Обуздание нрава
Ну вот тебе про конфликты и бесячее поведение - полный набор, за что хорошие мирные люди порой поубивать друг друга готовы. И про то, что они делают, чтоб все-таки не поубивать.
Иманд (37) - Анна (34)
Опять они поссорились. И опять из-за такой ерунды, что сказать стыдно. У Анны тяжелый день был - она приняла отставку правительства премьер-министра Хаммаргрена, проигравшего парламентские выборы, и теперь крайне недовольна итогами межпартийных консультаций, показавших, что компромиссная фигура нового назначенца лишь отчасти снимет накопившиеся проблемы, другие же, напротив, усугубит. Как всегда после дня, проведенного на нервах, ее настиг эмоциональный откат. И как обычно, когда истощенных моральных сил не хватает, чтоб справиться с приступом дурного настроения, она делается невыносима. Ворчит, жалуется, раздражается по пустякам, и способна устроить сцену из-за какого-нибудь подвернувшегося под руку яблочного огрызка. Собственно, и не огрызка даже, просто недоеденного яблока, оставленного им на подлокотнике кресла в гостиной.
Увы, это не первый огрызок, забытый им, где попало. Иманд признает свою вину. Его подводит любовь к яблокам в сочетании с постоянно отвлекающими разнообразными рабочими моментами. Но зачем же валить все в одну кучу, поминая заодно и наполовину объеденные виноградные грозди с сиротливо торчащими голыми кисточками, и неубранные (тыщу раз говорено!) чашки из под кофе, и его злосчастную привычку кусочничать, вместо того, чтоб вовремя сесть за стол и поесть как следует? У него, между прочим, тоже есть нервы и самолюбие - да, да! И денек выдался не из легких, в том числе и по ее милости. Для кого он, спрашивается, корпел сегодня с утра, составляя руководящие документы фонда «Согласие»: учредительный акт, меморандум, устав? Да ладно, он не ждет благодарности! Но чтоб вместо «спасибо» его осыпали дурацкими упреками? Где же справедливость! Анна ведь тоже не святая, и за ней водится немало грешков. Взять хотя бы этот мерзкий поучающий тон въедливой школьной училки. Министров своих пусть воспитывает, а он этого терпеть не станет!
Трах! Бах! И в доме воцаряется сверлящая уши обиженная тишина. Ни тебе желанных посиделок за ужином, ни утешительных объятий в спальне. Как зеленые молодожены в пору притирки, ей богу! А ведь десять лет женаты. И разве не обточились за эти годы совместно крутящиеся шестеренки их характеров так, чтоб не мешать, а помогать друг другу? Кажется, давно пора!
Нет, Анна в самом деле не понимает, почему за столько лет нельзя приучиться не оставлять за собой повсюду объедки и опивки? Вот она же приучила себя закрывать дверцы шкафов, ну почти - раз в месяц, может, забудет. А он? Да, чашки из под кофе, надо признать, редко ей теперь попадаются. А яблочные огрызки! А ощипанный с одного боку виноград! Ведь чего проще, оторви себе от большой грозди веточку, а остальное пусть красиво лежит дальше. Так нет же, проходя мимо, отщипнет десяток ягод, кинет на бегу в рот, и так целый день. А кому нужны потом лысые кисти, не говоря уж об эстетике. Она на эти растерзанные натюрморты что ни день натыкается. Бесит! Надоело уже говорить, просить - сколько можно! И что за манера такая, хватать на ходу, как утка! А потом, конечно, у него аппетита нет. Вот так гастрит и наживают!
А она так любит смотреть, как он ест, когда голоден - сидеть напротив, подперев щеку ладонью (сама уж сыта) и любоваться его застольным энтузиазмом. До чего же приятно видеть как он, соблюдая и в тарелке привычный порядок, который повсеместно окружает его в жизни, отрезает аккуратные кусочки оленины, приправленной душистыми травами или розовой телятины, томленой в хересе. Обмакивает их в густой грибной соус или в брусничный сюльт и, сопроводив ломтиком запеченной свёклы, отправляет в рот. Он вообще любит соусы и подливы, называя их по-своему - омачками, и управляется с ними с элегантностью истинного чеха, не оставляя на посуде неряшливой размазни. А десерты! Сплошное умиление наблюдать его нескрываемую приязнь к сладкому. Он зачерпывает лакомство десертной ложечкой и пробует с таким видом, что Анну прямо любопытство разбирает: неужели так замечательно вкусно?
Сегодняшний - редкий в это время года - домашний ужин тоже сулил немало приятных минут. Она заранее выбрала любимые им картофельные шарики в сырной панировке и жареную нежную пикшу на подушке из белой спаржи - блюдо, которое особенно пришлось по вкусу им обоим. Только как же они теперь сядут за стол после всего, что наговорили друг другу?
***
Иманд вообще не собирается ужинать. Он сидит у себя в кабинете, расстроенный не столько Анниной вспышкой - она была ожидаема - сколько своей реакцией на конфликт. Это ведь его, рожденные возмущением, «отдушицкие» реплики превратили мелкую стычку в большую ссору. Хотя он заранее готовился к очередному раунду супружеских баталий, слово себе давал, что не позволит больше женщине втянуть его в бессмысленный обмен претензиями. Это не решает проблемы - не меняет поведения жены, когда она от усталости, огорчений и нехватки самоконтроля срывается на него. В такие минуты она слишком эмоциональна: чуть что - вспыхивает, близка к слезам, склонна к резким выпадам и нелицеприятным оценкам.
Но он-то, все понимающий хладнокровный мужчина, разве не должен пресечь этот унылый из раза в раз повторяющийся сценарий? Тем более что все способы изменить плохое поведение известны ему наперечет еще со студенческих лет. Открыв ящик стола, он вынимает исписанный листок - вот, даже шпаргалку себе сделал. Если отбросить самые радикальные и наименее эффективные меры - развод и наказание в виде ответного скандала - остается не так уж много.
Например, метод отрицательного стимула: просто выйти из комнаты - пусть Анна бушует в одиночестве. Обычно он так и делает. В моменте это работает, но потом жена винит его в безразличии - не посочувствовал, не поддержал, когда было нужно! А ему и возразить нечего.
Другой метод - игнорирование. Пусть «повыступает» - сама скоро выдохнется. Главное, не вовлекаться, следить, чтоб ее наскоки не давали результатов - ни плохих, ни хороших. Сохранять бесстрастие перед лицом расходившейся женщины - он тоже уже пробовал. Это неплохо действует на Анну, но бесчувственность его - кажущаяся, и сам он потом, перебирая в уме обидные слова, еще долго не может успокоиться. Не годится.
Неплохой способ - выработать несовместимый с брюзжанием подход: пусть милая, переступив порог в грозовом настрое, займется чем-нибудь приятным - с детьми поиграет, полистает журнальчик, музыку послушает, или просто выпьет кофейку в уединении, глядишь, тучи и рассеются. Иногда это работает. В прошлый раз удалось вовлечь ее в обожаемую малышней бродилку «Охотники за сокровищами», и через полчаса они уже все вместе хохотали. А нынче вот не удалось: Соланж - еще в постели, поправляется после ангины, Малыш отправлен к бабушке, музыка - нервирует, а кофе она сегодня и так ведро выпила. Словом, это ненадежно.
Вполне действенным выглядит метод контролируемого слива агрессии. Пусть выпустит пар - он готов дать ей место, время и даже повод для ворчания, а потом сесть рядом и минут десять внимать, поощряя любые проявления недовольства. Высказалась? Всё - тема закрыта. Должно сработать. Он как раз собирался это попробовать, но… не сдержался - огрызнулся, и пошло-поехало…
Что же у него еще остается? Поощрение альтернатив и смена мотивации. Против «поощрения альтернатив» он ставит галочку - сделано. В спокойные минуты Анна и сама признает проблему. Она хотела бы оставлять плохое настроение за дверью, и уже пробовала рассеять его в быстрой ходьбе по парку, скачке, стрельбе по мишеням. Но такая разрядка требует сил и подходящей погоды. Сегодня - ни того ни другого. К тому же она слишком взвинчена, чтоб вести себя конструктивно. Хотя в целом способ рабочий. Нужно и дальше поощрять ее старания.
Последнему методу - смене мотивации - он до сих пор уделял мало внимания, полагаясь на прочие. Но теперь замечает, какие богатые возможности тут открываются. Прежде всего, почему Анна - человек спокойный и уравновешенный - вообще подвержена этим вспышкам? Может, тут что-то женское, гормональное? Он заглядывает в интимный календарик жены. Нет, не то. Тогда что - стресс? Тут бы помог бокал-другой вина… но алкоголь не ее тема. Как и теплая ванна с пеной, свечками и лепестками - ну не любит она нежиться в горячей водичке, предпочитает душ. Чем еще можно снять стресс? Массаж? О! Расслабляющий массаж рук, головы или воротниковой зоны - просто, быстро и эффективно. Как же раньше-то не подумали! Еще медитация, дыхательные техники всякие… но это сложнее: надо волю напрячь, усадить себя, обуздать взбаламученный ум. А небольшой сеанс массажа устроить легко - новая камеристка Анны, среди кучи предъявленных ею дипломов, имеет и такой.
Так, хорошо. Какие еще могут быть причины? Усталость и голод - как у ребенка? Вот он - опаляющий жар догадки! Ведь и раньше замечал: не поела вовремя, вымоталась - всё! Хрупкая физическая конституция давит на самочувствие, настроение. Неприятности лишают ее аппетита, она даже голода не ощущает. Если предложить ей с порога хоть чашку чая… Кстати, сама Анна, когда дома, встречая его после тяжелого дня, всегда предлагает перекусить: орешки, крекер с сыром, яблочко, горячее питье. И он, тронутый заботой, не отказывается. Что ж сам-то не позаботился о ней? Ведь проще простого!
Она и сейчас наверняка голодна, но так зла на себя, что о еде и не подумает. Скоро придет извиняться. Отчего-то эта мысль не приносит ему удовлетворения. Жаль ее, бесплодно терзающую себя в то время, как они могли бы быть сыты и счастливы. Эту мысль он додумывает, уже выйдя из кабинета и направляясь к ней с твердым намерением положить конец глупой ссоре. И еще издали слышит легкие, сбегающие к нему по ступенькам шаги.
То, что муж не стал дожидаться ее «прости меня», колет и без того наболевшую Аннину совесть. Она только взглядывает на него повлажневшими глазами и без слов виновато утыкается ему в грудь. Ну как на нее сердиться - такую?
***
Полмесяца спустя Иманд ищет бесценную пропажу: тонкую платиновую пластину, покрытую затейливой гравировкой. С виду - изящная безделушка, но в действительности - ключ для открытия особо важных документов внешнеполитического ведомства. Потерять такое - немыслимо! Два часа назад он вынул его из специального отделения в сейфе, вставил в дешифратор и погрузился в работу. В самый разгар заглянула Анна с раскрытым пухлым томом в руках, спросила озабоченно, нельзя ли сделать перерыв? Она по поводу обеда для членов Государственного Совета. Педантично закрыв все файлы, он положил ключ на стол - точно помнит: вот сюда, между синей папкой и бюваром. Анна избавилась от своей книжки, оказавшейся сборником правительственных отчетов, и они, присев на диванчик у окна, устроили фику. Поговорили насчет дополнительного апанажа, запрошенного королевским казначеем на содержание Двора: «Что ты хочешь - мы за полгода приняли три государственных визита! А еще представительский обед - я же не могу его отменить из экономии!» Потом Анна ушла. Он тоже отлучился ненадолго и, вернувшись, не сразу возобновил работу. Словом, прошло минут сорок прежде, чем он хватился ключа.
Куда он мог деться? Иманд осмотрел весь стол (да что осматривать - все на виду!), перетряхнул на всякий случай папки, прошерстил стопку документов на откидной консоли, заглянул даже, чем черт не шутит, в запертые выдвижные ящики. Не зная, что и думать, отодвинул кресло, убедился, что и на полу ключа нет. В карманах? Пусто. На столике у окна - только две чашки. К шкафам он даже не приближался. Никто не мог войти сюда в его отсутствие. Да и когда он здесь - тоже никто, кроме Анны, которая, кстати говоря, понятия не имеет, что это за предмет. Пусть бы жена и знала - пластина ей ни к чему, она не будет работать. Морщась от нелепости вопроса, все же спросил: «Ты случайно не брала?» В ответ - удивленный взгляд: «о чем ты?» Нет, ключ наверняка где-то тут. К концу дня, перевернув все вверх дном, он только что полы и стены не вскрыл, и в отчаянии рухнул на диван: что теперь? Утечка? Грандиозный скандал? В лучшем случае всю систему менять придется, и это на месяц парализует работу!
Весь вечер, проведённый по обыкновению в светском кругу - на «смотринах» перед «Малой нобелевкой»*, он был как на иголках. Анна, занятая беседой с литераторами, вошедшими в лонг-лист литературной премии Шведской Академии, заметила это и встревожилась: «Чего ты маешься - случилось что-то?» - но толку не добилась. Вечно он так: скрывает свои неприятности, пока не дойдет до ручки. У неё ещё свежа в памяти недавняя история.
Прошлой весной, подстригавший Иманда парикмахер, спросил, знает ли он, что лысеет, и показал через двойное зеркало небольшой, но сильно поредевший участок на затылке. Иманд, до сих пор равнодушный к своим волосам, неожиданно расстроился от такой перспективы. Ни отец его, не старший брат волос с возрастом не лишились - он и не думал, что ему грозит эта участь. И к тому же совершенно не мог вообразить себя плешивым, лысым... уродом. Других мужчин это не портило, иных голый череп даже делал брутальней. Ему же - он точно знал - отсутствие волос не шло категорически. Давным-давно в больнице его, пребывавшего в коме, обрили наголо, чтоб обработать раны на голове. Кошмарное зрелище, представшее ему потом в зеркале, по сей день не изгладилось из памяти.
День за днем он с тревогой ощупывал лысеющий участок, пока не убедился, что волосы на нем вылезли совершенно. Правда, пока проплешину прикрывали соседние пряди. Он запоздало сменил шампунь, стал принимать обещавшие чудо витамины «для роста волос». У него появилась нервная привычка постоянно щупать изъян, о котором он не мог забыть, и поправлять волосы сзади. Анна, заметив эти прикосновения, истолковала их по-своему. Всё спрашивала, не болит ли голова, не мигрень ли у него? Потом он услышал о пищевых добавках, якобы дающих скорый и надёжный результат. А на утро после приёма первой дозы весь покрылся зудящей аллергической сыпью. Тут-то жена и вызнала унизительную причину его тайных мучений. Ох и влетело ж ему за дурацкую самодеятельность: «А если б анафилактический шок?! Ты глянь, что тут намешано - отрава форменная!»
Вопреки ожиданиям, плешь на неё никакого впечатления не произвела. А когда он, стесняясь своей проблемы, сходу отверг разумный совет обратиться к трихологу, Анна сама взяла у доктора Эриксона специальную лампу и внимательно осмотрела алопецию. Нет, это не будущая лысина и, слава богу, не инфекция, заявила она. И стала дважды в день - утром и перед сном - собственноручно втирать в этот участок настой перца-чили. Кожу вовсе не жгло, как он опасался - только расходилось приятное тепло по затылку. Дней через десять плешинка заколосилась свежей порослью, а скоро и вовсе бесследно заросла. Вот что это было? Анна пожала плечами: «Переутомляешься, работа нервная, а от стрессов чего только не бывает. Жаль, ты мне сразу не сказал»
***
Ночью он плохо спал. Снился разгром в кабинете, мозг и во сне продолжал бесплодные поиски. На следующий день после обеда, Иманд зашел в библиотеку, поставить на место сказки Асбьёрнсена, которые читал детям на ночь. Анна, поджав ноги, сидела в любимом кресле, с карандашом в руках изучая статью в экономическом вестнике. Рядом на придвинутом столике лежал давешний сборник правительственных отчетов, между страниц которого торчала яркая металлическая пластина - теплый свет торшера радугой играл на гравировке. Глубоко сосредоточенная, Анна подняла голову только тогда, когда он рывком выдернул ключ чуть ли не у нее из под локтя, и отшатнулась от его ослепительно гневного взгляда. В следующий миг он вышел вон, так грохнув дверью, что вся лестница загудела.
Вот что прикажете делать с ней? Книгочейка чертова! У нее в ходу сразу по три-четыре книжки, которые валяются по всему дому, заложенные, чем под руку попадется. Шпильки, канцелярский нож, обертки от печенья, купюры - открыл книгу - получил деньги за страсть к чтению. Хрустальная подвеска от бра, бандалетка, золотая медаль Иллис кворум, десертная вилка, банковская карта, собачий ошейник, оловянный солдатик без головы, финиковые косточки, детский носок, пульт от бассейна, чье-то свидетельство о рождении. Ругаться бесполезно, она и не вспомнит, что там было всунуто вместо закладки, и как попало к ней в руки. Вот и сейчас сидит небось напуганная его вспышкой и гадает, что она такого натворила.
Он уже все перепробовал: просил, убеждал, что неподходящие предметы могут испортить страницы, надарил тьму закладок - расставил их в нарядных стаканчиках по всем комнатам - пользуйся! Высмеивал даже, мол, надо специально для нее выпустить серию «королевских закладок» в виде столовых приборов и предметов нижнего белья. Ничто не помогает. Сама Анна не видит большого греха в том, что закрывая книжку, сует в нее любую мало-мальски подходящую вещь. Справедливости ради, иногда это бывают и настоящие закладки - ей попросту все равно. Она и ключ схватила, приняв его за сувенир или какую-то настольную безделицу. Конечно, он поговорит с ней - потом, когда остынет.
А сейчас пора признать, что жена не изменится, что бы он ни делал. Она бывает рассеянной и невнимательной в том, чему не придает значения (а кто не бывает?) и бессмысленно пытаться переделать ее - нужно примириться с этим и позволить Анне закладывать книжки, чем вздумается, кроме предметов с его стола, конечно. Это лучше, чем испытывать разочарование, обиду и каждый раз злиться на нее. Тем более, что у многих раздражающих черточек в ее поведении есть, как правило, и другая сторона.
Взять хотя бы ее привычку собираться на выход быстро, как солдат по тревоге: раз-раз - и готова! Разве может не бесить, когда женщина уже одета, а ты еще даже штаны не застегнул? Ей с детства внушили, что опоздания - дурной тон, а заставлять себя ждать особе ее ранга - попросту неприлично. И теперь ее умение скоро одеваться служит ему негласным укором. Рядом с ней он вечно чувствует себя копушей, хотя Анна никогда его не торопит. Все же он поневоле умиляется (с легким оттенком злорадного удовлетворения, которое скрывает даже от себя самого) когда из-за спешки с ней случаются мелкие конфузы: то она вытащит вместо носового платка мятую ленточку Соланж, то повяжет шейную косынку наизнанку, то перчатки в ее карманах окажутся от разных пар.
Или ее бесконечные страхи за него: что он простынет в расстегнутой куртке, или, избегая дантиста, доведет до пульпита начавший поднывать зуб, или, не ровен час, свернет шею себе, гоняя верхом по лесу. Будет стоять над душой: «Ты принял лекарство? А почему? А когда примешь?» Стоит ему чихнуть или прилечь днем, непременно спросит: «Как ты себя чувствуешь?» Приятно, конечно, когда о тебе заботятся, но такая мелочная опека выводит из себя. Анна нехотя признает чрезмерность своих опасений. И порой прилагает героические усилия, скрывая граничащую с паникой тревогу, лишь бы не посягать на его свободу. Кто как не Анна настоял на его участии в Национальном стипль-чезе: «Ты не должен из-за меня отказываться от того, что хочешь!». Она даже нашла в себе мужество прийти на ипподром. И гордилась потом его успехом, всем рассказывала о нем, умалчивая конечно, сколько успокоительного выпила за эти два дня.
Вот интересно, - с внезапным острым любопытством думает он, - что меня раздражает в ней - понятно. А её - во мне? Ну кроме винограда и яблочных огрызков? Находит ли и она для него смягчающие обстоятельства? Иманд перебирает в памяти их стычки, всё, за что Анна в последние месяцы выговаривала ему. И не то чтобы ничего не находит, просто это… несерьезно, мелко. Как их разногласия из-за ремонта в библиотеке.
***
Ну нет, Анна вовсе не считает ремонт - мелочью. Стеллажи для книг, стоявшие там со времён ее прадеда, давно следовало заменить, но она не находила сил расстаться с этим дорогим сердцу «антиквариатом». Пока разрушительная работа времени не дошла до крайности. Рассудив, что для Иманда, проводящего в библиотеке куда больше времени, чем она, интерьер и удобство этого помещения важнее, Анна попросила мужа взять на себя общее руководство процессом. Для начала определить, как должна выглядеть комната, какая мебель нужна, где её расставить. Пусть выдаст задание дизайнеру, а потом они вместе оценят варианты. Иманд отнёсся к её просьбе с прохладцей. Правда, дня через три за вечерним чаем изложил свои идеи, подробно расписав грядущие перемены, и вселив в нее ложную уверенность, будто дело в надёжных руках. Но прошла неделя, другая - ремонт в библиотеке всё не начинался. В ответ на законный вопрос: «Когда же?» - он снова пустился в длинные рассуждения о том, что и как надо сделать. Анна с подчёркнутым уважением выслушала его пространную тираду.
- Вот видишь, ты прекрасно во всём разобрался. Теперь ясно, что никто лучше тебя с этой задачей не справится.
Милая улыбка, сопроводившая комплимент, прикрывала лёгкое раздражение: зачем он столько болтает, вместо того, чтоб быстро сделать? Через несколько дней ситуация повторилась, но теперь Анна прервала его разглагольствования: «Хватит демонстрировать талант рассказчика - просто сделай это!» Иманд обиженно умолк. Позже он отдал кое-какие распоряжения, а потом сухо сказал ей, что не имеет времени заниматься ремонтом.
Отговорка правдивая, но всё же именно отговорка, законный повод увильнуть. Впрочем, ещё хуже, когда он берется за дело, в котором ни черта не смыслит. Его «не волнуйся, я всё починю», обычно заканчивается более-менее шумной катастрофой. Тут полагается сделать рассерженное лицо, но Анна, глядя на обескураженного мужа, не может сдержать снисходительной улыбки: «Починяльщик ты мой!»
Та же метаморфоза случилась и в ее отношении к другому изъяну: его неумению, даже боязни выражать свои чувства, делать вид, будто их вовсе нет. Со временем она убедилась, что внешняя сухость и сдержанность прикрывают внутреннюю чувствительность и ранимость. Надёжно запертые в душе «немужественные» эмоции, живут под этим панцирем как заброшенные дети - плачут там потихоньку. Стоическая невозмутимость делает его нелёгким в близком общении - слишком замкнутым, неподатливым на сопереживание, которого настоятельно требует её пластичная, но несколько поверхностная эмоциональность.
Хотя в его отнюдь не кажущемся спокойствии, есть и свои плюсы. Вот Анна что-то бурно сбивчиво говорит, заваливая слушателя многословными доводами, а он, дождавшись паузы и осадив пену чувств, делает из этого простой вывод в три слова. Она поражается: как так-то?
И вот однажды… Года четыре назад Иманд собрал, наконец, разбросанный по трём европейским столицам - Праге, Вене и Женеве - и перевёз в одно место свой семейный архив. Разбор содержимого, упакованного в объёмистую картонную тару, занял не один месяц, и Анна вызвалась помочь. Как-то вечером, приканчивая без него очередной ящик, она извлекла со дна коробку из-под бельгийского шоколада. Внутри оказались посадочные талоны на рейсы Брюссель - Стокгольм, Прага - Стокгольм, отрывные корешки на концерты в Клементинуме, во дворце Жофин, в базилике Вознесения Девы Марии. Билеты в пражские театры и программки к спектаклям, которые они вместе смотрели, афиша из Рудольфинума, музейные проспекты - и прочие «сувениры» допомолвочных времён, бережно сохранённые и засунутые в самый дальний угол. Нет, каков, а! И этот человек ненавидит сентиментальность? Открыто, а порой и зло посмеивается над нежными чувствами? А она-то воображала, что хорошо его знает! Умиленная, Анна положила коробку назад, да еще сверху навалила папок - Иманд не должен знать, что она это видела.
***
Опустив журнал на колени, Анна тщетно пытается сообразить, что натворила. В эту минуту сдержанность мужа вовсе не кажется ей недостатком - он удержался от упреков, сумел обуздать гнев и теперь исходит желчью вдали от нее, в своем кабинете наверно. Надо бы пойти к нему. Он уже не станет ругаться. Когда живешь с человеком так долго, научаешься все-таки понимать, что тебе будет от него.
Отложив журнал, она со вздохом встает. В этом вздохе десять лет знания того, как он старается не смотреть ей в лицо, когда злится, а если поднимает глаза, выслушивая извинения, значит, простил. Как он, виня ее в чем-нибудь, не забудет и свои «заслуги», находя в собственной неидеальности повод проявить снисхождение к ней. Как ложась в постель после ссоры, обнимает ее так, словно вернул себе дорогую утрату.
Но подойдя к приоткрытой двери в конце коридора, она уже не думает об этом. Иманд стоит в глубине комнаты, вполоборота к ней и, держа на весу кипу каких-то бумаг, считает их, перебирая длинными пальцами свесившиеся страницы.
В том как он считает, шевеля губами (вот сбился, начал снова), делая вид, что не замечает ее присутствия, чувствуется скрытое понимание того, как она сейчас склонила голову и мусолит в уме фразу, готовясь произнести ее вслух.
- Заходи, - закончив считать, говорит муж, и в голосе его сотни ведомых только ему подробностей ее существования. Как он записан у нее в телефоне. Почему ей нельзя много вишневого варенья, которое она обожает. Где она прячет старую любовную переписку и его свадебный портрет. Когда к ней лучше не лезть с вопросами. И как расстегнуть замочек жемчужного ожерелья, за который вечно цепляются волосы.
- Ты еще злишься?
- Не очень. Мне крайне неприятно, когда из моего кабинета пропадают важные вещи.
Вот так. Она может оценить подчеркнутую деликатность фразы - здесь только объяснение его эмоциональной реакции, а не заслуженный упрек в ее адрес: «потому что ты как сорока хватаешь у меня со стола блестящие предметы». Кто сейчас перед ней - разгневанный мужчина, или тонкий дипломат, умело гасящий домашний конфликт?
- Я больше никогда-никогда ничего не возьму с твоего стола! - пылко обещает Анна, и в ее раскаянии полно любви ко всякой мелочи, причастной к нему: к его манере заранее обставлять рабочее место всем, что может понадобиться - вплоть до чашки с водой (вдруг пить захочется!). К его темно-зеленой рубашке в тонкую полоску, и к торчащему из кармана брюк пакетику ржаных сухариков, к которым он пристрастился в последнее время. И даже к той маленькой морщинке, залегающей между бровями, когда он чем-то расстроен, но не станет жаловаться.
- Можно хоть обнять тебя? - она нерешительно подается к нему.
И тогда он сам быстро обнимает и примирительно целует ее, растроганную до слез, в горячую мокрую щеку. В их объятии опыт сотен подобных примирений, и сознание того, что не раз еще придется стоять вот так в обнимку, залечивая поглаживаниями и поцелуями, саднящие царапины, нанесенные самолюбию. Лаская прильнувшую к его груди женщину, Иманд отдает себе отчет: что бы она ни наделала - не могу долго быть вдали от нее, тем более, бедняжка сама больше меня переживает.
Ластясь к мужу, Анна думает, что самое ценное, чему научил их брак - умение прощать друг друга за бесчисленные и разнообразные провинности, обиды и несовершенства. И, что еще важнее, за собственные несбывшиеся ожидания, что подобных мелких глупых ссор не будет в их прекрасном супружестве. Когда-то они, как все влюбленные, переоценили свои силы, воображая бесконфликтное семейное будущее. И именно это вопиющее несоответствие заветной мечте оказалось труднее всего простить себе и другому.
--------------------------------------------------------------
«Малая нобелевка»* - так в обиходе называют литературную премию Шведской академии - самую высокую награду в области художественной литературы, вручаемую писателям Северной Европы (Швеции, Дании, Норвегии, Исландии и Финляндии).
Как тебе - интересно? Нравится?
Иманд (37) - Анна (34)
Опять они поссорились. И опять из-за такой ерунды, что сказать стыдно. У Анны тяжелый день был - она приняла отставку правительства премьер-министра Хаммаргрена, проигравшего парламентские выборы, и теперь крайне недовольна итогами межпартийных консультаций, показавших, что компромиссная фигура нового назначенца лишь отчасти снимет накопившиеся проблемы, другие же, напротив, усугубит. Как всегда после дня, проведенного на нервах, ее настиг эмоциональный откат. И как обычно, когда истощенных моральных сил не хватает, чтоб справиться с приступом дурного настроения, она делается невыносима. Ворчит, жалуется, раздражается по пустякам, и способна устроить сцену из-за какого-нибудь подвернувшегося под руку яблочного огрызка. Собственно, и не огрызка даже, просто недоеденного яблока, оставленного им на подлокотнике кресла в гостиной.
Увы, это не первый огрызок, забытый им, где попало. Иманд признает свою вину. Его подводит любовь к яблокам в сочетании с постоянно отвлекающими разнообразными рабочими моментами. Но зачем же валить все в одну кучу, поминая заодно и наполовину объеденные виноградные грозди с сиротливо торчащими голыми кисточками, и неубранные (тыщу раз говорено!) чашки из под кофе, и его злосчастную привычку кусочничать, вместо того, чтоб вовремя сесть за стол и поесть как следует? У него, между прочим, тоже есть нервы и самолюбие - да, да! И денек выдался не из легких, в том числе и по ее милости. Для кого он, спрашивается, корпел сегодня с утра, составляя руководящие документы фонда «Согласие»: учредительный акт, меморандум, устав? Да ладно, он не ждет благодарности! Но чтоб вместо «спасибо» его осыпали дурацкими упреками? Где же справедливость! Анна ведь тоже не святая, и за ней водится немало грешков. Взять хотя бы этот мерзкий поучающий тон въедливой школьной училки. Министров своих пусть воспитывает, а он этого терпеть не станет!
Трах! Бах! И в доме воцаряется сверлящая уши обиженная тишина. Ни тебе желанных посиделок за ужином, ни утешительных объятий в спальне. Как зеленые молодожены в пору притирки, ей богу! А ведь десять лет женаты. И разве не обточились за эти годы совместно крутящиеся шестеренки их характеров так, чтоб не мешать, а помогать друг другу? Кажется, давно пора!
Нет, Анна в самом деле не понимает, почему за столько лет нельзя приучиться не оставлять за собой повсюду объедки и опивки? Вот она же приучила себя закрывать дверцы шкафов, ну почти - раз в месяц, может, забудет. А он? Да, чашки из под кофе, надо признать, редко ей теперь попадаются. А яблочные огрызки! А ощипанный с одного боку виноград! Ведь чего проще, оторви себе от большой грозди веточку, а остальное пусть красиво лежит дальше. Так нет же, проходя мимо, отщипнет десяток ягод, кинет на бегу в рот, и так целый день. А кому нужны потом лысые кисти, не говоря уж об эстетике. Она на эти растерзанные натюрморты что ни день натыкается. Бесит! Надоело уже говорить, просить - сколько можно! И что за манера такая, хватать на ходу, как утка! А потом, конечно, у него аппетита нет. Вот так гастрит и наживают!
А она так любит смотреть, как он ест, когда голоден - сидеть напротив, подперев щеку ладонью (сама уж сыта) и любоваться его застольным энтузиазмом. До чего же приятно видеть как он, соблюдая и в тарелке привычный порядок, который повсеместно окружает его в жизни, отрезает аккуратные кусочки оленины, приправленной душистыми травами или розовой телятины, томленой в хересе. Обмакивает их в густой грибной соус или в брусничный сюльт и, сопроводив ломтиком запеченной свёклы, отправляет в рот. Он вообще любит соусы и подливы, называя их по-своему - омачками, и управляется с ними с элегантностью истинного чеха, не оставляя на посуде неряшливой размазни. А десерты! Сплошное умиление наблюдать его нескрываемую приязнь к сладкому. Он зачерпывает лакомство десертной ложечкой и пробует с таким видом, что Анну прямо любопытство разбирает: неужели так замечательно вкусно?
Сегодняшний - редкий в это время года - домашний ужин тоже сулил немало приятных минут. Она заранее выбрала любимые им картофельные шарики в сырной панировке и жареную нежную пикшу на подушке из белой спаржи - блюдо, которое особенно пришлось по вкусу им обоим. Только как же они теперь сядут за стол после всего, что наговорили друг другу?
***
Иманд вообще не собирается ужинать. Он сидит у себя в кабинете, расстроенный не столько Анниной вспышкой - она была ожидаема - сколько своей реакцией на конфликт. Это ведь его, рожденные возмущением, «отдушицкие» реплики превратили мелкую стычку в большую ссору. Хотя он заранее готовился к очередному раунду супружеских баталий, слово себе давал, что не позволит больше женщине втянуть его в бессмысленный обмен претензиями. Это не решает проблемы - не меняет поведения жены, когда она от усталости, огорчений и нехватки самоконтроля срывается на него. В такие минуты она слишком эмоциональна: чуть что - вспыхивает, близка к слезам, склонна к резким выпадам и нелицеприятным оценкам.
Но он-то, все понимающий хладнокровный мужчина, разве не должен пресечь этот унылый из раза в раз повторяющийся сценарий? Тем более что все способы изменить плохое поведение известны ему наперечет еще со студенческих лет. Открыв ящик стола, он вынимает исписанный листок - вот, даже шпаргалку себе сделал. Если отбросить самые радикальные и наименее эффективные меры - развод и наказание в виде ответного скандала - остается не так уж много.
Например, метод отрицательного стимула: просто выйти из комнаты - пусть Анна бушует в одиночестве. Обычно он так и делает. В моменте это работает, но потом жена винит его в безразличии - не посочувствовал, не поддержал, когда было нужно! А ему и возразить нечего.
Другой метод - игнорирование. Пусть «повыступает» - сама скоро выдохнется. Главное, не вовлекаться, следить, чтоб ее наскоки не давали результатов - ни плохих, ни хороших. Сохранять бесстрастие перед лицом расходившейся женщины - он тоже уже пробовал. Это неплохо действует на Анну, но бесчувственность его - кажущаяся, и сам он потом, перебирая в уме обидные слова, еще долго не может успокоиться. Не годится.
Неплохой способ - выработать несовместимый с брюзжанием подход: пусть милая, переступив порог в грозовом настрое, займется чем-нибудь приятным - с детьми поиграет, полистает журнальчик, музыку послушает, или просто выпьет кофейку в уединении, глядишь, тучи и рассеются. Иногда это работает. В прошлый раз удалось вовлечь ее в обожаемую малышней бродилку «Охотники за сокровищами», и через полчаса они уже все вместе хохотали. А нынче вот не удалось: Соланж - еще в постели, поправляется после ангины, Малыш отправлен к бабушке, музыка - нервирует, а кофе она сегодня и так ведро выпила. Словом, это ненадежно.
Вполне действенным выглядит метод контролируемого слива агрессии. Пусть выпустит пар - он готов дать ей место, время и даже повод для ворчания, а потом сесть рядом и минут десять внимать, поощряя любые проявления недовольства. Высказалась? Всё - тема закрыта. Должно сработать. Он как раз собирался это попробовать, но… не сдержался - огрызнулся, и пошло-поехало…
Что же у него еще остается? Поощрение альтернатив и смена мотивации. Против «поощрения альтернатив» он ставит галочку - сделано. В спокойные минуты Анна и сама признает проблему. Она хотела бы оставлять плохое настроение за дверью, и уже пробовала рассеять его в быстрой ходьбе по парку, скачке, стрельбе по мишеням. Но такая разрядка требует сил и подходящей погоды. Сегодня - ни того ни другого. К тому же она слишком взвинчена, чтоб вести себя конструктивно. Хотя в целом способ рабочий. Нужно и дальше поощрять ее старания.
Последнему методу - смене мотивации - он до сих пор уделял мало внимания, полагаясь на прочие. Но теперь замечает, какие богатые возможности тут открываются. Прежде всего, почему Анна - человек спокойный и уравновешенный - вообще подвержена этим вспышкам? Может, тут что-то женское, гормональное? Он заглядывает в интимный календарик жены. Нет, не то. Тогда что - стресс? Тут бы помог бокал-другой вина… но алкоголь не ее тема. Как и теплая ванна с пеной, свечками и лепестками - ну не любит она нежиться в горячей водичке, предпочитает душ. Чем еще можно снять стресс? Массаж? О! Расслабляющий массаж рук, головы или воротниковой зоны - просто, быстро и эффективно. Как же раньше-то не подумали! Еще медитация, дыхательные техники всякие… но это сложнее: надо волю напрячь, усадить себя, обуздать взбаламученный ум. А небольшой сеанс массажа устроить легко - новая камеристка Анны, среди кучи предъявленных ею дипломов, имеет и такой.
Так, хорошо. Какие еще могут быть причины? Усталость и голод - как у ребенка? Вот он - опаляющий жар догадки! Ведь и раньше замечал: не поела вовремя, вымоталась - всё! Хрупкая физическая конституция давит на самочувствие, настроение. Неприятности лишают ее аппетита, она даже голода не ощущает. Если предложить ей с порога хоть чашку чая… Кстати, сама Анна, когда дома, встречая его после тяжелого дня, всегда предлагает перекусить: орешки, крекер с сыром, яблочко, горячее питье. И он, тронутый заботой, не отказывается. Что ж сам-то не позаботился о ней? Ведь проще простого!
Она и сейчас наверняка голодна, но так зла на себя, что о еде и не подумает. Скоро придет извиняться. Отчего-то эта мысль не приносит ему удовлетворения. Жаль ее, бесплодно терзающую себя в то время, как они могли бы быть сыты и счастливы. Эту мысль он додумывает, уже выйдя из кабинета и направляясь к ней с твердым намерением положить конец глупой ссоре. И еще издали слышит легкие, сбегающие к нему по ступенькам шаги.
То, что муж не стал дожидаться ее «прости меня», колет и без того наболевшую Аннину совесть. Она только взглядывает на него повлажневшими глазами и без слов виновато утыкается ему в грудь. Ну как на нее сердиться - такую?
***
Полмесяца спустя Иманд ищет бесценную пропажу: тонкую платиновую пластину, покрытую затейливой гравировкой. С виду - изящная безделушка, но в действительности - ключ для открытия особо важных документов внешнеполитического ведомства. Потерять такое - немыслимо! Два часа назад он вынул его из специального отделения в сейфе, вставил в дешифратор и погрузился в работу. В самый разгар заглянула Анна с раскрытым пухлым томом в руках, спросила озабоченно, нельзя ли сделать перерыв? Она по поводу обеда для членов Государственного Совета. Педантично закрыв все файлы, он положил ключ на стол - точно помнит: вот сюда, между синей папкой и бюваром. Анна избавилась от своей книжки, оказавшейся сборником правительственных отчетов, и они, присев на диванчик у окна, устроили фику. Поговорили насчет дополнительного апанажа, запрошенного королевским казначеем на содержание Двора: «Что ты хочешь - мы за полгода приняли три государственных визита! А еще представительский обед - я же не могу его отменить из экономии!» Потом Анна ушла. Он тоже отлучился ненадолго и, вернувшись, не сразу возобновил работу. Словом, прошло минут сорок прежде, чем он хватился ключа.
Куда он мог деться? Иманд осмотрел весь стол (да что осматривать - все на виду!), перетряхнул на всякий случай папки, прошерстил стопку документов на откидной консоли, заглянул даже, чем черт не шутит, в запертые выдвижные ящики. Не зная, что и думать, отодвинул кресло, убедился, что и на полу ключа нет. В карманах? Пусто. На столике у окна - только две чашки. К шкафам он даже не приближался. Никто не мог войти сюда в его отсутствие. Да и когда он здесь - тоже никто, кроме Анны, которая, кстати говоря, понятия не имеет, что это за предмет. Пусть бы жена и знала - пластина ей ни к чему, она не будет работать. Морщась от нелепости вопроса, все же спросил: «Ты случайно не брала?» В ответ - удивленный взгляд: «о чем ты?» Нет, ключ наверняка где-то тут. К концу дня, перевернув все вверх дном, он только что полы и стены не вскрыл, и в отчаянии рухнул на диван: что теперь? Утечка? Грандиозный скандал? В лучшем случае всю систему менять придется, и это на месяц парализует работу!
Весь вечер, проведённый по обыкновению в светском кругу - на «смотринах» перед «Малой нобелевкой»*, он был как на иголках. Анна, занятая беседой с литераторами, вошедшими в лонг-лист литературной премии Шведской Академии, заметила это и встревожилась: «Чего ты маешься - случилось что-то?» - но толку не добилась. Вечно он так: скрывает свои неприятности, пока не дойдет до ручки. У неё ещё свежа в памяти недавняя история.
Прошлой весной, подстригавший Иманда парикмахер, спросил, знает ли он, что лысеет, и показал через двойное зеркало небольшой, но сильно поредевший участок на затылке. Иманд, до сих пор равнодушный к своим волосам, неожиданно расстроился от такой перспективы. Ни отец его, не старший брат волос с возрастом не лишились - он и не думал, что ему грозит эта участь. И к тому же совершенно не мог вообразить себя плешивым, лысым... уродом. Других мужчин это не портило, иных голый череп даже делал брутальней. Ему же - он точно знал - отсутствие волос не шло категорически. Давным-давно в больнице его, пребывавшего в коме, обрили наголо, чтоб обработать раны на голове. Кошмарное зрелище, представшее ему потом в зеркале, по сей день не изгладилось из памяти.
День за днем он с тревогой ощупывал лысеющий участок, пока не убедился, что волосы на нем вылезли совершенно. Правда, пока проплешину прикрывали соседние пряди. Он запоздало сменил шампунь, стал принимать обещавшие чудо витамины «для роста волос». У него появилась нервная привычка постоянно щупать изъян, о котором он не мог забыть, и поправлять волосы сзади. Анна, заметив эти прикосновения, истолковала их по-своему. Всё спрашивала, не болит ли голова, не мигрень ли у него? Потом он услышал о пищевых добавках, якобы дающих скорый и надёжный результат. А на утро после приёма первой дозы весь покрылся зудящей аллергической сыпью. Тут-то жена и вызнала унизительную причину его тайных мучений. Ох и влетело ж ему за дурацкую самодеятельность: «А если б анафилактический шок?! Ты глянь, что тут намешано - отрава форменная!»
Вопреки ожиданиям, плешь на неё никакого впечатления не произвела. А когда он, стесняясь своей проблемы, сходу отверг разумный совет обратиться к трихологу, Анна сама взяла у доктора Эриксона специальную лампу и внимательно осмотрела алопецию. Нет, это не будущая лысина и, слава богу, не инфекция, заявила она. И стала дважды в день - утром и перед сном - собственноручно втирать в этот участок настой перца-чили. Кожу вовсе не жгло, как он опасался - только расходилось приятное тепло по затылку. Дней через десять плешинка заколосилась свежей порослью, а скоро и вовсе бесследно заросла. Вот что это было? Анна пожала плечами: «Переутомляешься, работа нервная, а от стрессов чего только не бывает. Жаль, ты мне сразу не сказал»
***
Ночью он плохо спал. Снился разгром в кабинете, мозг и во сне продолжал бесплодные поиски. На следующий день после обеда, Иманд зашел в библиотеку, поставить на место сказки Асбьёрнсена, которые читал детям на ночь. Анна, поджав ноги, сидела в любимом кресле, с карандашом в руках изучая статью в экономическом вестнике. Рядом на придвинутом столике лежал давешний сборник правительственных отчетов, между страниц которого торчала яркая металлическая пластина - теплый свет торшера радугой играл на гравировке. Глубоко сосредоточенная, Анна подняла голову только тогда, когда он рывком выдернул ключ чуть ли не у нее из под локтя, и отшатнулась от его ослепительно гневного взгляда. В следующий миг он вышел вон, так грохнув дверью, что вся лестница загудела.
Вот что прикажете делать с ней? Книгочейка чертова! У нее в ходу сразу по три-четыре книжки, которые валяются по всему дому, заложенные, чем под руку попадется. Шпильки, канцелярский нож, обертки от печенья, купюры - открыл книгу - получил деньги за страсть к чтению. Хрустальная подвеска от бра, бандалетка, золотая медаль Иллис кворум, десертная вилка, банковская карта, собачий ошейник, оловянный солдатик без головы, финиковые косточки, детский носок, пульт от бассейна, чье-то свидетельство о рождении. Ругаться бесполезно, она и не вспомнит, что там было всунуто вместо закладки, и как попало к ней в руки. Вот и сейчас сидит небось напуганная его вспышкой и гадает, что она такого натворила.
Он уже все перепробовал: просил, убеждал, что неподходящие предметы могут испортить страницы, надарил тьму закладок - расставил их в нарядных стаканчиках по всем комнатам - пользуйся! Высмеивал даже, мол, надо специально для нее выпустить серию «королевских закладок» в виде столовых приборов и предметов нижнего белья. Ничто не помогает. Сама Анна не видит большого греха в том, что закрывая книжку, сует в нее любую мало-мальски подходящую вещь. Справедливости ради, иногда это бывают и настоящие закладки - ей попросту все равно. Она и ключ схватила, приняв его за сувенир или какую-то настольную безделицу. Конечно, он поговорит с ней - потом, когда остынет.
А сейчас пора признать, что жена не изменится, что бы он ни делал. Она бывает рассеянной и невнимательной в том, чему не придает значения (а кто не бывает?) и бессмысленно пытаться переделать ее - нужно примириться с этим и позволить Анне закладывать книжки, чем вздумается, кроме предметов с его стола, конечно. Это лучше, чем испытывать разочарование, обиду и каждый раз злиться на нее. Тем более, что у многих раздражающих черточек в ее поведении есть, как правило, и другая сторона.
Взять хотя бы ее привычку собираться на выход быстро, как солдат по тревоге: раз-раз - и готова! Разве может не бесить, когда женщина уже одета, а ты еще даже штаны не застегнул? Ей с детства внушили, что опоздания - дурной тон, а заставлять себя ждать особе ее ранга - попросту неприлично. И теперь ее умение скоро одеваться служит ему негласным укором. Рядом с ней он вечно чувствует себя копушей, хотя Анна никогда его не торопит. Все же он поневоле умиляется (с легким оттенком злорадного удовлетворения, которое скрывает даже от себя самого) когда из-за спешки с ней случаются мелкие конфузы: то она вытащит вместо носового платка мятую ленточку Соланж, то повяжет шейную косынку наизнанку, то перчатки в ее карманах окажутся от разных пар.
Или ее бесконечные страхи за него: что он простынет в расстегнутой куртке, или, избегая дантиста, доведет до пульпита начавший поднывать зуб, или, не ровен час, свернет шею себе, гоняя верхом по лесу. Будет стоять над душой: «Ты принял лекарство? А почему? А когда примешь?» Стоит ему чихнуть или прилечь днем, непременно спросит: «Как ты себя чувствуешь?» Приятно, конечно, когда о тебе заботятся, но такая мелочная опека выводит из себя. Анна нехотя признает чрезмерность своих опасений. И порой прилагает героические усилия, скрывая граничащую с паникой тревогу, лишь бы не посягать на его свободу. Кто как не Анна настоял на его участии в Национальном стипль-чезе: «Ты не должен из-за меня отказываться от того, что хочешь!». Она даже нашла в себе мужество прийти на ипподром. И гордилась потом его успехом, всем рассказывала о нем, умалчивая конечно, сколько успокоительного выпила за эти два дня.
Вот интересно, - с внезапным острым любопытством думает он, - что меня раздражает в ней - понятно. А её - во мне? Ну кроме винограда и яблочных огрызков? Находит ли и она для него смягчающие обстоятельства? Иманд перебирает в памяти их стычки, всё, за что Анна в последние месяцы выговаривала ему. И не то чтобы ничего не находит, просто это… несерьезно, мелко. Как их разногласия из-за ремонта в библиотеке.
***
Ну нет, Анна вовсе не считает ремонт - мелочью. Стеллажи для книг, стоявшие там со времён ее прадеда, давно следовало заменить, но она не находила сил расстаться с этим дорогим сердцу «антиквариатом». Пока разрушительная работа времени не дошла до крайности. Рассудив, что для Иманда, проводящего в библиотеке куда больше времени, чем она, интерьер и удобство этого помещения важнее, Анна попросила мужа взять на себя общее руководство процессом. Для начала определить, как должна выглядеть комната, какая мебель нужна, где её расставить. Пусть выдаст задание дизайнеру, а потом они вместе оценят варианты. Иманд отнёсся к её просьбе с прохладцей. Правда, дня через три за вечерним чаем изложил свои идеи, подробно расписав грядущие перемены, и вселив в нее ложную уверенность, будто дело в надёжных руках. Но прошла неделя, другая - ремонт в библиотеке всё не начинался. В ответ на законный вопрос: «Когда же?» - он снова пустился в длинные рассуждения о том, что и как надо сделать. Анна с подчёркнутым уважением выслушала его пространную тираду.
- Вот видишь, ты прекрасно во всём разобрался. Теперь ясно, что никто лучше тебя с этой задачей не справится.
Милая улыбка, сопроводившая комплимент, прикрывала лёгкое раздражение: зачем он столько болтает, вместо того, чтоб быстро сделать? Через несколько дней ситуация повторилась, но теперь Анна прервала его разглагольствования: «Хватит демонстрировать талант рассказчика - просто сделай это!» Иманд обиженно умолк. Позже он отдал кое-какие распоряжения, а потом сухо сказал ей, что не имеет времени заниматься ремонтом.
Отговорка правдивая, но всё же именно отговорка, законный повод увильнуть. Впрочем, ещё хуже, когда он берется за дело, в котором ни черта не смыслит. Его «не волнуйся, я всё починю», обычно заканчивается более-менее шумной катастрофой. Тут полагается сделать рассерженное лицо, но Анна, глядя на обескураженного мужа, не может сдержать снисходительной улыбки: «Починяльщик ты мой!»
Та же метаморфоза случилась и в ее отношении к другому изъяну: его неумению, даже боязни выражать свои чувства, делать вид, будто их вовсе нет. Со временем она убедилась, что внешняя сухость и сдержанность прикрывают внутреннюю чувствительность и ранимость. Надёжно запертые в душе «немужественные» эмоции, живут под этим панцирем как заброшенные дети - плачут там потихоньку. Стоическая невозмутимость делает его нелёгким в близком общении - слишком замкнутым, неподатливым на сопереживание, которого настоятельно требует её пластичная, но несколько поверхностная эмоциональность.
Хотя в его отнюдь не кажущемся спокойствии, есть и свои плюсы. Вот Анна что-то бурно сбивчиво говорит, заваливая слушателя многословными доводами, а он, дождавшись паузы и осадив пену чувств, делает из этого простой вывод в три слова. Она поражается: как так-то?
И вот однажды… Года четыре назад Иманд собрал, наконец, разбросанный по трём европейским столицам - Праге, Вене и Женеве - и перевёз в одно место свой семейный архив. Разбор содержимого, упакованного в объёмистую картонную тару, занял не один месяц, и Анна вызвалась помочь. Как-то вечером, приканчивая без него очередной ящик, она извлекла со дна коробку из-под бельгийского шоколада. Внутри оказались посадочные талоны на рейсы Брюссель - Стокгольм, Прага - Стокгольм, отрывные корешки на концерты в Клементинуме, во дворце Жофин, в базилике Вознесения Девы Марии. Билеты в пражские театры и программки к спектаклям, которые они вместе смотрели, афиша из Рудольфинума, музейные проспекты - и прочие «сувениры» допомолвочных времён, бережно сохранённые и засунутые в самый дальний угол. Нет, каков, а! И этот человек ненавидит сентиментальность? Открыто, а порой и зло посмеивается над нежными чувствами? А она-то воображала, что хорошо его знает! Умиленная, Анна положила коробку назад, да еще сверху навалила папок - Иманд не должен знать, что она это видела.
***
Опустив журнал на колени, Анна тщетно пытается сообразить, что натворила. В эту минуту сдержанность мужа вовсе не кажется ей недостатком - он удержался от упреков, сумел обуздать гнев и теперь исходит желчью вдали от нее, в своем кабинете наверно. Надо бы пойти к нему. Он уже не станет ругаться. Когда живешь с человеком так долго, научаешься все-таки понимать, что тебе будет от него.
Отложив журнал, она со вздохом встает. В этом вздохе десять лет знания того, как он старается не смотреть ей в лицо, когда злится, а если поднимает глаза, выслушивая извинения, значит, простил. Как он, виня ее в чем-нибудь, не забудет и свои «заслуги», находя в собственной неидеальности повод проявить снисхождение к ней. Как ложась в постель после ссоры, обнимает ее так, словно вернул себе дорогую утрату.
Но подойдя к приоткрытой двери в конце коридора, она уже не думает об этом. Иманд стоит в глубине комнаты, вполоборота к ней и, держа на весу кипу каких-то бумаг, считает их, перебирая длинными пальцами свесившиеся страницы.
В том как он считает, шевеля губами (вот сбился, начал снова), делая вид, что не замечает ее присутствия, чувствуется скрытое понимание того, как она сейчас склонила голову и мусолит в уме фразу, готовясь произнести ее вслух.
- Заходи, - закончив считать, говорит муж, и в голосе его сотни ведомых только ему подробностей ее существования. Как он записан у нее в телефоне. Почему ей нельзя много вишневого варенья, которое она обожает. Где она прячет старую любовную переписку и его свадебный портрет. Когда к ней лучше не лезть с вопросами. И как расстегнуть замочек жемчужного ожерелья, за который вечно цепляются волосы.
- Ты еще злишься?
- Не очень. Мне крайне неприятно, когда из моего кабинета пропадают важные вещи.
Вот так. Она может оценить подчеркнутую деликатность фразы - здесь только объяснение его эмоциональной реакции, а не заслуженный упрек в ее адрес: «потому что ты как сорока хватаешь у меня со стола блестящие предметы». Кто сейчас перед ней - разгневанный мужчина, или тонкий дипломат, умело гасящий домашний конфликт?
- Я больше никогда-никогда ничего не возьму с твоего стола! - пылко обещает Анна, и в ее раскаянии полно любви ко всякой мелочи, причастной к нему: к его манере заранее обставлять рабочее место всем, что может понадобиться - вплоть до чашки с водой (вдруг пить захочется!). К его темно-зеленой рубашке в тонкую полоску, и к торчащему из кармана брюк пакетику ржаных сухариков, к которым он пристрастился в последнее время. И даже к той маленькой морщинке, залегающей между бровями, когда он чем-то расстроен, но не станет жаловаться.
- Можно хоть обнять тебя? - она нерешительно подается к нему.
И тогда он сам быстро обнимает и примирительно целует ее, растроганную до слез, в горячую мокрую щеку. В их объятии опыт сотен подобных примирений, и сознание того, что не раз еще придется стоять вот так в обнимку, залечивая поглаживаниями и поцелуями, саднящие царапины, нанесенные самолюбию. Лаская прильнувшую к его груди женщину, Иманд отдает себе отчет: что бы она ни наделала - не могу долго быть вдали от нее, тем более, бедняжка сама больше меня переживает.
Ластясь к мужу, Анна думает, что самое ценное, чему научил их брак - умение прощать друг друга за бесчисленные и разнообразные провинности, обиды и несовершенства. И, что еще важнее, за собственные несбывшиеся ожидания, что подобных мелких глупых ссор не будет в их прекрасном супружестве. Когда-то они, как все влюбленные, переоценили свои силы, воображая бесконфликтное семейное будущее. И именно это вопиющее несоответствие заветной мечте оказалось труднее всего простить себе и другому.
--------------------------------------------------------------
«Малая нобелевка»* - так в обиходе называют литературную премию Шведской академии - самую высокую награду в области художественной литературы, вручаемую писателям Северной Европы (Швеции, Дании, Норвегии, Исландии и Финляндии).
Как тебе - интересно? Нравится?