Диалектическая логика и идеальное в природе
Гг. профессиональных философов прошу не бить сильно ногами - пока это лишь «впечатления ума», материал для лепки, а не готовая мысль
__________________________
Был такой случай. 31-го декабря при проходе на факультет меня остановил охранник, сказав, что пускать не велено. "Мне же надо выключить прибор, - возразил я. "Знаем мы вас, - сказал охранник - пришли друзей поздравлять". "Вы же их тоже не пустили",- сказал я. Охранник смутился, и меня пропустил.
Если серьёзно, то формальная логика требует соответствия между выводами и предпосылками, а диалектическая логика требует, чтобы высказывание соответствовало организации той системы, в рамках которой это высказывание осмыслено. Спрашивается, как должна конструироваться такая логика, если организация любой живой системы противоречива? Такая противоречивость имеет множество объяснений, как научных, так и философских. Например, чтобы части лучше выполняли свою функцию, им неизбежно следует специализироваться, а это ведёт к ослаблению целого, к борьбе частей внутри организма (как писал ещё известный биолог Вильгельм Ру). Для того, чтобы снять противоречия между частями, целому приходится вводить более совершенные системы регуляции, которые допускают ещё большую специализацию частей, и те противоречия между ними, которые были накоплены, преодолеваются только временно, а затем ещё сильнее возрастают.
Любая реальность противоречива, и может ли логика, пытаясь эту реальность понять, оставаться логичной? То есть может ли логическая конструкция, в которой высказывания соответствуют не только себе, но и реальности, оставаться логичной и непротиворечивой до самого конца?
Давайте рассмотрим несколько примеров. Меня всегда удивляло, почему, когда учёный пытается высказать научное суждение образованному обывателю, и даже когда сам пытается применить свою логику научных рассуждений в той области, где сам учёный является обывателем (например, в роли покупателя в супермаркете или туриста на лоне природы), его мысль, которая смогла устоять перед огнём критики представителей конкурирующих объяснений, с позиции обывателя воспринимается с недоверием, встречает некоторое отторжение. Обыватель, верящий и понимающий (во всяком случае, в цивилизованных странах), что данный учёный больше знает, более авторитетен, больше думал, имеет научное превосходство, испытывает интуитивное сопротивление мнению учёного.
Откуда берётся эта первая реакция? Оказывается, что способ рассуждения о том, как устроен мир, у учёного и умного, вдумчивого обывателя принципиально различаются, хотя цель одна - найти обладающее предсказательной силой объяснение тех феноменов, которые приковали их внимание. Оба при этом пользуются одним и тем же аппаратом, но в разных целях, а потому и придерживаются разных стратегий. Учёный принципиально привержен той теории, к которой пришёл, и готов защищать её до последнего перед аргументами конкурирующих концепций. В то же время, он твёрдо знает, что через несколько лет его точка зрения будет сменена на другую, может быть даже в результате его собственной деятельности. Тем не менее он отстаивает свою истину, не только относительную, но и преходящую, с такой убеждённостью и таким внутренним упорством, как будто это истина окончательная. Такой резкий переход от готовности отстаивать свои представления как окончательную истину к лёгкой их смене через некоторое время для обывателя совершенно нетипичен.
Обыватель более плавно переходит от теоретизирования по поводу того, как устроены интересующие его моменты действительности, к практическим действиям в рамках всех представлений, позволяющим ему эффективно существовать, увеличивать свой доход. Он легко отказывается от своих представлений, если они оказываются непрактичными, и, наоборот, если какая-то практика оказывается эффективной и устойчивой, с лёгкостью формирует представления, не особенно заботясь об их логичности, стройности, о том, чтобы они были интереснее и сложнее альтернативных объяснений, принятых в других группах обывателей.
Иными словами, мысль учёного более специализирована. И теоретическая часть, и практическая часть - экспериментирование - более отточены, но и более разобщены.
Учёный придерживается некоторый теории, и полностью ей доверяет, пока она выдерживает натиск конкурирующих объяснений, если же нет, то он без всякой инерции от неё отказывается и начинает доверять эксперименту. Эксперимент служит таким же средством критики теории, как общественная практика служит критерием отбора общественных представлений (хотя и не их совершенствования, поскольку таковое требует теоретизирования).
Та истина, которую наука извлекает из реальности, не может быть логичной и непротиворечивой. Котлету удобно разрезать ножом и вилкой, хотя кроме этого удобства действия между ножом и вилкой нет ничего логически объединяющего. Так и между разными компонентами теории, при помощи которой учёный анализирует действительность нет ничего общего и нет никаких логических переходов, кроме того, что такой инструментарий для этого удобен. Точно такой же оказывается ситуация в самых разных сферах деятельности, когда человек должен составить практичное представление о реальности, позволяющее уверенно двигаться вперёд. Отсюда онтология важнее логики, непротиворечивость реконструкции системы, возникающей в результате научного анализа, важней противоречий в логике рассуждения, посредством которой мы пришли к такой реконструкции.
По логике (не по содержанию) научная мысль отличается от мысли философской. Научная мысль логична и непротиворечива, и научная теория должна быть отвергнута, если она содержит в себе внутренние противоречия (в своих предпосылках, в системе понятий) или же не стыкуется с другими знаниями о том же предмете. Так, теория Коперника ещё двести лет после создания хуже позволяла вычислять координаты, важные для небесной механики, нежели теория эпициклов Птолемея. Однако она была предпочтительнее, поскольку логичнее увязывала все прочие знания - в том числе географические, навигационные и т.д. Напротив, нелогичность и взаимная противоречивость частей - отнюдь не недостаток, а скорее достоинство любой "философии", от жизненной философии простеца до рафинированных систем у философов. Если только приверженец - от рафинированного философа до обывателя умеет переключаться от применения одной части к применению другой в некотором оптимальном режиме, позволяющем ему жить и развиваться в этой реальности.
Хороший пример - компьютерные игры. В значительной степени они построены на эффектах детально изученных психологом Дж.Дж.Гибсоном (см. его "Экологический подход к зрительному восприятию»). Весьма сложные и воспринимаемые предельно реалистично образы, например, извергающийся вулкан с дрожащим пламенем, с отблесками, с лавой - это четыре составленных под определённым углом треугольника. Если игрок доверяет этой реальности и воспринимает её как реальную, то он продвигается вперёд. И наоборот, чем быстрее он продвигается, тем больше доверяет этой реальности. Такой игрок должен придерживаться двух тактик. С одной стороны, он должен быть готов рисковать, чтобы добыть оружие. С другой стороны, он должен экономить энергию и беречь себя от поражений со стороны монстров, с которыми ему приходится сражаться. Устойчивость продвижения от уровня к уровню гарантируется именно правильным чередованием этих тактик сообразно с меняющейся обстановкой.
Тут доверие к среде, восприятие её как реальности приобретает особое значение, включая механизм положительной обратной связи: чем больше ты доверяешь нарисованному вулкану, тем быстрее ты двигаешься и метче стреляешь, а чем лучше ты играешь, тем больше, как показал Гибсон, ты на самом деле видишь настоящий вулкан (см. Игорь Бурлаков. Homo Gamer. Психология компьютерных игр).
В Англии водителей заставляют снижать скорость, нанося на дорогу через определённые интервалы полимерное покрытие, создающее оптическую иллюзию "лежачего полицейского". Водитель заранее притормаживает, не пытаясь даже выяснить, действительно ли это подъём или можно проехать быстро - и такая тактика более правильна, чем рисковать и не обращать внимания, или каждый раз напрягать зрение и специально выяснять, настоящее препятствие или иллюзия.
В отличие от науки, дающей нам точное знание, философия даёт нам уверенное продвижение вперёд. В отличие от философии, наука пытается путём объединения частных истин выстроить нечто целое, и благодаря этому она аналитическим образом вглядывается в отдельные частности. Чтобы не упасть в таком продвижении вперёд (а развитие человеческого общества с его проблемами, кризисами очень напоминает по интриге и по скорости игру в Doom или Quake) нужна философия, которая использует истины противоречивые, противоположные и логически несовместимые, но сопоставленные так, чтобы в целом они давали устойчивое продвижение.
Итак, формальная логика требует доверия к реальности. Мы верим, что реальность, в которой мы выводим силлогизм, - настоящая, что в той системе, в которой силлогизм действует, а вывод из посылок осмыслен, силлогистику стоит использовать. Наоборот, диалектическая логика - это логика недоверия к реальности, умения видеть
- за феноменами противоположности, которые обеспечивают внешнюю форму феномена, как противоположность тактик игрока обеспечивает ему продвижение с необходимой скоростью и необходимую успешность сражений с чудовищами в компьютерной игре,
- и ту борьбу между противоположностями, которая определяет «движение процесса» (а в данном случае игрока в игровой среде), куда он движется, с какой скоростью и зачем.
Иными словами, наука всматривается в природу и, доверяя в целом движению нашего общества к истине, добывает нам частные и непротиворечивые знания. У философа другая задача: думать, туда ли мы движемся, как меняется наша душа под влиянием добытых знаний.
Иными словами, если учёный не доверяет природе и за наблюдениями отыскивает те закономерности, которым природа подчиняется, как писал ещё Бэкон: сперва отстраняются идолы, а затем факты науки очищаются от артефактов, от примесей. Для философа же объектом такого анализа, как для учёного природа, являются факты науки. Он смотрит, как мы меняемся, воспринимая их, и куда меняемся.
Когда я это понял, я понял, почему меня раздражает позитивизм. Казалось бы, что может быть лучше идеалов научности, материалистичности, точности, отстранения всяческих спекуляций и всяческой метафизики? Вот пример того, что заведомо есть в природе, есть как краеугольный камень, но позитивистами не может быть не только обнаружено, но и понято: это система обратной связи, как отрицательной, так и положительной. Для того, чтобы обнаружить эту систему в природе, надо сперва предположить её существование, понять необходимость данного регулятора, основываясь на косвенном доказательстве, как это сделал Маркс, анализируя рынок в "Капитале". Для этого необходима метафизическая модель. Тут уместна аналогия со зрительным восприятием, которое не случайно всегда служило моделью философствования, начиная с известных диалогов Платона и кончая нападками Маха на материализм.
Позитивизм можно сравнить с сетчаточным отражением. Его философия опыта, очищения опыта, попытка понять науку как установление статистически устойчивых связей между причиной и следствием, точного ограничения условий, при которых эта связь наблюдается - отсюда анализ языка, потому что таким путём нельзя перейти к содержанию связи между причиной и следствием - в рамках какой системы это осмыслено? Ведь когда мы заведомо закрываем себе возможность понять содержание, мы пытаемся об этом точно говорить.
Зрение же не исчерпывается сетчаточным изображением, там есть высшие этажи, которые строят гипотезы о том, что мы видим, строят модели реальности, а затем сравнивают с моделью ту картину, которая получается на сетчатки.
Материализм здесь подобен среднему мозгу, осуществляющему фильтрацию стимулов и определяет наиболее автоматичные и безусловные реакции на некоторые стимулы. Стоит обратить внимание на характерное различие: материализм предельно доверчив к реальности. Он считает что стол когда мы на него не смотрим такой же, как когда смотрим, и стол, который дан нам в ощущениях, и стол на самом деле - это тот же стол, потому что в совокупном человеческом опыте стол является нам одним и тем же, а если мы посмотрим на стол с разных точек зрения (как не электрон - один ищет волну, другой - частицу, соединить эти два понятия не удаётся и из объекта науки электрон становится философским понятием, описывающим бытие соответствующей системы, а вопрос о реальности электрона как объекта естественных наук просто снимается с повестки дня).
Материализм максимально доверчив к реальности и наиболее критичен к теории. Но любые ощущения, прежде чем мы будем им доверять, должны пройти испытание практикой - с одной стороны практикой общественного применения, с другой стороны практикой филогенеза. У нас есть филогенетическая история нашего органа зрения, которая предполагает, что мы видим стол именно таким, как он есть. Есть также история конструкции столов, которые делались и совершенствовались так, чтобы он вызывал у нас именно такие ощущения. Вообще индуктивного основания никогда не бывает достаточно, ведь чем больше индуктивных закономерностей мы выстраиваем, тем сильнее они противоречат друг другу, необходима дедукция из общих оснований, и если индукция основывается на "бритве Оккама", то дедукция - на "принципе достаточного основания" Лейбница.
Конкурируют друг с другом за внимание членов сообщества не факты, а как раз такие дедуктивные картины, справедливость же индуктивных обобщений под сомнение обычно не ставится (во всяком случае, если они повторены и воспроизведены). Оценивается прежде всего способность различных дедукций соединять разнородные факты в единое воззрение, имеющее тенденцию к объяснению всё новых фактов. Таким образом, конкурируют именно дедуктивные представления, имеющие шанс развиться в теорию. Отдавая предпочтение тому или иному представлению, члены научного сообщества оценивают их шансы на истинность в будущем, оценивают вероятность того, что теория, в которую они вложатся своей исследовательской и интеллектуальной активностью, объяснит те факты, которые мы хотим, но не можем объяснить сейчас. Примерно как этологи начала прошлого века были намерены доказать, что ритуализованные демонстрации животных являются знаками, но ещё не могли, однако строили теорию заранее с учётом этой возможности. Сходным образом принимают решение об обоснованности инвестиций в том, а не в этот проект.
Можно спросить: при чём здесь логика? После того, как одна из конкурирующих дедуктивных картин выбрана сообществом, она превращается в «факт» (в обывательском значении этого слова, как существование динозавров или притяжение Земли к Солнцу для нас «факт», хотя исходно всё это лишь реконструкция). В этом случае мы полагаемся на работу ума так же, как на наблюдение природы.
В том, что наука считает фактом, есть два противоречивых момента:
1) это некая проблема, явление, требующая объяснения от пытливого ума, в конечном счёте - наблюдение, устойчиво ставящее в тупик общественную практику;
2) то удачное представление, которое рождает пытливый ум для увязки данного явления с уже известными и понятными. Как и вОроны, люди воспринимают реальность (в том числе реальность научную) не как таковую, а с точки зрения отклонений от уже известного и устойчивого.
Поэтому научная мысль рождается как конкретизация и ограничение мысли, уже существующей. А всякий факт есть сплав явления, к которому было приковано внимание научного сообщества из-за его проблемности, и удачного объяснения, снимающего эту проблему.
Здесь мы сталкиваемся с другой сферой использования логики в научном мышлении - уже не только средство дисциплинирования ума, придающего уверенность нашим гипотетическим суждениям (формальная логика), а возможность в каждом из научных фактов, который мы собираемся использовать для своих построений правильно разделять явления и объяснение, имея в виду именно ту систему, которую мы намерены понять.
В неорганическом мире мы видим лишь противодействие физических сил, но не логическое противоречие. В органическом мире мы обычно замечаем логическое противоречие лишь тогда, когда рассматриваем ход эволюции и его причины. В отдельном организме, как правило, заметны лишь противодействующие друг другу силы. Описать устройство отдельного организма можно с помощью понятий, которые не содержат внутренних, логических, противоречий. Откуда же возникают внутренне противоречивые понятия, развитие которых идёт за счёт этих внутренних противоречий?
Наше мышление обращено на окружающий мир, и можно ожидать, что в формах нашего мышления будут каким-то образом отражаться свойства этого мира. Но есть ли в окружающем мире что-то, соответствующее противоречивым понятиям (например, научным) и имеющее отношение к развитию окружающего мира, подобно тому, как внутренние противоречия понятия заставляют нас его развивать? Или логические противоречия возникают лишь в нашей голове в результате развития знаний об изменяющемся мире, а в самом мире их нет? Кант предпочёл бы второй ответ. Гегель и Маркс, пожалуй, сказали бы, что источник логических противоречий может находится также и в окружающем мире, независимо от нашего познания, в той мере, в какой независимо от нас в окружающем мире существует идеальное (а понятие - лишь частный случай идеального).
Для Гегеля такой ответ неудивителен - он ведь был идеалистом. Гораздо интереснее разобраться, почему такой ответ был естественен для философии Маркса (тем более что его философия опирается на концепцию природных оснований логических законов). Попробую дать объяснение этому с её позиций - хотя бы потому, что оно, как исходящее из более слабых предположений, будет более убедительным. Для этого понадобится определение идеального.
Мы встречаемся с идеальным в том случае, когда один объект или явление (например, последовательность значков на бумаге или последовательность биохимических процессов в нашем мозгу) отражает существенные свойства или отношения иного, не похожего на него по своим физическим особенностям, объекта или явления. Это определение кажется мало что проясняющим. Как вообще можно говорить об отражении, если физические свойства отличаются? Кроме того, если мы пользуемся таким определением, то должны признать, что имеем дело с идеальным и в том случае, когда последовательность нуклеотидов в ДНК отражает последовательность аминокислот в белке. Справиться с этими трудностями можно, если признать, что идеальное в окружающем мире существует там, где существует воспроизводство.
Рассмотрим аналогию, предложенную уже в XX веке математиком фон Нейманом. Как может быть устроен автомат, который способен воспроизводить такие же автоматы, тоже воспроизводящие автоматы (и так - бесконечно, пока не истощатся ресурсы)? Нейман показал, что такой автомат должен в качестве отдельной части содержать инструкцию о том, как ему следует собирать автоматы. Самовоспроизводящийся автомат должен также уметь скопировать эту инструкцию и заложить её в автомат нового поколения. Огрубляя аналогию, идеальное - это содержание инструкции. Понимать её должен сам автомат (посторонние понимать её могут, но не обязаны). Материал, на котором записана инструкция, менее важен, чем её содержание, поскольку инструкцию всё равно придётся переписывать. Более того, можно представить себе автомат, который понимает инструкцию, переписанную на разные носители (как, например, компьютер может работать с жестким диском и с дискетой).
Известный пример воспроизводства - воспроизводство живых организмов. Роль инструкции играет ДНК. А генотип организма (смысл записи в ДНК) - это уже содержание инструкции. Значительные изменения в ДНК могут почти не отразиться на фенотипе, а некоторые небольшие изменения могут отразиться очень сильно. То есть генотип, как это ни странно, - тоже идеальное.
Понятия, связанные с воспроизводством организмов, отражают не только материальные структуры, но и идеальное. Например, понятие приспособленности ничего не говорит о материальных свойствах самого организма (они могут быть любыми), а лишь позволяет сравнивать его с другими организмами в данных конкретных условиях. Мы уже говорили о том, что отбор, по сути дела, оперирует не с вещами, а с именами вещей.
Откуда же берутся противоречия внутри идеального (например, противоречие между новой инструкцией и старым аппаратом, обеспечивающим её прочтение)? Между поддержанием существования звезды и самосохранением организма есть сходство - оба эти процесса требуют, например, затрат энергии. Но в самосохранении организма есть черты не просто сохранения, а воспроизводства: элементы, из которых состоит организм, постоянно обновляются. Но с уверенностью указать, что мы встречаемся с противоречиями в идеальном, можно лишь в том случае, когда речь идёт о воспроизводстве в череде поколений, когда появляется время. Во времени меняются не только свойства самих объектов, но неизбежно появляются и изменения в генотипе (мутации). Изменившийся генотип должен реализовываться на базе прежних механизмов транскрипции, трансляции, индивидуального развития - вот уже источник противоречия. Нередко сначала оно оказывается незаметным. Возникающие таким образом изменения в ходе индивидуального развития, в физиологии организмов скрыты под обликом дикого типа. Однако достаточно произойти нескольким мутациям или измениться условиям среды (например, при одомашнивании), чтобы выяснилось, что произошедшие мутации не нейтральны, а квазинейтральны. Накопившиеся мутации разрушают старый фенотип и дают «на выходе» новый, у которого изменились не только отдельные признаки, но и вся структура.
Существуют, однако, явления, для которых самоподдержание - то же, что и воспроизводство. Это общественные явления, которые связаны с социальными отношениями людей или животных. Поддерживаться и воспроизводиться при этом могут также и материальные объекты. Птицы выводят птенцов, которые будут кормиться и конфликтовать так же, как их родители. Люди производят космические корабли и воспитывают детей, которые тоже научатся производить космические корабли, а может быть - и что-то ещё. Но всё это происходит благодаря тому, что птицы и люди поддерживают определённые отношения.
Очень важно при этом, что всякие отношения надо именно постоянно поддерживать. Так, птицы после долгого снегопада должны пообщаться вновь, чтобы "вспомнить", кому принадлежит территория и кто должен уступать в конфликтах. Люди поддерживают дружеские, соседские и прочие отношения, пользуясь общими представлениями о том, как должны себя вести друзья или соседи, как совместно трудиться, как обменивать произведённые вещи. Они делают космические корабли, пользуясь знаниями, закреплёнными в книгах и станках, - и такие знания тоже форма идеального. Роль самовоспроизводящегося автомата для социальных явлений играет общество как целое.
Общество, даже традиционное, непрерывно изменяется, и в его идеальном в ходе этого изменения возникают противоречия. Например, для большинства родов каракалпаков была характерна так называемая экзогамия, когда жена должна была принадлежать к иному роду, чем род мужа. Однако в одном из родов это требование регулярно нарушалось. Выяснилось, что раньше это было отдельное племя (внутри которого браки уже разрешались), но в результате падения численности оно превратилось в род.
В развивающемся обществе разные моменты идеального регулярно входят в отношения противоречия. Например, научные исследования могут менять представления людей об оптимальных способах организации производства или школьного образования. Но ведь уже существующие в обществе формы идеального направлены на воспроизводство старых способов. Возникает необходимость сопряжения нового знания и уже освоенных обществом (и «проверенных на пригодность» для него) старых форм деятельности. В социальной системе появившиеся противоречия могут (а во многих случаях и должны) разрешаться на уровне идеального, как логические противоречия, без столкновения материальных структур (например, в случае учебной деятельности - за счёт пересмотра представлений о её задачах)
Биологам предстоит разобраться в том, какие формы идеального регулируют социальные отношения животных. Но что регуляция взаимодействий в социуме происходит при помощи «идеальных образцов» - форм сигналов и форм отношений между особями, регулирующих конкретные телодвижения индивидов в конкретных актах демонстрирования и цель их поведения в конкретных взаимодействиях, вопрос, в общем решённый.