Паша был прав - 2
Я снова выспался и сел за пост.
Эта смена стала переломной на протяжении всех семи месяцев моей махт фрай.
По дороге на работу слушал Massive Attack, которые попались мне на глаза в моей папке "Музло". Потом решил, что вставлю наушник с ними в одно ухо и так буду работать. Нет, понял потом. Это слишком. Я и так напеваю мелодию из "Реквиема по мечте", когда везу по коридору каталку с трупом.
Когда я сидел в курилке и читал книгу своего друга Говорина, дверь открыл и заехал на своем инвалидном кресле парень Сережа, тридцати пяти лет от роду. Когда-то (не знаю точно) случился пожар, и Сережа сиганул с восьмого этажа из окна, получив компрессионный перелом позвоночника. С тех пор ножки у него ходить отказались. У нас он обитает исключительно для передержки. Скоро его отправят в ПНИ, где он и будет коротать свой век. Домой ему нельзя, там его брат-наркоман, который, конечно, ухаживать за ним не будет. Когда человек под кайфом или в поиске того, что дает этот кайф, ему как-то сложно еще ухаживать за братом.
Для исследования моего Сережа непригоден, потому что у него не онкология. Но - еще с прошлой смены я хотел с ним пообщаться, он довольно интересный товарищ. А тут - сижу, читаю, в’езжает он. И я не захотел отрываться от книги, так и просидели в курилке - вдвоем и молча.
Получил свою вторую взятку. В сестринскую робко постучалась пожилая женщина и попросила «подтянуть» ее родственницу. Подтянуть - значит, переместить вверх по кровати, чтоб, например, голова была повыше. Вся такая, знаете, в слезах. Не люблю похожих родственников - они усугубляют переживания пациентов. Пришел в ту палату, рядом с больной трое - мужик лет шестидесяти, эта тетка и еще одна, помоложе. Спрашиваю у пациентки (она не очень внятная, но соображает - еще):
- Вас повыше подтянуть? - почему спросил, некоторые родственники сами не понимают, чего хочет больной, и поэтому придумывают всякое.
- *неразборчиво*
- Подтянуть, конечно, - родственница, плачущая.
- Я не у вас спрашиваю. - Пациентке, наклонясь к ней и громче: - Вас подтянуть?
Мотает головой, нет.
- Попить, может, хотите?
Нет.
- А что хотите?
Нет.
- Она, - говорю родственникам, - покою хочет.
- Смотрите, доктор, - ко мне так часто обращаются, - тут, в термосе, бульон мясной, тут компот домашний.
- Даты подпишите и уберите в холодильник, завтра проверка, - строго сказал я и удалился.
Родственница повернулась к подоконнику и закрыла лицо руками. Рукалицо.
Через полчаса она снова зашла в сестринскую с жалобным видом и протянула мне сотню.
- Это еще зачем?
- Вы мою *непомнюимя* покормите, пожалуйста.
- Это моя обязанность, я и так кормлю. Уберите.
- Нет, возьмите, это вам.
Долго меня уговаривать не пришлось.
- Хорошо, - говорю барским тоном. - Покормлю.
Вечером, собирая мусор по палатам (завтра проверка, поэтому тщательно все осматривая и придираясь), разбудил Сергея Николаевича на предмет выкидывания груши, лежащей у него на тумбочке. За такие фрукты нам вставляют по самые овощи. СН, он клевый, интеллигентнейший, ему 84, что не помешало пройти мое исследование. Но сегодня:
- Ну *так* твою мать, ну что же это, *так* твою мать. Чего ты *так* твою мать, ко мне пристал, *так* твою мать?
Грушу я выкинул к едреням и больше к нему не подходил. Сдает старик. Я не в обиде, просто понял, что моя работа заколебала меня окончательно. Надо увольняться. Исследование-то я и дальше могу там проводить (есть подпись главного врача), но работать надо за деньги и в другом месте.
По ящику в сестринской шел какой-то художественный фильм, я читал книгу, мельком посматривая на экран. В одной из сцен, девушка главного героя (она фотограф) снимает для выставки харекришную процессию. И я решил, что стану буддистом.
Еда. Много.
Пациентов, пригодных для исследования, сегодня не было, поэтому в свободное время и либо читал, либо играл в покер на айфоне перевязочного брата Виталика.
Во второй лежит женщина под шестьдесят, почти слепая, у нее что-то со спиной. Редко к ней подходил, только когда совсем надо, поскольку она меня называет «сынок» и «Севочка».
Полночи дежурил. Разные смены дежурят неодинаково. Кто-то - по полночи, кто-то целиком. Эта - не целиком.
С полуночи до трех сторожил половину отделения. Одна больная, палата которой совсем рядом с постом, часто меня вызывала криком. По ерунде.
Подумал, что в больницах врачам и персоналу тем тяжелее, чем больше пациенты перекладывают на них ответственность за себя. Начиная от заботы о своем состоянии (ипохондрия туда же), заканчивая вытиранием лица полотенцем во время еды.
Всю сука ночь за окном второго поста выли собаки. Искал дежурное хосписное ружье. Вой очень похож на стон из палаты.
Уходя, зачем-то спиздил себе чистый пододеяльник.
Идя к остановке, заметил в снегу несколько небольших ямок, а в самой ближней к проезду был коричневатый комок шерсти. Я пнул его от души, и крыса, повизгивая, улетела через забор.
Дочитал Говорина, поэтому ехал домой в ненависти ко всему. Трамвай, в который я сел, сразу представился мне братским бело-красным гробом (даже по форме схожи), а изящные фонари напоминали косы («… и мертвые с косами…»).
Спускаясь на эскалаторе, постиг еще один дзен. Думал о всякой уродливой херне. Зачем, мол, она. Но потом решил, что без такого уродства прекрасное не было бы прекрасным. Очевидно, зато сам к этому пришел.
На платформе две женщины восхищались красотой шуб и лиц друг друга. Наверное, восхищение в быту - это сожаление о том, что есть у других, но нет у самого человека. Например - «какая красивая шапка!». Или - «ты сегодня прекрасно выглядишь!». Или вот - «твой муж - такой умница». «Клевый плеер», «прикольное кольцо», «какая книга!». И так дальше.
Ненавидел всех.
Давно уже хочу какому-нибудь суб’екту, который мне будет настойчиво предлагать рекламную листовку, этой бумажкой потыкать в харю. У метро сегодня был такой кандидат, но он оказался уныл и ненапорист.
А в говоринской книжке теперь есть закладка - сто рублей, которые мне дала родственница женщины, умирающей от рака.
Эта смена стала переломной на протяжении всех семи месяцев моей махт фрай.
По дороге на работу слушал Massive Attack, которые попались мне на глаза в моей папке "Музло". Потом решил, что вставлю наушник с ними в одно ухо и так буду работать. Нет, понял потом. Это слишком. Я и так напеваю мелодию из "Реквиема по мечте", когда везу по коридору каталку с трупом.
Когда я сидел в курилке и читал книгу своего друга Говорина, дверь открыл и заехал на своем инвалидном кресле парень Сережа, тридцати пяти лет от роду. Когда-то (не знаю точно) случился пожар, и Сережа сиганул с восьмого этажа из окна, получив компрессионный перелом позвоночника. С тех пор ножки у него ходить отказались. У нас он обитает исключительно для передержки. Скоро его отправят в ПНИ, где он и будет коротать свой век. Домой ему нельзя, там его брат-наркоман, который, конечно, ухаживать за ним не будет. Когда человек под кайфом или в поиске того, что дает этот кайф, ему как-то сложно еще ухаживать за братом.
Для исследования моего Сережа непригоден, потому что у него не онкология. Но - еще с прошлой смены я хотел с ним пообщаться, он довольно интересный товарищ. А тут - сижу, читаю, в’езжает он. И я не захотел отрываться от книги, так и просидели в курилке - вдвоем и молча.
Получил свою вторую взятку. В сестринскую робко постучалась пожилая женщина и попросила «подтянуть» ее родственницу. Подтянуть - значит, переместить вверх по кровати, чтоб, например, голова была повыше. Вся такая, знаете, в слезах. Не люблю похожих родственников - они усугубляют переживания пациентов. Пришел в ту палату, рядом с больной трое - мужик лет шестидесяти, эта тетка и еще одна, помоложе. Спрашиваю у пациентки (она не очень внятная, но соображает - еще):
- Вас повыше подтянуть? - почему спросил, некоторые родственники сами не понимают, чего хочет больной, и поэтому придумывают всякое.
- *неразборчиво*
- Подтянуть, конечно, - родственница, плачущая.
- Я не у вас спрашиваю. - Пациентке, наклонясь к ней и громче: - Вас подтянуть?
Мотает головой, нет.
- Попить, может, хотите?
Нет.
- А что хотите?
Нет.
- Она, - говорю родственникам, - покою хочет.
- Смотрите, доктор, - ко мне так часто обращаются, - тут, в термосе, бульон мясной, тут компот домашний.
- Даты подпишите и уберите в холодильник, завтра проверка, - строго сказал я и удалился.
Родственница повернулась к подоконнику и закрыла лицо руками. Рукалицо.
Через полчаса она снова зашла в сестринскую с жалобным видом и протянула мне сотню.
- Это еще зачем?
- Вы мою *непомнюимя* покормите, пожалуйста.
- Это моя обязанность, я и так кормлю. Уберите.
- Нет, возьмите, это вам.
Долго меня уговаривать не пришлось.
- Хорошо, - говорю барским тоном. - Покормлю.
Вечером, собирая мусор по палатам (завтра проверка, поэтому тщательно все осматривая и придираясь), разбудил Сергея Николаевича на предмет выкидывания груши, лежащей у него на тумбочке. За такие фрукты нам вставляют по самые овощи. СН, он клевый, интеллигентнейший, ему 84, что не помешало пройти мое исследование. Но сегодня:
- Ну *так* твою мать, ну что же это, *так* твою мать. Чего ты *так* твою мать, ко мне пристал, *так* твою мать?
Грушу я выкинул к едреням и больше к нему не подходил. Сдает старик. Я не в обиде, просто понял, что моя работа заколебала меня окончательно. Надо увольняться. Исследование-то я и дальше могу там проводить (есть подпись главного врача), но работать надо за деньги и в другом месте.
По ящику в сестринской шел какой-то художественный фильм, я читал книгу, мельком посматривая на экран. В одной из сцен, девушка главного героя (она фотограф) снимает для выставки харекришную процессию. И я решил, что стану буддистом.
Еда. Много.
Пациентов, пригодных для исследования, сегодня не было, поэтому в свободное время и либо читал, либо играл в покер на айфоне перевязочного брата Виталика.
Во второй лежит женщина под шестьдесят, почти слепая, у нее что-то со спиной. Редко к ней подходил, только когда совсем надо, поскольку она меня называет «сынок» и «Севочка».
Полночи дежурил. Разные смены дежурят неодинаково. Кто-то - по полночи, кто-то целиком. Эта - не целиком.
С полуночи до трех сторожил половину отделения. Одна больная, палата которой совсем рядом с постом, часто меня вызывала криком. По ерунде.
Подумал, что в больницах врачам и персоналу тем тяжелее, чем больше пациенты перекладывают на них ответственность за себя. Начиная от заботы о своем состоянии (ипохондрия туда же), заканчивая вытиранием лица полотенцем во время еды.
Всю сука ночь за окном второго поста выли собаки. Искал дежурное хосписное ружье. Вой очень похож на стон из палаты.
Уходя, зачем-то спиздил себе чистый пододеяльник.
Идя к остановке, заметил в снегу несколько небольших ямок, а в самой ближней к проезду был коричневатый комок шерсти. Я пнул его от души, и крыса, повизгивая, улетела через забор.
Дочитал Говорина, поэтому ехал домой в ненависти ко всему. Трамвай, в который я сел, сразу представился мне братским бело-красным гробом (даже по форме схожи), а изящные фонари напоминали косы («… и мертвые с косами…»).
Спускаясь на эскалаторе, постиг еще один дзен. Думал о всякой уродливой херне. Зачем, мол, она. Но потом решил, что без такого уродства прекрасное не было бы прекрасным. Очевидно, зато сам к этому пришел.
На платформе две женщины восхищались красотой шуб и лиц друг друга. Наверное, восхищение в быту - это сожаление о том, что есть у других, но нет у самого человека. Например - «какая красивая шапка!». Или - «ты сегодня прекрасно выглядишь!». Или вот - «твой муж - такой умница». «Клевый плеер», «прикольное кольцо», «какая книга!». И так дальше.
Ненавидел всех.
Давно уже хочу какому-нибудь суб’екту, который мне будет настойчиво предлагать рекламную листовку, этой бумажкой потыкать в харю. У метро сегодня был такой кандидат, но он оказался уныл и ненапорист.
А в говоринской книжке теперь есть закладка - сто рублей, которые мне дала родственница женщины, умирающей от рака.