И про личный опыт (часть 1)
Хочу рассказать про метаморфозы в моём представлении о знании языков. В детстве и юности (лет с 13 и потом ещё очень долго) лучшим развлечением для меня было поучить какой-нибудь язык. Для начала я решила разобраться с английским, который в школе преподавался как-то очень хаотично и скучно. Нашла краткий справочник по грамматике (а в СССР это было непросто), сама нарисовала всякие схемы, где свела воедино разрозненные факты и правила, и в голове наступила ясность. Потом вырезала из ватмана сотни карточек, выписала на них все полезные слова из маленького словаря. Выучила. Начать читать книги. Потом взяла словарь на 9000 слов и регулярно читала его, открывая на любой странице. Через некоторое время обнаружила, что незнакомых слов не осталось.
К этому времени я почувствовала, что готова пойти на курсы. С этим мне повезло: туда в качестве преподавателя случайно занесло молодого англичанина, и скоро я поняла, что совершенно свободно с ним общаюсь. Забегая вперёд, скажу, что потом ещё был период, когда у меня было много устного общения с носителями языка, и я довольно быстро включалась и начинала понимать всё, что происходит вокруг. Более того, часто ловила себя на том, что и думаю по-английски, и сны мне снятся на английском.
Параллельно с этим я развлекалась изучением других языков: испанского, немецкого, итальянского (несколько других, вроде новогреческого и эсперанто, у меня не пошли: в тот момент они меня не заинтересовали). Сначала просто читала учебники, которые удавалось раздобыть, делала карточки (у меня до сих пор несколько тысяч таких карточек валяется; почему-то жалко выбросить), читала словари и простые тексты. Потом (в конце 70-х) открыла для себя телепередачи: в то время было несколько довольно интересных программ, построенных на разных принципах. Например, в одной передаче по немецкому рассказывали интересные вещи про грамматику, а в другой уделяли больше внимания простым разговорным фразам. Так что я строила свои недельные расписания с точностью до минуты с учётом этих передач, чтобы как можно реже пропускать их.
Ещё через несколько лет я почти случайно попала на курсы датского, норвежского и шведского. Проучилась год, научилась сносно читать и переводить. Говорить нас не учили, но простейшие фразы, конечно же, я бы легко построила и сказала, случись это всё хотя бы лет на десять-пятнадцать позже. Потом я ещё между делом немного поучила голландский, потому что знакомый голландец привёз мне прекрасный огромный словарь, а учебник я тоже где-то нашла. И заодно развлекла себя фламандским, потому что уж очень велик был соблазн перейти от одного к другому. А ещё потому, что мне подвернулось в тот момент что-то такое: не то словарь, не то учебник, уже не помню. Финский и эстонский я тоже пробовала учить, но увязла в падежах и решила отложить на будущее.
В то время я была совершенно уверена (да и окружающие тоже так думали), что у меня есть способности к иностранным языкам. Потому что чем же ещё можно было объяснить моё маниакальное упорство, мои бессонные ночи, проведённые над словарями, мой совершенно бескорыстный интерес к новым и новым языкам?
А вскоре я обнаружила, что я невольно становлюсь «испанским лётчиком» (с). Потому что если я говорила кому-то, что я учила столько-то всяких языков, то в изложении моих собеседников получалось, что я знаю столько-то языков. Разница между «учить» и «знать» как-то незаметно стиралась в процессе движения информации от человека к человеку. Иногда, если разговор происходил при мне, я уточняла, что в реальности всё не так. Но часто возникали ситуации, когда было бы глупо и неуместно вмешиваться во все разговоры со своими уточнениями. Я приняла к сведению, что бывает и так. И новым знакомым уже ничего не рассказывала про свои весёлые развлечения с языками. Я стала скрывать свою пагубную страсть.
Потом, в начале и середине 90-х, у меня был интересный период, когда мои познания действительно пригодились: там, где я работала переводчиком, довольно часто появлялись тексты на разных языках, и я много переводила с немецкого, меньше с испанского, ещё меньше с других языков. А к концу 90-х ситуация начала быстро меняться, и очень скоро вся моя работа свелась к переводу только с английского. С тех пор больше ни разу мне не пришлось столкнуться ни с каким другим языком, кроме английского (сербский не в счёт, мы просто живём здесь).
И вот в эти годы я стала замечать, что все прежние знания стремительно выветриваются из головы. Улетают со свистом. Ничего не оставляя после себя. Я начала задумываться: а были ли у меня вообще те мифические «способности», которыми я сама себе объясняла свою нестерпимую тягу к языкам? И постепенно пришла к выводу, что не было.
(Продолжение следует.)
К этому времени я почувствовала, что готова пойти на курсы. С этим мне повезло: туда в качестве преподавателя случайно занесло молодого англичанина, и скоро я поняла, что совершенно свободно с ним общаюсь. Забегая вперёд, скажу, что потом ещё был период, когда у меня было много устного общения с носителями языка, и я довольно быстро включалась и начинала понимать всё, что происходит вокруг. Более того, часто ловила себя на том, что и думаю по-английски, и сны мне снятся на английском.
Параллельно с этим я развлекалась изучением других языков: испанского, немецкого, итальянского (несколько других, вроде новогреческого и эсперанто, у меня не пошли: в тот момент они меня не заинтересовали). Сначала просто читала учебники, которые удавалось раздобыть, делала карточки (у меня до сих пор несколько тысяч таких карточек валяется; почему-то жалко выбросить), читала словари и простые тексты. Потом (в конце 70-х) открыла для себя телепередачи: в то время было несколько довольно интересных программ, построенных на разных принципах. Например, в одной передаче по немецкому рассказывали интересные вещи про грамматику, а в другой уделяли больше внимания простым разговорным фразам. Так что я строила свои недельные расписания с точностью до минуты с учётом этих передач, чтобы как можно реже пропускать их.
Ещё через несколько лет я почти случайно попала на курсы датского, норвежского и шведского. Проучилась год, научилась сносно читать и переводить. Говорить нас не учили, но простейшие фразы, конечно же, я бы легко построила и сказала, случись это всё хотя бы лет на десять-пятнадцать позже. Потом я ещё между делом немного поучила голландский, потому что знакомый голландец привёз мне прекрасный огромный словарь, а учебник я тоже где-то нашла. И заодно развлекла себя фламандским, потому что уж очень велик был соблазн перейти от одного к другому. А ещё потому, что мне подвернулось в тот момент что-то такое: не то словарь, не то учебник, уже не помню. Финский и эстонский я тоже пробовала учить, но увязла в падежах и решила отложить на будущее.
В то время я была совершенно уверена (да и окружающие тоже так думали), что у меня есть способности к иностранным языкам. Потому что чем же ещё можно было объяснить моё маниакальное упорство, мои бессонные ночи, проведённые над словарями, мой совершенно бескорыстный интерес к новым и новым языкам?
А вскоре я обнаружила, что я невольно становлюсь «испанским лётчиком» (с). Потому что если я говорила кому-то, что я учила столько-то всяких языков, то в изложении моих собеседников получалось, что я знаю столько-то языков. Разница между «учить» и «знать» как-то незаметно стиралась в процессе движения информации от человека к человеку. Иногда, если разговор происходил при мне, я уточняла, что в реальности всё не так. Но часто возникали ситуации, когда было бы глупо и неуместно вмешиваться во все разговоры со своими уточнениями. Я приняла к сведению, что бывает и так. И новым знакомым уже ничего не рассказывала про свои весёлые развлечения с языками. Я стала скрывать свою пагубную страсть.
Потом, в начале и середине 90-х, у меня был интересный период, когда мои познания действительно пригодились: там, где я работала переводчиком, довольно часто появлялись тексты на разных языках, и я много переводила с немецкого, меньше с испанского, ещё меньше с других языков. А к концу 90-х ситуация начала быстро меняться, и очень скоро вся моя работа свелась к переводу только с английского. С тех пор больше ни разу мне не пришлось столкнуться ни с каким другим языком, кроме английского (сербский не в счёт, мы просто живём здесь).
И вот в эти годы я стала замечать, что все прежние знания стремительно выветриваются из головы. Улетают со свистом. Ничего не оставляя после себя. Я начала задумываться: а были ли у меня вообще те мифические «способности», которыми я сама себе объясняла свою нестерпимую тягу к языкам? И постепенно пришла к выводу, что не было.
(Продолжение следует.)