Про Василь Макарыча
Я, конечно, читала произведения Василия Макарыча, но ни разу не сталкивалась с текстом его вступительного сочинения на режиссерское отделение. Но неожиданно увидела фотографию этого сочинения, которую сделал человек, побывавший в музее на его родине. Слышала, что готовится собрание его сочинений и, возможно, оно там будет.
Надо сказать, что сей документ меня даже поразил. Во-первых, в нем сразу видно писательское дарование молодого человека : цепкий взгляд, хорошая память на детали, умение несколькими деталями обрисовать человека, даже шукшинский стиль уже присутствует в этом сочинении, его интерес по жизни ко всяким «чудикам» и умение выделить в человеке его характерность.
Во вторых, в нем писатель и будущий режиссер безоговорочно побеждает человека. Человек подумал бы о том, что пишет сочинение не по теме и его могут не принять. Подумал бы о том, что пишет о тех, с кем вместе поступает, этично это или нет ? Но писатель должен выплеснуть живые сильные впечатления и экзаменатор пишет на сочинении : «Хотя работа не на тему, и условия не выполнены, автор обнаруживает режиссерское дарование и заслуживает отличной оценки. Отлично»
В конце концов, и Антон Павлович писал про своего друга Левитана в рассказе «Попрыгунья», после чего имел разбор своих полетов. Писательское в нем было важнее человеческого.
И еще тут есть доля рабоче-крестьянского презрения к элитарным мальчикам. Возможно, что комплексы перед теми, кто больше в теме, а он тут со свиным рылом да в калашный ряд. Конечно, он не знал, что во всех вузах страны тогда была установка пропускать вперед рабоче-крестьянскую молодежь, так что эти "киты" были по большому счету ему не конкуренты.
«Тема:
Вестибюль ВГИКа . Лето. Настоящие дни.
Киты, или О том, как мы приобщились к искусству.
Вестибюль института кино. Нас очень много здесь молодых, неглупых, крикливых человечков. Всем нам когда-то пришла в голову очень странная мысль - посвятить себя искусству. И вот мы здесь.
Мы бессмысленно толпимся, присматриваемся друг к другу и ведем умные разговоры. Лица наши хотят выражать спокойствие и зрелось мысли. Мы очень самостоятельные люди и всем своим видом показываем, что мы родились для искусства.
Знакомимся мы настороженно, подозрительно всматриваясь друг в друга, опасаясь втайне встретить людей, которые имеют больше несомненных шансов для поступления в институт. Тревожная мысль о конкурсе не покидает нас, но у нас достает духу шутить даже на эту тему.
Время тянется томительно долго.
Наконец, получив документы, мы расходимся. В общежитии мы знакомимся ближе, но по-прежнему каждый живет своей напряженной жизнью. Впрочем, все мы единодушно сходимся на том, что только мы, девять, а не те 180 достойны поступления. Правда, для очистки совести мы говорим о том, что мы сомневаемся в удаче, и каждый из нас даже называет каких-то талантливых людей, которые уж обязательно поступят, но все это выходит у нас неискренне. Каждый знает, что он талантливее других и доказывает это каждым словом, каждым своим движением. Среди нас неминуемо выявляются т.н. киты - люди, у которых прямо на лбу написано, что он - будущий режиссер или актер.
У них, этих людей, обязательно есть что-то такое, что сразу выделяет их из среды других, обыкновенных. Вот один такой:
Среднего роста, худощавый, с подлинялыми обсосанными конфетками вместо глаз. Отличается тем, что может, не задумываясь, говорить о чем угодно, и все это красивым, легким языком. Этот человек умный и хитрый. У себя дома, должно быть, пользовался громкой известностью хорошего и талантливого молодого человека; имел громадный успех у барышень. Он понимает, что одной только болтовней, пусть красивой, нас не расположить к себе - мы тоже не дураки, поэтому он вытаскивает из чемодана кусок сала, хлеб и с удивительной искренностью всех приглашает к столу. Мы ели сало и, может быть, понимали, что сала ему жалко, потому понимали, что слишком уж он хлопотал, разрезая его и предлагая нам. Но нас почему-то это не смущало, мы думали, что это так и следует делать в обществе людей искусства.
Разговор течет непринужденно, мы острим, рассказываем о себе, а выждав момент тишины, говорим что-нибудь особенное, необыкновенно умное, чтобы сразу уж заявить о себе. Мы называем друг друга Коленькой, Васенькой, Юрой, хотя это несколько не идет к нам.
В общем гаме уже выявляются голоса, которые обещают в будущем приобрести только уверенный тон маэстро. Здесь, собственно, и намечаются киты.
Человечек с бесцветными глазами и прозрачным умом рассказывает между прочим о том, что Тамара Макарова замужем за Герасимовым, что у Ромма какие-то грустные глаза, и добавляет, что это хорошо, что однажды он встретил где-то Гурзо и даже, кажется, прикурил от его папиросы. И все это с видом беспечным, с видом, который говорит, что это - еще пустяки, а впереди будет еще хлеще.
Незаметно этот вертлявый хитрец одолевает нашим вниманием и с видимым удовольствием сыплет словечками, как горох. Никто из нас не считает его такой уж умницей, но все его слушают - из уважения к салу.
Почувствовав в нем ложную силу и авторитет, к нему быстро и откровенно подмазывается другой кит - человек от природы грубый, но нахватавшийся где-то «культурных верхушек». Этот, наверное, не терпит мелочности в людях, и, чтобы водиться с ним, нужно всякий раз рассчитываться за выпитое вместе пиво не моргнув глазом, ничем не выдавая своей досады. Он не обладает столь изящным умом и видит в этом большой недостаток. Он много старше нас, одевается со вкусом и очень тщательно. Он умеет вкусно курить, не выносит грязного воротничка, и походка у него какая-то особенная - культурная, с энергичным выбросом голеней вперед.
Он создает вокруг себя обаятельную атмосферу из запаха дорогого табака и духов.
Он не задумываясь, прямо сейчас стал бы режиссером, потому что «знает», как надо держать себя режиссеру.
Вечером киты поют под аккомпанемент гитары «сильные вещи». Запевает глистообразный тип, запевает мягким, приятным голосом: «Ваши пальцы пахнут ла-аданом…»
Второй подхватывает мелодию, поет он скверно и портит все, но поет старательно и уверенно. Мы слушали, и нас волновала песня.
Только всем нам, пожалуй, странно немножко: дома мы пели «Калинушку», читали книжки, любили степь и даже не подозревали, что жизнь может быть такой сложной и, по-видимому, интересной.
Особенно же удивили нас киты - эти видавшие виды люди, - когда они не ночевали в общежитии, а явившись утром, на наш вопрос ответили туманно: «Да так, в одном месте».
Это было таинственно и любопытно. Киты заметно вырастали в наших глазах. Впрочем, кто-то из нас, отвернувшись, негромко сказал: «У тетки, наверное, в Москве ночевали».
Один из китов был в прошлом актер. И они подолгу разговаривали, уже не обращая на нас внимания, о горькой актерской жизни, сетовали на зрителей, которые не понимают настоящего искусства. Да и в кинематографии тоже «беспорядочек правильный», говорили они, и не прочь были навести там наконец настоящие порядки.
В нас они здорово сомневались и не стеснялись говорить это нам в лицо.
Однако приближался день экзаменов, и киты наши как-то присмирели и начали уже поговаривать о том, что их могут не понять. В день экзаменов они чувствовали себя совсем плохо.
Наверное, правду о себе они чувствовали не хуже нас. Когда наконец один из них зашел в страшную дверь и через некоторое время вышел, у нас не было сомнения в том, что этот провалился. Мы с каким-то неловким чувством обступили его в вестибюле и начали закидывать ненужными вопросами.
Кит рассказал, как он «рубал» на экзаменах, а в глазах у него метался страх и неуверенность. Словечки по-прежнему свободно сыпались у него изо рта, но видно было, что он вспоминает неприятные ощущения испытаний.
Он, кажется, начинал понимать, что нужно было не так. И в тот момент, когда лицо его приобретает естественное выражение, - его жалко. Но тут же вспоминает, он - прежний кит, самоуверенный и невнимательный, жалость пропадает. «Пусть тебя учит жизнь, если ты не хочешь слушать людей».
Надо сказать, что сей документ меня даже поразил. Во-первых, в нем сразу видно писательское дарование молодого человека : цепкий взгляд, хорошая память на детали, умение несколькими деталями обрисовать человека, даже шукшинский стиль уже присутствует в этом сочинении, его интерес по жизни ко всяким «чудикам» и умение выделить в человеке его характерность.
Во вторых, в нем писатель и будущий режиссер безоговорочно побеждает человека. Человек подумал бы о том, что пишет сочинение не по теме и его могут не принять. Подумал бы о том, что пишет о тех, с кем вместе поступает, этично это или нет ? Но писатель должен выплеснуть живые сильные впечатления и экзаменатор пишет на сочинении : «Хотя работа не на тему, и условия не выполнены, автор обнаруживает режиссерское дарование и заслуживает отличной оценки. Отлично»
В конце концов, и Антон Павлович писал про своего друга Левитана в рассказе «Попрыгунья», после чего имел разбор своих полетов. Писательское в нем было важнее человеческого.
И еще тут есть доля рабоче-крестьянского презрения к элитарным мальчикам. Возможно, что комплексы перед теми, кто больше в теме, а он тут со свиным рылом да в калашный ряд. Конечно, он не знал, что во всех вузах страны тогда была установка пропускать вперед рабоче-крестьянскую молодежь, так что эти "киты" были по большому счету ему не конкуренты.
«Тема:
Вестибюль ВГИКа . Лето. Настоящие дни.
Киты, или О том, как мы приобщились к искусству.
Вестибюль института кино. Нас очень много здесь молодых, неглупых, крикливых человечков. Всем нам когда-то пришла в голову очень странная мысль - посвятить себя искусству. И вот мы здесь.
Мы бессмысленно толпимся, присматриваемся друг к другу и ведем умные разговоры. Лица наши хотят выражать спокойствие и зрелось мысли. Мы очень самостоятельные люди и всем своим видом показываем, что мы родились для искусства.
Знакомимся мы настороженно, подозрительно всматриваясь друг в друга, опасаясь втайне встретить людей, которые имеют больше несомненных шансов для поступления в институт. Тревожная мысль о конкурсе не покидает нас, но у нас достает духу шутить даже на эту тему.
Время тянется томительно долго.
Наконец, получив документы, мы расходимся. В общежитии мы знакомимся ближе, но по-прежнему каждый живет своей напряженной жизнью. Впрочем, все мы единодушно сходимся на том, что только мы, девять, а не те 180 достойны поступления. Правда, для очистки совести мы говорим о том, что мы сомневаемся в удаче, и каждый из нас даже называет каких-то талантливых людей, которые уж обязательно поступят, но все это выходит у нас неискренне. Каждый знает, что он талантливее других и доказывает это каждым словом, каждым своим движением. Среди нас неминуемо выявляются т.н. киты - люди, у которых прямо на лбу написано, что он - будущий режиссер или актер.
У них, этих людей, обязательно есть что-то такое, что сразу выделяет их из среды других, обыкновенных. Вот один такой:
Среднего роста, худощавый, с подлинялыми обсосанными конфетками вместо глаз. Отличается тем, что может, не задумываясь, говорить о чем угодно, и все это красивым, легким языком. Этот человек умный и хитрый. У себя дома, должно быть, пользовался громкой известностью хорошего и талантливого молодого человека; имел громадный успех у барышень. Он понимает, что одной только болтовней, пусть красивой, нас не расположить к себе - мы тоже не дураки, поэтому он вытаскивает из чемодана кусок сала, хлеб и с удивительной искренностью всех приглашает к столу. Мы ели сало и, может быть, понимали, что сала ему жалко, потому понимали, что слишком уж он хлопотал, разрезая его и предлагая нам. Но нас почему-то это не смущало, мы думали, что это так и следует делать в обществе людей искусства.
Разговор течет непринужденно, мы острим, рассказываем о себе, а выждав момент тишины, говорим что-нибудь особенное, необыкновенно умное, чтобы сразу уж заявить о себе. Мы называем друг друга Коленькой, Васенькой, Юрой, хотя это несколько не идет к нам.
В общем гаме уже выявляются голоса, которые обещают в будущем приобрести только уверенный тон маэстро. Здесь, собственно, и намечаются киты.
Человечек с бесцветными глазами и прозрачным умом рассказывает между прочим о том, что Тамара Макарова замужем за Герасимовым, что у Ромма какие-то грустные глаза, и добавляет, что это хорошо, что однажды он встретил где-то Гурзо и даже, кажется, прикурил от его папиросы. И все это с видом беспечным, с видом, который говорит, что это - еще пустяки, а впереди будет еще хлеще.
Незаметно этот вертлявый хитрец одолевает нашим вниманием и с видимым удовольствием сыплет словечками, как горох. Никто из нас не считает его такой уж умницей, но все его слушают - из уважения к салу.
Почувствовав в нем ложную силу и авторитет, к нему быстро и откровенно подмазывается другой кит - человек от природы грубый, но нахватавшийся где-то «культурных верхушек». Этот, наверное, не терпит мелочности в людях, и, чтобы водиться с ним, нужно всякий раз рассчитываться за выпитое вместе пиво не моргнув глазом, ничем не выдавая своей досады. Он не обладает столь изящным умом и видит в этом большой недостаток. Он много старше нас, одевается со вкусом и очень тщательно. Он умеет вкусно курить, не выносит грязного воротничка, и походка у него какая-то особенная - культурная, с энергичным выбросом голеней вперед.
Он создает вокруг себя обаятельную атмосферу из запаха дорогого табака и духов.
Он не задумываясь, прямо сейчас стал бы режиссером, потому что «знает», как надо держать себя режиссеру.
Вечером киты поют под аккомпанемент гитары «сильные вещи». Запевает глистообразный тип, запевает мягким, приятным голосом: «Ваши пальцы пахнут ла-аданом…»
Второй подхватывает мелодию, поет он скверно и портит все, но поет старательно и уверенно. Мы слушали, и нас волновала песня.
Только всем нам, пожалуй, странно немножко: дома мы пели «Калинушку», читали книжки, любили степь и даже не подозревали, что жизнь может быть такой сложной и, по-видимому, интересной.
Особенно же удивили нас киты - эти видавшие виды люди, - когда они не ночевали в общежитии, а явившись утром, на наш вопрос ответили туманно: «Да так, в одном месте».
Это было таинственно и любопытно. Киты заметно вырастали в наших глазах. Впрочем, кто-то из нас, отвернувшись, негромко сказал: «У тетки, наверное, в Москве ночевали».
Один из китов был в прошлом актер. И они подолгу разговаривали, уже не обращая на нас внимания, о горькой актерской жизни, сетовали на зрителей, которые не понимают настоящего искусства. Да и в кинематографии тоже «беспорядочек правильный», говорили они, и не прочь были навести там наконец настоящие порядки.
В нас они здорово сомневались и не стеснялись говорить это нам в лицо.
Однако приближался день экзаменов, и киты наши как-то присмирели и начали уже поговаривать о том, что их могут не понять. В день экзаменов они чувствовали себя совсем плохо.
Наверное, правду о себе они чувствовали не хуже нас. Когда наконец один из них зашел в страшную дверь и через некоторое время вышел, у нас не было сомнения в том, что этот провалился. Мы с каким-то неловким чувством обступили его в вестибюле и начали закидывать ненужными вопросами.
Кит рассказал, как он «рубал» на экзаменах, а в глазах у него метался страх и неуверенность. Словечки по-прежнему свободно сыпались у него изо рта, но видно было, что он вспоминает неприятные ощущения испытаний.
Он, кажется, начинал понимать, что нужно было не так. И в тот момент, когда лицо его приобретает естественное выражение, - его жалко. Но тут же вспоминает, он - прежний кит, самоуверенный и невнимательный, жалость пропадает. «Пусть тебя учит жизнь, если ты не хочешь слушать людей».