Тürkie vs. Kurdistan - министр и пророки
скукотень, читать только тем, кого тема волнует
«Знаете, - говорит Камран в машине, - страна тут маленькая, но столицы две - Эрбиль и Сулеймания. В 1991 году, когда была война в Кувейте, пешмерга с помощью американцев захватили Курдистан. Но в 70-х, после смерти Моллы Мустафы, в пешмегра образовались две группировки - Демократическая Партия Масуда Барзани (ДПК) и Патриотический Союз Джеляля Талабани (ЮПК). Барзани контролировали запад, район Эрбиля, но они опирались на сельские племена, а в Сулеймании были чужими. Сулеймания маленький, но более культурный город, настоящая столица южного Курдистана там была. Талабани оттуда, он давно хотел быть главным, но при жизни Моллы Мустафы это было нереально.
В общем, они получили власть и сразу перессорились. Началась гражданская война: они воевали друг с другом, и еще каждый с ПКК. В какой-то момент Талабани захватил Эрбиль, и Барзани, представте себе, попросил помощи у Саддама. Они выбили Талабани из Эрбиля и Сулеймании, пешмерга ЮПК ушли в Иран - но тут вмешались американцы и заставили их договориться. Больше они не воевали - потому что жили на программу «Нефть в обмен на продовольствие», а для нее нужен был мир. Получилось два нищих псевдогосударства - но в них стояли саддамовские войска, и спецслужбы шуровали. Когда американцы решили напасть на Ирак, вы знаете, они хотели войти с двух сторон - с Залива и через Турцию. Но Турция им отказала. Поэтому им пришлось вооружить пешмерга, чтобы те выбили Саддама сами. В общем, Турция своими руками создала этот Курдистан.
Талабани и Барзани стали независимыми, но американцам был нужен один Курдистан - поэтому они долго помогали им договориться и сформировать-таки единое правительство. В конце-концов сошлись на том, что Барзани станет президентом Курдистана, а Талабани президентом (номинальным главой) Ирака. А премьер Курдистана должен меняться - два года от ДПК, два от ЮПК. Сейчас премьер - Нечирван Барзани, племянник Масуда. Он, говорят, интеллектуал, самая яркая тут личность - но скоро будет другой. Видите, как оборачивается: вроде плохо было, что они воевали, - зато теперь у них двухпартийная система, какая-никакая демократия.»
В пригородах Эрбиля - так же как раньше в Захо и Дохуке - мы видим, что народ тут живет неплохо: вереница красивых домов арабской архитектуры, все разные, дизайн в стиле восточной роскоши. "У тех, кто тут связан с правительством, деньги есть. Когда была программа "Нефть в обмен на продовольствие", кто-то сумел натырить это продовольствие. Но скоро Курдистан станет очень богатым: нефть, территория маленькая, инвестировать легко..." По дороге попадаются рекламные билборды. "Это, - говорит Камран, - все большие турецкие корпорации..."
Бедран Хабиб - грубо говоря, министр печати Курдистана, действительно оказывается очень умным и живым дядькой. Сразу тащит нас в зал, заставленный изданными ими книжками - мы, конечно, ничего не понимаем, поскольку курды здесь используют арабский алфавит (это, кстати, серьезная проблема культурной интеграции - в Турции-то латиница). Рассказывает, что в Турцию и Иран их продукцию доставляют контрабандой, что еще он издает две газеты (политическую и спортивную) и глянцевый журнал, что профессиональных журналистов мало "и вообще все в Курдистане впервые..." В общем, дядька и швец, и жнец - энергия нового дела, освоения и неизвестных возможностей. Заодно рассказывает нам, как он стал министром: "Я учился в Багдаде, на архитектора. Потом должен был идти в армию. Вернулся к себе в деревню, спросил, есть ли пешмерга. Объяснил, что хочу к ним. Ночью меня спрятали в фуру между ящиков с помидорами - и через десять часов я был в горах. Но я был такой худой и очкастый, мне было так тяжело таскать все эти пулеметы, что они посмотрели на меня и сказали: "Ты писать умеешь? Ну, будешь тогда листовками заниматься" Вот с тех пор и знанимаюсь."
Мы, как водится, спрашиваем Бедрана, почему ПКК напала на Турцию, а Турция на Курдистан.
- Ну Турция-то понятно почему. Через несколько месяцев будет референдум по возвращению Киркука. Его, вы знаете, отобрал Саддам, выгнал половину курдов и заселил арабов. Но теперь беженцы возвращаются. А Киркук это нефть, с ним Курдистан - это экономически мощная страна, другой уровень. А сильный Курдистан - это для Турции бревно в глазу, они же верят, что нас вообще нет. Кроме того, в Киркуке треть населения турки, и Турция злится, что его отдадут курдам.
А почему ПКК напала на Турцию - да кто их знает. То, что Америка подкупила их, чтобы повлиять на Барзани, - это ерунда. Поверьте, Америка может все говорить прямо, а Барзани и так каждый день общаются с Вашингтоном. Думаю, у ПКК свои мотивы. Знаете, мне они совсем не нравятся - пока я тут. Но как только я пересекаю турецкую границу, я тут же сам становлюсь ПКК, сразу очень их понимаю... Тем не менее, это не наше дело. Турецкие курды должны сами решать свои проблемы. Мы переживаем за них, всегда имеем их ввиду, но вмешиваться в их политику не должны. Мы помогаем, как можем, - например, открыли для них свои университеты, где можно получить курдское образование. Все должно происходить естественно, самостоятельно в каждой стране. Единый Курдистан - это нереальный лозунг, но через двадцать лет это может оказаться не нужным. Если не будет границ, как в Европе, если будет самоуправление. Вы сомневаетесь? Зря. Ближний Восток очень быстро меняется. Прогресс был надолго законсервирован Холодной Войной, но сейчас все уже поехало..."
Добрейший Хасро везет нас назад. В Захо мы узнаем турецкие новости: освобожденные солдаты арестованы, им предъявлено обвинение в "нарушении дисциплины, нанесшем катастрофический урон" и "незаконный переход границы другого государства". Последнее особенно трогательно. Анекдотичность формулировок свидетельствует о припадке отчаяния, охватившем турецких генералов. У них нет даже сил сделать хорошую мину - под "катастрофическим уроном", очевидно, имеется в виду сам их конфуз. А какой еще был урон? Министр юстиции Мехмет Али Сахин заявляет, что было бы лучше, если бы солдаты погибли. И это - про вчерашних героев и мучеников. Мы видим, что главный турецкий юрист мало отличается от отца, убивающего свою дочь из стыда перед соседями. Что чувство раненного достоинства может здесь все переклинить, и оно тут безусловно важнее человеческой жизни.
"Тут, ребята, пока нас не было, произошел очень серьезный сдвиг, - качает головой Камран. - Знаете, что говорят про этих солдатиков? Что они курды. Да-да, что они курды и поэтому сдались ПКК. Никогда до сих пор по телевизору не говорили о курдах. Идея была, что все в Турции братья, а ПКК - наши враги. А теперь прямо говорят: "мы не должны отдать курдам Киркук". Говорю вам: это что-то совсем новое..."
Еще мы узнаем, что турецкая прокуратура начала дело о запрещении ДТП (за контакты с ПКК), и что в Диярбакыре прошел марш устрашения - парад, на котором солдаты скандировали свое любимое "Ne Mutlu" и "Одна страна, один флаг, один язык!"
Возвращение в Турцию почему-то сопровождается у меня культурным инсайтом. Беседуя с вежливыми жуликами на границе и глядя на изменившийся антураж, я вдруг сознаю, что Турция - до мозга костей исламская страна, и вся ее светскость - не более чем этот самый антураж.
Ислам, как известно, отличается тем, что дал людям готовое общественное устройство, изначально сакральное. Все общество, вся система отношений построена на вере в то, что это божественный порядок - со всеми правилами, подчинением, властью общества-уммы. И на принципиальном избегании рефлексии по поводу его основ. Подозреваю, что заглядывать в эту священную сердцевину люди не хотят, потому что боятся обнаружить там пустоту. (Думаю, поэтому исламские фанатики так яростно защищают эту систему - она держится не на личном знании, а на общественном договоре, и если люди перестанут в нее верить, она исчезнет.) Так или иначе, статус-кво, сохранение общей веры в порядок важнее бытовой справедливости - поэтому, если они конфликтуют, общество, скорее всего, замнет вопрос. Люди здесь склонны скрывать свои реальные отношения ради сохранения стабильности, будут до последнего изображать, что все в порядке. Поэтому, кстати, они так легко врут по мелочам. Личная и социальная правда для них вещи разные. Поэтому взрослые здесь такие вежливые, а их дети такие несносные.
Поэтому здесь так важен вопрос чести - и поэтому в вопросах чести не имеет значения реальность. Не важно, трахалась твоя дочка или нет, - важно, что скажут соседи, получат ли они право о тебе плохо сказать. Честь - это не личный вопрос, а социальный, впрос выполнения правил. Человек не может рассчитывать на понимание, потому что оно разрушило бы всю систему.
Турция - вполне исламская страна. Кемализм - современная маска того же строя. Ататюрк лишь изменил форму, а система, основанная на слепой вере в ее сакральность, коллективном договоре, охраняющем статус-кво, осталась, а может, и укрепилась. Ататюрк стал новым Мухаммедом, национализм и армия играют роль религии, культ традиции сменился культом модернизации - но суть от этого не поменялась, только закомуфлировалась. С первого взгляда на портрет Ататюрка сквозь мужественность и шик видна та же странная пустота. Я не видел ни одного снимка, где бы он глядел на фотографа - всегда куда-то сквозь. И во взгляде как-то совсем не читается, что он предлагает, - кроме жесткости и "правильности".
Меня интригует искренняя любовь людей к Ататюрку. Я помню как-то в студенческом общежитии, где мы ночевали, один вполне приятный паренек по какому-то поводу процитировал Ататюрка, посмотрел на портрет на стене и послал ему воздушный поцелуй. И в этом не было никакой шутки.
Внешне (если кто не видел) плакатный Мустафа Кемаль выглядит полной антитезой реальному турку: у него жесткие черты, холодные голубые глаза, озабоченная морщинка между бровями, худоба. Подобно Великому Гудвину, Ататюрк все время предстает в разных обличиях: вот мужественный солдат в шинели спит на снегу; вот улыбающийся блестящий дипломат, во фраке, цилиндре, с белыми перчатками; вот во фраке и папахе одновременно - с железным взглядом демонстрирует турецкую идентичность; а вот седой, с залысинами, в скромном пиджаке с галстуком, мудрый пожилой учитель, слегка сгорбившийся под грузом понимания и ответственности.
Кажется, Ататюрк это идеальное супер-эго - не зря он взял себе этот псевдоним. Одна моя подруга придумала прекрасный способ бороться с приставаниями турецких мужиков: как только они начинали, она спрашивала, кто такой Ататюрк. Что-то у них бедных сразу щелкало, эрекция кончалась, глаза стеклянели и они принимались рассказывать. Но главное Мустафа Кемаль - символ слепого общественного договора, национализма, этого эрзац-ислама - столь важный и любимый именно в силу того, что закрывает пустоту.
Поэтому АКП, возвращающая турецкое общество в привычный исламский дискурс, это очевидно прогрессивная сила. Они позволяют туркам осознать себя, выйти из кемалистского тупика - чтобы решить, что дальше.
- О чем задумался? - спрашивает Камран.
- Да вот думаю, что пророк ваш какой-то полупустой.
- Да чего там, вполне пустой.
Дальше
«Знаете, - говорит Камран в машине, - страна тут маленькая, но столицы две - Эрбиль и Сулеймания. В 1991 году, когда была война в Кувейте, пешмерга с помощью американцев захватили Курдистан. Но в 70-х, после смерти Моллы Мустафы, в пешмегра образовались две группировки - Демократическая Партия Масуда Барзани (ДПК) и Патриотический Союз Джеляля Талабани (ЮПК). Барзани контролировали запад, район Эрбиля, но они опирались на сельские племена, а в Сулеймании были чужими. Сулеймания маленький, но более культурный город, настоящая столица южного Курдистана там была. Талабани оттуда, он давно хотел быть главным, но при жизни Моллы Мустафы это было нереально.
В общем, они получили власть и сразу перессорились. Началась гражданская война: они воевали друг с другом, и еще каждый с ПКК. В какой-то момент Талабани захватил Эрбиль, и Барзани, представте себе, попросил помощи у Саддама. Они выбили Талабани из Эрбиля и Сулеймании, пешмерга ЮПК ушли в Иран - но тут вмешались американцы и заставили их договориться. Больше они не воевали - потому что жили на программу «Нефть в обмен на продовольствие», а для нее нужен был мир. Получилось два нищих псевдогосударства - но в них стояли саддамовские войска, и спецслужбы шуровали. Когда американцы решили напасть на Ирак, вы знаете, они хотели войти с двух сторон - с Залива и через Турцию. Но Турция им отказала. Поэтому им пришлось вооружить пешмерга, чтобы те выбили Саддама сами. В общем, Турция своими руками создала этот Курдистан.
Талабани и Барзани стали независимыми, но американцам был нужен один Курдистан - поэтому они долго помогали им договориться и сформировать-таки единое правительство. В конце-концов сошлись на том, что Барзани станет президентом Курдистана, а Талабани президентом (номинальным главой) Ирака. А премьер Курдистана должен меняться - два года от ДПК, два от ЮПК. Сейчас премьер - Нечирван Барзани, племянник Масуда. Он, говорят, интеллектуал, самая яркая тут личность - но скоро будет другой. Видите, как оборачивается: вроде плохо было, что они воевали, - зато теперь у них двухпартийная система, какая-никакая демократия.»
В пригородах Эрбиля - так же как раньше в Захо и Дохуке - мы видим, что народ тут живет неплохо: вереница красивых домов арабской архитектуры, все разные, дизайн в стиле восточной роскоши. "У тех, кто тут связан с правительством, деньги есть. Когда была программа "Нефть в обмен на продовольствие", кто-то сумел натырить это продовольствие. Но скоро Курдистан станет очень богатым: нефть, территория маленькая, инвестировать легко..." По дороге попадаются рекламные билборды. "Это, - говорит Камран, - все большие турецкие корпорации..."
Бедран Хабиб - грубо говоря, министр печати Курдистана, действительно оказывается очень умным и живым дядькой. Сразу тащит нас в зал, заставленный изданными ими книжками - мы, конечно, ничего не понимаем, поскольку курды здесь используют арабский алфавит (это, кстати, серьезная проблема культурной интеграции - в Турции-то латиница). Рассказывает, что в Турцию и Иран их продукцию доставляют контрабандой, что еще он издает две газеты (политическую и спортивную) и глянцевый журнал, что профессиональных журналистов мало "и вообще все в Курдистане впервые..." В общем, дядька и швец, и жнец - энергия нового дела, освоения и неизвестных возможностей. Заодно рассказывает нам, как он стал министром: "Я учился в Багдаде, на архитектора. Потом должен был идти в армию. Вернулся к себе в деревню, спросил, есть ли пешмерга. Объяснил, что хочу к ним. Ночью меня спрятали в фуру между ящиков с помидорами - и через десять часов я был в горах. Но я был такой худой и очкастый, мне было так тяжело таскать все эти пулеметы, что они посмотрели на меня и сказали: "Ты писать умеешь? Ну, будешь тогда листовками заниматься" Вот с тех пор и знанимаюсь."
Мы, как водится, спрашиваем Бедрана, почему ПКК напала на Турцию, а Турция на Курдистан.
- Ну Турция-то понятно почему. Через несколько месяцев будет референдум по возвращению Киркука. Его, вы знаете, отобрал Саддам, выгнал половину курдов и заселил арабов. Но теперь беженцы возвращаются. А Киркук это нефть, с ним Курдистан - это экономически мощная страна, другой уровень. А сильный Курдистан - это для Турции бревно в глазу, они же верят, что нас вообще нет. Кроме того, в Киркуке треть населения турки, и Турция злится, что его отдадут курдам.
А почему ПКК напала на Турцию - да кто их знает. То, что Америка подкупила их, чтобы повлиять на Барзани, - это ерунда. Поверьте, Америка может все говорить прямо, а Барзани и так каждый день общаются с Вашингтоном. Думаю, у ПКК свои мотивы. Знаете, мне они совсем не нравятся - пока я тут. Но как только я пересекаю турецкую границу, я тут же сам становлюсь ПКК, сразу очень их понимаю... Тем не менее, это не наше дело. Турецкие курды должны сами решать свои проблемы. Мы переживаем за них, всегда имеем их ввиду, но вмешиваться в их политику не должны. Мы помогаем, как можем, - например, открыли для них свои университеты, где можно получить курдское образование. Все должно происходить естественно, самостоятельно в каждой стране. Единый Курдистан - это нереальный лозунг, но через двадцать лет это может оказаться не нужным. Если не будет границ, как в Европе, если будет самоуправление. Вы сомневаетесь? Зря. Ближний Восток очень быстро меняется. Прогресс был надолго законсервирован Холодной Войной, но сейчас все уже поехало..."
Добрейший Хасро везет нас назад. В Захо мы узнаем турецкие новости: освобожденные солдаты арестованы, им предъявлено обвинение в "нарушении дисциплины, нанесшем катастрофический урон" и "незаконный переход границы другого государства". Последнее особенно трогательно. Анекдотичность формулировок свидетельствует о припадке отчаяния, охватившем турецких генералов. У них нет даже сил сделать хорошую мину - под "катастрофическим уроном", очевидно, имеется в виду сам их конфуз. А какой еще был урон? Министр юстиции Мехмет Али Сахин заявляет, что было бы лучше, если бы солдаты погибли. И это - про вчерашних героев и мучеников. Мы видим, что главный турецкий юрист мало отличается от отца, убивающего свою дочь из стыда перед соседями. Что чувство раненного достоинства может здесь все переклинить, и оно тут безусловно важнее человеческой жизни.
"Тут, ребята, пока нас не было, произошел очень серьезный сдвиг, - качает головой Камран. - Знаете, что говорят про этих солдатиков? Что они курды. Да-да, что они курды и поэтому сдались ПКК. Никогда до сих пор по телевизору не говорили о курдах. Идея была, что все в Турции братья, а ПКК - наши враги. А теперь прямо говорят: "мы не должны отдать курдам Киркук". Говорю вам: это что-то совсем новое..."
Еще мы узнаем, что турецкая прокуратура начала дело о запрещении ДТП (за контакты с ПКК), и что в Диярбакыре прошел марш устрашения - парад, на котором солдаты скандировали свое любимое "Ne Mutlu" и "Одна страна, один флаг, один язык!"
Возвращение в Турцию почему-то сопровождается у меня культурным инсайтом. Беседуя с вежливыми жуликами на границе и глядя на изменившийся антураж, я вдруг сознаю, что Турция - до мозга костей исламская страна, и вся ее светскость - не более чем этот самый антураж.
Ислам, как известно, отличается тем, что дал людям готовое общественное устройство, изначально сакральное. Все общество, вся система отношений построена на вере в то, что это божественный порядок - со всеми правилами, подчинением, властью общества-уммы. И на принципиальном избегании рефлексии по поводу его основ. Подозреваю, что заглядывать в эту священную сердцевину люди не хотят, потому что боятся обнаружить там пустоту. (Думаю, поэтому исламские фанатики так яростно защищают эту систему - она держится не на личном знании, а на общественном договоре, и если люди перестанут в нее верить, она исчезнет.) Так или иначе, статус-кво, сохранение общей веры в порядок важнее бытовой справедливости - поэтому, если они конфликтуют, общество, скорее всего, замнет вопрос. Люди здесь склонны скрывать свои реальные отношения ради сохранения стабильности, будут до последнего изображать, что все в порядке. Поэтому, кстати, они так легко врут по мелочам. Личная и социальная правда для них вещи разные. Поэтому взрослые здесь такие вежливые, а их дети такие несносные.
Поэтому здесь так важен вопрос чести - и поэтому в вопросах чести не имеет значения реальность. Не важно, трахалась твоя дочка или нет, - важно, что скажут соседи, получат ли они право о тебе плохо сказать. Честь - это не личный вопрос, а социальный, впрос выполнения правил. Человек не может рассчитывать на понимание, потому что оно разрушило бы всю систему.
Турция - вполне исламская страна. Кемализм - современная маска того же строя. Ататюрк лишь изменил форму, а система, основанная на слепой вере в ее сакральность, коллективном договоре, охраняющем статус-кво, осталась, а может, и укрепилась. Ататюрк стал новым Мухаммедом, национализм и армия играют роль религии, культ традиции сменился культом модернизации - но суть от этого не поменялась, только закомуфлировалась. С первого взгляда на портрет Ататюрка сквозь мужественность и шик видна та же странная пустота. Я не видел ни одного снимка, где бы он глядел на фотографа - всегда куда-то сквозь. И во взгляде как-то совсем не читается, что он предлагает, - кроме жесткости и "правильности".
Меня интригует искренняя любовь людей к Ататюрку. Я помню как-то в студенческом общежитии, где мы ночевали, один вполне приятный паренек по какому-то поводу процитировал Ататюрка, посмотрел на портрет на стене и послал ему воздушный поцелуй. И в этом не было никакой шутки.
Внешне (если кто не видел) плакатный Мустафа Кемаль выглядит полной антитезой реальному турку: у него жесткие черты, холодные голубые глаза, озабоченная морщинка между бровями, худоба. Подобно Великому Гудвину, Ататюрк все время предстает в разных обличиях: вот мужественный солдат в шинели спит на снегу; вот улыбающийся блестящий дипломат, во фраке, цилиндре, с белыми перчатками; вот во фраке и папахе одновременно - с железным взглядом демонстрирует турецкую идентичность; а вот седой, с залысинами, в скромном пиджаке с галстуком, мудрый пожилой учитель, слегка сгорбившийся под грузом понимания и ответственности.
Кажется, Ататюрк это идеальное супер-эго - не зря он взял себе этот псевдоним. Одна моя подруга придумала прекрасный способ бороться с приставаниями турецких мужиков: как только они начинали, она спрашивала, кто такой Ататюрк. Что-то у них бедных сразу щелкало, эрекция кончалась, глаза стеклянели и они принимались рассказывать. Но главное Мустафа Кемаль - символ слепого общественного договора, национализма, этого эрзац-ислама - столь важный и любимый именно в силу того, что закрывает пустоту.
Поэтому АКП, возвращающая турецкое общество в привычный исламский дискурс, это очевидно прогрессивная сила. Они позволяют туркам осознать себя, выйти из кемалистского тупика - чтобы решить, что дальше.
- О чем задумался? - спрашивает Камран.
- Да вот думаю, что пророк ваш какой-то полупустой.
- Да чего там, вполне пустой.
Дальше