Свободная зона 2018, часть последняя, в которой Тристан Лафоль проебывает все
Все произошло мгновенно, по-дурацки и с совершенно неожиданной стороны. Вот стоит Лелю у стеночки, ухмыляется пьяной своей ухмылкой, пялится на депортацию - и вдруг вынимает пистолет. Вот шеф в него стреляет на опережение - но тут же сам падает прямо под ноги своим людям... А дальше Тристан опомнился только в госпитале, куда принесся через полгорода, вломился и с порога заорал, не тратя времени на вежливые прелюдии, что на вокзал для комиссара нужен врач немедленно. Ему орали в ответ, что все врачи заняты. Тристан настаивал и уже тянулся к пистолету, когда с ним вызвался пойти де Руссильон, хоть и стажер, но лучше чем никого... По улицам втопили - будто от смерти самой бежали. Ну, в чем-то верно, от смерти и впрямь бежали - только не от своей.
Убедившись, что шефом занимаются, Тристан потащился за бошами, которые поволокли Лелю в тюрячку. И нахально, но ненавязчиво пролез вперед в очереди на дознание. Хотел поколотить, но Лелю держался молодцом. Сказал, что стрелял из мести за Вейля, с которым дружил - а за такое отрываться не хотелось, хоть убейте. Так что Тристан только вкратце обрисовал, что будет с Лелю, если шеф помрет, а что - если выживет. А потом услышал ТАКОЕ, что наглухо забыл о самых важных вопросах. Например, откуда пистолет - зажал или добыл; с кем связан и так далее.
- ...вы знаете, что он еврей?
- Кто еврей - шеф еврей?
- Да-да. Полюбопытствуйте в мэрии. В паспортном столе...
Тристан немного подумал над тем, брехней это считает или правдой. Решил, что очень даже может быть. Решил также, что ему похер. Хоть евреем будь, хоть бошем тайным даже - только выживи, старый ты сукин сын, а там дальше видно будет... Он даже не проследил, чтоб Лелю перевязали. Просто дал ему попить и ушел.
Тем временем выяснилось, что шуанская полиция проебала еще и Суртена - все одно к одному. Говорили, в Париж уехал; нашел время! Так что заступать на пост пришлось Тристану. Он не делал себе иллюзий о своем соответствии должности, а проще говоря, считал, что говно он, а не комиссар: стратегического мышления не хватает. И задача его, таким образом, не пытаться хватать звезды с неба, а просто как-нибудь дотянуть до того времени, когда шеф оклемается. Если оклемается. Нет уж, пусть лучше "когда"... Тристан шлялся в госпиталь как на работу, старался повежливей говорить с докторами, а не орать, как в тот раз - чтоб разрешили навещать, когда можно будет. Шипел на Кристиана, чтоб тот оперативней доставлял лекарства. Кто другой бы молился, но Тристан со времен Вердена знал, что нет нихера никакого Бога. Поэтому просто пил в одиночку. Уляпывал винищем важные документы и в задумчивости рисовал на них сиськи.
...Майор Грундманн, поставленный присматривать за минным заводом, был интеллигентным, как библиотекарь. Однажды при обсуждении конвоирования мин до вокзала у Тристана из рукава вылетел плохо закрепленный нож и вонзился в дверь чуть ли не рядом с майорской башкой. Тристан думал, что сейчас его поставят к стенке без лишней возни - но Грундманн даже не заматерился, как сделал бы всякий нормальный человек. Только иронически закатил глаза и молвил "Французы!.." Поди разбери, что у такого на уме.
Сегодня на уме у майора был очередной план по евреям. Уже не иностранным, а любым. Звездоносных было недостаточно - в прошлый раз почти всех сдали. Остались только Лемери и Буавен. Итого трое, считая Мишеля Лемери - ведь боши считали, что еврейство передается половым путем... Лемери Тристан все-таки поискал, но они, похоже, наконец расчухали, чем воздух пахнет, и сбежали. И в список их можно было вносить с чистой совестью - работа госпиталя так и так шла псу под хвост. Буавена сами же боши не отдадут, да и если бы отдали... ведь остальных двоих надо же было из кого-то сделать. И было из кого. Но о них, естественно, не могло быть и речи. Даже если их тоже не отдадут.
Поэтому, когда майор явился за своим списком, Тристан сказал ему, что списка нету. Майор первый раз на его памяти повысил голос, заявив, что это саботаж. Да пошел ты нахуй, подумал Тристан. Будут еще всякие боши на меня тут орать, как на кота ссыкучего... Молча отхлебнул сивухи, с грохотом поставил стакан обратно на стол, уставился на майора в упор. Тот все понял. И даже пошел, только не нахуй, а в гестапо за подмогой. А на подмогу явился тот самый фон Корфф, которого тогда подстрелили на заводе. Этот не орал, был спокоен, дружелюбен и даже несколько игрив. Тристан проникся: уж кому, как не ему, понимать, что это за дружелюбие такое.
- ...Да это в мэрии косяк, - привычно ляпнул он, когда фон Корфф потребовал объяснений. Но тут же ему стало от себя мерзко. Одно дело - отмазываться так от комиссара, который все равно не поверит, что Тристан не виноват, накрутит хвост, пошлет исправлять и все срастется так или иначе. Но боши - не комиссар.
- А что вы делаете, когда мэрия косячит?
- Иду и даю им пизды, чтоб поправили.
- Так-так. Вот что. Давайте сюда перепись населения. Старая? ну что ж поделать, раз у вас такой бардак... а это французское вино?
- Оно. Хотите? - ухмыльнулся Тристан, предвкушая, как перекосит сейчас боша от одного только глотка.
- Пожалуй, нет. Ну что же, пишите... нет-нет, не карандашом, чернилами... депортировать из города! Направление - Бухенвальд.
Ну, посмотрим, чем на этот раз кончится и каким цветом пронесет... Бош держит в руках перепись и отсчитывает каждого десятого.
- Раймон Моро!
Давно пора, он уже всех достал.
- Бруно Клоарек!
А это зря. Попы, конечно, хрень гонят, но в общем-то полезные.
- Констанция Сен-Аман!
Откуда-то имя знакомо. Блядь. Мадам Жоржетта же, точно. Блядь, блядь и блядь.
- Рене Клеман.
Ну, этого - уже. Слава бардаку в бумагах.
- Хм-м... Тристан Лафоль.
Тристан расхохотался. Не плакать же, правда? Да и правда смешно было, что в кои-то веки отвечает сам, а не кем-то другим. Пора стрелять, а стрелять никак. Пистолет на столе зря лежал, чертов бош успел его разрядить, пока Тристан мучался с чернилами, которыми всегда писал не очень, а после войны вообще кое-как. Подпись, печать. Печать кривая - руки трясутся. Поди разбери, от страха или злости, они ведь похожи очень, если кто замечал...
- Сдать оружие, следовать за мной.
Шварк нож на стол. Хороший нож. Комиссар на сорок лет подарил. Нож забирает бош. Прощай, нож, прощай, оружие. Прощай, комиссар, если ты там еще жив. Прощайте, ребята, с вами было весело... Около участка фон Корффа перехватили другие боши - трындеть о своих бошевских делах, и Тристан стоял, как мудак на именинах. Вспоминал колонну евреев, которую сам же, в числе прочих, сгонял и конвоировал - как они тоже стояли и ждали. Ну нахуй. Не хочу так. И не буду.
Сначала он посмотрел, не вытарчивает ли у кого из бошей оружие небрежно - чтоб спереть и застрелиться, потом придумал еще лучше. Мол, господин штандартенфюрер, а, вы не штандартенфюрер? ладно, я в ваших званиях не разбираюсь; вы это, позвольте отлучиться бутылку допить, последнюю в жизни, куда я от вас денусь-то теперь, сами посудите. Наглость - второе счастье, а репутация идиота и пропойцы - первое: господин бош его отпустил. Тристан не стал бежать из города, не стал прятаться в монастыре. Он вернулся в участок, перезарядил пистолет, который почему-то оставили на столе, и стал ждать, когда за ним придут. Приходила Колетт, звала в Сопротивление, плакала от ярости. Тристан отказался - кой хрен идти куда-то, где тебя вздернут на осине еще до первого выстрела по бошам. Вышел из госпиталя шеф, осунувшийся и злой, узнав про Бухенвальд - бранился, обещал отмазать и дать пизды. Тут бы воспрянуть духом, но было почему-то все равно. Как будто уже помер.
Он приводил в порядок бумаги (первая итерация обещанной пизды), когда взвыли сирены учебной тревоги - а потом загудела и затряслась земля. И впрямь бомбят, ну надо же. Щас как попадут в участок, вернется шеф - ни порядка, ни бумаг, ни Лафоля, ни комиссариата... Но после первого взрыва других не последовало. Зато на улице заорали, что взорвали завод. Он выглянул в окно. Действительно, вместо возвышающейся черной громадины в отдалении горели и дымились развалины. Во дают. Интересно, это красные утворили или у бошей припекло, что их везде лупят?
А потом на улице началась стрельба. Тристан взял из сейфа калибр покрупней, пошел к дверям, на ходу передергивая затвор. Выглянул оценить обстановку. С одной стороны за углом прятались боши в своей черной форме, один из них уже валялся под стеной. С другой стороны были французы - в том числе флики; это решило все окончательно. Он открыл огонь. Неторопливо, со вкусом, молча, высовываясь только для того, чтобы выстрелить. Не было настроения геройствовать, было намерение убивать.
...Он узнал пистолет шефа, просунувшийся - с тыла - через приоткрытую дверь прямо ему в лицо. Пока лихорадочно думал, как это надо понимать, потерял ту самую долю секунды, в которую надо было уворачиваться. Потому что сразу после этого его швырнуло на пол с развороченной скулой, и он был уже не боец. "Досадно", промелькнуло в помутившейся, звенящей голове. Что именно досадно - смешалось в одно.
Дальнейшее известно. Стреляла дочь комиссара Этьена Карпа - мадмуазель Луиза Карп, член компартии. Сам же комиссар Этьен Карп на руках оттащил оперативника Тристана Лафоля в госпиталь города Шуа - этот человек мне нужен простите шеф я вас подвел не выдержал вам теперь за меня за нас дадут пизды а я так этого не хотел так не хотел не хотел - препоручив заботам доктора Жюстин Саваж - красавцем не будешь но выживешь в вену попала через одежду хорошая штука морфий все по прежнему болит и душа тоже но тебе похеру. Гауптштурмфюрер Эрих фон Корфф и полковник Отто Крейцер, в свою очередь, изъяли оперативника Тристана Лафоля из госпиталя города Шуа - он в нас стрелял куда вы его тащите переводим в другой корпус ха ха да на удобрения они переводят кому как не мне от бошей помирать хорошая смерть - выволокли на улицу, поставили к дереву и расстреляли на месте за участие в бою на стороне Сопротивления - здравствуй дерево никогда раньше не обнимал дерево цивильные девки не в счет хорошая смерть чего возятся там ну сползу же щас заклинило вас там что ли давайте уже стреляйте ПЛИ! и совсем не больно хорошая штука морфий похеру похеру похеру поххххх
Часть посмертная
В поезде было тесновато, но с Мировой Войны ехали и потеснее. В смысле, с Первой Мировой. Не привык до сих пор, что у них теперь номера. Морфий почему-то все еще действовал, вот ведь укатайка - на тот свет под кайфом. Проводник раздал миграционные анкеты. Кто-то из попутчиков - смутно, размыто незнакомых, каждый умирает в одиночку - хохотнул, что и здесь бюрократия. Тристан отделался быстро, написал туда первое, что в голову пришло. Остальные сидели дольше. Думали. Кто-то всхлипывал. Сказали, что можно написать письмо кому угодно - Тристан написал шефу. Не давало ему покоя, как он его подставил. Можно было еще написать коллегам, брату, девкам, но он не знал, что. Зато от брата письмо принесли (сначала с обдолбанных глаз прочитал "Франсуа" как "Франция", очень удивился). Как всегда, обзывал балбесом - но на этот раз добавлял, что Тристан остался человеком. Ну это смотря что понимать под словом человек, конечно.
Потом он смотрел в окно. Там была серая муть, но иногда показывали всякое, как в кино. Вот малышка Луизон едет куда-то в поезде - обычном, для живых. Почему-то одна в купе, без отца. И кому-то пишет - мол, стреляла в Тристана. Вот дура! вывела из строя хорошего стрелка на французской стороне - чтобы что?.. Впрочем, в бою правда что не разберешь - особенно если он у тебя первый, а ты еще и девчонка при этом. В любом случае, тикает она правильно - по головке ее не погладят... Еще показывали, как Толи'к мечется в бреду и вскрикивает "бейте бошей, бейте бошей!", а потом успокаивается навек. Как Кристиан стоит, пристроченный пулями к стене, но все не падает - а потом подходит фон Корфф и вскрывает ему глотку легким точным движением. Как Суртен (нихрена не в Париж он поехал, оказывается, а угнал поезд с евреями и разбил его) в кабине машиниста - чей труп лежит у его ног - лихорадочно пытается справиться с управлением. Как еле-еле откачанный после сердечного приступа Франсуа, увидев, что непутевого братца выволакивают из больницы гестаповцы, снова белеет, сереет, хватается за грудь - и на этот раз все-таки умирает. И почему-то еще фон Корфф - как он отстреливается и падает на ступеньках какого-то незнакомого, не шуанского и вообще, кажись, нефранцузского здания... Потом была толпа на площади. Бошевской формы было не видно, только английская - но с триколорными розетками. Тристан понял - сейчас будут бить всех, кто был у бошей на хорошем счету. Поискал глазами шефа. Не нашел. Смерть не показывали - значит, удрал... Дальше смотрел не очень внимательно. Мэр выкрутится, Руссильона не жалко, а остальные... не тронут же они, скажем, девок бордельных, в самом-то деле. Проплыл обелиск: "Защитникам Шуа", с перечнем имен на заду. Тристан вообще отвернулся, чтоб не знать, есть он там или нет: так и эдак выходило скверно. Потом кино кончилось. Это означало, что пора выходить.
Ни станции не было, ни даже платформы - чистое поле. То есть на самом деле грязное. Мокрое, раздолбанное, вздыбленное и изрытое. Вдали грохотало, дымило, кучерявились следы от ракет. Он хотел подвернуть штаны, а то вымокнут по дороге, мерзко будет, - глянул вниз. Ничего подобного щегольскому, но затасканному штатскому тряпью, в котором ходил при жизни, на нем не оказалось. Обмотки, военные шаровары. И подвернутая голубоватая шинель. Он кивнул: все было верно. Снял винтовку с несвежего трупа в воронке, там же разжился патронами, да и пошел себе помаленьку.
Убедившись, что шефом занимаются, Тристан потащился за бошами, которые поволокли Лелю в тюрячку. И нахально, но ненавязчиво пролез вперед в очереди на дознание. Хотел поколотить, но Лелю держался молодцом. Сказал, что стрелял из мести за Вейля, с которым дружил - а за такое отрываться не хотелось, хоть убейте. Так что Тристан только вкратце обрисовал, что будет с Лелю, если шеф помрет, а что - если выживет. А потом услышал ТАКОЕ, что наглухо забыл о самых важных вопросах. Например, откуда пистолет - зажал или добыл; с кем связан и так далее.
- ...вы знаете, что он еврей?
- Кто еврей - шеф еврей?
- Да-да. Полюбопытствуйте в мэрии. В паспортном столе...
Тристан немного подумал над тем, брехней это считает или правдой. Решил, что очень даже может быть. Решил также, что ему похер. Хоть евреем будь, хоть бошем тайным даже - только выживи, старый ты сукин сын, а там дальше видно будет... Он даже не проследил, чтоб Лелю перевязали. Просто дал ему попить и ушел.
Тем временем выяснилось, что шуанская полиция проебала еще и Суртена - все одно к одному. Говорили, в Париж уехал; нашел время! Так что заступать на пост пришлось Тристану. Он не делал себе иллюзий о своем соответствии должности, а проще говоря, считал, что говно он, а не комиссар: стратегического мышления не хватает. И задача его, таким образом, не пытаться хватать звезды с неба, а просто как-нибудь дотянуть до того времени, когда шеф оклемается. Если оклемается. Нет уж, пусть лучше "когда"... Тристан шлялся в госпиталь как на работу, старался повежливей говорить с докторами, а не орать, как в тот раз - чтоб разрешили навещать, когда можно будет. Шипел на Кристиана, чтоб тот оперативней доставлял лекарства. Кто другой бы молился, но Тристан со времен Вердена знал, что нет нихера никакого Бога. Поэтому просто пил в одиночку. Уляпывал винищем важные документы и в задумчивости рисовал на них сиськи.
...Майор Грундманн, поставленный присматривать за минным заводом, был интеллигентным, как библиотекарь. Однажды при обсуждении конвоирования мин до вокзала у Тристана из рукава вылетел плохо закрепленный нож и вонзился в дверь чуть ли не рядом с майорской башкой. Тристан думал, что сейчас его поставят к стенке без лишней возни - но Грундманн даже не заматерился, как сделал бы всякий нормальный человек. Только иронически закатил глаза и молвил "Французы!.." Поди разбери, что у такого на уме.
Сегодня на уме у майора был очередной план по евреям. Уже не иностранным, а любым. Звездоносных было недостаточно - в прошлый раз почти всех сдали. Остались только Лемери и Буавен. Итого трое, считая Мишеля Лемери - ведь боши считали, что еврейство передается половым путем... Лемери Тристан все-таки поискал, но они, похоже, наконец расчухали, чем воздух пахнет, и сбежали. И в список их можно было вносить с чистой совестью - работа госпиталя так и так шла псу под хвост. Буавена сами же боши не отдадут, да и если бы отдали... ведь остальных двоих надо же было из кого-то сделать. И было из кого. Но о них, естественно, не могло быть и речи. Даже если их тоже не отдадут.
Поэтому, когда майор явился за своим списком, Тристан сказал ему, что списка нету. Майор первый раз на его памяти повысил голос, заявив, что это саботаж. Да пошел ты нахуй, подумал Тристан. Будут еще всякие боши на меня тут орать, как на кота ссыкучего... Молча отхлебнул сивухи, с грохотом поставил стакан обратно на стол, уставился на майора в упор. Тот все понял. И даже пошел, только не нахуй, а в гестапо за подмогой. А на подмогу явился тот самый фон Корфф, которого тогда подстрелили на заводе. Этот не орал, был спокоен, дружелюбен и даже несколько игрив. Тристан проникся: уж кому, как не ему, понимать, что это за дружелюбие такое.
- ...Да это в мэрии косяк, - привычно ляпнул он, когда фон Корфф потребовал объяснений. Но тут же ему стало от себя мерзко. Одно дело - отмазываться так от комиссара, который все равно не поверит, что Тристан не виноват, накрутит хвост, пошлет исправлять и все срастется так или иначе. Но боши - не комиссар.
- А что вы делаете, когда мэрия косячит?
- Иду и даю им пизды, чтоб поправили.
- Так-так. Вот что. Давайте сюда перепись населения. Старая? ну что ж поделать, раз у вас такой бардак... а это французское вино?
- Оно. Хотите? - ухмыльнулся Тристан, предвкушая, как перекосит сейчас боша от одного только глотка.
- Пожалуй, нет. Ну что же, пишите... нет-нет, не карандашом, чернилами... депортировать из города! Направление - Бухенвальд.
Ну, посмотрим, чем на этот раз кончится и каким цветом пронесет... Бош держит в руках перепись и отсчитывает каждого десятого.
- Раймон Моро!
Давно пора, он уже всех достал.
- Бруно Клоарек!
А это зря. Попы, конечно, хрень гонят, но в общем-то полезные.
- Констанция Сен-Аман!
Откуда-то имя знакомо. Блядь. Мадам Жоржетта же, точно. Блядь, блядь и блядь.
- Рене Клеман.
Ну, этого - уже. Слава бардаку в бумагах.
- Хм-м... Тристан Лафоль.
Тристан расхохотался. Не плакать же, правда? Да и правда смешно было, что в кои-то веки отвечает сам, а не кем-то другим. Пора стрелять, а стрелять никак. Пистолет на столе зря лежал, чертов бош успел его разрядить, пока Тристан мучался с чернилами, которыми всегда писал не очень, а после войны вообще кое-как. Подпись, печать. Печать кривая - руки трясутся. Поди разбери, от страха или злости, они ведь похожи очень, если кто замечал...
- Сдать оружие, следовать за мной.
Шварк нож на стол. Хороший нож. Комиссар на сорок лет подарил. Нож забирает бош. Прощай, нож, прощай, оружие. Прощай, комиссар, если ты там еще жив. Прощайте, ребята, с вами было весело... Около участка фон Корффа перехватили другие боши - трындеть о своих бошевских делах, и Тристан стоял, как мудак на именинах. Вспоминал колонну евреев, которую сам же, в числе прочих, сгонял и конвоировал - как они тоже стояли и ждали. Ну нахуй. Не хочу так. И не буду.
Сначала он посмотрел, не вытарчивает ли у кого из бошей оружие небрежно - чтоб спереть и застрелиться, потом придумал еще лучше. Мол, господин штандартенфюрер, а, вы не штандартенфюрер? ладно, я в ваших званиях не разбираюсь; вы это, позвольте отлучиться бутылку допить, последнюю в жизни, куда я от вас денусь-то теперь, сами посудите. Наглость - второе счастье, а репутация идиота и пропойцы - первое: господин бош его отпустил. Тристан не стал бежать из города, не стал прятаться в монастыре. Он вернулся в участок, перезарядил пистолет, который почему-то оставили на столе, и стал ждать, когда за ним придут. Приходила Колетт, звала в Сопротивление, плакала от ярости. Тристан отказался - кой хрен идти куда-то, где тебя вздернут на осине еще до первого выстрела по бошам. Вышел из госпиталя шеф, осунувшийся и злой, узнав про Бухенвальд - бранился, обещал отмазать и дать пизды. Тут бы воспрянуть духом, но было почему-то все равно. Как будто уже помер.
Он приводил в порядок бумаги (первая итерация обещанной пизды), когда взвыли сирены учебной тревоги - а потом загудела и затряслась земля. И впрямь бомбят, ну надо же. Щас как попадут в участок, вернется шеф - ни порядка, ни бумаг, ни Лафоля, ни комиссариата... Но после первого взрыва других не последовало. Зато на улице заорали, что взорвали завод. Он выглянул в окно. Действительно, вместо возвышающейся черной громадины в отдалении горели и дымились развалины. Во дают. Интересно, это красные утворили или у бошей припекло, что их везде лупят?
А потом на улице началась стрельба. Тристан взял из сейфа калибр покрупней, пошел к дверям, на ходу передергивая затвор. Выглянул оценить обстановку. С одной стороны за углом прятались боши в своей черной форме, один из них уже валялся под стеной. С другой стороны были французы - в том числе флики; это решило все окончательно. Он открыл огонь. Неторопливо, со вкусом, молча, высовываясь только для того, чтобы выстрелить. Не было настроения геройствовать, было намерение убивать.
...Он узнал пистолет шефа, просунувшийся - с тыла - через приоткрытую дверь прямо ему в лицо. Пока лихорадочно думал, как это надо понимать, потерял ту самую долю секунды, в которую надо было уворачиваться. Потому что сразу после этого его швырнуло на пол с развороченной скулой, и он был уже не боец. "Досадно", промелькнуло в помутившейся, звенящей голове. Что именно досадно - смешалось в одно.
Дальнейшее известно. Стреляла дочь комиссара Этьена Карпа - мадмуазель Луиза Карп, член компартии. Сам же комиссар Этьен Карп на руках оттащил оперативника Тристана Лафоля в госпиталь города Шуа - этот человек мне нужен простите шеф я вас подвел не выдержал вам теперь за меня за нас дадут пизды а я так этого не хотел так не хотел не хотел - препоручив заботам доктора Жюстин Саваж - красавцем не будешь но выживешь в вену попала через одежду хорошая штука морфий все по прежнему болит и душа тоже но тебе похеру. Гауптштурмфюрер Эрих фон Корфф и полковник Отто Крейцер, в свою очередь, изъяли оперативника Тристана Лафоля из госпиталя города Шуа - он в нас стрелял куда вы его тащите переводим в другой корпус ха ха да на удобрения они переводят кому как не мне от бошей помирать хорошая смерть - выволокли на улицу, поставили к дереву и расстреляли на месте за участие в бою на стороне Сопротивления - здравствуй дерево никогда раньше не обнимал дерево цивильные девки не в счет хорошая смерть чего возятся там ну сползу же щас заклинило вас там что ли давайте уже стреляйте ПЛИ! и совсем не больно хорошая штука морфий похеру похеру похеру поххххх
Часть посмертная
В поезде было тесновато, но с Мировой Войны ехали и потеснее. В смысле, с Первой Мировой. Не привык до сих пор, что у них теперь номера. Морфий почему-то все еще действовал, вот ведь укатайка - на тот свет под кайфом. Проводник раздал миграционные анкеты. Кто-то из попутчиков - смутно, размыто незнакомых, каждый умирает в одиночку - хохотнул, что и здесь бюрократия. Тристан отделался быстро, написал туда первое, что в голову пришло. Остальные сидели дольше. Думали. Кто-то всхлипывал. Сказали, что можно написать письмо кому угодно - Тристан написал шефу. Не давало ему покоя, как он его подставил. Можно было еще написать коллегам, брату, девкам, но он не знал, что. Зато от брата письмо принесли (сначала с обдолбанных глаз прочитал "Франсуа" как "Франция", очень удивился). Как всегда, обзывал балбесом - но на этот раз добавлял, что Тристан остался человеком. Ну это смотря что понимать под словом человек, конечно.
Потом он смотрел в окно. Там была серая муть, но иногда показывали всякое, как в кино. Вот малышка Луизон едет куда-то в поезде - обычном, для живых. Почему-то одна в купе, без отца. И кому-то пишет - мол, стреляла в Тристана. Вот дура! вывела из строя хорошего стрелка на французской стороне - чтобы что?.. Впрочем, в бою правда что не разберешь - особенно если он у тебя первый, а ты еще и девчонка при этом. В любом случае, тикает она правильно - по головке ее не погладят... Еще показывали, как Толи'к мечется в бреду и вскрикивает "бейте бошей, бейте бошей!", а потом успокаивается навек. Как Кристиан стоит, пристроченный пулями к стене, но все не падает - а потом подходит фон Корфф и вскрывает ему глотку легким точным движением. Как Суртен (нихрена не в Париж он поехал, оказывается, а угнал поезд с евреями и разбил его) в кабине машиниста - чей труп лежит у его ног - лихорадочно пытается справиться с управлением. Как еле-еле откачанный после сердечного приступа Франсуа, увидев, что непутевого братца выволакивают из больницы гестаповцы, снова белеет, сереет, хватается за грудь - и на этот раз все-таки умирает. И почему-то еще фон Корфф - как он отстреливается и падает на ступеньках какого-то незнакомого, не шуанского и вообще, кажись, нефранцузского здания... Потом была толпа на площади. Бошевской формы было не видно, только английская - но с триколорными розетками. Тристан понял - сейчас будут бить всех, кто был у бошей на хорошем счету. Поискал глазами шефа. Не нашел. Смерть не показывали - значит, удрал... Дальше смотрел не очень внимательно. Мэр выкрутится, Руссильона не жалко, а остальные... не тронут же они, скажем, девок бордельных, в самом-то деле. Проплыл обелиск: "Защитникам Шуа", с перечнем имен на заду. Тристан вообще отвернулся, чтоб не знать, есть он там или нет: так и эдак выходило скверно. Потом кино кончилось. Это означало, что пора выходить.
Ни станции не было, ни даже платформы - чистое поле. То есть на самом деле грязное. Мокрое, раздолбанное, вздыбленное и изрытое. Вдали грохотало, дымило, кучерявились следы от ракет. Он хотел подвернуть штаны, а то вымокнут по дороге, мерзко будет, - глянул вниз. Ничего подобного щегольскому, но затасканному штатскому тряпью, в котором ходил при жизни, на нем не оказалось. Обмотки, военные шаровары. И подвернутая голубоватая шинель. Он кивнул: все было верно. Снял винтовку с несвежего трупа в воронке, там же разжился патронами, да и пошел себе помаленьку.