А. Бруштейн "Свет моих очей... " - 1.
Как обещала в одном из предыдущих постов, начинаю выкладывать у себя в ЖЖ четвертую часть книги Александры Яковлевны Бруштейн "Вечерние огни". :) Называется она "Свет очей моих". Для справки - Александра Яковлевна Бруштейн - советская писательница, драматург. Известна своей автобиографической трилогией "Дорога уходит в даль". "Вечерние огни" - в некоем роде продолжение трилогии.
Итак,
Александра Бруштейн. Вечерние огни. Советский писатель. М., 1963.
IV. Свет очей моих. ( к содержанию)
Часть первая.
Двадцать лет назад (1940 г.)
1. Дети
Час ранний, но в палате уже совсем светло. Солнце заглядывает в окно. Лучи его движутся по стенам, словно шарящие, нащупывающие пальцы слепых.
В нескольких шагах от меня спит девочка Галя. Ей три года. Анна Ивановна, ее мать, - еще молодая (Галя - первый ребенок). Анна Ивановна не спит. Когда бы я ни проснулась, я вижу ее сидящей на кровати рядом со спящей Галей. Сидит Анна Ивановна все в одной позе - охватив руками колени, все с тем же выражением в глазах.
Сейчас, заметив, что я не сплю, Анна Ивановна показывает мне на Галю: девочка, еще не проснувшись, ощутила тепло от заигравшего солнечного зайчика и бессознательно шевелит плечиками, славно подставляет их лучу.
- Мама... - бормочет Галя спросонья. - Ты тут?
- Тут, доню, тут.
- Еще ночь, мама? Темно?
Мать беспомощно смотрит на солнце, все щедрее заливающее нашу палату.
- Темно... - говорит она. - Темно... Ночь...
Гале темно в это ясное утро. Ей всегда будет темно, как ночью. Два месяца назад веселая здоровая девочка нечаянно опрокинула на себя чайник с кипятком. Зрение к ней никогда не вернется.
Отец Гали, железнодорожный техник, человек с больным сердцем, не вынес этого несчастья: его похоронили неделю спустя. Товарищи его, железнодорожники, вспомнили: говорят, в Одессе академик Филатов возвращает слепым зрение. Они снарядили Анну Ивановну с Галей в Одессу. До такой степени смутно было представление самой Анны Ивановны и окружающих о существе открытий Филатова, что она приехала в Одессу, в Офтальмологический институт, с твердым предложением: пусть вынут один из ее здоровых, зрячих глаз и «перешьют» его Гале... «Ну, будем обе кривые». С горем услыхала Анна Ивановна, что таких операций ни академик Филатов, ни другой кто в мире не делает. Слепота Гали - сказали ей - при сегодняшнем состоянии медицинской науки не поддается никакому лечению.
Сегодня Анна Ивановна с Галей уезжают из Одессы. Домой. Ни с чем.
Между тем Галя, лежа в кровати, подставляет солнечному лучу сонное личико в спутанных кудрях.
- Ночь, мама? - спрашивает она снова. - Опять лампа спортилась? И у соседей тоже спортилась?
- И у соседей тоже...
- А почему тепло, мама? Печка топится?
- Печка, да... Печка топится.
Галя вдруг пугается.
- А чайник? Чайник на печке? Убери, мама!
- Нету чайника. Убрала я его, доню, тот чайник несчастный.
- Совсем выбрось! На помойку! - волнуется Галя.
Несколько минут мы молчим.
- Расскажите еще раз... - просит Анна Ивановна. - Про того слепого расскажите!
- Про Николая Островского?
- Нет. Островский - тоже замечательно. Но ведь он ослеп, когда уже взрослым был. А вы про того академика расскажите!
Рассказываю - в который раз за эти дни! - о замечательном советском математике, академике Л.С. Понтрягине. Он ослеп в детстве так же, как и Галя, при сходных обстоятельствах. Но слепота не помешала ему стать виднейшим ученым с мировым именем. Конечно, в основе этого лежат гениальные способности, такие даются лишь одному человеку из многих миллионов. Однако не мало, вероятно, помогла в жизни Л. С. Понтрягина его удивительная мать с ее ежедневным, ежечасным самоотвержением.
- И вы их сами видели? Своими глазами?
Да, я видела их сама в крымском санатории «Батилиман». Каждый день и по нескольку раз в день встречала я эту неразлучную пару - сына с матерью.
Анна Ивановна слушает меня с жадностью. В ее положении такие рассказы - кислород, помогающий дышать в несчастье. Если Л.С. Понтрягину слепота не помешала подняться на такие высоты, то, может быть, и Галя сможет чему-нибудь научиться, занять хотя бы самое скромное рабочее место в жизни. И если мать Л.С. Понтрягина стала для сына другом и помощником, то, может быть, это удастся и ей, Анне Ивановне?
Тем временем встала и подошла к нам другая наша соседка по палате - Соня Герчик.
- А что вы думаете? - говорит Соня. - Если кто слепой, так ему уже и жизни нету? Ложись и помирай, да? Ну, так посмотрите на меня. Хорошенечко смотрите, - не стесняйтесь, я же вас не вижу.
Смотреть на Соню горестно. Она молодая, но такая безобразная, что даже удивительно! Все у нее четырехугольное: голова, фигура, лицо, нос. Рот и то какой-то квадратный.
- Насмотрелись? - спрашивает Соня с горьким юмором. - И бельма мои разглядели? На обоих глазах, на обоих! Я с пяти лет слепая. Прямо я вам скажу, я такая несчастная, аж просто от людей стыдно... Ну и что? Плачу я, жаловаюсь я? Борони боже. Я работаю. В аптеке, да. И зарабатываю, и люди меня уважают... Пристали ко мне товарищи: «Поезжай, Соня, до того Филатова! Поезжай да поезжай!» Вот и съездила... - добавляет Соня с неожиданной горечью. - Вот именно можно сказать: съездила, сукина дочь!
- Не помог вам Филатов?
- Он может помочь, только если может. А если не может, так уж не может. Такие бельма, как у меня, он не может... Но я не жаловаюсь, борони боже! Покаталась на поезде - и годи! Теперь вернусь до своей аптеки, опять буду работать... Я все это к тому говорю, чтобы вы слыхали, как вас? Анна Ивановна: Вы меня слышите?
- Слышу.
- У вас, конечно, сердце рвется через Галочку вашу. Ничего, подрастет, научится чего-нибудь делать и будет человеком. Будет человеком, попомните мое слово!.. Где ты тут, Галочка? Дай ручку тете Соне!
И Галочка, - она обычно жмется к матери и неохотно идет к чужим, - доверчиво протягивает ручонки к Соне.
- Соня, а куда мы с тобой пойдем? Темно ведь...
- Ничего. Я привыкла, чтобы темно. Я оринтироваюсь... - успокаивает девочку Соня. - Мыться пойдем! Ушки вымоем, и шейку, и ножки, и побрызгаемся немножко, да, Галочка?
Ловко и свободно двигаясь, как привычно слепая, Соня уносит Галочку в умывальную комнату. Анна Ивановна неотступно идет за ними.
Я тоже выхожу из палаты. За дверью - неожиданное видение: мальчик Сашок шествует по коридору на руках! Иногда он еще и перекувыркивается через голову. Сашок еще недавно был акробатом, выступал в цирковом ансамбле вместе с отцом и матерью. Глядя на полную свободу его движений, не сразу веришь, что этот шестилетний мальчик совершенно слеп. Это понимаешь лишь при взгляде на его глаза, затянутые бельмами. Здесь, в Офтальмологическом институте имени академика В.П. Филатова (кратко все говорят: «здесь, у Филатова»), видишь очень много таких глаз и поражаешься многообразию этих бельм. Бывают бельма серые, как тучи, плотно облегающие небо. Другие как слезы, переполняющие глаз, - такие бельма-слезы кажутся иногда более крупными, чем глазная орбита, словно эти глаза вот-вот выльются слезой из своей слишком тесной глазницы! Бывают и такие, которые врачи называют «грубыми бельмами», иногда они воспаленно-красные. У Сашка глаза затянуты голубоватыми бельмами цвета малокровного осеннего неба. Сашок ослеп недавно, после перенесенной им скарлатины, но необыкновенно быстро приспособился к слепоте. Он и не ходит «по-слепому» - проткнув вперед руки и опасливо возя ногами по полу. Он ступает решительно, твердо, всей ступней, как зрячий. Возможно, в этом сказываются навыки акробата, привыкшего приноравливаться к ритму и темпу работы партнера, к музыке, к малейшим колебаниям равновесия. Когда Сашка опрашивают, почему он ходит не как все люди - не на ногах, а на руках, - он коротко отвечает:
- Привык...
А однажды объяснил подробнее:
- Нога - она что? Па! Глупая... И ходит, как дура, ничего не разбирает. А рука всякую щепочку видит, всякую ямку на полу!
Узнает Сашок людей безошибочно - по голосу, походке, по каким-то неуловимым деталям. Вот сейчас, подойдя ко мне, он быстро нащупывает кольцо на моей руке, - это, видимо, составляет мой опознавательный знак.
- Вы умываться? Я вас провожу.
Взяв меня за руку, он уверенно ведет меня, как слепую, в умывалку. Сашок часто держит себя с людьми так, будто не он слепой, а они. Словно сами, без его помощи, зрячие ничего вокруг не видят. Например, послюнит клочок газеты, налепит себе на глаз и объясняет мне, как если бы и я была слепая и ничего не видела:
- А я себе глаз заклеил! Ага, бумажкой... Левый!
Всю дорогу до умывалки Сашок стрекочет:
- Кто сильнее - кит или акула? Орел или лев? А орел может побороть льва? А хуся (гуся)? Ох, орел сильный, он хусю ка-ак даст! А вот я вам расскажу: жил в Индёе один индеец бе-е-едный-бедный! У него был только один слон... И больше ничего, - такой бедный!
- Глупости! - говорю я. - Слон столько ест! Бедный человек слона не прокормит.
- А вы знаете? Вы у индейцев в Индее были и видели?
- Нет, я там не была. Но я видела - давно, еще до революции, в Царском Селе жил слон, его подарили русскому царю. Слона этого в отдельном домике держали, и при нем старичок жил: слона мыл, чистил, кормил...
- За няньку, значит, при слоне?
- Да. И пожирал этот слон каждый день четыре пуда всякой еды: свежего хлеба, сухарей, гороху, всяких овощей... Воображаешь, сколько это - четыре пуда?
- Воображаю, - говорит Сашок с уважением, - это - куча! И добавляет: - Правда ваша: бедный человек слона не прокормит.
Сашок ни за что не соглашается говорить мне «ты» и называть меня бабушкой, как называют все остальные дети. Он объясняет, что имя-отчество мое нравится ему больше. И произносит он его по-своему: начинает тихо, потом голос повышается, словно взлетела высокая струя фонтана, и медленно понижается. Получается очень торжественно! И, конечно, нельзя говорить «ты» человеку с таким пышным имя-отчеством или называть его бабушкой!
Мы направляемся в столовую - завтракать. В коридоре и палатах идет уборка. Санитарка тетя Мотря несет нам навстречу высокую стопку плевательниц, круглых, белых, похожих на диккенсовские свадебные пироги.
- Здрас-с-с, тетя Мотря! - окликает ее Сашок.
Я удивляюсь, как он узнал ее? Сашок объясняет, что он узнает фарфоровый звон плевательниц: «Пл-л-лик! Плик!»
Пока я умываюсь, Сашок терпеливо дожидается меня у двери. Как-то я рассказала ему: о близости слонов охотники узнают по белым птичкам, неразлучным спутникам слонов. И мы тут же решили: я - слон, а он - белая птичка. Куда бы я ни шла, Сашок всюду провожает меня и ждет у двери. Когда его спрашивают, что он тут делает, он объясняет: ждет меня. А однажды ответил кому-то:
- Слона моего жду. Он в клозет пошел.
Сейчас мы с ним идем в столовую.
- Сковее! Сковее! - торопит нас сестра-хозяйка Дарья Рихардовна. - Завтвакать! Сегодня свавненький завтвак!
- Сковей! - торопит меня Сашок. - Свавненький завтвак!
Он не передразнивает Дарью Рихардовну, он просто подражает ей в неудержимой детской страсти к обезьянничанию. Дарью Рихардовну - красивую, румяную, заботливую к больным - любят все, а ребята в особенности.
По дороге в столовую мы с Сашком обрастаем другими детьми. Шестилетний Аветик недавно лишился глаза, - он играл с мальчишками в войну, они с увлечением размахивали палками-саблями, и кто-то выколол Аветику глаз! Родные привезли Аветика из Еревана «к Филатову». Сделали это не сразу после травмы, - пока переживали беду, пока собрались в Одессу, прошло много времени. И есть опасение, что проколотый глаз удалили слишком поздно, а от этого может ослепнуть и второй глаз, по выражению врачей - «симпатически». Аветик - очень красивый ребенок, добрый и ласковый. На редкость молчаливый: «здрасте», «спасибо» - больше от него не услышишь. Когда в сумерки мы садимся рассказывать сказки, Аветик уютно притуливается к рассказчику, словно старается согреться теплом взрослого человека. В первый день он слушал сказку о Красной Шапочке, не мигая и грустно приоткрыв рот. Но когда волк сожрал бабушку, а потом и Красную Шапочку, Аветик вдруг залился счастливым смехом и никак не мог успокоиться. Видя всеобщее удивление, Аветик перестал хохотать и сконфуженно объяснил нам:
- Па-русску нэ пани-маю...
Видимо, он слушал-слушал, - рассказчик так старается, говорит на разные голоса, за всех персонажей сказки! Ну, Аветик счел долгом вежливости выразить свое одобрение, как умел: смехом!
- Совсем не понимаешь по-русски?
- Ньэт! Маленько... - И он отмерил на своем пальце верхнюю фалангу. Вот как «маленько» он понимает по-русски.
Незнание языка выравнивается в общении с другими ребятами очень быстро. Вчера Аветик даже назвал Сашка «дурой». Сашок был очень доволен.
Сашок и Аветик здесь одни. Родные привезли их, но остаться не могли, - приедут ко дню выписки. А девочку Нюрочку привез с Алтая, из города Барнаула, ее отец и остался в Одессе до конца лечения. Для того чтобы «прохарчиться», Нюрочкин отец, Матвей Босых, стал искать, куда бы пристроиться на это время чернорабочим. Ему повезло, - его наняли в дворники поблизости от Офтальмологического института. Он приходит ежедневно проведать дочку. Девочка выходит к отцу в холл - на площадку лестницы.
- Доброго здоровья, Анна Матвеевна! - серьезно, без улыбки, приветствует ее отец.
- Здрасте, Матвей Федосеич! - отвечает так же Нюрочка.
Оба садятся в холле на деревянный диван-топчан. Девочка, приникнув к отцу, грызет принесенный им гостинец - конфету, кусок сахару, сдобную плюшку, - то и дело поднося это ко рту отца: пусть и он куснет! Разговаривают они неспешно, солидно, очень дружественно. Отец расспрашивает, вероятно, о том, что сказал сегодня доктор. Иногда отец рассказывает что-то, а дочка степенно кивает головой, словно одобряя и поддакивая.
Как-то отец не пришел в обычный час. Нюрочка встревожилась, потом затосковала, потом заплакала. Она плакала по-слепому: не жмуря потухших глаз, только жалобно приоткрыв рот, а слезы катились по щекам, как горох. Она плакала все сильнее, судорожно вцепившись в руку сестры-хозяйки Дарьи Рихардовны. Это было отчаянье слепого ребенка, которого, казалось ему, покинул последний близкий человек.
Сашок с Аветиком стояли рядом, очень огорченные.
- Не пвачь, Нювочка... - утешала ее Дарья Рихардовна, сама чуть не плача. - Пвидет твой папа, сково пвидет!
Нюрочка все плакала, словно боялась: а вдруг не придет?
Отец прибежал, запыхавшись, перед самым ужином: задержался на работе, не мог уйти.
Целый день ребята ведут себя по-ребячьи: смеются, играют, возятся весело, как маленькие зверушки. Но с наступлением сумерек дети тишают, смирнеют, жмутся к взрослым. В эти часы они охотно слушают сказки. Слушают необыкновенно активно, часто вмешиваясь в рассказ: «А вчера вы говорили, он зубами застучал!», «А почему она не закричала?», «А в волчьем животе темно?», «Ох, ну и как же они там, бедные?»
Мы сидим у окна в конце длинного-длинного коридора. На подоконнике зябко вздрагивает тощенький аспарагус в глиняном горшке. За окном - в закатных лучах море, мы его не видим, оно далеко, а почти у всех нас осталось от нуля до 25 процентов зрения. С этим до моря не дотянешься.
Больше всех сказок нравится ребятам «Красная Шапочка». Может быть, это происходит оттого, что рассказываю я ее не в классической редакции, а такою, какою она стала в пьесе Евгения Шварца. В старую сказку Шварц ввел много новых персонажей, поставил на развилке лесных тропок милиционера, регулирующего лесное движение, указывающего, какому зверю по какой дорожке бежать. А главное - сама Красная Шапочка у Шварца не просто легкомысленная, непослушная дурочка, а превосходный человек! Она деятельная, она дружит с лесными зверями, помогает им жить; ну и они, конечно, как доброжелательные друзья, стараются оградить ее от бед. Даже сидя с Бабушкой в волчьем животе, Красная Шапочка деловито сообщает Охотнику, пришедшему на выручку, в каком ящике комода лежат у Бабушки ножницы, чтобы Охотник мог разрезать волку живот.
Всех страстнее переживает сказку Сашок! Он сердится на промахи Красной Шапочки:
- У, бестолковая!
Он вторгается в рассказ со своими рационализаторскими предложениями:
- Ну, что ножницы? Па! Много ими нарежешь! Нож бери, кухонный нож. Р-р-раз!
Наибольшее оживление вызывает то угощение, какое выставили в конце сказки Бабушка и Красная Шапочка своему избавителю Охотнику. Ребята предлагают разнообразные добавления, так что получается, как в финале многих колхозных пьес, «мощный банкет».
- Мяса! Мяса побольше! - командует Сашок. - Охотник работает, ему надо много мяса!
- А конфеты? А печенье? А яблоки? А варенье? - интересуются другие ребята.
Как-то Нюрочка неожиданно спрашивает:
- А Волка за стол посадили? Угостили его?
Это вызывает бурю. Такого мерзавца, такого злодея - сажать за стол? Угощать?
Дебаты бурные. Одни считают, что Волк ничего хорошего не заслужил. После угощения он побежит и снова съест какую-нибудь другую Красную Шапочку. И в этом будем уже виноваты мы! Наконец ребята решают угостить Волка условно: если он перекуется на все сто. Пускай Волк садится за стол вместе со всеми, но...
- Но уж если он опя-а-ать начнет... - говорит Сашок с угрозой. - Тогда уж никаких! Бросим в речку, чтоб он утоп!
Приходит Дарья Рихардовна звать детей - их будут купать перед ужином. Я остаюсь сидеть у окна. Сашок, правда, еще раза два возвращается с неотложными вопросами:
- А можно на самолете полететь так высоко, чтоб потрогать рукой солнце? А солнце горячее или как?