Следственное дело Иосифа Исаевича Солженидзе
«Совершенно секретно» | 23.08.2022 | Автор: Юрий ПАНКОВ
Следственное дело Иосифа Исаевича Солженидзе
«12.1.44. С нового места пишу тебе в третий раз. Абсолютная тишина: 15-го ходил Смирнов, 16-го Шаров и оба принесли одинаковый ответ: ваша Серафима Дмитриевна смоталась куда-то далеко».
«29.1.44. Пиши подробнее, на кого ты сменял 63-летнего отца. Адрес Трифона Александровича: пп 67163-Щ... Живет он в лесу, в 100 метрах от Шоссейной дороги, которая идет вдоль реки и подходит к небезызвестному городку с северо-востока».
«6.12.44. В 4-й раз спрашиваю тебя: адрес Трифона Николаевича; описание местоположения; гарантию, что тетя никуда не собирается уезжать».
Читающий эти строки может подумать, что автор цитирует фрагменты из «Приключений майора Пронина», где вражеские агенты плетут сети, ищут связь, намечают явки, используя пароли, чтобы не попасться контрразведке.
И это почти так. С той разницей, что приведенные отрывки взяты не из детектива, а из материалов следственного дела № 7629 по А.И. Солженицыну. И все эти «Серафимы Дмитриевны», «тети», а также «Трифоны» - условные обозначения, которые он и его единомышленники использовали, чтобы обмануть Смерш.
На тему - «За что посадили Солженицына в 1945 году?» - написано множество статей. Версий и предположений - сотни, а уж всяких фантазий просто не счесть. Мы же предлагаем обзор материала, который хранится в Центральном архиве ФСБ под номером «Р-20699». Доступ к нему получен автором согласно Федеральному закону «Об архивном деле», поскольку срок в 75 лет, ограничивающий доступ к документам, содержащим сведения о личной и семейной тайне гражданина, в данном случае истек еще в 2020 году.
ОПИСЬ КАК УЛИКА
Главное и самое, так сказать, многозначительное здесь - Опись архивного дела «Р-20699», на основании которого можно сделать немало выводов. Первый, из которых наиболее прост - сколь же огромен материал: 294 листа, почти 600 страниц, как напечатанных на машинке, так и рукописных. Основное тут - «Дело 7629», начатое 19 февраля 1945 года 11-м отделом 2-го Управления НКГБ СССР и оконченное в июле того же года, когда решением ОСО Солженицын был приговорен к 8 годам лагерей за антисоветскую агитацию и создание подпольной организации. Другими словами - полный комплект улик, добытых следствием в результате оперативной работы и в процессе допроса обвиняемого, его показаний на жену (Н. Решетовскую), ее родственников, одноклассников (Н. Виткевича, К. Симоняна, Л. Ежерец), на свою «первую любовь» (В. Пурель), и даже на совсем случайных людей, как некто Власов, обычный попутчик в поезде. Все эти «процессуальные документы» составляют около 80 % увесистого тома, прошитого суровой ниткой. Остальное скрыто под обложкой архивного дела «Р-20699», - справки, заявления и протоколы, датированные уже с марта 1956 года. В том числе жалобы Солженицына Микояну («я был и остаюсь предан делу Ленина»), его новые показания в КГБ («если бы я и Виткевич считали свои взгляды антисоветскими, - то мы не стали бы открыто излагать их в письмах»), допросы Виткевича, Решетовской, Симоняна, определение Военной коллегии Верховного суда СССР о прекращении дела.
Некоторые материалы из описи де-факто отсутствуют. Нет, например, рукописей пяти рассказов. А на одном из конвертов написано: «Пакет с фотографиями (8 шт.) и три письма Солженицына. 9/XI-70». Ниже - красными чернилами: «Передано президенту СССР т. Горбачёву для вручения Солженицыну А.И. 18.11.91 г.»
Вывод второй: следствие по делу было очень трудоемким и времязатратным, что объяснялось как условиями самой войны, так и спецификой действий, ему вменяемых - собирал единомышленников для создания подпольной организации. Как в глубоком тылу, так и за границей СССР, на территориях освобожденных Красной Армией. В том числе на этапе, когда критическая развязка и выход на направление главного удара по Германии стала делом нескольких месяцев. Шла мобилизация всех сил. А тут вдруг - организация в рядах офицеров…
Таким образом, читая постановление на арест, которое старший оперуполномоченный Либин подписал еще 27 января 1945 года (а замнарком НКГБ Кобулов утвердил 30 января), можно представить глубину слов «рассмотрев поступившие в НКГБ материалы о преступной деятельности Солженицына». Цитируемые в этом постановлении отрывки из переписки с Виткевичем и Решетовской свидетельствуют о том, что почти полтора года Смерш разрабатывал Солженицына и его контакты. Политические контролеры отслеживали корреспонденцию, делали фотопересъемку, передавали оперативникам. А те наводили справки об адресатах, запрашивали сведения у подразделений военной цензуры в других областях страны, где находились «единомышленники» Солженицына. В разработке находился весь круг лиц, имена которых назывались в переписке.
После ареста, произведенного 9 февраля 1945 г. на окраине города Вормдитт (Восточная Пруссия), подозреваемого надо было этапировать в Москву, так как условия фронта не позволяли провести следствие, централизованно запрашивая и привлекая источники из организаций и ведомств, а также свидетелей из других областей СССР. Виткевич, позже осужденный, находился в Польше, Ежерец - в Москве, Решетовская - в Ростове-на-Дону, Власов служил в Двинской комендатуре, а Симонян - в подмосковном госпитале.
В итоге 19 февраля Солженицын оказался во внутренней тюрьме ГУГБ НКВД на Лубянке. Там его первым делом обыскали. Ценностей имел при себе немного. На все выписали квитанции. Спустя годы все вернули.
ДОПРОСЫ
После обыска и передачи кладовщику скарба в обмен на квитки, Солженицына отконвоировали в камеру, где он провел последующие пять месяцев. За это время его допросили 9 раз. Один раз он писал показания собственноручно.
Первый допрос состоялся на следующий день, 20 февраля, после того как майор Езепов, изучив материалы на обвиняемого по статьям 58-10 часть 2 («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву, ослаблению советской власти») и 58-11 («Всякого рода организационная деятельность»), оформил постановление о принятии дела к своему производству.
Протокол допроса вышел короткий.
«- Вы арестованы за активную антисоветскую деятельность. Предлагаем Вам об этом рассказать правду, ничего не утаивая от следствия.
- По этому вопросу мне показать нечего, так как никакой антисоветской деятельностью я не занимался.
- Вы говорите неправду. Следователь располагает данными, изобличающими Вас в проведении антисоветской работы. Почему Вы это скрываете?
- Я говорю правду и заявляю, что никаких преступлений против советской власти я не совершал. Я был и остаюсь человеком, преданным делу Ленина.
- От истины Вам не уйти. Ваша вражеская работа следователю хорошо известна. Предлагаем прекратить бессмысленное запирательство. Иначе на последующих допросах Вы будете изобличены.
- Я не запираюсь и говорю правду. Антисоветской работой я не занимался. Прошу в этом мне поверить.
- Следствие Вам не верит и потребует от Вас на последующих допросах подробных показаний обо всех тех преступлениях, которые Вами совершены против советской власти».
Вот и поговорили…
Следующий состоялся 26 февраля. (Начат в 11.30, завершен в 15.20). Задав обвиняемому «проверочные вопросы» (сколько времени отслужил, чем занимался до призыва), следователь Езепов решил, как говорится, помочь гражданину, и стал спрашивать по существу. Казалось, что тот только и ждал этого момента. Дело заспорилось… (Далее текст протокола воспроизводится без сокращений).
«- При обыске у Вас изъят портрет врага народа Троцкого. Где Вы его взяли и с какой целью хранили у себя?
- Портрет Троцкого я вырвал из книги “Вельт Криг” (Мировая война) немецкого издания. Книгу эту я взял в одном из населенных пунктов Восточной Пруссии, в р-не г. Либштадт. Должен признать, что я имел намерение написать антисоветское произведение, в котором собирался восхвалять врага народа Троцкого. С этой целью я и хранил у себя его портрет.
- Под влиянием, каких причин, Вы пришли к таким преступным намерениям?
- Мне казалось, что Троцкий и его сподвижники были правы в вопросах развития Советского государства и строительства партии. По моим антисоветским убеждениям, Троцкий стоял на ленинских позициях и я хотел это доказать в своих литературных произведениях, противопоставляя ленинизм учению вождя партии.
- С кем Вы делились этими своими преступными замыслами?
- О намерении написать антисоветское произведение я делился с Виткевичем Николаем Дмитриевичем и Симоняном Кириллом Семёновичем.
- Кто они такие и как давно Вы их знаете?
- Оба сейчас находятся в рядах Красной Армии: Виткевич на 1-м, а Симонян на 3-м Белорусском фронтах. Познакомился я с ними в г. Ростов-на-Дону. Мы учились в средней школе, в Ростовском университете, а также заочно в Московском историко-философско-литературном институте.
Начиная с 1940 г. при встречах с ними в г. Ростове-на-Дону и при совместных поездках в Москву на экзаменационные сессии, а будучи на фронте - в переписке, я излагал Виткевичу и Симоняну свои антисоветские взгляды, возводил гнуснейшие клеветнические измышления и похабную брань по адресу вождя партии. Всячески пытался отрицать его заслуги перед Советским государством, противопоставлял его точку зрения точке зрения Ленина.
- Как они реагировали на Ваши антисоветские измышления?
- Виткевич и Симонян мои антисоветские взгляды разделяли полностью и одобряли мои намерения относительно написания антисоветского произведения. При встречах со мной, а также в переписке они клеветали на советскую действительность. Изощряясь в своей антисоветской клевете, Виткевич, как и я, утверждал, что, якобы, Советское государство не является демократичным, при этом он делал злобные выпады против вождя партии.
- С кем еще была у Вас антисоветская связь?
- Кроме Виткевича и Симоняна моими единомышленниками по антисоветским взглядам были: Ежерец Лидия Александровна, которую я знаю с 1928 г. по совместной учебе в средней школе в г. Ростове-на-Дону и моя жена - Решетовская Наталья Алексеевна. С ними я также вел разного рода антисоветские разговоры и переписку.
- Они разделяли Ваши антисоветские взгляды?
- Мои антисоветские измышления на руководителя Советского государства, на советскую действительность и клеветнические утверждения, что у нас нет подлинно демократической свободы печати, они выслушивали, но своих мнений не высказывали.
- Так ли это?
- Я показываю правду.
- Где сейчас находится Ежерец и Решетовская?
- Ежерец с 1943 г. проживает в Москве, является аспирантом Московского государственного университета, а Решетовская проживает в г. Ростове-на-Дону, Средний проспект 27, кв. 8, аспирант Ростовского университета.
- Разве Ваша преступная связь с Ежерец, Решетовской, Виткевичем и Симоняном ограничивалась только антисоветскими разговорами и перепиской?
- Нет, моя связь с ними этим не ограничивалась, т.к. в начале 1944 г, совместно с Виткевичем, при встрече на Белорусском фронте, восточнее города Рогачёва, когда воинские части, в которых мы служили, случайно оказались рядом, мы пришли к заключению о необходимости создания антисоветской организации, которая путем пропаганды и агитации добилась бы изменения политики Советского государства в области идеологии. Тогда же мы с Виткевичем составили Резолюцию №1, которая отражала наши враждебные взгляды на советскую действительность. В этой резолюции мы прямо записали, что для достижения своих задач, нам нужна организация. Эта резолюция у меня изъята при аресте.
- Что конкретно Вами сделано в направлении создания антисоветской организации?
- В марте 1944 г. в Москве, во время своего приезда в отпуск, я встречался с Ежерец и Симоняном; в мае 1944 с Решетовской, которая приезжала ко мне на фронт в район гор. Жлобина на побывку. Во время этих встреч, а также в переписке я всячески доказывал им необходимость организованной борьбы против ВКП(б) и советской власти на идеологическом фронте. Однако прямых предложений о вступлении их в антисоветскую организацию не делал.
Что касается Виткевича, то он, как я показал, имел антисоветскую связь с названными мною лицами, но делал ли он им предложение о вступлении в антисоветскую организацию, мне неизвестно.
- Назовите лиц, которых Вы вовлекали в задуманную вами антисоветскую организацию.
- В антисоветскую организацию я лично никого не вовлек. Однако кроме названных мною лиц, которых я обрабатывал в антисоветском духе с целью вербовки в антисоветскую организацию, я установил знакомство с Власовым Леонидом Владимировичем - работником Херсонской водной комендатуры, с которым я познакомился в апреле 1944 г. в поезде, следовавшем из Ростова в Харьков. В разговорах с ним я высказывал свои антисоветские взгляды на политику партии в области литературы и нашел в нем единомышленника по этому вопросу. Власов сообщил мне, что у него имеется друг - Осинский или Косовский (точно не помню), который придерживается таких же взглядов. После этих разговоров я завязал с Власовым переписку, в которой продолжал обрабатывать его в антисоветском духе, о чем и сообщил в письмах Виткевичу...
- Как отнесся Виткевич к этому вашему сообщению?
- Ответа на это письмо я от Виткевича не получил.
- Какую вражескую работу Вы вели в своем подразделении?
- Никакой преступной работы в своей воинской части я не вел и единомышленников по антисоветским взглядам у меня там не было.
- Вы неискренни в своих показаниях. Скрываете ряд лиц, с которыми имели антисоветскую связь. Следствие предлагает Вам до конца говорить правду.
- Я рассказал все о своей антисоветской работе и назвал всех лиц, с которыми я имел преступную связь. Прошу в этом мне поверить.
- Следствие Вам не верит и на последующих допросах потребует от Вас более подробных показаний о вашей антисоветской работе».
Короче говоря, Александр Исаевич, пошел на сотрудничество со следствием.
«РЕЗОЛЮЦИЯ №1» СО ВСЕМИ ВЫТЕКАЮЩИМИ
Александр Солженицын на фронте за походным столом
Доказательством преступного замысла стала «Резолюция №1» (упоминается на допросе 26 февраля). Ее текст - главная улика, попавшая контрразведчикам через военную цензуру в январе 1944 года, когда «нечистая пара» трудилась над его содержанием, энергично перекидываясь по почте свежими правками и новыми редакциями. И потом еще в течение года Смерш следил за эволюцией (а точнее - деградацией) авторов, отчаянно шифровавших свою переписку. В контексте разговора про «Резолюцию» всплывает подробность... В марте 1943 года «Саня» прибыл к месту дислокации в качестве командира дивизиона артиллерийской звуковой разведки. Это подразделение было сформировано в декабре 1942 года в районе Саранска. До боевых позиций добирались долго, везли много специального оборудования, приборов. У командира не было с собой ничего лишнего кроме...
Решетовская: «Из Саранска Саня повез с собой походные стол и стул. И вот теперь, в нескольких километрах от переднего края, остатков рыхлого снега, на лесной полянке он располагается за походным столиком: пишет письма, занимается».
Из письма Солженицына Виткевичу: «Мы хоть не на отдыхе, но тоже фактически отдыхаем. С сегодняшнего дня я пытаюсь работать по распорядку дня: 10.30-12.00 - Маркс (промывка мозгов), 12.00-17.00 - Писать, 18.30-21.00 - Маркс, 21.00- 23.15 - Писать, 24.00-1.30 - латынь. Правильное чередование занятий - это все, сэр».
«Саня» почему-то думал, что война - лучшее место для словотворчества. Сразу же, по прибытии на фронт списался с Виткевичем, воинская часть которого находилась в сотне километров от солженицынской. С мая 1943-го они стали встречаться ежемесячно, обмениваясь соображениями, содержание которых уже тогда можно было выразить формулой «Как нам обустроить СССР». А тогда в 1944-м обозвали «Резолюцией №1». Не броско, но вполне фрондерски!
Не имеющий логического начала, текст содержит ворох тезисов, сходных с мусором из «Бюллетеня оппозиции» Троцкого. Вот отдельные фрагменты.
«В 1941 г. мы оценивали начинающуюся войну как войну, которая неизбежно перерастет в ряд европейских революций. События… показали, что возможен и весьма вероятен иной конец современной войны в Европе: военное поражение Германии в результате согласованных действий СССР, Великобритании и США. Внешняя политика Советского государства, ведущая к такому исходу войны, является правильной. Наметившийся исход войны не будет означать поражения мировой или европейской пролетарской революции, а лишь отсрочку ее вместо грозившего поражения». То есть, во внешней политике (по мнению, тов. Солженицына и тов. Виткевича) все четко. Иное дело - политика внутренняя. Послевоенное будущее страны сулит какую-то жуткую чертовщину.
«Политэкономия , история и литература после войны. На службе у государства.
а) Развитие производства при всех предыдущих формациях шло стихийно, самотеком. Социалистическая же система хозяйства требует научного руководства. Политэкономия используется для научной постановки эксплуатации, следит, чтобы прибавочная стоимость, произведенная кем бы то ни было, попадала в руки государству, по возможности все свободные деньги находились бы в обороте. Таким образом, политэкономия будет только прикладной.
б) История будет официальной и прикладной. В официальной истории причины, оценка и ход войны будут описаны на основании выступлений руководителей государства и несекретных приказов НКО. Прикладная же история будет развиваться и использоваться, как руководство для борьбы с политическими врагами СССР.
в) Художественная литература будет обязана развить культ руководителей и культ отечества; пересмотреть художественное изображение революционной истории России в свете ее национальной истории.
Таким образом, литература, обреченная на искажение действительности, преисполненная патриотического пафоса и победной политической самоуспокоенности, неизбежно будет антихудожественной, фальшивой, лишенной великих образов и призыва, движения вперед. В результате: отсутствие крупных писателей; увлечение читательской массы русской и иностранной классикой (в формах, еще более резких, чем до 1941 г.)
IV. Задачи
1. Энергичная деятельность на государственной службе.
2. Глубокое, полное и многостороннее изучение и раскрытие истории и экономики социалистического общества с 1917 г. во всех производственных, политических, военных и идеологических (литературных особенно) проявлениях. Составление картины настоящего, отыскание предпосылок на будущее.
3. Определение момента перехода к действию и нанесение решительного удара по послевоенной реакционной идеологической надстройке.
V.
Выполнение этих задач невозможно без организации. Следует выяснить, с кем из активных строителей социализма, как и когда, найти общий язык».
В письме на имя Виткевича от 11 ноября 1944 года Солженицын догадывается, что их корреспонденцию читает смерш. Он не ошибается, контрразведка ведет их больше года
Главная задача госбезопасности, как известно, всегда состояла в том, чтобы предупреждать и даже предвосхищать правонарушения. И это был тот самый случай. План преступления имелся, как говорится, налицо. Но что дальше?
Тут рисуется образ следователя, человека, прошедшего испытания борьбой с бандитизмом 1920-х, ликвидации заговоров 1930-х, страшных лет войны. Наверное, он не меньше остальных радовался победной весне сорок пятого. Но теперь ему приходилось вести дело этой группы заговорщиков, которые тоже ждали конца войны. Но со своими целями.
Представляется сцена, как майор НГКБ Езепов, вместо того, чтобы дать гаду по морде, а потом врезать кованым сапогом ниже пояса (все, как в «Архипелаге»), тяжело вздыхает и спрашивает: «Молодой человек, откуда это все в вашей голове?» А потом еще, возможно, и чайку предлагает, поскольку понимает, что даже если у арестанта что-то не так с головой, то судить его все равно придется, ибо он - враг. Наверняка, следователь уже знает и то, что сидящий перед ним - не просто бывший капитан Красной Армии, а выходец из семьи одного из крупнейших латифундистов Ставрополья и Кубани. И, конечно же, получив допросы людей, знавших подследственного всю жизнь, майор выяснил, что уже с детских лет «Саня» жил болезненными фантазиями о тех колоссальных капиталах, которые принадлежали его родному деду Захару Щербаку, и которые достались бы ему. Если бы не революция и советская власть…
Теперь чекист просто хотел выяснить версию врага. Враг оказался к этому готов. (Далее - из протокола допроса от 24 апреля 1945 г.)
«В 1940 г. и в первой половине 1941 г. мы с Симоняном несколько раз пытались поместить свои стихи и рассказы в периодических литературных изданиях…, но получали отказ, иногда мотивированный, а иногда, как нам казалось, не мотивированный. Это у нас вызывало раздражение против издательств, и мы в резкой форме критиковали видных советских поэтов и писателей. Симонян раз или два присутствовал при наших с Виткевичем антисоветских разговорах... Должен заявить, что хотя Симонян своих антисоветских суждений не имел, но наши с Виткевичем антисоветские измышления на вождя партии разделял, точнее нам не возражал.
Летом 1941 г. я встречался с Симоняном в Ростове до своего отъезда на работу в г. Морозовск в августе, но антисоветских разговоров у нас тогда не было… В течение 1943 г. мы переписывались с ним очень редко. За это время я только узнал, что он написал цикл стихов об Отечественной войне, но стихи эти не были приняты к печати. Антисоветских писем в это время у нас не было.
В марте 1944 г. я получил отпуск и проездом остановился на сутки в Москве. При этом я встретился с Симоняном...
- Где именно Вы с ним встретились?
- На квартире Ежерец. Эти встречи были заполнены чтением литературных произведений, которые Симонян и я написали за последнее время, и критическим разбором их.
- А антисоветские разговоры были?
- Должен признать, что я в этот раз Ежерец и Симоняну пересказывал третий раздел антисоветской “Резолюции №1” и сообщил, что к этим выводам мы пришли совместно с Виткевичем. При этом я ни словом не упомянул раздела, касающегося подыскания единомышленников по антисоветской работе.
- Как Ежерец и Симонян реагировали на то, что Вы им сообщили?
- Симонян и Ежерец были согласны с той клеветнической оценкой, которую мы с Виткевичем давали современному состоянию советской литературы, но Ежерец при этом оспаривала мою точку зрения в отношении послевоенного развития советской литературы. В этом споре Симонян никакой определенной позиции не занял. Только осенью 1944 г. после того, как была отвергнута каким-то Московским издательским органом его пьеса «Борьба Поляковых», он в письме ко мне выразил полное согласие с моей антисоветской точкой зрения, что у нас, якобы нет подлинно демократической свободы слова, и не будет ее после войны. В своем письме Симонян выдвигал план замкнуться в узкую литературную группу (он, Ежерец и я) и писать произведения, не обращаясь ни к официальной критике, ни к государственным издательствам, прекратить всякие попытки печататься.
Я написал Симоняну, что его план не имеет никакого смысла, что среди советских литераторов, по моему мнению, должны существовать наши единомышленники и наша задача разыскать их, с тем, чтобы оформиться вместе с ними в литературное течение на базе антисоветских воззрений».
Другими словами, будущий автор «Архипелага», старался представить картину своего преступления как одно сплошное стремление к преобразованию прекрасной советской литературы в еще более прекрасную. А под организацией, как он будет объяснять потом, имелась в виду не контрреволюционная группа, которую ему вменяет следствие, а прогрессивный процесс, созидательная деятельность. Почти как у Ленина в статье «Партийная организация и партийная литература». (Ссылка на эту ленинскую работу была излюбленным «козырем» Солженицына и в «Резолюции», и в письмах, и позже на допросах).
Но это ему не помогло в борьбе с Езеповым.
Во-первых, потому что 22 апреля 1945 года недалеко от Берлина Управление контрразведки Смерш 1-го Белорусского фронта арестовало помощника начальника химической службы 41 стрелковой дивизии, член ВКП(б), капитана Н. Виткевича. На первом же допросе он заявил: «Должен признать, что, будучи враждебно настроенным в отношении политики, проводимой Коммунистической партией и Советским правительством в вопросах идеологического и общеполитического характера, я вместе со своим единомышленником - Солженицыным Александром, встретившись на фронте в конце декабря 1943 года и в первых числах 1944 года, после обсуждения внутриполитического состояния страны пришли к единому убеждению в необходимости ведения активной борьбы с тем, чтобы добиться коренного изменения политики Советского правительства, проводимой внутри страны и, в частности, в вопросах идеологии. Тогда же я и Солженицын разработали первые наброски программы и установок, которую назвали «Резолюция № 1», подписанный текст которой изъят у меня при обыске». (В итоге Виткевич был приговорен по статье 56 п.10 к 10 годам ИТЛ)
А во-вторых, потому, что, выделив в отдельное производство всех, на кого указывал Солженицын, майор Езепов, привлекая территориальные органы, смог по ним провести необходимые «следственные мероприятия». В первую очередь занялись, конечно же, Решетовской, Ежерец и Симоняном. Немало внимания уделили Власову. Никого из них к уголовной ответственности в итоге не привлекли, хотя на вопросы ответить все же попросили.
Фото из архива автора
Автор: Юрий ПАНКОВ
Оригинал: www.sovsekretno.ru
Скриншот
См. также:
- 05.11.2018 Солженицын: меня посадили правильно, с делом больше никого не знакомить // voiks
Зданович: Я Александра Исаевича видел лично самого. Могу только одно сказать. Когда я участвовал, так случилось, при решении вопроса с его уголовным делом, он сказал примерно два слова: меня посадили правильно, с делом больше никого не знакомить. Всё.
- Островский А.В. Три версии одного ареста // De Secreto / О Секрете
- 04.06.2019 Стенограмма допроса А.Солженицына у прокурора. Лубянка, 28 мая 1945 года // voiks
По книге Л.И.Сараскиной «Солженицын» (ЖЗЛ)
- Сараскина Л. И. Александр Солженицын - М.: Молодая гвардия, 2008.
Следователя звали И. И. Езепов (Эзоп? Азеф?), и был он в капитанском чине - так сказать, «ровня» подследственному. <...>
Начиная с 20 февраля его вызывали днём и вечером, переходившим в ночь, и, возвращаясь в свой бокс к пяти утра, заснуть он не успевал. На своём первом допросе, согласно протоколу (попавшему в «Дело о реабилитации» и опубликованному в новейшие уже времена), он всё отрицал и антисоветской деятельности за собой не признавал. Но всё повторялось по кругу: в присутствии четырёхметрового Сталина арестант что-то бормотал об очищенном ленинизме и оправдательно трактовал выражения из своих писем друзьям. «Помутнённым мозгом я должен был сплести теперь что-то очень правдоподобное о наших встречах с друзьями (встречи упоминались в письмах), чтоб они приходились в цвет с письмами, чтобы были на самой грани политики - и всё-таки не уголовный кодекс. И ещё чтоб эти объяснения как одно дыхание вышли из моего горла и убедили матёрого следователя в моей простоте, прибеднённости, открытости до конца».
Он выбрал ту самую, классическую для развитого человека, тактику поведения: сознаться во всех внешних и неустранимых фактах, но подыскать им благопристойные причины.
Очень скоро Езепов сумел воспользоваться стремлением подследственного к ясности. 26 февраля Солженицыну был задан вопрос: с какой целью он хранил фотографию Троцкого (её он, в числе многих других, вырезал из немецкой трофейной книги по истории). Солженицын отвечал: «Мне казалось, что Троцкий идёт по пути ленинизма». Это была крамола: ибо если подследственный сближает Троцкого с Лениным, значит, он противопоставляет Ленина Сталину, считавшего Троцкого врагом партии, то есть ведёт антисоветскую деятельность. В принципе следствие могло ставить точку.
Арестант чувствовал, что сопротивление бесполезно: следователь, имея в руках столько внешних и неустранимых фактов, держит его в своих руках. Первое признательное показание Солженицына датировалось 3 марта; протокол фиксировал предъявление ему крамолы из писем и «Резолюции» (в частности, утверждение, будто государство «приняло в основу буржуазные, а ещё чаше феодальные способы правления»). Положение было безвыходным: тактика отрицания теряла смысл.<...>
Но был ещё осургученный чемодан с рассказами однополчан в военных дневниках («заклятый груз в заклятом чемодане»). <...>
- Сараскина Л. И. Александр Солженицын - М.: Молодая гвардия, 2008.
Необходимо было навести справки о реабилитации. В прокуратуре его вежливо направили на Лубянку. Простецкий с виду следователь искренне сокрушался: как же исковеркали ему, Солженицыну, жизнь; называл следака Езепова зверем и уверял, что таких в органах больше нет. Смеялся над остротами о Сталине из фронтовой переписки, и так выходило, что сажать друзей-офицеров было не за что. Одно его беспокоило: «Вы хотели создать организацию?» Но ответ уже давно созрел: имелась в виду не совокупность людей, а система мероприятий, проводимая государством же. Следователь успокоился и обрадовался; хвалил военные рассказы, вшитые в дело, советовал печатать. Но стреляного воробья на такой мякине уже было не провести. «Голосом больным, почти предсмертным, я отказываюсь: “Что вы, я давно забыл о литературе. Если я ещё проживу несколько лет - мечтаю заняться физикой”».
Задним числом компетентные инстанции признáют, что реабилитация Солженицына оказалась делом канительным и затянулась на целый год. После ХХ съезда жалобы писали все, кто дожил, «тогда как не готовые к шквалу реабилитаций органы прокуратуры и государственной безопасности в полном смысле слова изнемогали от перегрузки». Хроника реабилитации предстаёт как процесс неспешный, но необратимый. По жалобе заявителя от 24 февраля 1956 года помощник Главного военного прокурора полковник юстиции Прохоров 14 июня обратился в КГБ с просьбой выполнить необходимые следственные действия. Делом Солженицына занимались подполковник юстиции Горелый и старший следователь КГБ капитан Орлов - люди, не связанные с бериевским аппаратом. Был допрошен Виткевич - он показал, что в беседах и переписке с другом осуждался культ личности, но антисоветских разговоров не велось. Допрошенный Симонян тоже аттестовал друга с лучшей стороны. <...>
Однако вопрос о реабилитации решался не автоматически. Главную военную прокуратуру одолевали сомнения - обвинение 1945 года было «более чем серьёзно»: заговор, организация… Только через два месяца, после долгих дебатов, в Военную коллегию Верховного Суда СССР был направлен надзорный протест за подписью генерал-майора юстиции Терехова, где ставился вопрос об отмене постановления ОСО НКВД и прекращении дела Солженицына по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР, то есть за отсутствием состава преступления.
6 февраля 1957 года Военная коллегия Верховного Суда СССР, под председательством полковника юстиции Борисоглебского (члены суда - полковники юстиции Долотцев и Конов) вынесла определение № 4н-083/57: «Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 7 июля 1945 года в отношении Солженицына Александра Исаевича отменить и дело о нём за отсутствием состава преступления прекратить». <...>
«Мы были уверены в правильности своих выводов, хотя даже не предполагали, что рассматриваем дело будущего писателя», - рассказывал в начале 1990-х один из сотрудников коллегии. Определение Верховного Суда было предъявлено Солженицыну под расписку 2 марта 1957 года по месту жительства (п/о Торфопродукт) Курловским отделением милиции, и тогда же ему вручили справку о реабилитации. Отныне он считался жертвой политических репрессий; по новым правилам (Постановление Совмина СССР № 1655 от 8 сентября 1955 года) восемь лет заключения засчитывались в непрерывный трудовой стаж, три года ссылки - в стаж педагогический, а шарашка - в работу по специальности в качестве младшего научного сотрудника НИИ МВД и МГБ СССР. <...>
Как особую милость реабилитация возвращала членство в партии. Виткевичу вернули это звание, а Солженицыну - нечего было возвращать. «Я - свободен, а он влип, и на сорок лет остался “в рядах”. Вся его идеология перестроилась. И стал он уже заядлым партийцем и меня обвинял, что я разрушал этот строй». Реабилитация давала шанс всё забыть и завязать со старым, а Солженицын хотел всё помнить и обо всём рассказать. Отказавшись забрать с Лубянки фронтовые рассказы, подшитые к делу как улики, тайно собирал свои сочинения, рассеянные по друзьям и знакомым. Вывез из ссылки все тюремные и лагерные сочинения, забрал у Анечки Исаевой сохранённую повесть «Люби революцию» и блокноты далевских выписок. Мечтал отправить свои тексты за границу - ведь для этого они с Зубовым совершенствовали фотографию и переплётное мастерство. По памяти читал свои вещи Копелеву и сильно надеялся, что Лев, имея зарубежные связи, согласится что-нибудь передать на Запад.
