственной ее поре, равно наполненной и детскими заблуждениями, и величайшими прозрениями, он знал в глубине души, что сам когда-то принадлежал к этому миру. В бесчисленных поездках по Северной Европе не упускал случая заглянуть в старые обсерватории, давно утратившие свое значение, превращенные в памятники истории и музеи. Как потерянный бродил он по гулким залам, уставленным старыми телескопами-рефракторами, кометоискателями, астрографами, разглядывал звездные карты, фотографии небесных тел и кусочки метеоритов, испытывая лишь вежливый интерес. Но стоило подняться на наблюдательную башню, увидеть непременный гномон и настенный квадрант, окна, выходящие на точки солнцестояний и равноденствий, густо испещренные отметками солнечных восходов и заходов стены - восточную и западную, каменный стол для инструментов, и он уж знал: вот тут по оси Север - Юг крепился предок меридианного круга трикветрум, а здесь должно быть стоял пассажный инструмент. Оставалось только изумляться, как мог пражский мальчишка, имевший перед глазами только детскую книжку, да десяток разрозненных экспонатов так верно и живо вообразить себе всю эту обстановку.
Да, несомненно он некогда принадлежал к этому замкнутому высокоученому мирку. И был пожалуй пламенным поклонником Аллаха, ибо ни колокольный звон, ни возвышенная прелесть церковных песнопений, ни гудящий громовыми раскатами величественный глас органа не тронули его души так глубоко, как услышанный однажды на закате призыв муэдзина. Кажется, это было в ту самую поездку…
---------------------------------------------------
* Гефле Порслин и Бо Фаянс (Gefle Porslin и Bo Fajans) Два керамических завода в Евле. Основаны в 1874 - закрыты (у нас) в 1979. Выпускали все: от цветочных горшков, копилок и банок из-под сиропа до великолепных произведений искусства, созданных для всемирных выставок в период с 1870-х по 1970-е годы.
**Замок Евле (Gävle slott) - в 16 веке это и впрямь был замок, но потом его столько раз перестраивали, что в конце концов он превратился просто в красивый особняк, хотя называется по-прежнему замком, а площадь - Замковой. В этом здании расположена резиденция губернатора и правительственные учреждения.
***Запряжка а-ля д'Омон - в ней вместо кучера используют верховых форейторов, которые обычно едут слева.
Иманд (62) - Анна (60)
В вагоне набравшего ход поезда так тепло, что Анна даже жакет сняла и сидит за столом как дома - в блузке и юбке, уткнувшись в бумаги, не обращая внимания на пасмурные пейзажи Евлеборга, мелькающие за окном. С погодой им не везет. Позавчера в Эребру лило так, что программу визита пришлось перекраивать на ходу. Пешую прогулку по музейному кварталу Вадчёпинг, где им собирались показать двухэтажный «Королевский̆ коттедж» Карла IX с травяной̆ крышей̆ - образец комфорта и роскоши пятисотлетней давности, заменили осмотром экономических и хозяйственных достижений графства в местном Экспо-центре. А губернаторский обед в ренессансном замке Эребру, хотя и затянули в надежде на милость небесной канцелярии, но концертную программу, задуманную в замковом парке, все же пришлось перенести под крышу.
Правда, нет худа без добра, и долгое застолье помогло возобновить полезные знакомства, завязанные зимой на Представительском приеме в Стокгольмском дворце, данном в честь 30-летия пребывания Анны у власти. Тогда за «Шведским ужином» в Галерее Карла XI собралось около двухсот гостей из всех регионов страны. За кофе, сервированным в зале «Белое море», их соседями за столиком оказались последователи знаменитого антропософа Рудольфа Штейнера - энтузиасты органического земледелия из провинции Нерка. Таких чудес про свои «плантации» на берегу озера Ельмарен нарассказывали! Даже не верилось: неужели в зерновых, выращенных близ Эребру, витаминов и минералов в полтора раза больше, чем в обычных?! Анна потом запросила документы по этому проекту и нашла, что опыт следует распространить как можно шире.
За губернаторским обедом, угощаясь крем-пуншем из морошки, она завела беседу о растущих в округе экопоселениях и услышала немало любопытного о ягодных фермах и общественных садах. Дождь, подпортивший их визит, забудется, а толчок, данный здешнему бизнесу за обеденным столом, стимулирует его на годы вперед.
Вообще, юбилейное турне по всем графствам, растянутое на семь месяцев, проходит далеко не гладко, и не только из-за погоды. Три официальных визита в месяц - это бешеный график, притом, текущие их обязанности никто не отменял. Да еще Анна как на грех умудрилась схватить простуду среди лета. И пока она лежала с температурой, время ушло - пришлось объединить три поездки в соседние лены в одну - трехдневную, чтоб окончательно не выбиться из расписания. Конечно, это нелегко, к тому же Анна еще не совсем оправилась, и вчера, выступая с речью в Фалуне, так раскашлялась, что пришлось прервать прямую трансляцию. Но в целом она держится молодцом, и визит в Даларну, несмотря на срывавшийся дождь, прошел успешно. Как напоминание об этом, на столике перед Анной стоит красная бесхвостая далекарлийская лошадка, врученная ей кем-то из толпы на площади у церкви святой Кристины. Она уже решила, что отдаст сувенир старшему внуку - Даниэлю, парень в неполные три года прямо-таки помешан на лошадях.
- Послушай, как тебе фраза, - не поднимая головы, просит она. - «Отрадно видеть возрождение некогда знаменитых на весь мир брендов художественной керамики «Гефле Порслин» и «Бо Фаянс»*, чье производство уже составляет заметную долю в экономических показателях Евлеборга» - тяжеловато звучит, да?
- Лучше «играет заметную роль», - откликается Иманд. - Ты лекарство выпила?
Она вносит правку и вздыхает.
- Меня тошнит от этих пилюль.
- А если опять приступ?
Анна и сама знает, что деваться некуда, просто ищет сочувствия: пожалуешься - и вроде легче.
- Ну же, будь умницей, - подбадривает он, вынимая из несессера флакон темного стекла. - Ты только во время речи продержись, а пресс-конференцию я возьму на себя. - Смотри… - сверяясь с программой визита, он быстро проборматывает первые пункты, - встреча на Центральном вокзале, прогулка по городу, осмотр музейной экспозиции… Вот: в 12.00 - прием в замке**, встреча с деловыми и политическими кругами, пресс-конференция. Если примешь таблетку сейчас, она как раз будет действовать, когда придется много говорить.
- Ладно, давай, - она покорно запивает длинную капсулу водой из бутылочки, и опять утыкается в текст, краем глаза замечая, что Иманд уже не читает Броделя. Тяжелый том «Материальной цивилизации» теперь подпирает серую записную книжку, раскрытую ближе к концу. Интересно, что у него там - на этих густо исписанных страницах? Анна уже спрашивала, но, получив уклончивый ответ, подавила любопытство.
Эта пухлая книжка появилась у него весной, и уже почти вся заполнена. А сегодня оттуда выпала заложенная между страниц картинка с одиноко стоящей островерхой башней. Анна подняла ее и молча отдала мужу: может он скажет что-нибудь? Как же! Сказал: «Спасибо, милая». Не будь она так занята, нашла бы к нему подход. Вот когда они по завершении официальной программы уедут на выходные в свой лесной уголок… Но надо еще пережить сегодняшний день.
- Железнодорожный музей, - говорит Иманд, - и оба с детским удовольствием приникают к стеклу. Возле здания бывшего локомотивного депо на открытых площадках стоят старинные оранжевые и красные электровозы, вдалеке на поворотном кругу показательно пыхтит жирным дымком паровой раритет.
- Ой, вагончик, что ли, деревянный?
- Нет, локомотив - необычная облицовка, да? В прошлый раз мы таких не видели. Давай собираться. Пора…
До Центрального вокзала Евле, где уже выстроен вдоль перрона блестящий гвардейский оркестр и детский хор, и где губернатор со свитой нервно поглядывает на большие станционные часы, остается минут десять. Анна надевает жакет и шляпку - безупречная элегантность, тонкая гармония серых, светло-зеленых и голубых тонов. Те же оттенки, но глуше, как бы дальним эхом повторены и в его костюме - сером в еле видную зеленую полоску и шейном платке с голубыми «брызгами», чрезвычайно идущем к благородной седине.
Поезд с медленной торжественностью подплывает к желтому зданию вокзала. Проглянувшее сквозь тучи солнце сверкает на полированных раструбах тромбонов, валторн и корнетов - оркестранты, округляя щеки, дуют бравурный марш. И бежит по платформе девчушка, прижимая к себе пышный букет пионов - прыгают по спине косички с розовыми бантами, светлые не истоптанные подошвы новых туфелек так и мелькают. Глядя на нее из окна, визитеры невольно заражаются волнением, переглядываются: «Готова? - А ты? Ну, с богом!» Теперь им до самой ночи опомниться не дадут.
***
Лекарство помогло. Даже сиплость ее прошла (но это может от того, что ветер и солнце разогнали сырость) - голос опять стал ясным и звучным. Живо и свободно она произнесла свою тщательно отделанную речь, со знанием дела упомянув и обновление местной портовой инфраструктуры, и экспортный фарфор «Гефле Порслин», поддержавший былую славу, и международный спортивный кластер в парке Фюривик, и программу ликвидации штормовых разрушений в Альдерхольмене. «Тебя слушали, как Санта-Клауса, оглашавшего список подарков» - шепнул ей на ухо муж.
- А вот тебя, кажется, не слушать, а травить собрались, - Анна озабоченно оглядывает группу рвущихся в бой журналистов. - Особенно вон тот бритый, в очках.
Первый же вопрос прилетел как пуля в лоб. Модно одетый парень из еженедельника «Наше время» взял микрофон:
- На прошлой неделе экс-премьер Юн Сатре, подводя итоги своей работы, заявил, что вы некомпетентны в вопросах управления государством. Что вы на это скажете?
Тон взят борзый, но Анна не волнуется - муж, давно привык к петушиным наскокам.
- Я не слышал слов экс-премьера, и не уверен, что он произнес их, поэтому не могу комментировать. Но вы всегда можете уточнить у самого Сатре, что он имел в виду.
Следом поднимается дама из ведомственного журнала о детском образовании.
- Только что в речи, которую мы выслушали, прозвучало одобрение строительства спортивного кластера в парке Фюривик, на который коммуна потратит полмиллиарда, обещая скорую коммерческую окупаемость. Но почему - она возвышает голос - если эти сооружения могут приносить прибыть, почему их строит не частный инвестор? Мы тратим деньги на баснословно дорогие объекты, в то время как власти урезают финансирование школ в Евлеборге до… - она заглядывает в бумажку с цифрами. Журналистка глубоко возмущена непокрытыми нуждами местного образования. Она кричит о них с таким напором, точно выступает на митинге и обрушивается с критикой на сидящего тут же губернатора.
Все ясно: через полгода здесь пройдут выборы - кампания в разгаре, и эта особа использует конференцию как трибуну. Улучив миг, пока та набирает воздуху для нового залпа, Анна холодно спрашивает:
- Какого результата вы ждете от своего обращения?
Все, конец пламенным речам.
Дальше разговор идет спокойнее, вопросы разумные - отвечает на них в основном Иманд. Анна цедит воду из высокого стакана, стараясь унять першение в горле, вглядывается в лица - она всеми фибрами чует: что-то случится. До конца остается минут пять - время для неформальных вопросов, типа, не думают ли они завести собаку, или как поддерживают физическую форму? Стройная девушка с наивным взглядом, сидевшая с краю, поднимается с конфузливой улыбкой. Звенящим голосом, она напоминает собравшимся, что этот год для монаршей четы дважды юбилейный - 30-летие правления и 35-летие семейной жизни. Она пылко говорит о браке, «который всем нам может служить примером», и Анна чувствует, как блузка прилипает у нее к спине: вот оно - сейчас!
- Просто не верится, что все эти годы ваши отношения были безоблачными, - с подъемом продолжает юное создание, бесхитростно глядя на них, - что те интрижки, о которых ходила молва - например, недавний роман с актрисой Маритой Мальмлёф - просто слухи. Ну скажите честно - у вас ведь были увлечения на стороне? Ведь были!
Девочка не спрашивает - она утверждает. В голове Анны молнией проскакивает: теперь уже не важно, что это - глупость или изощренная провокация - мяч на нашей стороне, но тут что ни скажи - не поверят! Похабным шуточкам, сплетням, домыслам не будет конца! Это нужно пресечь. Но как? Как?!
Опустив микрофон в повисшей мучительной тишине, Иманд говорит им всем - напряженно ждущим - просто и грустно:
- Если я скажу вам правду, вы все равно не поверите.
Он догадался произнести вслух то, о чем она только подумала. Браво! Завтра все газеты разнесут их диалог. Мысленно она уже видит заголовки: «Как отправить в нокаут бестактность и вульгарное любопытство», «Блестящий ответ на неудобный вопрос», «Попытка раскрыть тайну королевского брака не удалась»…
Голос мужа возвращает ее в реальность.
- У нас еще осталась минутка на последний вопрос.
Тот самый бритый тип, сверкая очками, небрежно называет какое-то издание - чуть ли не портовую многотиражку - и с наглецой спрашивает Иманда о закрытых богемных вечеринках в его замке в Сторлиене.
О, господи, опять! Опять этот «замок», якобы построенный ее мужем в лесной глухомани в Емтланде, где собираются на тайные оргии звезды шоубиза, политическая фронда и любители детского порно. Снимки роскошных интерьеров - творение всеведущего искусственного интеллекта - гуляют в сети сотнями, а сцены чудовищного разгула недальновидно стибрены у Тацита и Светония. Сколько же можно повторять, что нет никакого замка - только скромное шале, ему лет сто, не меньше, доставшееся Соланж в наследство от бабушки. Раньше она ездила туда покататься на лыжах, но теперь, когда у Даниэля появилась младшая сестренка Шарлотта…
- Кстати, о моем замке, - устало говорит Иманд и умолкает, собирая в фокус общее любопытство, чтоб прихлопнуть разом как назойливую муху. - Если его кто-нибудь найдет, сделайте одолжение, заберите себе.
Одобрительный смех в зале, бритый посрамлен - Анна удовлетворена. Положительно это шоу уже к вечеру разберут на цитаты.
- Ты великолепен и неподражаем, - успевает шепнуть она мужу прежде, чем губернатор предложит ей руку, чтобы вести к обеденному столу.
Погода совсем разгулялась. Значит, торжественную процессию отменять не придется, и концерт к общей радости пройдет на свежем воздухе. Открытое черное ландо, запряженное четверкой а-ля д'Омон***, ожидает их на Замковой площади у дверей губернаторской резиденции. Путь недлинный - отсюда до ратуши - только реку перейти, и чтобы удлинить маршрут, они проедут по обеим сторонам запруженной народом набережной, через Новый мост мимо якорей брига «Герда», совершив нечто вроде круга почета.
Расправляя юбку на сидении, Анна вдруг с необычайной ясностью припоминает давнюю поездку в таком же, а может и в том же самом экипаже в их первое послесвадебное турне. Тогда была зима: мороз, ослепительное солнце на свежем снегу и леденящий ветер с Балтики, от которого щипало лицо и растянутые в улыбке губы покрывались мелкими трещинками. Увидев помпезную блистающую лаком карету, Иманд спросил с неудовольствием, к чему это представление, и неужто нельзя в наши дни обойтись без него?
- Это же просто неразумно! Ты вся закоченеешь!
Так и случилось. Она замерзла до слез и потом, оттирая у зеркала побелевшую щеку, говорила быстро, стараясь, чтоб пляшущие зубы не задевали язык.
- Да, ты прав, это неразумно. Монархия вообще не рациональна, далека от эгалитаризма и даже обыкновенной справедливости. Монархия - это когда ты едешь в мороз в открытом ландо не потому, что это умно, а потому, что так - изыскано и романтично, как сказка или мечта. Люди высыпали на улицы, топчутся и приплясывают на холоде битый час, чтоб только увидеть нас мельком. Потому, что там где мы, нет места обыденному и рассудочному, тому, что окружает их дома, на работе и везде. От нашего визита ждут чего-то необычайного, возвышающего, символичного - красивого зрелища, ярких впечатлений. Такова публичная сторона монархии - приподнимать людей над рутиной, обращать их к вдохновляющим предметам и образам, и вообще облагораживать жизнь, понимаешь?
- Но ведь именно за эту устаревшую пышность и показную роскошь монархию больше всего и критикуют, - возразил Иманд. Она кивнула.
- Одни видят в этом анахронизм, другие - преемственность и традиции. Вторых больше. Когда это изменится, внешние формы тоже станут другими. Знаешь, у нас по статистике полстраны обожает картошку с фрикадельками. Но когда эти же люди получают приглашение к нам на ужин, думаешь, они хотят, чтоб их накормили по-домашнему сытно и вкусно? Нет, они желают какой-нибудь террин из утиной печени, запечённого омара или черную треску с глазированной кольраби… Будут потом посмеиваться, что во дворце кормят рыбой с капустой и однако же, гордиться таким меню. По-твоему, если я выйду к ужину одетая как обычная хозяйка, принимающая гостей, они оценят мою простоту и демократичность? Нет, скажут, что вместо принцессы перед ними явилась кухарка потому, что венценосной особе положен вечерний туалет и драгоценности, и пять вилок за столом вместо одной. И не надейся, за нашу жизнь тут ничего не изменится. Церемонии, процессии, парады были и будут частью наших публичных обязанностей, и фрак тебе придется носить чаще, чем домашний халат.
Анна оказалась права - и сверкающее зеркальной полировкой ландо тому свидетель.
Концерт на Ратушной площади превзошел все ожидания. На сцене, оплетенной плющом и подсвеченной огнями рампы, мировые знаменитости и, по счастливому случаю, здешние уроженцы: прелестная певица и здоровенный певец, поражающий ростом и статью (экий жеребец, право!) не меньше, чем великолепным голосом. Он, блистая шелком лацканов и вздымая белую манишку на необъятной грудной клетке, то гремит победно и требовательно рокочущим баритоном, то вдруг с интимно-бархатной интонацией мурчащего кота трогает нижние ноты густым как смола, обволакивающим басом. Она же, оттеняя его брутальность заливистыми хохочущими фиоритурами, отвечает ему, то ликуя, то разливаясь томной печалью, то впадая в неистовый гнев и притопывая каблучком алой туфли, выглядывающей из под платья.
Анна в восторге и от этой пары, и от выступления детской балетной студии, и от комических сценок, показанных местным театром. Только вот румянец на обычно бледных щеках кажется Иманду чуточку слишком ярким. И глаза у нее блестят не от радости, а от вернувшейся лихорадки.
- Ты как? - склоняясь к ней в паузе между номерами, спрашивает он. - Нездоровится?
- Что-то мне жарко… водички бы. Который час?
Оставшиеся минут сорок, она скрывает недомогание: незаметно вытирает испарину на лбу, аплодирует, улыбается. Визит заканчивается фейерверком, под грохот которого они незаметно покидают переполненную площадь.
В лимузине Анна жадно пьет и, пробормотав извинительное: «Подремлю немножко, ладно?» засыпает неглубоким прерывистым сном. Отыскав в дорожной аптечке жаропонижающее, Иманд, поймав ее сонный блуждающий взгляд, заставляет жену принять лекарство. Вот, а теперь пусть поспит - им еще час ехать.
Она просыпается от легкого толчка, вызванного торможением - приехали? Подъездная аллея снизу уютно освещена боллардами. Черные мутовки сосен в небе бесшумно покачиваются, взбивая звездное молоко. Как хорошо, тихо. С цветников несет фиалковым ароматом желтофиолей. Сон освежил ее, температура спала и хочется поскорее принять душ, избавиться от противной липкости на теле.
- Отдохнула? - спрашивает муж. - Ужинать будешь?
- Может чаю, - нерешительно говорит она, выходя из машины. - А ты?
- Да, - кивает он, - я бы тоже чайку, - и, замечая ее нетерпение. - Ты иди, я распоряжусь, несессер разберу.
***
Вот чего ей хотелось: горячих струй, хлещущих сверху, смывающих испарения болезни. Бесцветный шелковистый гель обильно пенится под ладонями, пока она омывает, оглаживая, груди, бока, живот. Если закрыть глаза, ощущения под пальцами все те же - привычные изгибы и округлости, выпуклости и впадинки. Если не смотреть, она такая, какой знала себя и десять, и пятнадцать лет назад. Тогда Анна с удовольствием оглядывала свою шею, плечи, зону декольте, порозовевшую от влажного тепла, слегка пополневшие с возрастом, но все еще небольшие груди с остренькими сосками - как хорошо, что они такие… аккуратные. Пышного бюста у нее никогда не было, зато не будет и обвисшего. Вглядываясь в свое милосердно затуманенное паром отражение в зеркале, она все пыталась представить, как ее гладкая кожа сморщится, высохнет, соберется в мелкие складки - и не могла. Кожа была подтянутой, эластичной, а все, что она облекала - грудь, бедра, немного выступающий живот - оставалось упругим, налитым как зрелый плод, и Анна, с удовольствием ощущая эту подтянутость, не находила причин, почему всё должно исчезнуть. Конечно, она знала, что однажды возраст возьмет свое, но не могла вообразить себя старой, увядшей.
А теперь и воображать не надо - только глаза открыть. Сразу видишь эти мелкие складочки на веках, и поникшие края губ со скобками морщин, пока еще не очень глубоких. А что стало с безупречной линией ее подбородка! А шея! Да, возраст. Она уже на седьмом десятке - что тут поделаешь… Нет-нет, никаких чудес пластической хирургии, никаких филлеров, серебряных нитей, «волшебных» уколов! Даже если б она не боялась панически скальпеля и иголок - все равно нет. Молодости не вернешь, а молодящаяся старуха - это смешно и дико. Она сумеет выглядеть достойно в свои годы: с морщинками, сединой, стареющей кожей. Они не помешают ей оставаться статной, привлекательной, улыбчивой.
Перед тем, как завернуться в полотенце, она смело смотрит на себя в зеркало: да, ей шестьдесят, и это видно - ну и что? Ноги у нее по-прежнему длинные, щиколотки точеные, осанка королевская, и волосы густые. А Иманду скоро исполнится шестьдесят три - он всю жизнь был красивым мужчиной и сейчас красив, но конечно иначе чем прежде. Анна вдруг вспомнила, как задолго до всех этих перемен, муж спросил ее: «Что ты будешь делать, когда начнешь стареть?» Она ответила полушутя: «Постараюсь делать это красиво». Но он остался серьезен: «Ты всегда будешь красавицей. Только не надо ничего искусственного - всяких там подтяжек, подкачек, ладно?»
- Тебе было бы неприятно? - смущенная его прямотой, уточнила она. За все годы муж только однажды критически отозвался о ее прическе, и никогда не позволял себе непрошенных советов насчет внешности.
- Да. Есть в этой поддельной молодости что-то жалкое, - сказано было сочувственно, но Анна навек запомнила брезгливую гримасу, которую он, опомнившись, тут же стер с лица.
А хотела бы я, - накинув халат и принимаясь расчесывать кудри, - спрашивает она себя, - вернуть ту наружность, которая мне нравилась? Да кто бы отказался! Но восклицая так про себя, Анна - вот странно! - не жалеет, что это невозможно. Зачем мне? Что я хочу от красоты, которую даже не вижу сама кроме как в зеркале? Любовный интерес, мужское внимание? Молодая красивая женщина всегда может на них рассчитывать, даже если не ищет любовников. Получается, нужна не красота как таковая, а чтоб меня любили, ласкали, дарили нежностью и заботой. Люди просто надеются, что «товарный вид» обеспечит им любовь. Весь мир в плену этой иллюзии. Но ведь любят-то человека, а он физической оболочкой далеко-о не исчерпывается. Тело - оно больше про секс, чем про любовь. Но когда любовь есть, то и секс тоже. А без любви он немного стоит. Нет, ей не жаль, что молодость в прошлом - ее настоящее не менее счастливо. И тело тут вовсе ни при чем - лишь бы здорово было.
Отложив щетку, она скручивает низкий пучок, закрепляет его шпильками и переменяет купальный халат на бледно-голубое платье-пижаму.
Чайный стол уже накрыт. Тарталетки из ревеня с лимонным кремом еще теплые, маленькие цельнозерновые сэндвичи с сыром, и специально для нее акациевый мед в деревянном бочонке. Рядом шарик свежайшего - должно быть сегодня сбивали - сливочного масла. Стоит ей кашлянуть, как к столу являются эти составляющие целебного, по мнению ее мужа, тоста. Располовинив хлеб, он щедро намазывает одну часть душистым желтым маслом, другую - погуще - медом и, соединив их, подает жене.
- Ну куда столько всего! Я не люблю…
- А кашлять любишь?
- Я же растолстею…
- Значит, буду любить тебя толстую. Ешь!
Иманда в комнате нет. Он успел разобрать несессер, расставил вещи по местам. Вон лежит его записная книжка. На светлом паркете белеет листок. Анна подняла его - удивилась: детский рисунок? Посреди зеленого поля высится башня, похожая на отточенный карандаш, устремленный в ночное небо. Граненые стены увенчаны шатровой крышей. Над острием пылает белая звезда. Картинка ветхая - должно быть годами лежала между страниц, и похожа на ту, что она подняла утром в вагоне. Тут какая-то загадка. Что это? Минарет? Место заточения средневековых принцесс? Иманд идет - отлично!
Он в любимой кофейной рубашке навыпуск, влажные волосы небрежно тронуты щеткой, домашние туфли на босу ногу: смотреть на него - уже отдых! За столом Анна кладет перед ним рисунок: «На полу нашла», и принимается разливать чай.
Дотянувшись до записной книжки, Иманд вынимает из нее еще две картинки и выкладывает рядком на стол. Одна - та самая, что она видела утром. Только теперь, приглядевшись, Анна замечает, что у башни два входа - один против другого, и сквозь них огненно сияет солнце. На втором снимке та же башня с некоторого отдаления - темный силуэт на фоне звездного неба. Фотографии явно любительские, старые - по цветопередаче видно.
- В детстве, - говорит муж, намазывая для нее булочку, - я до дыр зачитал сказочную повесть Вроцлава Фиалы «Храбрый звездочет» про астронома, который спас город, предсказав будущее по движению небесных тел. Меня поразила идея, что будущее предопределено прошлым и потому предсказуемо. Если знать, каким было положение звезд раньше, можно рассчитать изменения. Я все время об этом думал. Воображал, как стою в глухой полуночный час один над спящим городом на высокой-высокой башне, замеряю секстантом высоту звезд над горизонтом. Все земные звуки замерли внизу, а здесь только ветер шумит, поскрипывает стило по самшитовой дощечке, покрывая ее рядами цифр, да капает вода в клепсидре, отмеряя течение времени.
Анна машинально берет из его рук медово-масляный бутерброд. Мыслью она там - с ним, на продуваемой всеми ветрами верхотуре, кутается в теплый плащ от ночной сырости, зачарованно глядя на блистающие среди звездной пыли крупные созвездия. Многослойное, живое, дышащее небо над ней неуловимо поворачивается, зажигая все новые лучистые искры - белые, красные, голубые…
А у него в те дни из головы не шли звездные каталоги, таблицы движений светил и планет, и слаще музыки звучали слова: эклиптика, надир, параллакс, зенитное расстояние, небесный экватор. Как дорогие всеми забытые имена воскрешал он в памяти названия древних дотелескопных приборов: торкветум, вольвелла, астрариум, трикветрум, пантакосм, планисфера… В девять лет знал, чем отличается астролябия от экваториума, для чего нужна армилярная сфера и как обращаться с квадрантом. Все эти инструменты он обнаружил на Петршинском холме в маленьком музее при обсерватории Штефаника, где часами торчал в темноватом зальчике с подсвеченными витринами, рассматривая, вникая, но чаще неотчетливо грезя о ясных ночах высоко над миром, где он один перед целой Вселенной - читает звездные письмена и проницает их тайны.
А как забилось у него сердце, когда служитель, заметив жадный интерес пацана, замершего над раскрытым посередине старинным звездным атласом, позволил ему благоговейно перелистать ветхую реликвию. Такое мучительное волнение он испытал потом лишь однажды, очутившись много лет спустя на датском острове Вен в восстановленной вотчине Тихо Браге - Ураниборге, первой европейской обсерватории. Аж в груди защемило, когда увидел принадлежавшие великому астроному звездные часы - ноктурлабиум. Глаз отвести не мог от торчащей вбок визирной линейки, до гладкости отполированной его пальцами, и так пристально разглядывал градуированный диск и тимпан, что глаза заслезились - сам себя уверял, что именно от этого.
Не умея объяснить своего страстного влечения не к астрономии вообще, но к той давней таинственной ее поре, равно наполненной и детскими заблуждениями, и величайшими прозрениями, он знал в глубине души, что сам когда-то принадлежал к этому миру. В бесчисленных поездках по Северной Европе не упускал случая заглянуть в старые обсерватории, давно утратившие свое значение, превращенные в памятники истории и музеи. Как потерянный бродил он по гулким залам, уставленным старыми телескопами-рефракторами, кометоискателями, астрографами, разглядывал звездные карты, фотографии небесных тел и кусочки метеоритов, испытывая лишь вежливый интерес. Но стоило подняться на наблюдательную башню, увидеть непременный гномон и настенный квадрант, окна, выходящие на точки солнцестояний и равноденствий, густо испещренные отметками солнечных восходов и заходов стены - восточную и западную, каменный стол для инструментов, и он уж знал: вот тут по оси Север - Юг крепился предок меридианного круга трикветрум, а здесь должно быть стоял пассажный инструмент. Оставалось только изумляться, как мог пражский мальчишка, имевший перед глазами только детскую книжку, да десяток разрозненных экспонатов так верно и живо вообразить себе всю эту обстановку.
Да, несомненно он некогда принадлежал к этому замкнутому высокоученому мирку. И был пожалуй пламенным поклонником Аллаха, ибо ни колокольный звон, ни возвышенная прелесть церковных песнопений, ни гудящий громовыми раскатами величественный глас органа не тронули его души так глубоко, как услышанный однажды на закате призыв муэдзина. Кажется, это было в ту самую поездку…
---------------------------------------------------
* Гефле Порслин и Бо Фаянс (Gefle Porslin и Bo Fajans) Два керамических завода в Евле. Основаны в 1874 - закрыты (у нас) в 1979. Выпускали все: от цветочных горшков, копилок и банок из-под сиропа до великолепных произведений искусства, созданных для всемирных выставок в период с 1870-х по 1970-е годы.
**Замок Евле (Gävle slott) - в 16 веке это и впрямь был замок, но потом его столько раз перестраивали, что в конце концов он превратился просто в красивый особняк, хотя называется по-прежнему замком, а площадь - Замковой. В этом здании расположена резиденция губернатора и правительственные учреждения.
***Запряжка а-ля д'Омон - в ней вместо кучера используют верховых форейторов, которые обычно едут слева.