Карта
- и шванки. Священная Римская империя, 1558 г.
1584 г.
Шванк, друзья мои, это то же самое, что и фаблио. Последний отсылает нас к фацеции, хотя шванки, безусловно, лучше всего. Разобравшись с этим вопросом, поговорим о сегодняшней карте с приложенными к ней выдержками из "Катципори" - книге, название которой может быть переведено с итальянского, как "хуевые истории", а иначе - побасенки.
Ее автор, выходец из Саксонского курфюршества в баварские наборщики и школьные учителя Михаэль Линденер, знал о чем писал. Его "убийственные остроты, изрядно годные на закуску всем добрым бражникам" пользовались заслуженным успехом у читателей и пьяниц. Линденер тоже был не из академических ученых, а потому много пил и любил злобно пошутить над коллегами, выдавая свои тексты за сочинения какого-нибудь высокоумного лютеранского теоретика.
Был ли протестантом наш Михаэль? Скорей всего - да. Католических монахов он точно не любил, в чем вы вскоре убедитесь. Человек горячего нрава и поэт без постоянного места жительства, он прожил короткую, но насыщенную жизнь. Увы! Спустя четыре года после выхода этой книжки, неподалеку от Аугсбурга случилась пьяная драка, в которой Линденер прикончил кого-то. Тогда его судили, осудили и казнили.
Что же до карты, то это почтенный голландский Ортелий и позднее издание его Theatrum Orbis Terrarum. Как и всегда - очень кликабельно, хотя для блога мне пришлось несколько урезать оригинал в три сотни мегабайт. И все же, желательно нажать, ибо карта чудо как хороша.
Теперь - немного о международном положении. В год выхода книги оно было еще вполне прилично: итальянские кампании остались позади, вместе с галльскими притязаниями, во Франции начались религиозные войны, которые продлятся восемьдесят лет, в Империи царит религиозный Аугбургский мир, а на Балканах Габсбурги сцепились с Османами из-за Трансильвании. Из менее значительных событий можно отметить начало царствования Елизаветы Тюдор и нападение ужасного Ивана на Ливонию.
Ну а теперь давайте пройдем под кат и почитаем о том, чем лучше всего лечить прикус у молодых и пригожих девиц.
Суровый приговор, вынесенный судьями одной злоязыкой бабе
Есть во Франконии один имперский город, называть я его не буду, потому что он известен всему миру, - а в деревнях вокруг него живут злющие мужики, буяны и горлопаны, и точно такие же, да еще, может, и покруче, бабы. И вот совет добропорядочных граждан издал указ, согласно которому брань и богохульство карались суровым денежным штрафом, причем брань из женских уст признавалась еще более серьезным проступком, чем брань из мужских, и наказывалась еще жестче.
И жила там сварливая злая баба, ругательница, каких поискать, потому что выражалась она не просто, как солдат, а как вахмистр или даже фельдфебель. Конечно же после указа эту бабу немедленно потянули к ответу. И предстала она перед судьями, и объявили они ей, что она не только нарушила вышеупомянутый указ, но и преступила заповедь Божью, осквернив свои уста непотребной бранью. Но на первый раз ее накажут всего лишь денежным штрафом. Баба повинилась перед судом, обещала больше так себя не вести и для убедительности добавила: «Да хрен вам всем в зубы, коли вы еще раз услышите, чтоб я ругалась!» Один из членов совета попытался усовестить ее: «Любезная сударыня, опомнитесь! Вы ведь и сейчас, в присутствии господ судей, опять грязно выругались!» И штраф на нее наложили в двойном размере.
Это не столько огорчило добрую женщину, сколько рассердило ее - и на обратном пути из суда она принялась поносить самое себя: «Ах ты, сука бессовестная! И кто тебя за язык тянул, поганку вонючую? Чтоб тебя, козу окаянную, черти задрали!» Эти слова услышал один из судейских писарей и, услышав, поспешил к господам судьям с доносом. Бабу с полдороги вернули в суд и оштрафовали в третий раз.
Скверная сделка, навязанная рыцарем монаху
Жил-был один рыцарь, человек редкостной и благородной души, испытавший за свою жизнь немало приключений и давший повод и начало еще большему их количеству. И пришел он однажды в монашескую обитель, а так как было время поста, то направился на исповедь. А монах, собиравшийся его исповедовать, оказался толст, как самая настоящая свинья.
Рыцарь приветливо поздоровался с обжорой и спросил у него: «Монах, а почему у тебя такое здоровенное брюхо? Денег у меня, полагаю, не меньше, чем у тебя, и ем я ничуть не хуже, - а вот поди ж ты! Или так хороши и обильны бывают подаяния, что тебя так разнесло? Да нет, едва ли. Сдается мне, монах, что ты забрюхател - и в животе у тебя сидит сам черт». Монах ответил: «Нет, сударь, упаси меня Бог! Все это - от Бога! Это его рук дело!»
Рыцарь сказал: «Его рук дело или не его, только руки эти поработали на славу. - И продолжил: - Но я пришел к тебе не за этим. Выслушай меня, монах, и отпусти мне грехи! А если не отпустишь, я тут же, не сходя с места, проткну тебя мечом!» - «С удовольствием отпущу», - откликнулся монах, и рыцарь начал свой рассказ: «Был я разбойником, но разбойничал я далеко не всегда. Ел я и пил до отвала, но, случалось, и умирал от голода и жажды. Так на так и выходит. Я не пропускал ни одной юбки, но, бывало, подолгу не знал женщины. Так на так и выходит. Был завзятым грешником, но и молился Господу горячо. Так на так и выходит. Бывало мне жарко и бывало зябко. Так на так и выходит. И поэтому даруй мне утешение и отпусти мне прегрешения и прости мне мои дурные дела. А если не отпустишь, то я убью тебя на месте, клянусь святым крестом!»
Монах струхнул настолько, что чуть не наложил в штаны, и поспешил ответить: «Сударь мой, я должен обсудить этот вопрос с настоятелем». И, воротясь, произнес приговор: «Мы даруем вам такое отпущение: мы служим Господу, а вы - дьяволу. Так на так и выходит».
Великая подлость, учиненная одним молодчиком пьяному мужику
Неподалеку от города, на расстоянии примерно выстрела из пищали, была деревня, и жил в ней один мужик. И отправился он однажды по каким-то делам в город, а там взял да и напился приятно охлажденным вином до положения риз. И вот когда мужик почуял, что лыка не вяжет, и на ногах еле держится, и всё перед ним как в тумане, решил он отправиться восвояси - и пошел, уже не больно соображая что к чему. Был он не только во хмелю, но и во злобе и поэтому взял в руку дубинку и принялся молотить ею куда ни попадя. За этим занятием застал его один добрый молодец, который и сам был не дурак выпить, и решил над ним подшутить.
Забрался он на грушевое дерево и, когда мужик появился поблизости, разговаривая, по обычаю пьяниц и простофиль, с самим собой и утверждая, наряду с прочим, что он-де мужик честный (ибо всяк сам себя, как известно, нахваливает), - молодчик закричал ему из ветвей: «Какой ты мужик! Не мужик ты, а му…!» Мужик озлился еще пуще и начал браниться, да только никак не мог взять в толк, откуда кричат. Решил уж он было пойти своей дорогой, но тут опять раздалось: «Му…! Не мужик, а му…! Эй, мужик, ты му…!» Мужик воротился, огляделся по сторонам и зашел в расположенную прямо под деревом кузницу, где работал честный кузнец с подмастерьями.
Вошел - и выплеснул на них свою злобу. Те поняли, что мужик пьян, бить его не стали и дали ему добрый совет угомониться Но не тут-то было! Осерчали наконец и кузнецы - и изрядно мужика вздули. А причиною всему был парень, сидевший на грушевом дереве, да только никто про это не знал и никто его не видел. А когда драка закончилась и шум затих, парень слез с дерева, отер губы да и пошел своей дорогой, как человек, только что напившийся за чужой счет.
Решительная отповедь, данная честным слугой одному дворянину
Один дворянин пожаловал в имперский город и явился к одному хозяину постоялого двора, сказав, что так, мол, и так, лицо благородное и самых голубых кровей, но без гроша в кармане и все мое ношу с собой. Его приняли и обласкали - и созвали в его честь гостей, как это и заведено там, где ничего поумней выдумать не могут. Пригласили его и в другой дом, и вернулся он на свой постоялый двор пьяным в стельку, повел себя препаршиво да вдобавок принялся всех кругом поучать. Когда же один из хозяйских слуг повел его почивать, он харкал по дороге себе под ноги и пускал ветры, как бесстыжая корова. Слуга сказал: «Видать, вы большой любитель пения, жалко только, что у вас не бас, а то было бы еще веселее».
А дворянин - и заметьте себе, благородного рода - почитал плевки и всякие неприличные звуки занятиями истинно и единственно аристократическими, равно как и мотовство, хвастовство, обжорство и пьянство, как это и принято ныне у нашего дворянства. И когда гость улегся, принялся он распекать слугу: «Как смеешь ты, мужик, сопеть в моем присутствии? Я ведь дворянин, а ты дубина неотесанная, дурак набитый!» Слуга, бывший тоже изрядно под мухой, возразил: «Сударь мой, а не проспите ли вы трапезу?» Рыцарь в ответ харкнул, и плевок отлетел сажени на две с половиною. Слуга заметил: «Ловко, сударь мой, только смотрите не захлебнитесь!» - «А вот харкну-ка я тебе в рожу!» - «Нет уж, сударь мой, - ответил слуга, - такое мне не понравится. Но если вам так хочется угостить меня вашей слюной, то плюньте мне в задницу. Только не забудьте потом вылизать тарелку дочиста да и досуха». И с этими словами вышел вон.
Неслыханное издевательство над странствующим монахом, учиненное юной особой женского пола
Решила одна девица исповедаться в грехах - и выбрала в исповедники странствующего монаха из ордена босоногих, ведь они слывут среди своих собратьев самыми благочестивыми, что, правда, вовсе не соответствует действительности и видно хотя бы из рассказа одного такого шатуна и проповедника, повествующего о том, как он заморочил несчастную крестьянку и хитростью выманил у нее сыр и яйца. Вот примерно столь же святому отцу и поведала добрая девица о своих грехах и грешках.
Когда же безбожный монах прижал ее покрепче, чтобы выведать все тайны, и спросил, не снилось ли ей чего нечестивого, поскольку подобные сновидения представляют собой ничуть не меньший грех, чем то, что свершается наяву, и должны быть упомянуты и подробно изложены на исповеди, девица ответила: «Да, господин мой, недавно мне приснилось такое, о чем стыдно даже поведать». Монах насел на нее еще круче и потребовал подробного рассказа, угрожая в противном случае отказать ей в отпущении. Девица поведала: «Господин мой, мне снилось, что один человек лег со мной и меня, с вашего соизволения, прижал».
Монах ответствовал: «Это, дочь моя, равносильно тому, как если бы он овладел тобою на самом деле, ты должна покаяться в совершенном прелюбодеянии». И велел ей пойти паломницей в Рим или по меньшей мере отправиться в ближайшее место, где продают индульгенции, чем немало напугал ее. Девица попросила монаха как следует помолиться за нее и подкрепила просьбу двумя гульденами, которые, правда, пока не отдала ему, а только показала. Монах был охоч до чужих денег и, увидев золото, тут же переменил свое решение: «Истинно, дочь моя, власть и право отпустить грехи дарованы нашему странствующему ордену ничуть не в меньшей степени, чем продавцу индульгенций или даже самому папе римскому, потому что у покровителя нашего святого Франциска было на теле пять ран - ровно столько же, сколько у Иисуса Христа. Но, дочь моя, по уставу мы не имеем права прикасаться к деньгам. Однако же, чтобы тебе не пришлось пускаться в такое далекое странствие, да если вдобавок вспомнить о разбое, царящем на большой дороге, я над тобою сжалюсь и дозволю тебе засунуть мне деньги вот сюда, в прореху». Ибо ряса его была порядочно изодрана и на левом рукаве имелась прореха.
Монах был подслеповат, и девица изловчилась в последнее мгновение зажать деньги в кулаке, сделав, однако, вид, что засунула их в прореху. Монах отпустил ей грехи полностью и немедленно. Девица поблагодарила его и пошла своей дорогой. А стоило ей чуть отойти, францисканец полез за деньгами, не нашел их и понял, что его обманули. Он окликнул девицу, велел ей вернуться и сурово сказал: «Ты их на самом деле, дочь моя, не засунула». Девица не отпиралась: «Да, господин мой, на самом деле не засунула. Но ведь и юноша, приснившийся мне в соблазнительном виде, на самом деле тоже не засунул». И с этими словами - и с отпущением грехов - пошла прочь.
Исповедь маленькой несмышленой девочки
В Баварии пришла на исповедь к одному священнику маленькая девочка лет семи или, самое большее, одиннадцати. А священник был стар и противен - и чересчур уж настойчиво пытался смутить ее, задавая ей все положенные по исповедальному канону вопросы. Извозил он ее в грязи и так и этак, а она возьми да и скажи: «А почему, добрый мой господин, вы расспрашиваете меня о таких странных вещах? Или вам кажется, что я вела себя нечестиво или же вовсе непотребно? Но я для этого чересчур мала. Но я не утаю от вас того, что совершила на самом деле, потому что меня принудили и я не могла отказаться».
Кособокий, скрючившийся от старости священник ответил: да, конечно, ей придется все рассказать, иначе он ничем не сможет ей помочь. А девочка спросила: «А кто же поможет тебе самому? Ты ведь ничуть не лучше и не умнее прочих!» - «А вот это уж не твоя печаль, - воскликнул священник, - давай-ка живо исповедуйся!» И девочка начала так: «Добрый мой господин, сказать по правде, я самая настоящая лентяйка, и особенно не люблю прясть, потому что занятия скучнее этого просто не придумаешь. А вот петь, плясать, играть, прыгать, скакать со скакалкой и бегать наперегонки я люблю - и так всегда и поступаю. А еще я очень непослушна, и когда мать велит мне сделать что-нибудь, я отвечаю ей: а пошла ты в задницу!» - «Ах, милая дочь моя, - перебил ее священник, - так нельзя поступать ни в коем случае, не то Бог нашлет на тебя чуму и холеру!» - «Ну, это мы еще посмотрим, - отвечала девочка, - и все-то вы, попы, норовите сказать какое-нибудь говно».
Священник в негодовании воскликнул, что пойдет к отцу девочки и серьезно о ней поговорит. «А вот этого вам делать ни за что не стоит, - ответила девочка. - Отец вас не больно-то жалует. Кстати, он велел вам кланяться и передать, что, коли он вас, старого паскудника, еще раз застукает у нас в хлеву с работницей, то мокрого места от вас не останется, потому что он вас, сивого мерина, отдубасит!» В ответ на что священник не смог произнести ни слова. И славная девчушка пошла домой, так и не поняв, отпустили ей грехи или же не отпустили.
Старое доброе снадобье, с помощью которого молодой брадобрей вылечил девку из Оберхаузена
У одной девки из деревни Оберхаузен был дурной прикус, и она натерпелась из-за этого немало. И боль и стыд. Много она выслушала добрых советов, много перепробовала всяческих примочек да лекарств, только ничто ей не помогло. Поэтому она собралась с духом и решила выдрать зубы - и кликнула за этим делом парня, служившего подмастерьем у цирюльника.
А тот был птицей изрядного полета, да не какой-нибудь там вороной или дятлом-долбостуком, а самым настоящим стервятником и добычи своей никогда не упускал. И вот увидел он, что девка молода и, кабы не зубы, хороша собой, и решил, что не стоит ее уродовать. И зубов он ей рвать не стал, а сказал, что вылечит ее другим способом. Он-де приготовит некий порошок - и рано утром, пока она еще не позавтракала и пребывает поэтому в хорошем настроении (после еды у нее болели зубы), угостит ее этим снадобьем.
И пришел он к ней ранним утречком и застал ее в одиночестве да в печали, потому что из-за дикой боли она всю ночь не сомкнула глаз. И говорит он ей: «Тебя лечили сверху - и это ничуть не помогало. Поэтому я буду лечить тебя снизу». И велел девке лечь наземь, потому что снадобье полагалось втереть пальцем в пуп. Девка, понятно, послушалась. И приступил он к делу, пустив в ход одиннадцатый палец, тогда как у обыкновенного цирюльника их бывает ровно десять. Одиннадцатый же - примета настоящего мастера, и мудрено ли, что снадобье попало даже несколько ниже пупа!
Приняв первую порцию лекарства, девка закричала: «Еще! хочу еще! хочу непременно еще! Да начни я принимать это снадобье пораньше, я бы уже давно вылечилась! Да мне уже и сейчас заметно полегчало!» Так порой случается оказать помощь ближнему, если разумеешь, какая помощь ему нужна. А стоячий корень от любой хвори хорош.
з.ы. Перевод был сделан по переизданию 1883 г. (отсюда фельдфебель и прочие "современности").
1584 г.
Шванк, друзья мои, это то же самое, что и фаблио. Последний отсылает нас к фацеции, хотя шванки, безусловно, лучше всего. Разобравшись с этим вопросом, поговорим о сегодняшней карте с приложенными к ней выдержками из "Катципори" - книге, название которой может быть переведено с итальянского, как "хуевые истории", а иначе - побасенки.
Ее автор, выходец из Саксонского курфюршества в баварские наборщики и школьные учителя Михаэль Линденер, знал о чем писал. Его "убийственные остроты, изрядно годные на закуску всем добрым бражникам" пользовались заслуженным успехом у читателей и пьяниц. Линденер тоже был не из академических ученых, а потому много пил и любил злобно пошутить над коллегами, выдавая свои тексты за сочинения какого-нибудь высокоумного лютеранского теоретика.
Был ли протестантом наш Михаэль? Скорей всего - да. Католических монахов он точно не любил, в чем вы вскоре убедитесь. Человек горячего нрава и поэт без постоянного места жительства, он прожил короткую, но насыщенную жизнь. Увы! Спустя четыре года после выхода этой книжки, неподалеку от Аугсбурга случилась пьяная драка, в которой Линденер прикончил кого-то. Тогда его судили, осудили и казнили.
Что же до карты, то это почтенный голландский Ортелий и позднее издание его Theatrum Orbis Terrarum. Как и всегда - очень кликабельно, хотя для блога мне пришлось несколько урезать оригинал в три сотни мегабайт. И все же, желательно нажать, ибо карта чудо как хороша.
Теперь - немного о международном положении. В год выхода книги оно было еще вполне прилично: итальянские кампании остались позади, вместе с галльскими притязаниями, во Франции начались религиозные войны, которые продлятся восемьдесят лет, в Империи царит религиозный Аугбургский мир, а на Балканах Габсбурги сцепились с Османами из-за Трансильвании. Из менее значительных событий можно отметить начало царствования Елизаветы Тюдор и нападение ужасного Ивана на Ливонию.
Ну а теперь давайте пройдем под кат и почитаем о том, чем лучше всего лечить прикус у молодых и пригожих девиц.
Суровый приговор, вынесенный судьями одной злоязыкой бабе
Есть во Франконии один имперский город, называть я его не буду, потому что он известен всему миру, - а в деревнях вокруг него живут злющие мужики, буяны и горлопаны, и точно такие же, да еще, может, и покруче, бабы. И вот совет добропорядочных граждан издал указ, согласно которому брань и богохульство карались суровым денежным штрафом, причем брань из женских уст признавалась еще более серьезным проступком, чем брань из мужских, и наказывалась еще жестче.
И жила там сварливая злая баба, ругательница, каких поискать, потому что выражалась она не просто, как солдат, а как вахмистр или даже фельдфебель. Конечно же после указа эту бабу немедленно потянули к ответу. И предстала она перед судьями, и объявили они ей, что она не только нарушила вышеупомянутый указ, но и преступила заповедь Божью, осквернив свои уста непотребной бранью. Но на первый раз ее накажут всего лишь денежным штрафом. Баба повинилась перед судом, обещала больше так себя не вести и для убедительности добавила: «Да хрен вам всем в зубы, коли вы еще раз услышите, чтоб я ругалась!» Один из членов совета попытался усовестить ее: «Любезная сударыня, опомнитесь! Вы ведь и сейчас, в присутствии господ судей, опять грязно выругались!» И штраф на нее наложили в двойном размере.
Это не столько огорчило добрую женщину, сколько рассердило ее - и на обратном пути из суда она принялась поносить самое себя: «Ах ты, сука бессовестная! И кто тебя за язык тянул, поганку вонючую? Чтоб тебя, козу окаянную, черти задрали!» Эти слова услышал один из судейских писарей и, услышав, поспешил к господам судьям с доносом. Бабу с полдороги вернули в суд и оштрафовали в третий раз.
Скверная сделка, навязанная рыцарем монаху
Жил-был один рыцарь, человек редкостной и благородной души, испытавший за свою жизнь немало приключений и давший повод и начало еще большему их количеству. И пришел он однажды в монашескую обитель, а так как было время поста, то направился на исповедь. А монах, собиравшийся его исповедовать, оказался толст, как самая настоящая свинья.
Рыцарь приветливо поздоровался с обжорой и спросил у него: «Монах, а почему у тебя такое здоровенное брюхо? Денег у меня, полагаю, не меньше, чем у тебя, и ем я ничуть не хуже, - а вот поди ж ты! Или так хороши и обильны бывают подаяния, что тебя так разнесло? Да нет, едва ли. Сдается мне, монах, что ты забрюхател - и в животе у тебя сидит сам черт». Монах ответил: «Нет, сударь, упаси меня Бог! Все это - от Бога! Это его рук дело!»
Рыцарь сказал: «Его рук дело или не его, только руки эти поработали на славу. - И продолжил: - Но я пришел к тебе не за этим. Выслушай меня, монах, и отпусти мне грехи! А если не отпустишь, я тут же, не сходя с места, проткну тебя мечом!» - «С удовольствием отпущу», - откликнулся монах, и рыцарь начал свой рассказ: «Был я разбойником, но разбойничал я далеко не всегда. Ел я и пил до отвала, но, случалось, и умирал от голода и жажды. Так на так и выходит. Я не пропускал ни одной юбки, но, бывало, подолгу не знал женщины. Так на так и выходит. Был завзятым грешником, но и молился Господу горячо. Так на так и выходит. Бывало мне жарко и бывало зябко. Так на так и выходит. И поэтому даруй мне утешение и отпусти мне прегрешения и прости мне мои дурные дела. А если не отпустишь, то я убью тебя на месте, клянусь святым крестом!»
Монах струхнул настолько, что чуть не наложил в штаны, и поспешил ответить: «Сударь мой, я должен обсудить этот вопрос с настоятелем». И, воротясь, произнес приговор: «Мы даруем вам такое отпущение: мы служим Господу, а вы - дьяволу. Так на так и выходит».
Великая подлость, учиненная одним молодчиком пьяному мужику
Неподалеку от города, на расстоянии примерно выстрела из пищали, была деревня, и жил в ней один мужик. И отправился он однажды по каким-то делам в город, а там взял да и напился приятно охлажденным вином до положения риз. И вот когда мужик почуял, что лыка не вяжет, и на ногах еле держится, и всё перед ним как в тумане, решил он отправиться восвояси - и пошел, уже не больно соображая что к чему. Был он не только во хмелю, но и во злобе и поэтому взял в руку дубинку и принялся молотить ею куда ни попадя. За этим занятием застал его один добрый молодец, который и сам был не дурак выпить, и решил над ним подшутить.
Забрался он на грушевое дерево и, когда мужик появился поблизости, разговаривая, по обычаю пьяниц и простофиль, с самим собой и утверждая, наряду с прочим, что он-де мужик честный (ибо всяк сам себя, как известно, нахваливает), - молодчик закричал ему из ветвей: «Какой ты мужик! Не мужик ты, а му…!» Мужик озлился еще пуще и начал браниться, да только никак не мог взять в толк, откуда кричат. Решил уж он было пойти своей дорогой, но тут опять раздалось: «Му…! Не мужик, а му…! Эй, мужик, ты му…!» Мужик воротился, огляделся по сторонам и зашел в расположенную прямо под деревом кузницу, где работал честный кузнец с подмастерьями.
Вошел - и выплеснул на них свою злобу. Те поняли, что мужик пьян, бить его не стали и дали ему добрый совет угомониться Но не тут-то было! Осерчали наконец и кузнецы - и изрядно мужика вздули. А причиною всему был парень, сидевший на грушевом дереве, да только никто про это не знал и никто его не видел. А когда драка закончилась и шум затих, парень слез с дерева, отер губы да и пошел своей дорогой, как человек, только что напившийся за чужой счет.
Решительная отповедь, данная честным слугой одному дворянину
Один дворянин пожаловал в имперский город и явился к одному хозяину постоялого двора, сказав, что так, мол, и так, лицо благородное и самых голубых кровей, но без гроша в кармане и все мое ношу с собой. Его приняли и обласкали - и созвали в его честь гостей, как это и заведено там, где ничего поумней выдумать не могут. Пригласили его и в другой дом, и вернулся он на свой постоялый двор пьяным в стельку, повел себя препаршиво да вдобавок принялся всех кругом поучать. Когда же один из хозяйских слуг повел его почивать, он харкал по дороге себе под ноги и пускал ветры, как бесстыжая корова. Слуга сказал: «Видать, вы большой любитель пения, жалко только, что у вас не бас, а то было бы еще веселее».
А дворянин - и заметьте себе, благородного рода - почитал плевки и всякие неприличные звуки занятиями истинно и единственно аристократическими, равно как и мотовство, хвастовство, обжорство и пьянство, как это и принято ныне у нашего дворянства. И когда гость улегся, принялся он распекать слугу: «Как смеешь ты, мужик, сопеть в моем присутствии? Я ведь дворянин, а ты дубина неотесанная, дурак набитый!» Слуга, бывший тоже изрядно под мухой, возразил: «Сударь мой, а не проспите ли вы трапезу?» Рыцарь в ответ харкнул, и плевок отлетел сажени на две с половиною. Слуга заметил: «Ловко, сударь мой, только смотрите не захлебнитесь!» - «А вот харкну-ка я тебе в рожу!» - «Нет уж, сударь мой, - ответил слуга, - такое мне не понравится. Но если вам так хочется угостить меня вашей слюной, то плюньте мне в задницу. Только не забудьте потом вылизать тарелку дочиста да и досуха». И с этими словами вышел вон.
Неслыханное издевательство над странствующим монахом, учиненное юной особой женского пола
Решила одна девица исповедаться в грехах - и выбрала в исповедники странствующего монаха из ордена босоногих, ведь они слывут среди своих собратьев самыми благочестивыми, что, правда, вовсе не соответствует действительности и видно хотя бы из рассказа одного такого шатуна и проповедника, повествующего о том, как он заморочил несчастную крестьянку и хитростью выманил у нее сыр и яйца. Вот примерно столь же святому отцу и поведала добрая девица о своих грехах и грешках.
Когда же безбожный монах прижал ее покрепче, чтобы выведать все тайны, и спросил, не снилось ли ей чего нечестивого, поскольку подобные сновидения представляют собой ничуть не меньший грех, чем то, что свершается наяву, и должны быть упомянуты и подробно изложены на исповеди, девица ответила: «Да, господин мой, недавно мне приснилось такое, о чем стыдно даже поведать». Монах насел на нее еще круче и потребовал подробного рассказа, угрожая в противном случае отказать ей в отпущении. Девица поведала: «Господин мой, мне снилось, что один человек лег со мной и меня, с вашего соизволения, прижал».
Монах ответствовал: «Это, дочь моя, равносильно тому, как если бы он овладел тобою на самом деле, ты должна покаяться в совершенном прелюбодеянии». И велел ей пойти паломницей в Рим или по меньшей мере отправиться в ближайшее место, где продают индульгенции, чем немало напугал ее. Девица попросила монаха как следует помолиться за нее и подкрепила просьбу двумя гульденами, которые, правда, пока не отдала ему, а только показала. Монах был охоч до чужих денег и, увидев золото, тут же переменил свое решение: «Истинно, дочь моя, власть и право отпустить грехи дарованы нашему странствующему ордену ничуть не в меньшей степени, чем продавцу индульгенций или даже самому папе римскому, потому что у покровителя нашего святого Франциска было на теле пять ран - ровно столько же, сколько у Иисуса Христа. Но, дочь моя, по уставу мы не имеем права прикасаться к деньгам. Однако же, чтобы тебе не пришлось пускаться в такое далекое странствие, да если вдобавок вспомнить о разбое, царящем на большой дороге, я над тобою сжалюсь и дозволю тебе засунуть мне деньги вот сюда, в прореху». Ибо ряса его была порядочно изодрана и на левом рукаве имелась прореха.
Монах был подслеповат, и девица изловчилась в последнее мгновение зажать деньги в кулаке, сделав, однако, вид, что засунула их в прореху. Монах отпустил ей грехи полностью и немедленно. Девица поблагодарила его и пошла своей дорогой. А стоило ей чуть отойти, францисканец полез за деньгами, не нашел их и понял, что его обманули. Он окликнул девицу, велел ей вернуться и сурово сказал: «Ты их на самом деле, дочь моя, не засунула». Девица не отпиралась: «Да, господин мой, на самом деле не засунула. Но ведь и юноша, приснившийся мне в соблазнительном виде, на самом деле тоже не засунул». И с этими словами - и с отпущением грехов - пошла прочь.
Исповедь маленькой несмышленой девочки
В Баварии пришла на исповедь к одному священнику маленькая девочка лет семи или, самое большее, одиннадцати. А священник был стар и противен - и чересчур уж настойчиво пытался смутить ее, задавая ей все положенные по исповедальному канону вопросы. Извозил он ее в грязи и так и этак, а она возьми да и скажи: «А почему, добрый мой господин, вы расспрашиваете меня о таких странных вещах? Или вам кажется, что я вела себя нечестиво или же вовсе непотребно? Но я для этого чересчур мала. Но я не утаю от вас того, что совершила на самом деле, потому что меня принудили и я не могла отказаться».
Кособокий, скрючившийся от старости священник ответил: да, конечно, ей придется все рассказать, иначе он ничем не сможет ей помочь. А девочка спросила: «А кто же поможет тебе самому? Ты ведь ничуть не лучше и не умнее прочих!» - «А вот это уж не твоя печаль, - воскликнул священник, - давай-ка живо исповедуйся!» И девочка начала так: «Добрый мой господин, сказать по правде, я самая настоящая лентяйка, и особенно не люблю прясть, потому что занятия скучнее этого просто не придумаешь. А вот петь, плясать, играть, прыгать, скакать со скакалкой и бегать наперегонки я люблю - и так всегда и поступаю. А еще я очень непослушна, и когда мать велит мне сделать что-нибудь, я отвечаю ей: а пошла ты в задницу!» - «Ах, милая дочь моя, - перебил ее священник, - так нельзя поступать ни в коем случае, не то Бог нашлет на тебя чуму и холеру!» - «Ну, это мы еще посмотрим, - отвечала девочка, - и все-то вы, попы, норовите сказать какое-нибудь говно».
Священник в негодовании воскликнул, что пойдет к отцу девочки и серьезно о ней поговорит. «А вот этого вам делать ни за что не стоит, - ответила девочка. - Отец вас не больно-то жалует. Кстати, он велел вам кланяться и передать, что, коли он вас, старого паскудника, еще раз застукает у нас в хлеву с работницей, то мокрого места от вас не останется, потому что он вас, сивого мерина, отдубасит!» В ответ на что священник не смог произнести ни слова. И славная девчушка пошла домой, так и не поняв, отпустили ей грехи или же не отпустили.
Старое доброе снадобье, с помощью которого молодой брадобрей вылечил девку из Оберхаузена
У одной девки из деревни Оберхаузен был дурной прикус, и она натерпелась из-за этого немало. И боль и стыд. Много она выслушала добрых советов, много перепробовала всяческих примочек да лекарств, только ничто ей не помогло. Поэтому она собралась с духом и решила выдрать зубы - и кликнула за этим делом парня, служившего подмастерьем у цирюльника.
А тот был птицей изрядного полета, да не какой-нибудь там вороной или дятлом-долбостуком, а самым настоящим стервятником и добычи своей никогда не упускал. И вот увидел он, что девка молода и, кабы не зубы, хороша собой, и решил, что не стоит ее уродовать. И зубов он ей рвать не стал, а сказал, что вылечит ее другим способом. Он-де приготовит некий порошок - и рано утром, пока она еще не позавтракала и пребывает поэтому в хорошем настроении (после еды у нее болели зубы), угостит ее этим снадобьем.
И пришел он к ней ранним утречком и застал ее в одиночестве да в печали, потому что из-за дикой боли она всю ночь не сомкнула глаз. И говорит он ей: «Тебя лечили сверху - и это ничуть не помогало. Поэтому я буду лечить тебя снизу». И велел девке лечь наземь, потому что снадобье полагалось втереть пальцем в пуп. Девка, понятно, послушалась. И приступил он к делу, пустив в ход одиннадцатый палец, тогда как у обыкновенного цирюльника их бывает ровно десять. Одиннадцатый же - примета настоящего мастера, и мудрено ли, что снадобье попало даже несколько ниже пупа!
Приняв первую порцию лекарства, девка закричала: «Еще! хочу еще! хочу непременно еще! Да начни я принимать это снадобье пораньше, я бы уже давно вылечилась! Да мне уже и сейчас заметно полегчало!» Так порой случается оказать помощь ближнему, если разумеешь, какая помощь ему нужна. А стоячий корень от любой хвори хорош.
з.ы. Перевод был сделан по переизданию 1883 г. (отсюда фельдфебель и прочие "современности").