Вторая голова
Одна голова хорошо, а две - лучше. Лесенька повторяла это то ли как детскую считалку, то ли как заклинание, пока у неё и вправду не вырастала вторая голова. Как две капли водопроводной воды похожая на первую. Даже удивительно, сколько могла выдержать одна длинная, но совсем неширокая шейка.
Надо сказать, эта шея была особой Лесенькиной гордостью. " Лебедиииная", как говорил Максим, растягивая жвачку "и"вправо-влево. Он всегда так говорил, когда Лесенька сидела у окна и, рывками отодвинув тонкую марлю занавески, поглядывала невидящими глазами сквозь неровный асфальт. Тогда Лесенька непременно замирала, чуть-чуть улыбалась и отводила назад плечи, будто сбрасывая беспричинную суетливость. И обоим становилось тепло и на удивление хорошо.
Только так было раньше. Теперь Максим, кажется, почти не видел ни лебединую шею, ни саму Лесеньку. Он молча разрубал в чашке правильные кубики сахара, не дожидаясь, пока они растворятся в обжигающей кофейной жиже, и, уверенно упираясь ногами в пол, думал о разбитой фаре. Или о книжке, которую он долистывал вчера перед сном. Тогда Максим чуть шумно втягивал в себя воздух и удивлялся, с каким трудом два сливающихся воедино потока проходят туда, где должны были быть лёгкие.
Но сейчас всего этого не было. Не было ни Максима, ни кухонных занавесок. Не было ни общего, ни частного приватизированного прошлого. Ни придуманного будущего. И настоящее было не по правилам, но зато очень своё, и от этого - самое что ни на есть настоящее. Вторая голова была уверена в этом на все сто. С нею всегда становилось спокойно и, напротив, легче лёгкого. Лесенька чувствовала, именно чувствовала, что новая голова знает какую-то великую правду, объясняющую ровным счётом Всё. Делиться этой правдой голова не спешила и даже вовсе не собиралась. Но неподдельная близость и причастность к этому знанию помогала глубже и реже дышать. А ещё - видеть и слышать больше, чем обычные безоружные глаза-уши. При желании можно было даже взлететь. Всякий раз Лесенька старалась передвигаться по-разному. По воздуху, вприпрыжку, ползком. Сухие ветки порядком мешали, но это только сначала. Внутри лес оживал и уже не противился. И тогда тепло пальцев, ступней и всего тела тонкими струйками вливалось в общее безбрежное тепло, и с этой самой перемены всё было едино. Всё было, и ничего не было. Ясно и в меру громко звучало: единица равна нулю, весна равна осени, свет - темноте, звук - тишине, Пётр - Иуде, черепаха - Ахиллесу, курица - яйцу, а Лесенька - Максиму.
Он тряхнул её за плечо и привычным правильным движением вложил в горячую ладошку мобильный, суетливо разрезающий ненастоящим звуком плотное волокно всего и ничего. Лесенька наугад шмякнула пальцем по прохладной резине. Да, угадала. Кофейная струя тут же непрерывной прямой поделила воздух над кроватью и забилась в нос. Но Лесенька только повертела головой, вытряхивая эту едкость и охотно поддаваясь своему новому настоящему.
Вот сейчас, да, сейчас Максим начнёт дробить сахар. Но это уже совсем неважно. Потому что теперь Лесенька чувствовала, что всё равно. Чувствовала! Даже без второй головы.