После вальса
Представь сюжет (помнишь, мы говорили?): гостиница, ночь, голова кругом после вальса, хочется поговорить, но как всегда не с кем. Дневников в привычном смысле - т.е. сколько-нибудь регулярных записей - он не вел (за исключением краткого периода летом того же года), но вот таких отрывочных «разговоров с собой» за неимением других собеседников, или просто из желания привести мысли в порядок - было, было…
Я вижу, как он пишет - левой рукой, слегка наклонив красивую голову, но прочесть написанное на чешском не могу. Да это и не нужно, когда слышишь саму мысль, выливаемую на бумагу ли, на электронную страницу (у них есть технология электронного письма, о которой я нигде не упоминала, как, впрочем, и о многих других технологиях). Это его фразы - не мои. Я только придаю им строй и форму по-русски.
Ты перечти сначала «Вальс» - освежи в памяти, а потом - «После вальса», и поговори со мной, пожалуйста - как оно тебе, что думаешь?
Дочитал в самолете «Невыносимую легкость бытия», и как кстати пришлись высказанные Кундерой мысли: мол, чем больше случайностей предшествует любви, тем значительнее она в наших глазах, и тем исключительнее это событие. Логика такова: все, что случается по необходимости и ожидаемо, что происходит всякий день, то немо. Оно менее ценно, поскольку повторяется и лишено ореола тайны. Лишь случайность может предстать нам, как послание. Мы стремимся прочесть ее, как цыганки читают по узорам кофейной гущи на дне чашки. Случайность придает событию оттенок чуда. Она полна волшебства, и вырывает нас из обыденности. Кундера говорит, если любви суждено стать незабываемой, то с первой же минуты к ней должны слетаться случайности, как птицы на плечи Франциска Ассизского.
Так вот, про «слет случайностей». И суток не прошло.
Начать с того, что лететь в Стокгольм должен был не я, а Горак. Но угораздило ж беднягу Дитмара попасть под автобус, говорят, теперь до лета в госпитале проваляется. Так что я натурально угодил с корабля на бал: вчера осматривал в Амстердаме верфь Кромхаут, излазил все трюмы и палубы старинного галеона, а сегодня...
Первое, что увидел, войдя в лобби отеля - большой портрет королевской семьи в простенке между камином и антикварным столиком. На нем его высочеству принцессе Анне-Марии не больше четырнадцати. Я взглянул мельком, не чая, что уже вечером стану мысленно называть девушку с портрета просто по имени. Конечно, там ее не узнать: вытянувшийся бледный подросток с выпуклым умненьким лбом под крупными завитками волос, со спокойным гордым выражением больших серых глаз. На самом деле глаза у нее голубые с тончайшим мраморным узором вокруг зрачка, тоже отливающего голубизной. А гордость в них не так-то просто заметить, когда она улыбается своей милой благожелательной улыбкой, терпеливо внимательной и в то же время чуть отстраненной.
Теперь уже ночь. Гостиничная кровать со скользкими холодными простынями ужасно неудобная. Напихал под спину подушек. Раз не спится, опишу нынешний вечер. Едва вошел в зал, как вихрь вальса выплеснул из толпы кружащихся фраков и полуобнаженных спин стремительно несущуюся пару. У меня перед носом точно молния блеснула. В ослепительной вспышке из мешанины лиц выступило единственное лицо, сверхъестественно четкое в каждой своей черточке - от загнутых кончиков ресниц до еле заметной родинки над изгибом верхней губы. Девушка невидяще-равнодушно полоснула меня синевой взгляда, и тут же опахала ресниц опустились, бросив тень на белые щеки.
Пара уже унеслась прочь, а я все еще видел ее, запечатленную на сетчатке глаз. Готов поклясться, что знаю эту девушку. Узнал ее сразу, весь всполошился внутри: «Вот она! Это она!» Неповторимые черты «своего» лица и грациозной воздушной фигуры - они всегда хранились в памяти отделено от всех других. Теперь уж не забыть ни ее рассеянной улыбки, ни горделивого жеста, с каким она возложила руку на плечо кавалера, ни точеных щиколоток, мелькнувших над тонкими каблучками туфель.
Я и не ведал, какой шквал впечатлений, желаний, фантазий может промчаться в голове за долю секунды - поистине, емкость человеческого ума феноменальна. Привалившись плечом к колонне (а то б не устоял), силился унять сумятицу в мыслях. Надо мной, имитируя огонь свечей, перемигивались язычки электрического пламени, затопляя зал теплым розовато-желтым светом. Колокольчатые бра из осмугленного временем хрусталя крепились к бронзовым опояскам колонн, чей солидный ряд, отраженный в зеркалах, походил на парадный строй коронованных особ.
Я был сражен. Ненавижу высокопарную чушь, но тут лучше не скажешь. Чувствовал себя как подстреленный: уже корчишься, зажимая рану руками, но еще не понимаешь, насколько все серьезно. «О, - сказал ядовитый внутренний голос, - опять великая любовь!» Недлинный ряд женских лиц мелькнул в памяти - словно они стояли на платформе, а я промчался мимо на поезде, успев заметить облачко пушистых волос и красный купальник Евы, смазанный профиль полуотвернувшейся В., и разочарованную физиономию Ренаты, с которой мы все еще вяло доругиваемся в переписке. Я унесся вдаль, а они остались там - в дыму улетевшего поезда. И почему-то стало жаль их. Такими ребяческими показались прежние увлечения в сравнении с тем, что я испытывал теперь, подпирая колонну и машинально шаря глазами по залу.
Еще одна случайность: я знал ее кавалера. С тех пор как мы виделись полжизни назад в Виндхуке, давний друг моего отца мало изменился. Я премного обязан этому господину, и рад поблагодарить его лично, но какова вероятность нашей встречи? Как в анекдоте: какие шансы столкнуться с динозавром на улице? 50×50 - либо столкнешься, либо нет.
Вальс кончился, пары распались, в броуновском движении толпы мелькнуло ее пепельно-розовое платье. Минуту спустя синеглазка прошла совсем близко - высокий белобрысый парень окликнул ее, она обернулась, и я залюбовался плавной линией щеки, продолженной вдоль стройной белой шеи. Все же есть на свете совершенство!
Я верю в Провидение. Верю, что жизнь не бесцельна, а раз так, значит, в ней есть силы, ведущие к этой цели. И люди, предназначенные нам судьбой (как и я - кому-то?). Человек, недавно оказавший мне неоценимую услугу, сегодня помог снова. В ответ на просьбу представить меня той девушке, усмехнулся, мол, губа не дура, и кивнул. Сделал знак держаться неподалёку, и с четверть часа я поскучал, разглядывая от нечего делать огромную как в театре бронзовую люстру в подвесках из богемского хрусталя, брызжущую алыми, золотистыми, голубыми, зелёными и оранжевыми лучами. В волнах тёплого воздуха подвески переливались, рассыпая яркие блики и подвижные световые полосы по маслянисто-гладкому паркету, испускавшему породистый вощаной блеск.
Прелестное создание, к которому меня наконец подвели, оказалось ни много ни мало шведской престолонаследницей. Теперь, когда моё отражение стояло в синей бездне её глаз (вот так люди и тонут!), мысль о якобы существующей между нами незримой связи, показалась чуть ли не кощунственной: где она и где я!
Вкрадчивые, обольстительные как любовный шёпот, полились первые звуки штраусовского вальса. Я изобразил церемонный поклон, она поспешно скромно опустила ресницы, и рука в бальной перчатке белой голубкой порхнула мне на плечо. Быстроногая, лёгкая как десятилетняя девочка, она невесомо ступала на цыпочках - я почти не ощущал её тела, если не считать талии, покорно уступавшей моей руке. Она вся отдалась на мою волю - кружилась, когда я кружился, занимала то место в пространстве, какое я определил ей, позволила увлечь себя, словно имела основания доверять мне. Наши движения, дыхания совершенно слились с музыкой - мы летели, еле касаясь паркета, как крутящийся над землёй вихрь позёмки. Колонны вращались, зеркала обступали нас, огоньки головокружительно подмигивали. От ее раздувшейся юбки веял ветерок. Прядка, выбившаяся из прически, летела сбоку. Она заправила за ухо капризный завиток - безотчетное полное грации движение - я видел, видел его раньше! Узнал жест, как и всё в ней. И как бывает, когда видишь нечто мимолетно прекрасное: просверк солнца в ненастный день, бабочку, развернувшую яркие крылья среди осеннего тлена, или стройные ножки, уплывающие вверх на эскалаторе - вдруг схватила за горло мгновенная тоска: вот и это ушло - не вернется. Будет еще иное, но то исчезло навек.
Танцуя, она медленно поворачивала голову из стороны в сторону, борясь с головокружением. Я сбавил темп, и она сразу заговорила со мной, следуя бессознательной привычке занимать гостей: откуда я прибыл в Стокгольм, бывал ли здесь раньше, нравится ли город? Я ответил. Внезапно какая-то пара - высокая девушка в пене кремовых кружев и ее неуклюжий кавалер с выпирающим брюшком прошли вплотную за спиной Анны-Марии. Избегая столкновения, она прильнула ко мне, упруго коснувшись грудью и коленями, и тут же отпрянула.
- Чертов увалень! - ругнулся я, не столько с досады, сколько желая сгладить неловкость (боюсь, в моем голосе прозвучало скорее удовольствие, чем возмущение). Пузан с медвежьей грацией все еще вертелся рядом, а его дама послала нам извинительную улыбку.
- Не повезло бедняжке, - указав глазами на «кремовую» девушку, продолжал я, склонившись к розовому ушку, за которым трепетал завиток. Хотел потрафить Анне, да не тут-то было!
- Этот увалень, как вы изволили выразиться, химик с мировым именем, - она все же смягчила укор улыбкой. - А у его партнерши работа такая - танцевать с гостями. На подобные приемы всегда приглашают профессионалов. Хотела бы я двигаться так же изящно!
С самого начала я мечтал сделать ей комплимент, и вот он повод! Но что сказать? «Вы танцуете божественно»? Отдает подхалимажем. «Вы вальсируете лучше всех, с кем мне доводилось это делать»? - как-то не по-джентльменски превозносить одну женщину, принижая других. Проклятое мужское косноязычие! Поздно уже. Эх, тютя!
Оркестр играл третий ритурнель и, как ни длинен вальс, времени блеснуть перед девушкой оставалось все меньше. К тому же я вспомнил о неписаном правиле, велящем мужчине, танцуя, развлекать даму приятной беседой. Анна наверно тоже его знала и деликатно уступила мне инициативу. Поднатужившись, я извлек из парализованного ее красотой ума банальный, но всё же уместный вопрос: «Вы любите танцевать?»
В группе, где я занимался бальными танцами, был некто Вондрачек. Танцевал он так себе - ноги то и дело заплетались, зато язык бесперебойно выписывал кренделя и молол всякую забавную чепуху. О сиамских кошках, о йогах, о модных галстуках, о превратностях судьбы, о вещих снах, о карьерах порноактрис, о карточных фокусах, о китайских вазах, о гороскопах, о мраморных стейках, об Эйфелевой башне, о выращивании бамбука для удочек, о косах и кокосах, о мышках и подмышках. Эту блестящую ахинею он нёс беспрерывно с лучезарной улыбкой, и так приседал на уши своим дамам, что ему прощали и оттоптанные подолы, и отдавленные мозоли. Даже не видя Вондрачека, можно было определить, где он, по долетавшим взрывам смеха. Девчонки на зависть всем нам, спорили за право стать с ним в пару. Много бы я дал нынче вечером за такое красноречие. Но, увы, вместо необременительной бальной болтовни вышло то, что вышло.
Анна ответила на мой вопрос. Танцы не то чтобы её любовь: «Приятно конечно танцевать с таким прекрасным партнёром, как вы, но это нечасто случается» - я покраснел. Сама того не ведая, она преподала мне урок, как надо говорить комплименты - просто, естественно, не вымучивая льстивых фраз. Еле удержался от соблазна ответить «вы тоже». Есть в стремлении тут же сделать взаимную любезность нечто от суетливого желания не остаться в долгу, эдакое стеснение внезапно одаренного - мол, надо скорее что-то дать взамен, а то нехорошо. И вторичное «вы тоже» зачастую звучит неискренно, даже если святая правда. Уж лучше пусть я невежа, чем лицемер. Вместо этого спросил - что на уме, то и на языке - часто ли ей приходят в голову нелестные эпитеты о кавалерах.
- Иногда, помимо воли, - ответила она, и лукаво улыбнулась.
- А вам?
- Случается, - признался я. - А почему вы сказали, «помимо воли»?
- Потому, что это нехорошо - бранить человека в мыслях, когда он не может защитить себя.
- Но ведь никто не узнает, о чем вы думаете, - возразил я, смутно сознавая, что не должен так говорить.
- Ну и что? Даже если никто не узнает, я не хочу поступать дурно, - она умолкла и отвела взгляд, предоставив меня собственному суду.
За пять минут знакомства, эта королевская особа, ничуть не желая возвыситься, успела пару раз чувствительно щёлкнуть меня по носу - и поделом! К счастью, на этом вальс кончился. Я отступил, уповая на то, что привычка быть честной с собой помешает ей мысленно вынести мне приговор, не дав оправдаться.
Сделаю перерыв - чаю хочется. Тут неплохой набор чаев. Даже коробочка с местным шоколадным печеньем есть. Присев с кружкой к столу, поддался искушению еще разок взглянуть на Анну. Первая встреча уже отодвинулась в прошлое, а второй ждать еще три с половиной недели - самое время грезить, вспоминать: свет, играющий в крупных завитках на затылке, когда она наклоняет голову, шелковый вихрь юбки вокруг бедер, и гибкую спину, откинувшуюся мне на руку. В сети десятки ее портретов. Можно хоть до утра ласкать взглядом каждую подробность: темно-русые волосок к волоску брови, изогнутые стрелочки ресниц, жемчужные сережки, ненакрашенные губы, отложной воротничок вокруг белой шейки. Уже и чай остыл, а я все пялюсь - благо, она не узнает. Красавица писанная, но не в том дело. В ней есть нечто более ценное, чем гармония черт: возвышенный ум, чистая душа - все на лице написано.
Вернулся в постель - сна ни в одном глазу, да и вставать скоро. Расскажу, уж до конца. Первый вальс - и я проиграл сражение. Но не войну. Ей понравилось танцевать со мной, значит, есть еще шанс. Нужно увлечь ее разговором, найти предлог задержаться рядом. Как бы разузнать о ней побольше? В уголке за колонной, откуда виден весь зал, я терзал телефон, пока не убедился, что хотя она и публичная персона (а может именно потому) неформальных сведений о ней кот наплакал: Она еще учится - второй диплом. Королевские обязанности - боже, какой длинный список, титулы, награды. Все? О личной жизни ни слова. Пара «вылизанных» журнальных интервью с правильными до тошноты ответами:
- Многие маленькие девочки мечтают стать принцессами. А о чем в детстве мечтали вы?
- О том, чтобы проводить больше времени с родителями.
Вот еще:
- Часто ли вам приходится отказываться от желаемого из-за королевского протокола?
- Боюсь, вы путаете королевский протокол с этикетом. Протокол определяет порядок проведения мероприятий и принципы субординации - он не требует от меня никаких жертв.
- Что ж, спросим иначе. В жизни Вашего высочества много запретов: от строгого дресс-кода до выражения эмоций. Как вы считаете, справедливо ли это по отношению к вам как к свободной личности?
- Это не вопрос справедливости. Высокое происхождение не заслуга - это ответственность, а не повод считать, что тебе все можно.
Листая сайты, я все же обнаружил кое-что полезное: она любит вальс-вельер. Вот и ролик: Анна танцует с высоким блондином - тем самым, что окликнул ее в начале вечера. Пока смотрел, начался фокстрот, и тот же тип, ловко подхватив ее, повлек на середину зала, скользя длинно и плавно, точно по льду. Держал ее так, словно девушка принадлежит ему. У меня аж руки вспотели от злости (чуть смартфон не выронил) - до того они были великолепны. Она всегда с ним танцует? Что если этот белобрысый опередит меня? Пришлось пустить в ход старый студенческий способ: пишешь любовную записочку, якобы от девчонки, которая жаждет немедленного свидания с ним в… короче, я далеко его послал.
В перерыве между танцами Анна почти все время стояла спиной ко мне, беседовала с чиновницей, чей обширный бюст пересекала белая лента. Но вот отошла, взяла у официанта бокал, тревожно и пристально обежала глазами зал, отыскивая кого-то. Меня - подсказал тщеславный шепоток изнутри. Встал так, чтоб, болтая со знакомыми, видеть зал наискосок - тот угол, где была она. Анна тоже взглянула в мою сторону, и как-то посветлела вся, точно самый воздух вокруг засиял - нашла, кого искала? Секретарь Шведской академии обратился к ней, и она включилась в разговор, старательно не глядя больше туда, куда ей, очевидно, сильнее всего хотелось.
На первых тактах вельера оживилась, завертела головой, явно высматривая белобрысого. Но не отказала мне. Я прямо-таки ощутил, как хорошие манеры в ней взяли верх над чувствами, и ясные глаза устремились на меня с благосклонно-вежливым вниманием. Наконец-то наши взгляды законно встретились. Снова мне было позволено закружить ее в пьянящем вихре, увлечь в блаженный полет. Мы почти не говорили, никакие слова не могли бы передать больше, чем наши откровенные (так и хочется ляпнуть возвышенное) взоры. «Ты мне нравишься! - беззастенчиво сияли влагой ее лучистые глаза. - Нравишься! Нравишься!» И я отвечал тем же. После таких признаний, пусть и сделанных без единого слова, я конечно не мог уйти, взял нам по стаканчику прохладительного. Принимая питье, она ободряюще улыбнулась, и тем окончательно узаконила взаимную приязнь.
Мы стояли в нише у готического окна. Мучительно ища, о чем бы таком заговорить, я - и это третья случайность - брякнул насчет Венеры, услужливо сверкавшей в небе (а будь там тучи?). Поистине, неловкий язык мой направлялся сегодня чем угодно, только не рассудком. Наш разговор съехал на астрономию, и я получил приглашение в частную обсерваторию в сосновых лесах на берегу Ботнического залива.
Завтра возвращаюсь в Брюссель.
Но я вернусь.
Я вижу, как он пишет - левой рукой, слегка наклонив красивую голову, но прочесть написанное на чешском не могу. Да это и не нужно, когда слышишь саму мысль, выливаемую на бумагу ли, на электронную страницу (у них есть технология электронного письма, о которой я нигде не упоминала, как, впрочем, и о многих других технологиях). Это его фразы - не мои. Я только придаю им строй и форму по-русски.
Ты перечти сначала «Вальс» - освежи в памяти, а потом - «После вальса», и поговори со мной, пожалуйста - как оно тебе, что думаешь?
Дочитал в самолете «Невыносимую легкость бытия», и как кстати пришлись высказанные Кундерой мысли: мол, чем больше случайностей предшествует любви, тем значительнее она в наших глазах, и тем исключительнее это событие. Логика такова: все, что случается по необходимости и ожидаемо, что происходит всякий день, то немо. Оно менее ценно, поскольку повторяется и лишено ореола тайны. Лишь случайность может предстать нам, как послание. Мы стремимся прочесть ее, как цыганки читают по узорам кофейной гущи на дне чашки. Случайность придает событию оттенок чуда. Она полна волшебства, и вырывает нас из обыденности. Кундера говорит, если любви суждено стать незабываемой, то с первой же минуты к ней должны слетаться случайности, как птицы на плечи Франциска Ассизского.
Так вот, про «слет случайностей». И суток не прошло.
Начать с того, что лететь в Стокгольм должен был не я, а Горак. Но угораздило ж беднягу Дитмара попасть под автобус, говорят, теперь до лета в госпитале проваляется. Так что я натурально угодил с корабля на бал: вчера осматривал в Амстердаме верфь Кромхаут, излазил все трюмы и палубы старинного галеона, а сегодня...
Первое, что увидел, войдя в лобби отеля - большой портрет королевской семьи в простенке между камином и антикварным столиком. На нем его высочеству принцессе Анне-Марии не больше четырнадцати. Я взглянул мельком, не чая, что уже вечером стану мысленно называть девушку с портрета просто по имени. Конечно, там ее не узнать: вытянувшийся бледный подросток с выпуклым умненьким лбом под крупными завитками волос, со спокойным гордым выражением больших серых глаз. На самом деле глаза у нее голубые с тончайшим мраморным узором вокруг зрачка, тоже отливающего голубизной. А гордость в них не так-то просто заметить, когда она улыбается своей милой благожелательной улыбкой, терпеливо внимательной и в то же время чуть отстраненной.
Теперь уже ночь. Гостиничная кровать со скользкими холодными простынями ужасно неудобная. Напихал под спину подушек. Раз не спится, опишу нынешний вечер. Едва вошел в зал, как вихрь вальса выплеснул из толпы кружащихся фраков и полуобнаженных спин стремительно несущуюся пару. У меня перед носом точно молния блеснула. В ослепительной вспышке из мешанины лиц выступило единственное лицо, сверхъестественно четкое в каждой своей черточке - от загнутых кончиков ресниц до еле заметной родинки над изгибом верхней губы. Девушка невидяще-равнодушно полоснула меня синевой взгляда, и тут же опахала ресниц опустились, бросив тень на белые щеки.
Пара уже унеслась прочь, а я все еще видел ее, запечатленную на сетчатке глаз. Готов поклясться, что знаю эту девушку. Узнал ее сразу, весь всполошился внутри: «Вот она! Это она!» Неповторимые черты «своего» лица и грациозной воздушной фигуры - они всегда хранились в памяти отделено от всех других. Теперь уж не забыть ни ее рассеянной улыбки, ни горделивого жеста, с каким она возложила руку на плечо кавалера, ни точеных щиколоток, мелькнувших над тонкими каблучками туфель.
Я и не ведал, какой шквал впечатлений, желаний, фантазий может промчаться в голове за долю секунды - поистине, емкость человеческого ума феноменальна. Привалившись плечом к колонне (а то б не устоял), силился унять сумятицу в мыслях. Надо мной, имитируя огонь свечей, перемигивались язычки электрического пламени, затопляя зал теплым розовато-желтым светом. Колокольчатые бра из осмугленного временем хрусталя крепились к бронзовым опояскам колонн, чей солидный ряд, отраженный в зеркалах, походил на парадный строй коронованных особ.
Я был сражен. Ненавижу высокопарную чушь, но тут лучше не скажешь. Чувствовал себя как подстреленный: уже корчишься, зажимая рану руками, но еще не понимаешь, насколько все серьезно. «О, - сказал ядовитый внутренний голос, - опять великая любовь!» Недлинный ряд женских лиц мелькнул в памяти - словно они стояли на платформе, а я промчался мимо на поезде, успев заметить облачко пушистых волос и красный купальник Евы, смазанный профиль полуотвернувшейся В., и разочарованную физиономию Ренаты, с которой мы все еще вяло доругиваемся в переписке. Я унесся вдаль, а они остались там - в дыму улетевшего поезда. И почему-то стало жаль их. Такими ребяческими показались прежние увлечения в сравнении с тем, что я испытывал теперь, подпирая колонну и машинально шаря глазами по залу.
Еще одна случайность: я знал ее кавалера. С тех пор как мы виделись полжизни назад в Виндхуке, давний друг моего отца мало изменился. Я премного обязан этому господину, и рад поблагодарить его лично, но какова вероятность нашей встречи? Как в анекдоте: какие шансы столкнуться с динозавром на улице? 50×50 - либо столкнешься, либо нет.
Вальс кончился, пары распались, в броуновском движении толпы мелькнуло ее пепельно-розовое платье. Минуту спустя синеглазка прошла совсем близко - высокий белобрысый парень окликнул ее, она обернулась, и я залюбовался плавной линией щеки, продолженной вдоль стройной белой шеи. Все же есть на свете совершенство!
Я верю в Провидение. Верю, что жизнь не бесцельна, а раз так, значит, в ней есть силы, ведущие к этой цели. И люди, предназначенные нам судьбой (как и я - кому-то?). Человек, недавно оказавший мне неоценимую услугу, сегодня помог снова. В ответ на просьбу представить меня той девушке, усмехнулся, мол, губа не дура, и кивнул. Сделал знак держаться неподалёку, и с четверть часа я поскучал, разглядывая от нечего делать огромную как в театре бронзовую люстру в подвесках из богемского хрусталя, брызжущую алыми, золотистыми, голубыми, зелёными и оранжевыми лучами. В волнах тёплого воздуха подвески переливались, рассыпая яркие блики и подвижные световые полосы по маслянисто-гладкому паркету, испускавшему породистый вощаной блеск.
Прелестное создание, к которому меня наконец подвели, оказалось ни много ни мало шведской престолонаследницей. Теперь, когда моё отражение стояло в синей бездне её глаз (вот так люди и тонут!), мысль о якобы существующей между нами незримой связи, показалась чуть ли не кощунственной: где она и где я!
Вкрадчивые, обольстительные как любовный шёпот, полились первые звуки штраусовского вальса. Я изобразил церемонный поклон, она поспешно скромно опустила ресницы, и рука в бальной перчатке белой голубкой порхнула мне на плечо. Быстроногая, лёгкая как десятилетняя девочка, она невесомо ступала на цыпочках - я почти не ощущал её тела, если не считать талии, покорно уступавшей моей руке. Она вся отдалась на мою волю - кружилась, когда я кружился, занимала то место в пространстве, какое я определил ей, позволила увлечь себя, словно имела основания доверять мне. Наши движения, дыхания совершенно слились с музыкой - мы летели, еле касаясь паркета, как крутящийся над землёй вихрь позёмки. Колонны вращались, зеркала обступали нас, огоньки головокружительно подмигивали. От ее раздувшейся юбки веял ветерок. Прядка, выбившаяся из прически, летела сбоку. Она заправила за ухо капризный завиток - безотчетное полное грации движение - я видел, видел его раньше! Узнал жест, как и всё в ней. И как бывает, когда видишь нечто мимолетно прекрасное: просверк солнца в ненастный день, бабочку, развернувшую яркие крылья среди осеннего тлена, или стройные ножки, уплывающие вверх на эскалаторе - вдруг схватила за горло мгновенная тоска: вот и это ушло - не вернется. Будет еще иное, но то исчезло навек.
Танцуя, она медленно поворачивала голову из стороны в сторону, борясь с головокружением. Я сбавил темп, и она сразу заговорила со мной, следуя бессознательной привычке занимать гостей: откуда я прибыл в Стокгольм, бывал ли здесь раньше, нравится ли город? Я ответил. Внезапно какая-то пара - высокая девушка в пене кремовых кружев и ее неуклюжий кавалер с выпирающим брюшком прошли вплотную за спиной Анны-Марии. Избегая столкновения, она прильнула ко мне, упруго коснувшись грудью и коленями, и тут же отпрянула.
- Чертов увалень! - ругнулся я, не столько с досады, сколько желая сгладить неловкость (боюсь, в моем голосе прозвучало скорее удовольствие, чем возмущение). Пузан с медвежьей грацией все еще вертелся рядом, а его дама послала нам извинительную улыбку.
- Не повезло бедняжке, - указав глазами на «кремовую» девушку, продолжал я, склонившись к розовому ушку, за которым трепетал завиток. Хотел потрафить Анне, да не тут-то было!
- Этот увалень, как вы изволили выразиться, химик с мировым именем, - она все же смягчила укор улыбкой. - А у его партнерши работа такая - танцевать с гостями. На подобные приемы всегда приглашают профессионалов. Хотела бы я двигаться так же изящно!
С самого начала я мечтал сделать ей комплимент, и вот он повод! Но что сказать? «Вы танцуете божественно»? Отдает подхалимажем. «Вы вальсируете лучше всех, с кем мне доводилось это делать»? - как-то не по-джентльменски превозносить одну женщину, принижая других. Проклятое мужское косноязычие! Поздно уже. Эх, тютя!
Оркестр играл третий ритурнель и, как ни длинен вальс, времени блеснуть перед девушкой оставалось все меньше. К тому же я вспомнил о неписаном правиле, велящем мужчине, танцуя, развлекать даму приятной беседой. Анна наверно тоже его знала и деликатно уступила мне инициативу. Поднатужившись, я извлек из парализованного ее красотой ума банальный, но всё же уместный вопрос: «Вы любите танцевать?»
В группе, где я занимался бальными танцами, был некто Вондрачек. Танцевал он так себе - ноги то и дело заплетались, зато язык бесперебойно выписывал кренделя и молол всякую забавную чепуху. О сиамских кошках, о йогах, о модных галстуках, о превратностях судьбы, о вещих снах, о карьерах порноактрис, о карточных фокусах, о китайских вазах, о гороскопах, о мраморных стейках, об Эйфелевой башне, о выращивании бамбука для удочек, о косах и кокосах, о мышках и подмышках. Эту блестящую ахинею он нёс беспрерывно с лучезарной улыбкой, и так приседал на уши своим дамам, что ему прощали и оттоптанные подолы, и отдавленные мозоли. Даже не видя Вондрачека, можно было определить, где он, по долетавшим взрывам смеха. Девчонки на зависть всем нам, спорили за право стать с ним в пару. Много бы я дал нынче вечером за такое красноречие. Но, увы, вместо необременительной бальной болтовни вышло то, что вышло.
Анна ответила на мой вопрос. Танцы не то чтобы её любовь: «Приятно конечно танцевать с таким прекрасным партнёром, как вы, но это нечасто случается» - я покраснел. Сама того не ведая, она преподала мне урок, как надо говорить комплименты - просто, естественно, не вымучивая льстивых фраз. Еле удержался от соблазна ответить «вы тоже». Есть в стремлении тут же сделать взаимную любезность нечто от суетливого желания не остаться в долгу, эдакое стеснение внезапно одаренного - мол, надо скорее что-то дать взамен, а то нехорошо. И вторичное «вы тоже» зачастую звучит неискренно, даже если святая правда. Уж лучше пусть я невежа, чем лицемер. Вместо этого спросил - что на уме, то и на языке - часто ли ей приходят в голову нелестные эпитеты о кавалерах.
- Иногда, помимо воли, - ответила она, и лукаво улыбнулась.
- А вам?
- Случается, - признался я. - А почему вы сказали, «помимо воли»?
- Потому, что это нехорошо - бранить человека в мыслях, когда он не может защитить себя.
- Но ведь никто не узнает, о чем вы думаете, - возразил я, смутно сознавая, что не должен так говорить.
- Ну и что? Даже если никто не узнает, я не хочу поступать дурно, - она умолкла и отвела взгляд, предоставив меня собственному суду.
За пять минут знакомства, эта королевская особа, ничуть не желая возвыситься, успела пару раз чувствительно щёлкнуть меня по носу - и поделом! К счастью, на этом вальс кончился. Я отступил, уповая на то, что привычка быть честной с собой помешает ей мысленно вынести мне приговор, не дав оправдаться.
Сделаю перерыв - чаю хочется. Тут неплохой набор чаев. Даже коробочка с местным шоколадным печеньем есть. Присев с кружкой к столу, поддался искушению еще разок взглянуть на Анну. Первая встреча уже отодвинулась в прошлое, а второй ждать еще три с половиной недели - самое время грезить, вспоминать: свет, играющий в крупных завитках на затылке, когда она наклоняет голову, шелковый вихрь юбки вокруг бедер, и гибкую спину, откинувшуюся мне на руку. В сети десятки ее портретов. Можно хоть до утра ласкать взглядом каждую подробность: темно-русые волосок к волоску брови, изогнутые стрелочки ресниц, жемчужные сережки, ненакрашенные губы, отложной воротничок вокруг белой шейки. Уже и чай остыл, а я все пялюсь - благо, она не узнает. Красавица писанная, но не в том дело. В ней есть нечто более ценное, чем гармония черт: возвышенный ум, чистая душа - все на лице написано.
Вернулся в постель - сна ни в одном глазу, да и вставать скоро. Расскажу, уж до конца. Первый вальс - и я проиграл сражение. Но не войну. Ей понравилось танцевать со мной, значит, есть еще шанс. Нужно увлечь ее разговором, найти предлог задержаться рядом. Как бы разузнать о ней побольше? В уголке за колонной, откуда виден весь зал, я терзал телефон, пока не убедился, что хотя она и публичная персона (а может именно потому) неформальных сведений о ней кот наплакал: Она еще учится - второй диплом. Королевские обязанности - боже, какой длинный список, титулы, награды. Все? О личной жизни ни слова. Пара «вылизанных» журнальных интервью с правильными до тошноты ответами:
- Многие маленькие девочки мечтают стать принцессами. А о чем в детстве мечтали вы?
- О том, чтобы проводить больше времени с родителями.
Вот еще:
- Часто ли вам приходится отказываться от желаемого из-за королевского протокола?
- Боюсь, вы путаете королевский протокол с этикетом. Протокол определяет порядок проведения мероприятий и принципы субординации - он не требует от меня никаких жертв.
- Что ж, спросим иначе. В жизни Вашего высочества много запретов: от строгого дресс-кода до выражения эмоций. Как вы считаете, справедливо ли это по отношению к вам как к свободной личности?
- Это не вопрос справедливости. Высокое происхождение не заслуга - это ответственность, а не повод считать, что тебе все можно.
Листая сайты, я все же обнаружил кое-что полезное: она любит вальс-вельер. Вот и ролик: Анна танцует с высоким блондином - тем самым, что окликнул ее в начале вечера. Пока смотрел, начался фокстрот, и тот же тип, ловко подхватив ее, повлек на середину зала, скользя длинно и плавно, точно по льду. Держал ее так, словно девушка принадлежит ему. У меня аж руки вспотели от злости (чуть смартфон не выронил) - до того они были великолепны. Она всегда с ним танцует? Что если этот белобрысый опередит меня? Пришлось пустить в ход старый студенческий способ: пишешь любовную записочку, якобы от девчонки, которая жаждет немедленного свидания с ним в… короче, я далеко его послал.
В перерыве между танцами Анна почти все время стояла спиной ко мне, беседовала с чиновницей, чей обширный бюст пересекала белая лента. Но вот отошла, взяла у официанта бокал, тревожно и пристально обежала глазами зал, отыскивая кого-то. Меня - подсказал тщеславный шепоток изнутри. Встал так, чтоб, болтая со знакомыми, видеть зал наискосок - тот угол, где была она. Анна тоже взглянула в мою сторону, и как-то посветлела вся, точно самый воздух вокруг засиял - нашла, кого искала? Секретарь Шведской академии обратился к ней, и она включилась в разговор, старательно не глядя больше туда, куда ей, очевидно, сильнее всего хотелось.
На первых тактах вельера оживилась, завертела головой, явно высматривая белобрысого. Но не отказала мне. Я прямо-таки ощутил, как хорошие манеры в ней взяли верх над чувствами, и ясные глаза устремились на меня с благосклонно-вежливым вниманием. Наконец-то наши взгляды законно встретились. Снова мне было позволено закружить ее в пьянящем вихре, увлечь в блаженный полет. Мы почти не говорили, никакие слова не могли бы передать больше, чем наши откровенные (так и хочется ляпнуть возвышенное) взоры. «Ты мне нравишься! - беззастенчиво сияли влагой ее лучистые глаза. - Нравишься! Нравишься!» И я отвечал тем же. После таких признаний, пусть и сделанных без единого слова, я конечно не мог уйти, взял нам по стаканчику прохладительного. Принимая питье, она ободряюще улыбнулась, и тем окончательно узаконила взаимную приязнь.
Мы стояли в нише у готического окна. Мучительно ища, о чем бы таком заговорить, я - и это третья случайность - брякнул насчет Венеры, услужливо сверкавшей в небе (а будь там тучи?). Поистине, неловкий язык мой направлялся сегодня чем угодно, только не рассудком. Наш разговор съехал на астрономию, и я получил приглашение в частную обсерваторию в сосновых лесах на берегу Ботнического залива.
Завтра возвращаюсь в Брюссель.
Но я вернусь.