черная волшебная детская сказка о девочках-маньяках, или энтомологическое киноэссе о "южной готике"
«Паучонок, или Безумнейшая история из когда-либо расказанных» (Spider Baby, or the Maddest Story Ever Told, 1967) Джека Хилла
«Паучонок» - почти великий фильм о том, как условные янки-либералы видят условный консервативный пояс американского Юга. Если еще в первой половине XX века «библейские штаты» были представлены на голливудском Олимпе и в глазах несведущих жителей восточного побережья «Унесенными ветром» (1939) Виктора Флеминга (тоже мифологизирующими «библейские штаты», только в их пользу), то во второй половине воспевать американский Юг в кино, кажется, стало дурным тоном - популярная музыка, напротив, ничуть этого не стеснялась, о чем говорят миллионные тиражи исполнителей американского кантри. В результате, в кинематографе к настоящему моменту образовались две сходные волны, так или иначе, мифологизирующие «библейский пояс», страну реднеков, бывшие рабовладельческие Южные штаты, ставшие для «цивилизованных зрителей» чем-то вроде «Сибири» для европейской интеллигенции. Очевидно, что образ бывших белых плантаторов-аристократов не мог не вызывать раздражения у жителей американского Севера, но и неприязнь Юга к нему взаимна - в «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл не скрывает ядовитого сарказма к янки-саквояжникам (carpetbaggers), этим пришлым капиталистам, разорявшим родовые гнезда, и уничтожавшим традиции отцов и дедов.
Одна волна - эксплуатирует образ страшного и непонятного южанина-реднека в лентах категории B, не слишком умных, простых, и, как это необходимо следует из правил развлекательного жанра - одномерных и прямолинейных - это фильмы ужасов, где бородачи-психопаты насилуют и убивают заезжих горожан. Разумеется, подобный трафарет свойственен не только американскому кино - яркий пример «реднек-сплойтейшена» это австралийская «Волчья яма» (Wolf Creek, 2005) Грега Маклина. О чудовищах, живущих в провинции, наслышаны и европейские кинематографисты. По большому счету, это вненациональная черта: противостояние Города и Деревни, Цивилизации и Традиции, Мегаполиса и Провинции. На более глобальном уровне это вырастает в карикатурное же противопоставление радужного цивилизованного Запада - унылому деспотическому Востоку (и наоборот: духовного Востока - загнивающему Западу). Ключевое слово здесь - «уныние». Авторы карикатуры выдают свою ненависть и необъективность, рисуя унылую страну, где все несчастны. Можно называть это «чернушным лубком».
Вторая волна была изобретена не в кино, но получила популярность и прописку именно в Голливуде, и свойственна она в основном американскому кинематографу: это так называемая «южная готика» (в американской литературе ее отголоски заметны повсюду, от Марка Твена с его гениальным «Гекльберри Финном» до «Других голосов» Трумана Капоте и «Маленького друга» Донны Тартт). Наверное, самый известный подобный фильм - «Тише, тише, милая Шарлотта» (Hush...Hush, Sweet Charlotte, 1964) Роберта Олдрича. Собственно, все, что вы захотели бы узнать о «черной» мифологизации американского Юга киношниками Голливуда, в фильме Олдрича есть в концентрированном виде. Как следствие, влияние «Шарлотты» можно обнаружить даже в тех лентах, которые никак нельзя назвать даже ее внучатыми племянницами. Но, скажем, в недавнем сериале «Острые предметы» (Sharp Objects, 2018) Валле сам особняк, семья и персонаж властной женщины - очевидно наследуют «Шарлотте» Олдрича, насколько это возможно. Забавно, как видоизменился тип сильной «южанки»: образ Скарлетт О’Хары, долгие годы восхищавший женскую общественность Америки (и не только), у Гиллиан Флинн и Жан-Марка Валле превратился в образ мегеры, напоминающий скорее персонаж Бетт Дэвис у Олдрича, нежели персонаж Вивьен Ли. Вероятно, связано это с постепенной потерей влияния аристократов Юга, из которых в результате создали некий образ змеи, пережившей свой яд. Что сама Флинн из «библейского штата» Миссури - может безусловно ввести в заблуждение: ведь она знает о Юге больше, чем мы, разве нет? На это можно возразить, приведя в пример знакомый нам по урокам литературы «критический реализм» Гоголя или Достоевского: один написал «Мертвые души», сидя в Италии, другой, напротив, отлично знал городскую среду, о которой писал. Сходятся они только в одном, в эпитете «критический». Если верить «Мертвым душам» (или городским романам Федора Михайловича), Россия жила в Аду. Даже Пушкин этому удивился и затосковал: рассказывают об этом, указывая на то, как, будто бы, здорово передал российскую действительность Гоголь. Ничего подобного, и сам Гоголь прекрасно об этом знал, от чего, в том числе, и сошел с ума: в раннем Гоголе счастливы почти все («Вечера на хуторе»), в позднем - почти все несчастны. К тому же, «Мертвые души» честно названы поэмой, и по факту являются скорее фантазией, черной сказкой, нежели имеют какое-либо отношение к реализму. Режим «уныния» - все или почти все персонажи в произведении несчастны - вообще свойственен «критическому реализму», и объясняться это может двумя причинами. Либо автор просто-напросто не знает реального положения дел, быта, и своих героев. Либо же таков его метод или суровый взгляд на жизнь, и он, быть может, и хотел бы писать иначе (Гоголь), да не может. Первых можно сразу посылать к черту. Со вторыми сложнее, но, как не крути, оспаривать метод трудно - хотя, на мой взгляд, подобный подход страшно наивен: «розовые» бытописатели искажают быт в хорошую сторону, «черные» бытописатели представляют этот быт натуральным Инферно. Яркий пример сегодняшнего дня - если отвлечься от факта, что парень старается снимать вневременные притчи - кино Звягинцева, в котором, кажется, вообще не встречается не то что счастливый персонаж, а хотя бы даже чему-то радующийся. «Это страна уныния сынок, здесь нечему улыбаться!»
Но вернемся к «южной готике», американскому варианту «Мертвых душ». Как должно подсказывать слово «готика» - это мир ненастоящий, выдуманный, литературный - полный мрака, привидений, кладбищ и разваливающихся особняков типа дома Ашеров. Если бы Скарлетт О’Хара волевыми усилиями не восстановила поместье Тара - оно бы стало идеальной декорацией к «южной готике». Однако зритель, как и читатель, принимает миф «южной готики» на веру. Как в свое время на веру был принят сначала миф о героических ковбоях фронтира, а потом миф о преступном и кровавом Диком Западе (истина, очевидно, где-то посередине). Когда Говарда Хоукса, кажется, спросили, что он думает о ревизионистских вестернах - тот съязвил: «Черт возьми, неужели, наконец-то, кто-то снимает о Диком Западе правду?» Его ремарку, впрочем, можно понять и в обратном смысле: если Джон Форд, мифологизировавший Дикий Запад и покрывавший его гламурным глянцем, хотя бы встречался и лично был знаком с Уайеттом Эрпом, то Сэм Пекинпа мог знать о нем только понаслышке, или - ха-ха - по фильмам самого Джона Форда. Однако сам жанр «южной готики» обманывает дважды: как известно, слово «готика» для XVIII века было чем-то вроде клейма: уродливое некрасивое неприятное искусство. И хотя впоследствии «готику» реабилитировали, оттенок именно уродливости, «дегенеративного искусства» остался, и воплотился в готических романах и рассказах о привидениях, дьяволе, сверхъестественном, в историях, декорациями к которым служили старинные обветшалые особняки и замки. И, разумеется, большая часть готических рассказов касалась не мещанских или крестьянских слоев, а аристократии - обязательно вырождающейся и деградирующей. Трафарет легко перенесли на американскую почву, тем более, что в готическом жанре основательно поработал и Эдгар По. Однако между По и «южной готикой» пропасть - по той простой причине, что американского автора если и можно назвать социальным критиком, то с большим трудом, а «южная готика», в каких бы развлекательных формах не представлялась, носит в себе это критическое высокомерие всегда.
Эта длинная прелюдия была необходима, чтобы понять тот чистый кинематографический восторг, который испытываешь при просмотре "Spider Baby" Джека Хилла. Очень, конечно, хочется назвать «Паучонка», вышедшего всего через три года после «Шарлотты», пародией на «южную готику». Однако сняли «Паучонка» тоже в 1964 году, и только выпущен на экраны он был в 1967. Реплика в сторону: в том же 1967 году Лон Чейни, сыгравший главную роль в Spider Baby, снялся в комедийном хоррор-мюзикле с говорящим названием Hillbillys in a Haunted House - о певцах кантри, которые где-то под Нэшвиллом оказываются в заброшенном доме с привидениями. Spider Baby это фильм даже не категории B, а, как называл такие ленты Линч, категории С! Он представляет собой ультимативную «южную готику», ее каркас, жанровые интонации и ходы которой доведены здесь до самопародии. Место происходящего не указывается, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы локализовать его в одном из южных штатов. Начинается рассказ с давно отчеканенного штампа, монеты, которая в ходу еще с первых готических произведений: вырождающейся семьи аристократов. Слово «вырождение» понимается буквально: члены семьи Мерри болеют «синдромом Мерри» - сопровождающегося ментальным и физическим регрессом, утратой социальных навыков, который приводит к буквальному же озверению. То есть, дегуманизация южан тут уже окончательно совершилась, дальше дегуманизировать некуда.
В большом обветшалом особняке живут две сестры-тинейджерки и старший брат, под присмотром единственного здорового человека, их шофера Бруно (Лон Чейни) - еще в подвале хрюкают окончательно расчеловеченные дядя и тетя. И вот к ним призжают дальние родственники - приятный дядюшка и неприятная тетушка - с адвокатом: гости собираются взять опекунство над детьми, чтобы отобрать поместье. Адвокат - очевидный извод «янки-саквояжника». Семейка Мерри - дегенераты-южане. Но только у Хилла эти южане кусаются, империя наносит ответный удар! Самые замечательные персонажи - девочки-южанки и их уже неговорящий, а рычащий братец Ральф (дегенерировавший до уровня собаки-волка). Одна из девочек - Элизабет - еще более-менее человекообразна, вторая, чудесная! - Вирджиния - начала деградировать. Она представляет себя девочкой-паучонком-каннибалом, и «играясь в паучка», натурально убивает людей ножами. Возненавидев приехавшую тетушку, девочки-сестры решают их убить (прямо исполняя тайное желание Скарлетт О’Хары). Следует волшебный диалог: Virginia: "That little man looks just like a big fat bug, doesn't he?" Elizabeth: "Yes he does." Virginia: "You know what I'd like to do?" Elizabeth: "Is it really lots of fun to play Spider, Virginia?" Virginia: "You bet." («Этот мелкий выглядит прямо как большой жирный жук, разве нет?» - «Ага» - «Ты знаешь, что мне хочется сейчас сделать?» - «А что, правда весело играть в Паука, Вирджиния?» - «Еще бы!»). Девочки гоняются за адвокатом в запутанных комнатах особняка, Ральф гоняется за сексуальной тетушкой на фоне прекрасного лесного пейзажа. Впрочем, и секретарша с дядюшкой тоже, кажется, не избегут нашего паучонка - Вирджиния, эта невероятная инцестуальная помесь «лолиты», «реднековской дочери» и «фам фаталь» (скорее «фий фаталь» - «роковая девочка»), один из самых запоминающихся образов девушки-маньяка в кино (а их, прямо скажем, немного). В «Острых предметах» персонаж младшей сестры героини - кажется очень на нее похожим (и, кстати говоря, она там единственная умеет получать удовольствие от жизни, хе-хе!). Сам фильм настолько же кинематографически-великолепен, насколько же и остроумен - если его и можно с чем-то сравнить, то, разве что, с черной комедией «Мышьяк и старые кружева» или американскими немыми комедийными хоррорами. Фильм дышит «киногенией», виртуозно сняты интерьерные сцены в крохотных комнатах, где, казалось бы, камере не развернуться - при помощи заднего плана и внутрикадрового монтажа, сумеречные пейзажи на лужайке особняка и лесной поляне подернуты серебристой дымкой, точно сфотографированы легендарным оператором нуаров Джоном Зейцем. Не буду говорить о финале, он прекрасен в своем безумии.
Впрочем, «Паучонок» безумен целиком и полностью - это по-настоящему странное анормальное кино, и действительно «безумнейшая история из когда-либо рассказанных». Девочки-дегенераты-убийцы, очередной извод штампа «уайт трэш» - здесь самые симпатичные персонажи, обаятельные, милые, их хочется приголубить, приласкать. Они любят своего дедушку-шофера Бруно, который их постоянно учит: «Никого нельзя ненавидеть!» Они, как девочка из «Острых предметов», совершившая чудовищный «проступок», инфантильно боятся лишь, как бы об этом не узнал Бруно (см. в сериале ударную финальную реплику: «Только не говори об этом маме!»). Норма здесь искажена, как и в «Кривом доме» Агаты Кристи, где убийцей оказывается девочка-подросток, ведущая расследование преступления. Царит атмосфера убаюкивающего сказочного безумия, свойственная «Тише, тише, милая Шарлотта», типаж «сильной южанки», преломленный через искаженную оптику, дегенерируется до «девочек-маньячек», которые вот уж точно «никогда не будут голодать». Это вариант настоящей детской сказки, где дети, сопротивляясь деспотизму взрослых и диктату родителей (читай - янки и Севера), вытворяют, что хотят, и относятся к убийству как к детской же игре. Их мир сужен до обитания в особняке, и они находятся в своем праве - зарезать чужака, нарушившего их границы, их покой. В самом деле, они же не диктуют другим, как им жить, и сами живут в отдельном мирке на своей территории, где социальные конвенции диктуются ими самими (и лишь слабо сдерживаются мягким «низзя» со стороны Бруно).
В сущности, в короткой макабрической истории Джек Хилл выразил неписанное правило «южной готики» и американского Юга: не учите нас жить, не нарушайте наш покой, и нам не придется вас убивать. Не вороши змеиное, осиное гнездо. Пока не тронешь гадюку, она тебя не укусит. Это - common sense, отчеканенный веками и народами здравый смысл: если вам не нравится наш образ жизни, это только ваша проблема - ведь ваш образ жизни нас не интересует совсем. На небольшой территории «Паучка» с его простой драматургической коллизией можно увидеть зияющую пропасть между «Севером» и «Югом» (не только американскими): как пропасть между сторонниками глобализма, всеобщего гуманизма и универсальной юриспруденции (а также капитализма и демократии) - и поклонниками традиционализма, локальных правил игры и примата «закона предков». Очевидно, что Север, верующий в социальный прогресс, считая законы гуманизма всеобщими, постарается насадить их везде, полагая это в своем праве (универсальная юриспруденция) и называя своих противников «недорослями, инфантильными, недоразвитыми». И также очевидно, что Юг, неверующий в социальный прогресс, будет полагать, что Север не в праве вторгаться на его территорию со «своими (читай - чужими Югу) законами», и учить его жить. В великой, и бесконечной, войне «адвокатов» с «паучками», наверное, победит не окончательная вселенская правда, истина и великий закон, а обыкновенная сила. Как справедливо писал один немец в 1844 году: «Кто сильнее, тот и прав». Тоже ведь common sense, а ведь по-прежнему зачем-то спорят с этой очевиднейшей из очевидных истин.
«Паучонок» - почти великий фильм о том, как условные янки-либералы видят условный консервативный пояс американского Юга. Если еще в первой половине XX века «библейские штаты» были представлены на голливудском Олимпе и в глазах несведущих жителей восточного побережья «Унесенными ветром» (1939) Виктора Флеминга (тоже мифологизирующими «библейские штаты», только в их пользу), то во второй половине воспевать американский Юг в кино, кажется, стало дурным тоном - популярная музыка, напротив, ничуть этого не стеснялась, о чем говорят миллионные тиражи исполнителей американского кантри. В результате, в кинематографе к настоящему моменту образовались две сходные волны, так или иначе, мифологизирующие «библейский пояс», страну реднеков, бывшие рабовладельческие Южные штаты, ставшие для «цивилизованных зрителей» чем-то вроде «Сибири» для европейской интеллигенции. Очевидно, что образ бывших белых плантаторов-аристократов не мог не вызывать раздражения у жителей американского Севера, но и неприязнь Юга к нему взаимна - в «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл не скрывает ядовитого сарказма к янки-саквояжникам (carpetbaggers), этим пришлым капиталистам, разорявшим родовые гнезда, и уничтожавшим традиции отцов и дедов.
Одна волна - эксплуатирует образ страшного и непонятного южанина-реднека в лентах категории B, не слишком умных, простых, и, как это необходимо следует из правил развлекательного жанра - одномерных и прямолинейных - это фильмы ужасов, где бородачи-психопаты насилуют и убивают заезжих горожан. Разумеется, подобный трафарет свойственен не только американскому кино - яркий пример «реднек-сплойтейшена» это австралийская «Волчья яма» (Wolf Creek, 2005) Грега Маклина. О чудовищах, живущих в провинции, наслышаны и европейские кинематографисты. По большому счету, это вненациональная черта: противостояние Города и Деревни, Цивилизации и Традиции, Мегаполиса и Провинции. На более глобальном уровне это вырастает в карикатурное же противопоставление радужного цивилизованного Запада - унылому деспотическому Востоку (и наоборот: духовного Востока - загнивающему Западу). Ключевое слово здесь - «уныние». Авторы карикатуры выдают свою ненависть и необъективность, рисуя унылую страну, где все несчастны. Можно называть это «чернушным лубком».
Вторая волна была изобретена не в кино, но получила популярность и прописку именно в Голливуде, и свойственна она в основном американскому кинематографу: это так называемая «южная готика» (в американской литературе ее отголоски заметны повсюду, от Марка Твена с его гениальным «Гекльберри Финном» до «Других голосов» Трумана Капоте и «Маленького друга» Донны Тартт). Наверное, самый известный подобный фильм - «Тише, тише, милая Шарлотта» (Hush...Hush, Sweet Charlotte, 1964) Роберта Олдрича. Собственно, все, что вы захотели бы узнать о «черной» мифологизации американского Юга киношниками Голливуда, в фильме Олдрича есть в концентрированном виде. Как следствие, влияние «Шарлотты» можно обнаружить даже в тех лентах, которые никак нельзя назвать даже ее внучатыми племянницами. Но, скажем, в недавнем сериале «Острые предметы» (Sharp Objects, 2018) Валле сам особняк, семья и персонаж властной женщины - очевидно наследуют «Шарлотте» Олдрича, насколько это возможно. Забавно, как видоизменился тип сильной «южанки»: образ Скарлетт О’Хары, долгие годы восхищавший женскую общественность Америки (и не только), у Гиллиан Флинн и Жан-Марка Валле превратился в образ мегеры, напоминающий скорее персонаж Бетт Дэвис у Олдрича, нежели персонаж Вивьен Ли. Вероятно, связано это с постепенной потерей влияния аристократов Юга, из которых в результате создали некий образ змеи, пережившей свой яд. Что сама Флинн из «библейского штата» Миссури - может безусловно ввести в заблуждение: ведь она знает о Юге больше, чем мы, разве нет? На это можно возразить, приведя в пример знакомый нам по урокам литературы «критический реализм» Гоголя или Достоевского: один написал «Мертвые души», сидя в Италии, другой, напротив, отлично знал городскую среду, о которой писал. Сходятся они только в одном, в эпитете «критический». Если верить «Мертвым душам» (или городским романам Федора Михайловича), Россия жила в Аду. Даже Пушкин этому удивился и затосковал: рассказывают об этом, указывая на то, как, будто бы, здорово передал российскую действительность Гоголь. Ничего подобного, и сам Гоголь прекрасно об этом знал, от чего, в том числе, и сошел с ума: в раннем Гоголе счастливы почти все («Вечера на хуторе»), в позднем - почти все несчастны. К тому же, «Мертвые души» честно названы поэмой, и по факту являются скорее фантазией, черной сказкой, нежели имеют какое-либо отношение к реализму. Режим «уныния» - все или почти все персонажи в произведении несчастны - вообще свойственен «критическому реализму», и объясняться это может двумя причинами. Либо автор просто-напросто не знает реального положения дел, быта, и своих героев. Либо же таков его метод или суровый взгляд на жизнь, и он, быть может, и хотел бы писать иначе (Гоголь), да не может. Первых можно сразу посылать к черту. Со вторыми сложнее, но, как не крути, оспаривать метод трудно - хотя, на мой взгляд, подобный подход страшно наивен: «розовые» бытописатели искажают быт в хорошую сторону, «черные» бытописатели представляют этот быт натуральным Инферно. Яркий пример сегодняшнего дня - если отвлечься от факта, что парень старается снимать вневременные притчи - кино Звягинцева, в котором, кажется, вообще не встречается не то что счастливый персонаж, а хотя бы даже чему-то радующийся. «Это страна уныния сынок, здесь нечему улыбаться!»
Но вернемся к «южной готике», американскому варианту «Мертвых душ». Как должно подсказывать слово «готика» - это мир ненастоящий, выдуманный, литературный - полный мрака, привидений, кладбищ и разваливающихся особняков типа дома Ашеров. Если бы Скарлетт О’Хара волевыми усилиями не восстановила поместье Тара - оно бы стало идеальной декорацией к «южной готике». Однако зритель, как и читатель, принимает миф «южной готики» на веру. Как в свое время на веру был принят сначала миф о героических ковбоях фронтира, а потом миф о преступном и кровавом Диком Западе (истина, очевидно, где-то посередине). Когда Говарда Хоукса, кажется, спросили, что он думает о ревизионистских вестернах - тот съязвил: «Черт возьми, неужели, наконец-то, кто-то снимает о Диком Западе правду?» Его ремарку, впрочем, можно понять и в обратном смысле: если Джон Форд, мифологизировавший Дикий Запад и покрывавший его гламурным глянцем, хотя бы встречался и лично был знаком с Уайеттом Эрпом, то Сэм Пекинпа мог знать о нем только понаслышке, или - ха-ха - по фильмам самого Джона Форда. Однако сам жанр «южной готики» обманывает дважды: как известно, слово «готика» для XVIII века было чем-то вроде клейма: уродливое некрасивое неприятное искусство. И хотя впоследствии «готику» реабилитировали, оттенок именно уродливости, «дегенеративного искусства» остался, и воплотился в готических романах и рассказах о привидениях, дьяволе, сверхъестественном, в историях, декорациями к которым служили старинные обветшалые особняки и замки. И, разумеется, большая часть готических рассказов касалась не мещанских или крестьянских слоев, а аристократии - обязательно вырождающейся и деградирующей. Трафарет легко перенесли на американскую почву, тем более, что в готическом жанре основательно поработал и Эдгар По. Однако между По и «южной готикой» пропасть - по той простой причине, что американского автора если и можно назвать социальным критиком, то с большим трудом, а «южная готика», в каких бы развлекательных формах не представлялась, носит в себе это критическое высокомерие всегда.
Эта длинная прелюдия была необходима, чтобы понять тот чистый кинематографический восторг, который испытываешь при просмотре "Spider Baby" Джека Хилла. Очень, конечно, хочется назвать «Паучонка», вышедшего всего через три года после «Шарлотты», пародией на «южную готику». Однако сняли «Паучонка» тоже в 1964 году, и только выпущен на экраны он был в 1967. Реплика в сторону: в том же 1967 году Лон Чейни, сыгравший главную роль в Spider Baby, снялся в комедийном хоррор-мюзикле с говорящим названием Hillbillys in a Haunted House - о певцах кантри, которые где-то под Нэшвиллом оказываются в заброшенном доме с привидениями. Spider Baby это фильм даже не категории B, а, как называл такие ленты Линч, категории С! Он представляет собой ультимативную «южную готику», ее каркас, жанровые интонации и ходы которой доведены здесь до самопародии. Место происходящего не указывается, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы локализовать его в одном из южных штатов. Начинается рассказ с давно отчеканенного штампа, монеты, которая в ходу еще с первых готических произведений: вырождающейся семьи аристократов. Слово «вырождение» понимается буквально: члены семьи Мерри болеют «синдромом Мерри» - сопровождающегося ментальным и физическим регрессом, утратой социальных навыков, который приводит к буквальному же озверению. То есть, дегуманизация южан тут уже окончательно совершилась, дальше дегуманизировать некуда.
В большом обветшалом особняке живут две сестры-тинейджерки и старший брат, под присмотром единственного здорового человека, их шофера Бруно (Лон Чейни) - еще в подвале хрюкают окончательно расчеловеченные дядя и тетя. И вот к ним призжают дальние родственники - приятный дядюшка и неприятная тетушка - с адвокатом: гости собираются взять опекунство над детьми, чтобы отобрать поместье. Адвокат - очевидный извод «янки-саквояжника». Семейка Мерри - дегенераты-южане. Но только у Хилла эти южане кусаются, империя наносит ответный удар! Самые замечательные персонажи - девочки-южанки и их уже неговорящий, а рычащий братец Ральф (дегенерировавший до уровня собаки-волка). Одна из девочек - Элизабет - еще более-менее человекообразна, вторая, чудесная! - Вирджиния - начала деградировать. Она представляет себя девочкой-паучонком-каннибалом, и «играясь в паучка», натурально убивает людей ножами. Возненавидев приехавшую тетушку, девочки-сестры решают их убить (прямо исполняя тайное желание Скарлетт О’Хары). Следует волшебный диалог: Virginia: "That little man looks just like a big fat bug, doesn't he?" Elizabeth: "Yes he does." Virginia: "You know what I'd like to do?" Elizabeth: "Is it really lots of fun to play Spider, Virginia?" Virginia: "You bet." («Этот мелкий выглядит прямо как большой жирный жук, разве нет?» - «Ага» - «Ты знаешь, что мне хочется сейчас сделать?» - «А что, правда весело играть в Паука, Вирджиния?» - «Еще бы!»). Девочки гоняются за адвокатом в запутанных комнатах особняка, Ральф гоняется за сексуальной тетушкой на фоне прекрасного лесного пейзажа. Впрочем, и секретарша с дядюшкой тоже, кажется, не избегут нашего паучонка - Вирджиния, эта невероятная инцестуальная помесь «лолиты», «реднековской дочери» и «фам фаталь» (скорее «фий фаталь» - «роковая девочка»), один из самых запоминающихся образов девушки-маньяка в кино (а их, прямо скажем, немного). В «Острых предметах» персонаж младшей сестры героини - кажется очень на нее похожим (и, кстати говоря, она там единственная умеет получать удовольствие от жизни, хе-хе!). Сам фильм настолько же кинематографически-великолепен, насколько же и остроумен - если его и можно с чем-то сравнить, то, разве что, с черной комедией «Мышьяк и старые кружева» или американскими немыми комедийными хоррорами. Фильм дышит «киногенией», виртуозно сняты интерьерные сцены в крохотных комнатах, где, казалось бы, камере не развернуться - при помощи заднего плана и внутрикадрового монтажа, сумеречные пейзажи на лужайке особняка и лесной поляне подернуты серебристой дымкой, точно сфотографированы легендарным оператором нуаров Джоном Зейцем. Не буду говорить о финале, он прекрасен в своем безумии.
Впрочем, «Паучонок» безумен целиком и полностью - это по-настоящему странное анормальное кино, и действительно «безумнейшая история из когда-либо рассказанных». Девочки-дегенераты-убийцы, очередной извод штампа «уайт трэш» - здесь самые симпатичные персонажи, обаятельные, милые, их хочется приголубить, приласкать. Они любят своего дедушку-шофера Бруно, который их постоянно учит: «Никого нельзя ненавидеть!» Они, как девочка из «Острых предметов», совершившая чудовищный «проступок», инфантильно боятся лишь, как бы об этом не узнал Бруно (см. в сериале ударную финальную реплику: «Только не говори об этом маме!»). Норма здесь искажена, как и в «Кривом доме» Агаты Кристи, где убийцей оказывается девочка-подросток, ведущая расследование преступления. Царит атмосфера убаюкивающего сказочного безумия, свойственная «Тише, тише, милая Шарлотта», типаж «сильной южанки», преломленный через искаженную оптику, дегенерируется до «девочек-маньячек», которые вот уж точно «никогда не будут голодать». Это вариант настоящей детской сказки, где дети, сопротивляясь деспотизму взрослых и диктату родителей (читай - янки и Севера), вытворяют, что хотят, и относятся к убийству как к детской же игре. Их мир сужен до обитания в особняке, и они находятся в своем праве - зарезать чужака, нарушившего их границы, их покой. В самом деле, они же не диктуют другим, как им жить, и сами живут в отдельном мирке на своей территории, где социальные конвенции диктуются ими самими (и лишь слабо сдерживаются мягким «низзя» со стороны Бруно).
В сущности, в короткой макабрической истории Джек Хилл выразил неписанное правило «южной готики» и американского Юга: не учите нас жить, не нарушайте наш покой, и нам не придется вас убивать. Не вороши змеиное, осиное гнездо. Пока не тронешь гадюку, она тебя не укусит. Это - common sense, отчеканенный веками и народами здравый смысл: если вам не нравится наш образ жизни, это только ваша проблема - ведь ваш образ жизни нас не интересует совсем. На небольшой территории «Паучка» с его простой драматургической коллизией можно увидеть зияющую пропасть между «Севером» и «Югом» (не только американскими): как пропасть между сторонниками глобализма, всеобщего гуманизма и универсальной юриспруденции (а также капитализма и демократии) - и поклонниками традиционализма, локальных правил игры и примата «закона предков». Очевидно, что Север, верующий в социальный прогресс, считая законы гуманизма всеобщими, постарается насадить их везде, полагая это в своем праве (универсальная юриспруденция) и называя своих противников «недорослями, инфантильными, недоразвитыми». И также очевидно, что Юг, неверующий в социальный прогресс, будет полагать, что Север не в праве вторгаться на его территорию со «своими (читай - чужими Югу) законами», и учить его жить. В великой, и бесконечной, войне «адвокатов» с «паучками», наверное, победит не окончательная вселенская правда, истина и великий закон, а обыкновенная сила. Как справедливо писал один немец в 1844 году: «Кто сильнее, тот и прав». Тоже ведь common sense, а ведь по-прежнему зачем-то спорят с этой очевиднейшей из очевидных истин.