С. Варшавский и Б. Рест "Подвиг Эрмитажа" - ч. 2.
С. Варшавский, Б. Рест. Подвиг Эрмитажа. Советский художник. Л., 1969.
Государственный Эрмитаж в годы Великой Отечественной войны
Глава 2 ( к содержанию)
Звонок из Москвы колоколом громкого боя отдался во всех зданиях гигантского музея - и в Новом Эрмитаже с гранитными атлантами на его подъезде, и в Зимнем дворце, на три стороны вытянувшем свои фасады, и в примыкающем ко дворцу Малом Эрмитаже - Ламотовом павильоне, и в фельтеновском Старом Эрмитаже, откуда перекинутый через Зимнюю канавку переход ведет в здание Эрмитажного театра. От Зимней канавки до Адмиралтейского проезда - на всех этажах и во всех помещениях, в кабинетах научных сотрудников и в реставрационных лабораториях, в столярных мастерских и книгохранилищах библиотеки, в дворцовых галереях и в подсобных кладовых, и в резонирующей высоте просторных выставочных залов, и в заглушающей звук тесноте музейных запасников - везде, везде колоколом громкого боя отдался звонок из Москвы:
- Эвакуация!
Во всех зданиях гигантского музея - от Адмиралтейского проезда
до Зимней канавки - колоколом громкого
боя отдался звонок из Москвы: эвакуация!
Сокровищам Эрмитажа не впервые предстояло покинуть берега Невы. На протяжении своей 175-летней истории Эрмитаж уже пережил две эвакуации.
В сентябре 1812 года, когда Наполеон вступил в Москву и опасность стала угрожать Петербургу, из столицы были вывезены некоторые государственные ценности, в том числе и ценности, хранившиеся в Эрмитаже. К тому времени «Эрмитаж Его Величества» по-прежнему оставался чисто дворцовым собранием первоклассных произведений искусства и мало отличался от недавнего «Пустынного убежища» Екатерины Второй, «Ермитажа Ее Величества». Царские коллекции, отправленные подальше от Наполеона в срочно снаряженную «секретную экспедицию» через Ладожкое озеро в район Петрозаводска, сопровождал реставратор Андрей Митрохин вместе с камердинером Андреевым и лакеем Трифоновым. Они были посланы «водяным трактом при картинах и прочих редких вещах Эрмитажа» и, «имея тщательное за оными наблюдение, сохранили препорученную им кладь от всякого повреждения».
Вторично эвакуационные мытарства выпали на долю Эрмитажа в 1917 году. Хотя «Императорский Эрмитаж», в стенах которого уже теснилось шестьсот тысяч вещей, после падения самодержавия перестал именоваться «императорским», мало что изменилось в его жизни при Временном буржуазном правительстве, расположившемся на короткий исторический бивуак здесь же по соседству, в царских покоях Зимнего дворца. Антинародное Временное правительство продолжало вести гибельную войну в интересах империалистической Антанты, и осенью 1917 года, незадолго до Октябрьской революции, Керенский распорядился ускорить вывоз из Петрограда в числе прочего дворцового имущества и эрмитажные коллекции, «имущество бывшего царя». 30 сентября и 20 октября часть музейных ценностей была отправлена в Москву и укрыта за стенами Кремля.
Через восемнадцать дней, 7 ноября 1917 года, сокровища Эрмитажа стали народным достоянием, но лишь спустя три долгих года, овеянных пороховым дымом гражданской войны, вновь воссоединились в стенах уже советского Эрмитажа его разлученные коллекции - и те, которые революционный народ бережно охранял в Красной Москве, и те, которые были сбережены революционным народом в Красном Петрограде. Они многократно возросли за два последующих мирных десятилетия, стали исчисляться не шестизначными, а семизначными числами, заняли не только залы и галереи Эрмитажа, но и большую часть Зимнего дворца. Расположенные в строго научном порядке, по-новому осмысленные, они радовали и учили миллионы людей.
Теперь эрмитажные сокровища надо опять готовить в дорогу.
Откуда взялись эти ящики, большие, малые, средние, эти сотни ящиков всех размеров, всех габаритов - и высокие, и плоские, и короткие, и длинные, - с уже нанесенными на их дощатые стенки черными шторами и цифрами таинственных шифров? Откуда и как, по мановению какого волшебного жезла возникли вдруг будто из-под земли эти слоноподобные рулоны упаковочной бумаги - и плотной, оберточной, и папиросной, и вощеной? Кипы прессованной стружки, тонны ваты, мешки с дефицитной пробковой крошкой, километровые полотнища клеенки, - откуда они появились, откуда они взялись?
Сохранение музейных вещей - одна из главных, если не самая главная заповедь музейного работника. Своим особым «шестым» чувством обладают люди всех профессий: есть оно, свое, неповторимое, у хирурга и у литейщика, у авиатора и у землепашца, а у работников музея с годами вырабатывается то специфическое «хранительское чувство», которое даже тогда, когда они не вглядываются в показания термометров и психрометров, постоянно владеет всем их существом.
Еще в те годы, когда гусеницы гитлеровских танков впервые заскрежетали на дорогах Европы и не за одними лишь Пиренеями народы научились распознавать гул фашистских самолетов, в Эрмитаже детально продумывались все необходимые меры на тот случай, если зажженный Гитлером пожар второй мировой войны займется у наших границ. Кубометры и тонны упаковочных материалов стали заполнять вместительные музейные склады.
Какие детекторы способны определить, где кончаются напрасные опасения и где начинается оправданная предосторожность? После пакта о ненападении, заключенного с Германией, ничто, казалось, не должно было внушать опасений. - «Паникёры!» - подчас иронизировал кое-кто, у кого Эрмитаж вновь и вновь испрашивал дополнительные фонды на доски, клеенку, фанеру, но горы порожних ящиков продолжали расти и расти. Уже не раз главные хранители отделов и несколько доверенных лиц в вечерней тиши пустых музейных залов проводили пробные упаковки. Дорожное снаряжение эрмитажных вещей годами хранилось в опечатанных складах музея подобно тому, как хранятся в армейских цейхгаузах шинели и полушубки, сапоги и валенки - неприкосновенный запас!
Пломбы и печати сорваны со складских помещений, и порожние ящики подняты на этажи. Ящики грохочут, пронзительно визжат на паркетах, когда их растаскивают по залам и галереям. Отошли в сторонку, чтобы не мешать грузчикам и плотникам, все, кто собрался в залах, - научные сотрудники и технические работники, экскурсоводы и реставраторы, хранители отделов и смотрительницы залов - эрмитажные старушки. Молча смотрят они на раскрытые и еще порожние ящики.
В Картинной галерее, в зале Рембрандта, перед изображением нидерландской крестьянки, оберегающей сон своего ребенка, молча стоят трое немолодых людей. Один из них - директор музея, ученый с мировым именем; другой - заведующий отделом истории западноевропейского искусства, человек энциклопедических знаний, чье имя с уважением произносят во всех художественных музеях мира; имя третьего знакомо лишь небольшому кругу музейных работников Ленинграда.
Ему, этому третьему, уже шестьдесят лет, но среди трех музейных деятелей, остановившихся перед «Святым семейством» Рембрандта, он не только старший по возрасту, он - единственный из старожилов Эрмитажа, которому еще в начале века доводилось время от времени вынимать эрмитажные полотна из их золоченых рам. Выходец из костромских крестьян, он впервые увидел Эрмитаж в 1907 году, начав работать в петербургской реставрационной мастерской, которая выполняла заказы императорского музея, и он был уже специалистом высшей квалификации, когда с 1912 года стал служить в самом Эрмитаже. Скольким полотнам великих мастеров продлил он бессмертие за три с половиной десятилетия! Он, старший реставратор станковой живописи Николай Дмитриевич Михеев, был одним из тех считанных людей, которые заблаговременно продумывали практические меры для наилучшего сбережения музейных вещей, если им придется в случае войны на какой-то срок покинуть Ленинград. И именно он разработал особую конструкцию ящиков, приспособленных для дальней транспортировки и длительного хранения эрмитажных картин.
Тяжелые ящики, сбитые из толстых, тщательно обструганных сосновых досок, внесли в зал Рембрандта, спустили на пол, сняли с них крышки. Флора в венке из полевых цветов, Даная, приподнявшись на своем ложе, амстердамский ученый, отведя взор от лежащей перед ним рукописи, с удивлением и испугом глядят вниз на пустую тару. «Святое семейство» уже вынуто из рамы, и Николай Дмитриевич Михеев собственноручно кладет творение великого Рембрандта на дно плоского ящика. Он закрепляет его деревянными планками, прокладывает в углах мягкие валики из оберточной бумаги, и только убедившись, что картину теперь ничто не сдвинет с места - ни толчки при погрузке, ни вагонная тряска, - он с трудом разгибает онемевшую спину.
В соседних залах тем временем вынимали из рам «Вакха» и «Портрет камеристки» Рубенса, «Юдифь» Джорджоне, «Марию Магдалину» и «Данаю» Тициана, «Апостолов Петра и Павла» Эль Греко, «Мальчика с собакой» Мурильо, «Автопортрет» ван Дейка, «Пейзаж с Полифемом» Пуссена, «Капризницу» Ватто, картины Веласкеса и Делакруа, Гальса и Давида, Караваджо и Гейнсборо, Тьеполо и Сезанна, тысячи полотен художников разных времен и разных школ. Картины, которые два десятилетия висели на стенах музея в строгом и последовательном чередовании эпох и стран, теперь смешались и, ожидая, чтобы их упаковали, беспорядочно толпились в залах, подобно тому, как топчется пестрая, разноязычная толпа, ожидая посадки на вокзальных перронах трансконтинентальной магистрали. Но в этом хаосе картин был свой порядок, предусмотренный заранее составленным планом, зафиксированный в заранее сделанных описях, определенный заранее проставленными литерами и цифрами на ящиках, каждый из которых должен был вместить соответственное число точно поименованных холстов одного и того же размера.
Рембрандт. Святое семейство.
Рембрандт. Даная.
Рембрандт. Флора.
Рембрандт. Портрет ученого.
Из рам уже были вынуты...
"Портрет камеристки" Рубенса...
...и "Мария Магдалина" Тициана...
...и "Апостолы Петр и Павел" Эль Греко...
...и "Мальчик с собакой" Мурильо...
...и "Автопортрет" ван Дейка...
...и "Курильщик" Сезанна...
Многое в будущих судьбах эрмитажных полотен зависело сейчас от качества упаковки, и не случайно долгие годы спустя об ее технологии, как и о конструкции ящиков, разработанной Н.Д. Михеевым, счел необходимым подробно рассказать историк искусства, стоявший рядом со старым реставратором, когда тот начал готовить в дорогу шедевры Картинной галереи. Перечисляя все принятые тогда предосторожности, профессор В.Ф. Левинсон-Лессинг пишет в научном издании музея - «Сообщениях Государственного Эрмитажа»:
«Картины малого и среднего размера (примерно до 100X75 см) были упакованы в ящики с гнездами, образованными укрепленными вертикально на стенках ящиков параллельными рейками, обитыми сукном; картины прочно укреплялись между этими рейками посредством деревянных брусков. В одном ящике такого типа помещалось от 20 до 60 (в отдельных случаях и больше) картин.
Наиболее крупные по размеру картины были сняты с подрамников и накатаны на валы... На каждый вал накатывалось от 10 до 15 картин, переложенных бумагой. Зашитые в клеенку валы укладывались в прочные продолговатые ящики и укреплялись наглухо на специальных стойках. Ввиду длительности операции снятия больших картин с подрамников, неизбежности некоторого повреждения при этом кромок холста, а также возможного в некоторых случаях образования трещин, этот способ был ограничен только пределами строгой необходимости, то есть он был применен только для тех картин, размеры которых не дали бы возможности внести их без снятия с подрамника в вагон...»
Каждый ящик знал свои картины, каждая картина знала свой ящик. Но сколько бы ни было умелых рук в Эрмитаже, их, конечно, не могло хватить, чтобы в установленный железным графиком короткий срок уложить и ящики тысячи картин, чтобы осторожно, щадя кромки старых полотен, снять с подрамников сотни огромных холстов и бережно, остерегаясь нанести им малейшую травму, накатать затем на валы. Свою помощь Эрмитажу предложили ленинградские художники. Люди разных художнических поколений - и пожилые, заслуженные ветераны русского искусства, и те, кто стал выставляться лишь в советские годы, и преданная искусству молодежь, еще учившаяся мастерству по ту сторону Невы в Академии художеств, - все они, как к добрым знакомым и давнишним друзьям, подошли к эрмитажным картинам.
Перед многими из этих полотен им издавна доводилось проводить блаженные часы сосредоточенного одиночества, изведанные всеми художниками, которые с венециановских и федотовских времен развивали свое мастерство в Эрмитаже. В тридцатых годах XX века, как и в тридцатые годы XIX столетия, молодой художник благоговейно входил в залитый светом торжественный зал, привычно надевал заляпанный краской халат мастерового, устанавливал у стены треногу переносного мольберта, и эрмитажный шедевр в безмолвном диалоге поверял ему с глазу на глаз тайну мазка и магию светотени. Но только сейчас, в предотъездной сутолоке и толчее, среди отверстых ящиков и початых рулонов оберточной бумаги, великие полотна предстали перед пришедшими в Эрмитаж художниками во всей своей первозданной прелести и чистоте. Они предстали перед ними без золоченого кружева барочных и рокайлевых рам, в благородной наготе только что рожденного искусства, такими, какими они два, три, пять столетий назад представали взору флорентийских, нюрнбергских, парижских мастеров, когда те, сделав кистью последний удар, отходили в глубь мастерской, чтобы увидеть оживший холст.
Как в час своего рождения, как в первые дни своей многовековой жизни, полотна стояли без рам, прислоненные к стенам и простенкам, и доверчиво подставляли себя уверенным рукам ленинградских художников. Руки, от которых так знакомо пахло олифой и скипидаром, переносили их к ящикам, вставляли в отведенные им гнезда, укладывали картины побольше в плоские ящики, накатывали снятые с подрамников огромные полотна на становившиеся все толще и толще деревянные валы, прокладывали между холстами бесцветную, безликую бумагу.
Единственное исключение было сделано для «Возвращения блудного сына» - последнего великого, быть может, самого великого творения уже слепнущего Рембрандта. Оно было святыней человечества, порой ради него одного приезжали в Эрмитаж паломники со всего мира. Размер этой картины - 262 сантиметра высоты и 205 сантиметров ширины (5,37 квадратных метров!), но никто в Эрмитаже не решился бы снять ее с подрамника и накатывать на вал, подобно другим полотнам. Ящик из досок толщиной в 3 сантиметра, специально изготовленный для «Возвращения блудного сына», еще более увеличивал габариты огромной картины, и хотя все было заранее точно высчитано, никого не оставляла тревога, протиснется ли громадина ящика в широкие двери пульмановского вагона.
Рембрандт. "Возвращение блудного сына".
Упаковывали картины, большие и малые. Упаковывали пастели, писанные на шероховатой бумаге, на пергамене, на картоне, на тонированном холсте, матовые бархатистые пастели, боязливые, как цветы, выращенные под стеклом оранжереи, и такие же нежные, как оранжерейный цветок: пастель обычно не вынимают из-под герметически прикрывающего ее стекла, пыльца ее красок осыпается при малейшем сотрясении, и даже легкого прикосновения к защищающему ее стеклу боится робкая пастель.
«...Особо тщательной упаковки, - пишет В.Ф. Левинсон-Лессинг, - требовали пастели; все они были упакованы в рамах и в застекленном виде; каждая заключалась в особые фанерные футляры и особо закреплялась в ящике, стекла заклеивались бумагой. Обитые фанерой ящики были проложены клеенкой.
Рисунки и гравюры были упакованы и специальных портфелях и коробках, в которых они хранились в музее... Обернутые в папиросную бумагу миниатюры укладывались в картонные коробки, обернутые бумагой, и помещались в такие же ящики».
Дощатые ящики, обитые изнутри фанерой и выложенные клеенкой, стояли повсюду - во всех залах и на всех этажах.
Ящики и сундуки были внесены и в те комнаты нижнего этажа, где провели первую военную ночь картины Леонардо да Винчи и Рафаэля, Рембрандта и Рубенса, в комнаты без окон и со стальными дверьми - в Особую кладовую Эрмитажа.
Тут всегда горит электричество, и при его равнодушном и холодном свете здесь буйным и жарким огнем всегда полыхает скифское золото. Золотые изделия скифов, найденные в древних могильниках на юге России, присоединились к прославленной Сибирской коллекции Петра Первого, и во всем мире нет собрания более богатого, чем эрмитажная коллекция памятников скифского искусства.
Рядом, за стеклом других витрин - золото античной Греции. Безвозвратно погибла статуя Афины Паллады, изваянная Фидием, но ее лицо, творение гениального ваятеля, в миниатюре повторенное безвестным древнегреческим ювелиром, и поныне глядит на нас с золотых подвесок, занесенных ненароком две с половиной тысячи лет назад из афинской мастерской в кипарисовый гроб кургана Куль-Оба. Многие величественные образы навсегда утраченной человечеством античной монументальной скульптуры обязаны своим бессмертием миниатюрным вещам, сделанным из золота остроглазыми ювелирами Древней Греции, чудесам античной микротехники, изысканной и утонченной эллинской бижутерии, бесподобная коллекция которой хранится в Эрмитаже, в Особой кладовой.
Тот же спокойный электрический свет отражают миллионами разноцветных трепещущих огоньков драгоценности XVII, XVIII, XIX веков, созвездия алмазов и бриллиантов, сверкающие отточенными гранями и растекающиеся Млечным путем по темному бархату витрин соседнего зала.
«Галерея драгоценностей, ныне называемая Особой кладовой, - пишет академик А.Е. Ферсман, вдохновенный поэт камня, - создает полное представление об одном из прекраснейших искусств - об ювелирном деле. В отделке безделушек, вееров, табакерок, несессеров, часов, бонбоньерок, набалдашников, перстней, колец и т. д. проявлено столько вкуса, такое понимание декоративных особенностей камня, такое мастерство композиции, такая виртуозность техники, что, любуясь этими вещами, признаешь их скромных, забытых ныне авторов, за достойных собратьев великих художников, произведения которых висят рядом на стенах Картинной галереи Эрмитажа».
Сохранился архивный документ, составленный в Эрмитаже вскоре после отбытия из Ленинграда эшелонов с музейными собраниями. О том, как были упакованы вещи Особой кладовой, в этом пространном отчете сказано немного:
«Ювелирные изделия: каждый предмет упакован в папиросную бумагу и вату; более крупные предметы сверх того обернуты подушками из стружки. Предметы упакованы в сундуки, набитые стружкой».
Одна из витрин в Особой кладовой Эрмитажа.
Всего только три строки о шести сутках, которые заняла упаковка Особой кладовой, о шести днях и шести ночах без отдыха и сна! Светлые июньские дни сменялись светлыми июньскими ночами, на смену коротким белым ночам приходили длинные солнечные дни, но шесть суток непрерывно горело электричество под сводами Особой кладовой Эрмитажа. Шуршала папиросная бумага, и гасло обернутое в нее скифское золото. Шуршала папиросная бумага, и в маленьком белоснежном комке затухало живое золото античных мастеров. Шуршала папиросная бумага, и меркли бриллианты, исчезавшие - созвездие за созвездием - с темного бархата распахнутых витрин.
Золотой гребень из кургана Солоха.
Немногочисленным хранителям Особой кладовой помогали научные сотрудники из других отделов музея. Шесть суток провели за стальными дверьми несколько молодых женщин, не позволяя себе на лишнее мгновение задержать восхищенный взгляд на вещах, которыми женщины украшали себя с незапамятных времен: попросту у женщин, упаковывавших эти безделушки, не было лишней минуты, чтобы в непосредственной близи, в собственных руках полюбоваться подвесками и запястьями афинских щеголих или серьгами, браслетами и кольцами непревзойденных российских модниц - Елизаветы Петровны и Екатерины Второй. Они не могли себе позволить хотя бы на секунду прикинуть к пальцу кольцо с солитером желтого или зеленого цвета, с редким агатом или уникальным рубином, с изумрудом, с кошачьим глазом - упаковка каждого кольца занимала всего несколько секунд, но одних только колец и перстней предстояло упаковать более десяти тысяч.
Быстрые пальцы заворачивали в папиросную бумагу вещь за вещью, обкладывали каждую вещь ватой и подушечками из стружки, уклады¬вали вещи в коробочки и коробки, складывали их в набитые стружкой сундуки. Сундук заполнялся за сундуком, баул за баулом, ящик за ящиком.
Другие ящики, сделанные из таких же толстых досок, но еще порожние, были втащены в Двенадцатиколонный зал, который тогда назывался Монетным залом, и подняты оттуда по чугунной лестнице на высокую, поддерживаемую колоннами открытую галерею. Там ожидали их группа эрмитажных экскурсоводов, присланных на помощь ученым-нумизматам.
Любой экскурсовод за годы своей работы в Эрмитаже износил немало ботинок, водя за собой посетителей музея по традиционным экскурсионным маршрутам, но сюда, на высокую галерею Монетного зала, в «Святая святых» отдела нумизматики, никто из экскурсоводов ни разу до сих пор не поднимался. Они поднялись сюда впервые и остались здесь на шесть дней и на шесть ночей.
Не так-то просто было сложить и увезти нумизматические коллекции даже в 1812 году, когда Минцкабинет при Императорском Эрмитаже вмещал лишь первые поступившие в него собрания редких монет и немногочисленные ценные находки, сделанные при раскопках древних городов. Но с годами и десятилетними в эрмитажном Мннцкабинете, приобретшем характер национального нумизматического хранилища, постепенно объединялись многие всемирно известные коллекции - и купленные еще Петром для Кунсткамеры, и собранные в разное время крупнейшими русскими и иностранными коллекционерами. Нескончаемым потоком стекались в Эрмитаж редкостные монеты, раскопанные трудолюбивыми археологами и найденные удачливыми кладоискателями. Нумизматические коллекции музея считались несметными уже в дореволюционные годы, а в 1941 году одна только систематическая коллекции отдела нумизматики, без дублетов, насчитывала триста тысяч монет.
В специальных шкафах покоились плоские, обтянутые сукном планшеты с монетами, планшет над планшетом - нумизматические пласты разных исторических эпох. Хранители отдела нумизматики обозначали крестиком очередной порядковый номер на листах длинного эвакуационного списка, и экскурсоводы вынимали тот или иной планшет, на котором лежали золотые, серебряные, бронзовые, медные кружочки со всевозможными изображениями и надписями на чеканных аверсах и реверсах, маленькие, иногда совсем крошечные металлические диски, некогда служившие человеку всеобщим эквивалентом и ставшие бесценными памятниками прошлого - былых царств и былых культур.
Те же эпохи и те же культуры, каждая из которых так мощно представлена в залах музея многоразличными творениями человеческого гения, проходили сейчас перед эрмитажными экскурсоводами в калейдоскопическом мелькании монет, лежавших аккуратными рядами на суконном ложе планшетов. В каждом планшете надо было один ряд монет отгородить от другого жгутами туго свернутой папиросной бумаги, накрыть каждый планшет слоями ваты, облачить его в плотную бумажную обертку. Шесть суток - и ни часу больше! - было дано на то, чтобы упаковать монеты нескольких тысячелетий, сотни тысяч монет. И в тот же срок надлежало закончить упаковку других коллекций отдела нумизматики - собрания медалей и собрания орденов.
«Вместе с ученым-нумизматом Алексеем Андреевичем Быковым, - заносит в свой дневник В.В. Калинин, один из научных сотрудников, работавших в те дни в отделе нумизматики, - упаковываю золотые монеты древних восточных царств и античных Греции и Рима... Сегодня солнечный день... Работаем при открытых окнах... Мирно летают стрижи и голуби, свившие свои гнезда в лепных карнизах под кровлями дворца».
На следующей странице дневника В.В. Калинин записывает:
«Вчера работу на короткое время прервала ночная тревога. Мы, постовые, теперь уже без первоначального волнения поднимаемся в свои будки на крыше Зимнего дворца... Сегодня я перешел к упаковке золотых монет, медалей и памятных знаков России. Даже и сейчас, в сутолоке эвакуационных работ, с восхищением оглядываешь это поистине сказочное художественное богатство... Белая ночь снова спускается на город. Все кажется тихим и безмятежным, как в мирные дни, но... нет! Высоко в небе чуть покачиваются аэростаты воздушного заграждения».