let's play poems
Новая игра, как "Метаморфозы", но проще и вспоминательней: тебе дают поэтов, одного, двух, трех - а ты выбираешь у них несколько любимых стихотворений и передаешь игру дальше. Читая чужие подборки, поражаешься иногда: вот какое... а у меня не так... а у меня совсем так... и откуда они этих ребят берут-то?
Мне от elven_luinae достались У. Шекспир, К. Симонов и С. Лачинов.
От elcor_prime - М. Волошин, В. Маяковский, Р. Киплинг.
От marven_dark - У. Йейтс, Кобаяси Исса, Саша Кладбище.
От eglaine - И. Ратушинская.
От sagrim_ur - Р. Фрост, Мацуо Басё, И. Губерман.
Желающие получить эстафету от меня - welcome в комменты. С вас то же самое в ответ!
Первый - Шекспир. Более классика - только Пушкин, сложнее выбрать было бы только у Пушкина (идти пришлось бы по эпиграммам; ну или по фрагментам поэм). Как водится, все его читали, так или иначе, а наизусть помнит мало кто. Я не исключение. Но есть два сонета, которые остались в памяти еще с тех пор, как я сидела у бабушкиного шкафа и листала собрания сочинений - все подряд. Те самые пушкинские эпиграммы были там стыдливо зацензурены, и порой ставили маленькую меня в тупик: слова не подбирались ну никак!... Кхем. А Шекспира было не так уж много, но то, что осталось - осталось. Два сонета; которые мне - оба - кажутся весьма упрямыми и ироничными, если вдуматься.
Не соревнуюсь я с творцами од,
Которые раскрашенным богиням
В подарок преподносят небосвод
Со всей землей и океаном синим.
Пускай они для украшенья строф
Твердят в стихах, между собою споря,
О звездах неба, о венках цветов,
О драгоценностях земли и моря.
В любви и в слове - правда мой закон,
И я пишу, что милая прекрасна,
Как все, кто смертной матерью рожден,
А не как солнце или месяц ясный.
Я не хочу хвалить любовь мою, -
Я никому ее не продаю!
***
Ты притупи, о время, когти льва,
Клыки из пасти леопарда рви,
В прах обрати земные существа
И феникса сожги в его крови.
Зимою, летом, осенью, весной
Сменяй улыбок слезы, плачем - смех.
Что хочешь делай с миром и со мной, -
Один тебе я запрещаю грех.
Чело, ланиты друга моего
Не борозди тупым своим резцом.
Пускай черты прекрасные его
Для всех времен послужат образцом.
А коль тебе не жаль его ланит,
Мой стих его прекрасным сохранит!
Второй - Константин Симонов. Его я помню не по томикам сочинений, а по публикациям в журналах - "Нева", "Огонек", еще какие-то, не нынешние, тонкие и широкоформатные, а толстые, как книжки в мягкой обложке. Это уже - дача, не городская квартира, сарай, запах пыли и мокрого дерева, стопки "макулатуры" за прошедшие годы, вплоть до начала девяностых, моя семья их не выбрасывала. Я по одному таскала пожелтевшие журналы в дом, в гамак, на траву - и читала. Книги в доме заканчивались быстро, поселковая библиотека была маленькой и неинтересной, а вот журналы... Из тамошних находок я до сих пор помню, например, "Роман с героем конгруэнтно роман с собой" Зои Журавлевой, с отличными, кстати, стихами - это оттуда, оттуда и еще от Цветаевой у меня привычка ставить тире везде, где надо и не надо - раздражающая (вот! вот опять!) почти всех вокруг. И Симонов там был - короткими вставками между прозой и другой прозой, страницы две-три, часто. Разный. Вот насчет "понравившиеся" - тут плохо, они запоминаются, это да, но "нравиться" и "Симонов" у меня не сочетаются никак. Но кое-что, кое-что...
Когда твоя тяжелая машина
Пошла к земле, ломаясь и гремя,
И черный столб взбешенного бензина
Поднялся над кабиною стоймя,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Разбитый и притиснутый к земле,
Конечно, ты не думал о мальчишке,
Который жил в Клину или Орле:
Как ты, не знавший головокруженья,
Как ты, он был упрям, драчлив и смел,
И самое прямое отношенье
К тебе, в тот день погибшему, имел.
Пятнадцать лет он медленно и твердо
Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,
И все тобой не взятые рекорды
Он дерзкою рукой завоевал.
Когда его тяжелая машина
Перед посадкой встала на дыбы
И, как жестянка, сплющилась кабина,
Задев за телеграфные столбы,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Придавленный к обугленной траве,
Он тоже не подумал о мальчишке,
Который рос в Чите или в Москве...
Когда уже известно, что в газетах
Назавтра будет черная кайма,
Мне хочется, поднявшись до рассвета,
Врываться в незнакомые дома,
Искать ту неизвестную квартиру,
Где спит, уже витая в облаках,
Мальчишка - рыжий маленький задира,
Весь в ссадинах, веснушках, синяках.
***
Вот здесь он шел. Окопов три ряда.
Цепь волчьих ям с дубовою щетиной.
Вот след, где он попятился, когда
Ему взорвали гусеницы миной.
Но под рукою не было врача,
И он привстал, от хромоты страдая,
Разбитое железо волоча,
На раненую ногу припадая.
Вот здесь он, все ломая, как таран,
Кругами полз по собственному следу
И рухнул, обессилевший от ран,
Купив пехоте трудную победу.
Уже к рассвету, в копоти, в пыли,
Пришли еще дымящиеся танки
И сообща решили в глубь земли
Зарыть его железные останки.
Он словно не закапывать просил,
Еще сквозь сон он видел бой вчерашний,
Он упирался, он что было сил
Еще грозил своей разбитой башней.
Чтоб видно было далеко окрест,
Мы холм над ним насыпали могильный,
Прибив звезду фанерную на шест -
Над полем боя памятник посильный.
Когда бы монумент велели мне
Воздвигнуть всем погибшим здесь, в пустыне,
Я б на гранитной тесаной стене
Поставил танк с глазницами пустыми;
Я выкопал его бы, как он есть,
В пробоинах, в листах железа рваных,-
Невянущая воинская честь
Есть в этих шрамах, в обгорелых ранах.
На постамент взобравшись высоко,
Пусть как свидетель подтвердит по праву:
Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава.
И Сергей Лачинов, он же cheyzheon, он же Джек-с-Фонарем. Наши стихи иногда путают, мы часто пишем в строчку, часто пишем - о похожем, сказки, становящиеся былью, быль, прорастающая в сказку; в жизни мы по внешности не похожи совсем (у него загар, обаяние и замечательная татуировка, тоторо-вка, рукав с изображением героев Миядзаки), по характеру же... пожалуй, он из тех, на кого мне хотелось бы быть равняться. Хоть немножко. А еще, кажется, мы в одной типологической линейке, по Княжне, если кто там копает. Тут - наоборот, нравящихся, и нравящихся очень, и цепляющих "почему-это-не-я-написал" - много, но раз уж пошло как-то парами, то и тут выложу два.
И от нас, чем мы старше, реже будут требовать крупных жертв
Ни измен, что по сердцу режут, ни прыжков из вулканных жерл,
Не заставят уйти из дома, поменять весь привычный быт,
Ни войны, ни глухого грома, ни тягучей дурной судьбы.
Нет, всё будет гораздо проще, без кошмаров и мыльных драм,
Будут тихими дни и ночи, будут сны без огня и драк
И закат в одеяньи алом будет спать на твоих плечах...
...Но готовься сражаться в малом - в самых крохотных мелочах.
Не влюбляйся в пустые вещи и не слушай чужую тьму,
Помни - часто ты сам тюремщик, что бросает себя в тюрьму,
Даже если не мысли - сажа, даже если не стон, а крик
Никогда не считай неважным то, что греет тебя внутри.
Знаешь, это сложней гораздо, путь нехожен, забыт, колюч
Каждый в сердце лелеет сказку, эта сказка - твой главный ключ
И неважно, что там с сюжетом, кто в ней дышит и кто живёт.
Просто помни, что только это может двигать тебя вперёд.
Будь спокойным, как пух и лучик, никогда не борись с людьми
Ты - часть мира: коль станешь лучше, значит этим меняешь мир
Мир велик и неодинаков, он маяк, но и он - свеча.
Если ты ожидаешь знака
Вот он, знак:
начинай
сейчас.
***
От подъезда Саши к суше примерно сажень, небосвод иссушен, зимнею коркой сложен. Ночь кипит тревожно, черная, словно сажа, снег пушистой кошкой тихо шуршит на коже.
Саше лет, наверно, двести уже по вашим, тёмный лоб давно морщинами разукрашен. Время носится над Сашей, как будто коршун, всё шумит за ним грядою угрюмых башен. Жизнь у Саши, дай-то боже, вполне пригожа: Сашу ждёт в квартире ложе и тёплый ужин. Он идёт по узким тропкам и бездорожью, огибает пустыри и обходит лужи.
Саша жил два века ниже травы и тише, ничего не жёг, не спрашивал, не нарушил. Всякий взор скользил по Саше и падал выше, потому-то Саша столько с собой и выжил. Мир плывёт над Сашей тонкой резною стужей, серебром, как хвост русалочий, припорошен.
Только голос Ойшо в Саше жужжит, как шершень, всё висит на нём тяжёлой литою брошью.
Убегай, убегай, ничего не бери тайком,
Ни беды, ни войны, ни термоса с молоком
Вылезай из берлоги, в горле горячий ком
Это так легко.
Все Мадриды и Сохо, Пхукеты или Бали
Все глаза и улыбки, куда тебя завезли
Ничего не проспи, не проешь и не проскули
Что молчишь, вали.
Убегай, море пахнет - мёд и зелёный чай
Убегай невесомой пылью в прямых лучах
Если ты не привык за что-нибудь отвечать -
Не найдешь ключа.
Ночь исходит глушью, сон разделяя брешью. Всё, что было страшно, кажется пошлой ложью. Выцветает месяц - глупый угрюмый кешью, и еще чуть позже прячется за подножья.
Над равниной снежной утро встает неслышно, ледяною стружкой крошится на прохожих. Запевает песню Ойшо, стоит на крыше, и от песни лёд ломается с гулкой дрожью.
Убегай, бурый мех, от удобства и прочих вшей
Всё, что мох и холодный камень, гони взашей
И судьба уж тебя-то найдёт из любых пещер
Сквозь любую щель.
Находи, находи, мир так много припас тебе
В каждом шаге сокрыты Африка и Тибет
Все раздумья - не в эту смену, не в этот свет
Не в твоей судьбе.
Сколько мест тебя ждут, собирайся уже, кретин
Все дворцы и дороги, яркие, как с картин
Нету стран и границ, закрытых на карантин.
Захоти прийти.
О Волошине я впервые услышала из автобиографии Цветаевой. И до сих пор, услышав фамилию, не вспоминаю стихи, а представляю его, описанного Мариной: большой, кудрявый медведь в рубахе и сандалиях, Коктебель, море, скалы, дом, готовый приютить всех друзей сразу. И слова. Его стиль сложно спутать с чьим-то другим.
Мысли поют: "Мы устали... мы стынем..."
Сплю. Но мой дух неспокоен во сне.
Дух мой несется по снежным пустыням
В дальней и жуткой стране.
Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца.
Дух мой в России... Ведет Антигона
Знойной пустыней слепца.
Дух мой несется, к земле припадая,
Вдоль по дорогам распятой страны.
Тонкими нитями в сердце врастая,
В мире клубятся кровавые сны.
Дух мой с тобою уносится... Иней
Стекла вагона заткал, и к окну,
К снежной луне гиацинтово-синей
Вместе с тобою лицом я прильну.
Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца...
Горной тропою ведет Антигона
В знойной пустыне слепца...
***
Костер мой догорал на берегу пустыни.
Шуршали шелесты струистого стекла.
И горькая душа тоскующей полыни
В истомной мгле качалась и текла.
В гранитах скал - надломленные крылья.
Под бременем холмов - изогнутый хребет.
Земли отверженной - застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!
Дитя ночей призывных и пытливых,
Я сам - твои глаза, раскрытые в ночи
К сиянью древних звезд, таких же сиротливых,
Простерших в темноту зовущие лучи.
Я сам - уста твои, безгласные как камень!
Я тоже изнемог в оковах немоты.
Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень,
Незрячий и немой, бескрылый, как и ты.
О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни
Склоняюсь я в полночной тишине...
И горький дым костра, и горький дух полыни,
И горечь волн - останутся во мне.
Маяковский - тоже не столько по стихам, сколько по воспоминаниям (вот каково читать слишком много мемуаров Серебряного века!), причем воспоминания отнюдь не Лили Брик, а вовсе даже Вероники Полонской. Веронике, наивной, открытой - сколько помню - я всегда сочувствовала, Брик не любила; впоследствии, найдя еще больше информации, вообще перестала понимать, как к "Лилечке" можно испытывать что-то, кроме неприязни. Поэтому, вероятно, мое отношение к Маяковскому слегка смазано извечным вопросом "ну почему он не понимал, КАКАЯ она?". Тут, наверное, в тему будет Киплинг - он в подборке следующий. Помните? "Он молился всерьез тряпкам, костям и пучку волос, все это пустою бабой звалось...". Ладно. Поэтому те стихи, которые мне нравятся у Маяковского - не про любовь. Совсем.
Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
- Лошадь упала!
- Упала лошадь! -
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные...
Улица опрокинулась,
течет по-своему...
Подошел и вижу -
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте -
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь".
Может быть,
- старая -
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось -
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
***
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Киплинг. Да, сначала "Книга джунглей" и "Рикки-Тикки-Тави" (два года я доставала Деда Мороза и родителей просьбами купить мангуста: Киплинг плюс Даррелл, плюс отсутствие дома даже самой маленькой, самой завалящей собаки или кошки. Все-таки у детей должны быть звери, иначе как-то неправильно). Потом песни - "Только Дон и Магдалина, быстроходные суда, только Дон и Магдалина ходят по морю туда", из базового набора песен-под-гитару-у-костра, мотив помню до сих пор. Потом... потом много чего. Выбрать сложно, но попробую. Один в моем любимом переводе (Лозинский, его все знают), второй в оригинале, потому что... ну, так гораздо звучнее. Правда. Третий маленьким бонусом (перевод Вячеслава Иванова).
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой;
Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются c тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
***
NOW this is the Law of the Jungle - as old and as true as the sky;
And the Wolf that shall keep it may prosper, but the Wolf that shall break it must die.
As the creeper that girdles the tree-trunk the Law runneth forward and back -
For the strength of the Pack is the Wolf, and the strength of the Wolf is the Pack.
Wash daily from nose-tip to tail-tip; drink deeply, but never too deep;
And remember the night is for hunting, and forget not the day is for sleep.
The Jackal may follow the Tiger, but, Cub, when thy whiskers are grown,
Remember the Wolf is a Hunter - go forth and get food of thine own.
Keep peace withe Lords of the Jungle - the Tiger, the Panther, and Bear.
And trouble not Hathi the Silent, and mock not the Boar in his lair.
When Pack meets with Pack in the Jungle, and neither will go from the trail,
Lie down till the leaders have spoken - it may be fair words shall prevail.
When ye fight with a Wolf of the Pack, ye must fight him alone and afar,
Lest others take part in the quarrel, and the Pack be diminished by war.
The Lair of the Wolf is his refuge, and where he has made him his home,
Not even the Head Wolf may enter, not even the Council may come.
The Lair of the Wolf is his refuge, but where he has digged it too plain,
The Council shall send him a message, and so he shall change it again.
If ye kill before midnight, be silent, and wake not the woods with your bay,
Lest ye frighten the deer from the crop, and your brothers go empty away.
Ye may kill for yourselves, and your mates, and your cubs as they need, and ye can;
But kill not for pleasure of killing, and seven times never kill Man!
If ye plunder his Kill from a weaker, devour not all in thy pride;
Pack-Right is the right of the meanest; so leave him the head and the hide.
The Kill of the Pack is the meat of the Pack. Ye must eat where it lies;
And no one may carry away of that meat to his lair, or he dies.
The Kill of the Wolf is the meat of the Wolf. He may do what he will;
But, till he has given permission, the Pack may not eat of that Kill.
Cub-Right is the right of the Yearling. From all of his Pack he may claim
Full-gorge when the killer has eaten; and none may refuse him the same.
Lair-Right is the right of the Mother. From all of her year she may claim
One haunch of each kill for her litter, and none may deny her the same.
Cave-Right is the right of the Father - to hunt by himself for his own:
He is freed of all calls to the Pack; he is judged by the Council alone.
Because of his age and his cunning, because of his gripe and his paw,
In all that the Law leaveth open, the word of your Head Wolf is Law.
Now these are the Laws of the Jungle, and many and mighty are they;
But the head and the hoof of the Law and the haunch and the hump is - Obey!
***
По вкусу если труд был мой
Кому-нибудь из вас,
Пусть буду скрыт я темнотой,
Что к вам придет в свой час,
И, память обо мне храня
Один короткий миг,
Расспрашивайте про меня
Лишь у моих же книг.
Йейтс. Ирландия, Ирландия, свята земля Ирландия; у меня он, кажется, шел в сборниках "Переводы", а не в чисто-лично собственных, но все-таки, все-таки. А потом, конечно, его пели, на все мотивы и мелодии, на все гитарные переборы. Последний из моих примеров - так вообще по гуглу легче найти исполнителя, чем автора.
Всадники скачут от Нок-на-Рей,
Мчат над могилою Клот-на-Бар,
Кайлте пылает, словно пожар,
И Ниав кличет: Скорей, скорей!
Выкинь из сердца смертные сны,
Кружатся листья, кони летят,
Волосы ветром относит назад,
Огненны очи, лица бледны.
Призрачной скачки неистов пыл,
Кто нас увидел, навек пропал:
Он позабудет, о чем мечтал,
Все позабудет, чем прежде жил.
Скачут и кличут во тьме ночей,
И нет страшней и прекрасней чар;
Кайлте пылает, словно пожар,
И Ниав громко зовет: Скорей!
***
Дети Даны смеются в люльках своих золотых,
Жмурятся и лепечут, не закрывают глаз,
Ибо Северный ветер умчит их с собою в час,
Когда стервятник закружит между вершин крутых.
Я целую дитя, что с плачем жмется ко мне,
И слышу узких могил вкрадчиво-тихий зов;
Ветра бездомного крик над перекатом валов,
Ветра бездомного дрожь в закатном огне,
Ветра бездомного стук в створы небесных врат
И адских врат; и духов гонимых жалобы, визг и вой…
О сердце, пронзенное ветром! Их неукротимый рой
Роднее тебе Марии Святой, мерцанья ее лампад!
***
Любой бы фермер зарыдал,
Облив слезами грудь,
Когда б узрел блаженный край,
Куда мы держим путь.
Там реки полны эля,
Там лето - круглый год,
Там пляшут королевы,
Чьи взоры - синий лед,
И музыканты пляшут,
Играя на ходу,
Под золотой листвою
В серебряном саду.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня,
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Когда там жажда битвы
Найдет на королей,
Они снимают шлемы
С серебряных ветвей;
Но каждый, кто упал, восстал,
И кто убит, воскрес;
Как хорошо, что на земле
Не знают тех чудес:
Не то швырнул бы фермер
Лопату за бугор -
И ни пахать, ни сеять
Не смог бы с этих пор.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Снимает Михаил трубу
С серебряной ветлы
И звонко подает сигнал
Садиться за столы.
Выходит Гавриил из вод,
Хвостатый, как тритон,
С рассказами о чудесах,
Какие видел он,
И наливает дополна
Свой золоченый рог,
И пьет, покуда звездный хмель
Его не свалит с ног.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Кобаяси Исса. Самые известные - давно, с тех пор, как видела их предисловием к той же "Улитке на склоне", остальные - позже. Совершенно особенное искусство, как рисунки тушью, пятно, два росчерка - и виден летящий журавль. Или сосна на скале. Или улитка, ползущая по горе.
Грязь под ногтями
Перед свежей петрушкой и то
Как-то неловко.
***
Вот радость-то!
Первый день года, и первый комар
Меня укусил.
***
Ночью под снегом
Спят, прижавшись друг к другу,
Горы Синано.
***
"Во-от такой!" -
Разводит дитя руками,
Показывая пион.
***
В полуденный час
Растворяюсь - один-одинешенек -
В лазурном небе.
Саша Кладбище. Хотелось бы увидеться, в одном городе теперь обитаем. Уникальный и запоминающийся с первого раза ник (это не какая-нибудь очередная Галадриэль), и отточенные, как острие ножа, стихи - практически все без исключения. Совершенно не скованные рамками, темами, "цензурой", "мейнстримом" - ничем. Этим и замечательны.
Кресты над миром церковь поднимала
Воскресным утром. Что за благодать!
Народа в храм набилось - ох, немало -
Желающих совета Богу дать.
Здесь были все сословия и стайки:
Все, как один, безгрешны и чисты -
Министры, бляди и домохозяйки,
Хоругвеносцы, байкеры, менты -
Пришли поведать Господу печали,
И убедить спасти от доли злой.
И все наперебой они кричали -
«Долой того! И этого долой!»
Крестились и орали, рвали пасти,
В иконы брызжа пеной изо рта.
«Спаси нас, Боже, от такой напасти -
Смотри, вокруг какая срамота!
Гляди! Гляди, страну споили янки,
План Даллеса нас опустил на дно.
Спаси от пидораса, лесбиянки,
Еврея, и фашиста заодно!
Забьем камнями, в кровь срывая гланды,
Всех, кто не с нами, именем Твоим!
Мы защитим детей от пропаганды!
Убьем - но у порока отстоим,
Пусть враг над нами, словно коршун, кружит!...»
Был в храме вой, и шум, и тарарам,
И лишь Господь один стоял снаружи.
Они Его не пригласили в храм.
***
Кто, создан из чуда, слепо сторонится сам чудес?
Блуждает в лесу нелепо, хоть сам и сажает лес?
Мы - боги, Ключи и Двери, всяк любящ, и всяк любим -
В себя вполовину верим и силу свою дробим.
Зачем, наделенный многим, ты делишь напополам?
Вот Бог идет по дороге по божьим своим делам.
Неважно, куда, откуда… Но видит его народ,
И: «Боже, яви нам чудо! Чтоб время наоборот,
Вино чтоб водой пролилось, а лучше вином - вода.
По курсу чтоб твою милость менять мы могли всегда.
Что делают там мессии? С небесных своих полей
Ты манны всем принеси и
сиропом ее полей,
Дай ран исцеленье тоже, и силой своей любви
Яви же нам чудо, Боже, яви же, яви, яви!»
Растёт толпа; не отстала - за Богом бежит хвостом.
Вздыхает Господь устало:
- Печетесь вы не о том.
А вам бы решить сейчас бы, как проще попасть домой!
По водам вы больше часа идёте уже за мной.
***
Когда рискуешь каждую минуту
Згубити розум и сойти с ума,
Нас називають «банда майданутих»,
«Бендеровцы», «фашисты» и «чума».
Но может быть… Не хочешь ли узнать-ка,
(уверен, ты не знал, что это так),
Що «вуйко» означає «рідний дядько».
А мамы брат - тебе он разве враг?
Подумай, що заховане у слові!
Тогда добра настанет перевес.
Галичина - земля краси й любові,
А вовсе не «дивизия SS».
Шахтер - герой труда и работяга,
А не «донецьке бидло із совка».
И подвиг есть - і також є звитяга.
Тримай-но руку! - Вот моя рука!
Им нас не разделить. Не розлучити,
Бо ми брати. Мы братья навсегда,
Нам рядом жить - нам поруч вічно жити!
Я знаю - час настане, и тогда
В краю родном, у рідному у краю,
Перетнемо ту прокляту межу.
Героям слава! - не перекладаю.
Героям - слава. Не перевожу.
Ратушинская. Биография из серии "вот это человечище" (а в автобиографии - неповторимая ирония, даже когда описываются застенки), впервые познакомилась со стихами через Лина Лобарева - он издавал ее сборник, совершенно замечательно оформленный. При этом во взглядах на современное мироощущение мы не совпадаем критично. Наверное, все равно - пусть человек будет хороший.
Добрый зверь,
Который со мной в ладу,
Тот, которого я у двери жду,
Кого можно ловить за штанины,
Тот, нелепо ходящий, длинный,
У кого в задних лапах приятно спать
На ленивом и мягком звере "кровать",
Кто с утра наливает мне белого зверя
Под названием "молоко", -
Говорят, теперь далеко.
Врут.
Не верю.
Он сейчас придет. Я сижу в окне.
Добрый, теплый зверь, он придет ко мне.
Не заметив тех - как насквозь пройти,
Странных запахов нанеся в шерсти,
Он ко мне придет.
Я к нему скакну:
Зря ль я службу нес твоему окну?
Зря ли ждал, никому не веря,
У твоей, у холодной двери?
Мою песенку, как натек свечной,
Не спугни тогда, мой живой ручной!
***
Пошли меня, Боже, в морские коньки
И дай мне осанку дракона,
Ребристую шкуру, шипы-плавники,
И море - судьбой вместо трона.
Умножь беззаботное племя моё,
Храни жеребят и кобылок,
Волнуй ненадёжное наше жильё,
Чтоб страшно и весело было!
Пусть море чернеет, гремит и встаёт
Стеной меж собою и сводом!
Я вспомню забытое имя Твоё -
Лишь только даруй мне свободу!
Да будет зелёная плотная соль
Мне вместо дворца и темницы...
Шаги.
Я смогу умереть как король.
Но я не хотел им родиться!
***
Чёрная картинка -
Стрелолист!
Витая тропинка -
Расстелись!
Дрогни, белогривый,
Под седлом!
В штрихи-переливы -
Напролом!
Пробираться чащей
В сласть и жуть!
За святою чашей -
Грешный путь.
Озёра, драконы,
Зверь-единорог...
Гибнуть - так без стона,
Жить - так без дорог!
Мёртвые, живые -
Сплетены в бою.
В церкви кружевные
Мальчики поют.
Дамы за шелками -
Страстоцвет!
Слабыми руками
По канве
Пышный герб выводят,
Подают:
- Сбереги в походе.
А убьют -
Воспоют сторицей
Каждый бой...
Мой весёлый рыцарь,
Бог с тобой!
Фрост. Очень странные переводы, причем в оригинале читать зачастую не проще (сочувствую переводчикам, такое - и впрямь тяжко). Иногда, правда, проще - поэтому без перевода.
Whose woods these are I think I know.
His house is in the village though;
He will not see me stopping here
To watch his woods fill up with snow.
My little horse must think it queer
To stop without a farmhouse near
Between the woods and, frozen lake
The darkest evening of the year.
He gives his harness bells a shake
To ask if there is some mistake.
The only other sound's the sweep
Of easy wind and downy flake.
The woods are lovely, dark and deep.
But I have promises to keep,
And miles to go before I sleep,
And miles to go before I sleep.
***
Some say the world will end in fire,
Some say in ice.
From what I've tasted of desire
I hold with those who favor fire.
But if it had to perish twice,
I think I know enough of hate
To say that for destruction ice
Is also great
And would suffice.
***
As I came to the edge of the woods,
Thrush music-hark!
Now if it was dusk outside,
Inside it was dark.
Too dark in the woods for a bird
By sleight of wing
To better its perch for the night,
Though it still could sing.
The last of the light of the sun
That had died in the west
Still lived for one song more
In a thrush's breast.
Far in the pillared dark
Thrush music went-
Almost like a call to come in
To the dark and lament.
But no, I was out for stars:
I would not come in.
I meant not even if asked,
And I hadn't been.
Басё. Такие же росчерки тушью, рисующие журавля и небо - но не в статике (пейзаж на стене, вид из окна, долина, которую видно с горы), а в движении: журавль летит, небо поет. Или наоборот.
Луна-проводник
Зовет: "Загляни ко мне".
Дом у дороги.
***
Ветер со склонов
Фудзи в город забрать бы,
Как бесценный дар.
***
Пальму посадил
И впервые огорчен,
Что взошел тростник.
***
Я - прост. Как только
Раскрываются цветы,
Ем на завтрак рис.
***
Запад ли, Восток...
Везде холодный ветер
Студит мне спину.
Губерман - умно, иронично, четко, "отбрил и ша!" (с). Временами шовинистично, временами самокритично. Юмор про женщин\мужчин напоминает анекдоты про тещу-тестя-жену-зятя, с вариациями. Черт его знает, может, это тоже такая ирония, просто я ее плохо понимаю по причине недостатка интеллекта? Людям-то, наверное, нравится. Поэтому не про женщин\мужчин, а так. Всевременное универсальное.
Бывает, проснешься, как птица -
крылатой пружиной на взводе!
И хочется жить и трудиться…
Но к завтраку это проходит.
***
Я мысли чужие - ценю и люблю,
Но звука держусь одного:
Я собственный внутренний голос ловлю,
И слушаюсь - только его.
***
Увы, но я не деликатен
и вечно с наглостью циничной
интересуюсь формой пятен
на нимбах святости различной.
***
С возрастом я понял, как опасна
стройка всенародного блаженства;
мир несовершенен так прекрасно,
что спаси нас Бог от совершенства.
***
Когда клубится страх кромешный
и тьму пронзает лай погонь,
благословен любой, посмевший
не задувать в себе огонь.
Мне от elven_luinae достались У. Шекспир, К. Симонов и С. Лачинов.
От elcor_prime - М. Волошин, В. Маяковский, Р. Киплинг.
От marven_dark - У. Йейтс, Кобаяси Исса, Саша Кладбище.
От eglaine - И. Ратушинская.
От sagrim_ur - Р. Фрост, Мацуо Басё, И. Губерман.
Желающие получить эстафету от меня - welcome в комменты. С вас то же самое в ответ!
Первый - Шекспир. Более классика - только Пушкин, сложнее выбрать было бы только у Пушкина (идти пришлось бы по эпиграммам; ну или по фрагментам поэм). Как водится, все его читали, так или иначе, а наизусть помнит мало кто. Я не исключение. Но есть два сонета, которые остались в памяти еще с тех пор, как я сидела у бабушкиного шкафа и листала собрания сочинений - все подряд. Те самые пушкинские эпиграммы были там стыдливо зацензурены, и порой ставили маленькую меня в тупик: слова не подбирались ну никак!... Кхем. А Шекспира было не так уж много, но то, что осталось - осталось. Два сонета; которые мне - оба - кажутся весьма упрямыми и ироничными, если вдуматься.
Не соревнуюсь я с творцами од,
Которые раскрашенным богиням
В подарок преподносят небосвод
Со всей землей и океаном синим.
Пускай они для украшенья строф
Твердят в стихах, между собою споря,
О звездах неба, о венках цветов,
О драгоценностях земли и моря.
В любви и в слове - правда мой закон,
И я пишу, что милая прекрасна,
Как все, кто смертной матерью рожден,
А не как солнце или месяц ясный.
Я не хочу хвалить любовь мою, -
Я никому ее не продаю!
***
Ты притупи, о время, когти льва,
Клыки из пасти леопарда рви,
В прах обрати земные существа
И феникса сожги в его крови.
Зимою, летом, осенью, весной
Сменяй улыбок слезы, плачем - смех.
Что хочешь делай с миром и со мной, -
Один тебе я запрещаю грех.
Чело, ланиты друга моего
Не борозди тупым своим резцом.
Пускай черты прекрасные его
Для всех времен послужат образцом.
А коль тебе не жаль его ланит,
Мой стих его прекрасным сохранит!
Второй - Константин Симонов. Его я помню не по томикам сочинений, а по публикациям в журналах - "Нева", "Огонек", еще какие-то, не нынешние, тонкие и широкоформатные, а толстые, как книжки в мягкой обложке. Это уже - дача, не городская квартира, сарай, запах пыли и мокрого дерева, стопки "макулатуры" за прошедшие годы, вплоть до начала девяностых, моя семья их не выбрасывала. Я по одному таскала пожелтевшие журналы в дом, в гамак, на траву - и читала. Книги в доме заканчивались быстро, поселковая библиотека была маленькой и неинтересной, а вот журналы... Из тамошних находок я до сих пор помню, например, "Роман с героем конгруэнтно роман с собой" Зои Журавлевой, с отличными, кстати, стихами - это оттуда, оттуда и еще от Цветаевой у меня привычка ставить тире везде, где надо и не надо - раздражающая (вот! вот опять!) почти всех вокруг. И Симонов там был - короткими вставками между прозой и другой прозой, страницы две-три, часто. Разный. Вот насчет "понравившиеся" - тут плохо, они запоминаются, это да, но "нравиться" и "Симонов" у меня не сочетаются никак. Но кое-что, кое-что...
Когда твоя тяжелая машина
Пошла к земле, ломаясь и гремя,
И черный столб взбешенного бензина
Поднялся над кабиною стоймя,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Разбитый и притиснутый к земле,
Конечно, ты не думал о мальчишке,
Который жил в Клину или Орле:
Как ты, не знавший головокруженья,
Как ты, он был упрям, драчлив и смел,
И самое прямое отношенье
К тебе, в тот день погибшему, имел.
Пятнадцать лет он медленно и твердо
Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,
И все тобой не взятые рекорды
Он дерзкою рукой завоевал.
Когда его тяжелая машина
Перед посадкой встала на дыбы
И, как жестянка, сплющилась кабина,
Задев за телеграфные столбы,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Придавленный к обугленной траве,
Он тоже не подумал о мальчишке,
Который рос в Чите или в Москве...
Когда уже известно, что в газетах
Назавтра будет черная кайма,
Мне хочется, поднявшись до рассвета,
Врываться в незнакомые дома,
Искать ту неизвестную квартиру,
Где спит, уже витая в облаках,
Мальчишка - рыжий маленький задира,
Весь в ссадинах, веснушках, синяках.
***
Вот здесь он шел. Окопов три ряда.
Цепь волчьих ям с дубовою щетиной.
Вот след, где он попятился, когда
Ему взорвали гусеницы миной.
Но под рукою не было врача,
И он привстал, от хромоты страдая,
Разбитое железо волоча,
На раненую ногу припадая.
Вот здесь он, все ломая, как таран,
Кругами полз по собственному следу
И рухнул, обессилевший от ран,
Купив пехоте трудную победу.
Уже к рассвету, в копоти, в пыли,
Пришли еще дымящиеся танки
И сообща решили в глубь земли
Зарыть его железные останки.
Он словно не закапывать просил,
Еще сквозь сон он видел бой вчерашний,
Он упирался, он что было сил
Еще грозил своей разбитой башней.
Чтоб видно было далеко окрест,
Мы холм над ним насыпали могильный,
Прибив звезду фанерную на шест -
Над полем боя памятник посильный.
Когда бы монумент велели мне
Воздвигнуть всем погибшим здесь, в пустыне,
Я б на гранитной тесаной стене
Поставил танк с глазницами пустыми;
Я выкопал его бы, как он есть,
В пробоинах, в листах железа рваных,-
Невянущая воинская честь
Есть в этих шрамах, в обгорелых ранах.
На постамент взобравшись высоко,
Пусть как свидетель подтвердит по праву:
Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава.
И Сергей Лачинов, он же cheyzheon, он же Джек-с-Фонарем. Наши стихи иногда путают, мы часто пишем в строчку, часто пишем - о похожем, сказки, становящиеся былью, быль, прорастающая в сказку; в жизни мы по внешности не похожи совсем (у него загар, обаяние и замечательная татуировка, тоторо-вка, рукав с изображением героев Миядзаки), по характеру же... пожалуй, он из тех, на кого мне хотелось бы быть равняться. Хоть немножко. А еще, кажется, мы в одной типологической линейке, по Княжне, если кто там копает. Тут - наоборот, нравящихся, и нравящихся очень, и цепляющих "почему-это-не-я-написал" - много, но раз уж пошло как-то парами, то и тут выложу два.
И от нас, чем мы старше, реже будут требовать крупных жертв
Ни измен, что по сердцу режут, ни прыжков из вулканных жерл,
Не заставят уйти из дома, поменять весь привычный быт,
Ни войны, ни глухого грома, ни тягучей дурной судьбы.
Нет, всё будет гораздо проще, без кошмаров и мыльных драм,
Будут тихими дни и ночи, будут сны без огня и драк
И закат в одеяньи алом будет спать на твоих плечах...
...Но готовься сражаться в малом - в самых крохотных мелочах.
Не влюбляйся в пустые вещи и не слушай чужую тьму,
Помни - часто ты сам тюремщик, что бросает себя в тюрьму,
Даже если не мысли - сажа, даже если не стон, а крик
Никогда не считай неважным то, что греет тебя внутри.
Знаешь, это сложней гораздо, путь нехожен, забыт, колюч
Каждый в сердце лелеет сказку, эта сказка - твой главный ключ
И неважно, что там с сюжетом, кто в ней дышит и кто живёт.
Просто помни, что только это может двигать тебя вперёд.
Будь спокойным, как пух и лучик, никогда не борись с людьми
Ты - часть мира: коль станешь лучше, значит этим меняешь мир
Мир велик и неодинаков, он маяк, но и он - свеча.
Если ты ожидаешь знака
Вот он, знак:
начинай
сейчас.
***
От подъезда Саши к суше примерно сажень, небосвод иссушен, зимнею коркой сложен. Ночь кипит тревожно, черная, словно сажа, снег пушистой кошкой тихо шуршит на коже.
Саше лет, наверно, двести уже по вашим, тёмный лоб давно морщинами разукрашен. Время носится над Сашей, как будто коршун, всё шумит за ним грядою угрюмых башен. Жизнь у Саши, дай-то боже, вполне пригожа: Сашу ждёт в квартире ложе и тёплый ужин. Он идёт по узким тропкам и бездорожью, огибает пустыри и обходит лужи.
Саша жил два века ниже травы и тише, ничего не жёг, не спрашивал, не нарушил. Всякий взор скользил по Саше и падал выше, потому-то Саша столько с собой и выжил. Мир плывёт над Сашей тонкой резною стужей, серебром, как хвост русалочий, припорошен.
Только голос Ойшо в Саше жужжит, как шершень, всё висит на нём тяжёлой литою брошью.
Убегай, убегай, ничего не бери тайком,
Ни беды, ни войны, ни термоса с молоком
Вылезай из берлоги, в горле горячий ком
Это так легко.
Все Мадриды и Сохо, Пхукеты или Бали
Все глаза и улыбки, куда тебя завезли
Ничего не проспи, не проешь и не проскули
Что молчишь, вали.
Убегай, море пахнет - мёд и зелёный чай
Убегай невесомой пылью в прямых лучах
Если ты не привык за что-нибудь отвечать -
Не найдешь ключа.
Ночь исходит глушью, сон разделяя брешью. Всё, что было страшно, кажется пошлой ложью. Выцветает месяц - глупый угрюмый кешью, и еще чуть позже прячется за подножья.
Над равниной снежной утро встает неслышно, ледяною стружкой крошится на прохожих. Запевает песню Ойшо, стоит на крыше, и от песни лёд ломается с гулкой дрожью.
Убегай, бурый мех, от удобства и прочих вшей
Всё, что мох и холодный камень, гони взашей
И судьба уж тебя-то найдёт из любых пещер
Сквозь любую щель.
Находи, находи, мир так много припас тебе
В каждом шаге сокрыты Африка и Тибет
Все раздумья - не в эту смену, не в этот свет
Не в твоей судьбе.
Сколько мест тебя ждут, собирайся уже, кретин
Все дворцы и дороги, яркие, как с картин
Нету стран и границ, закрытых на карантин.
Захоти прийти.
О Волошине я впервые услышала из автобиографии Цветаевой. И до сих пор, услышав фамилию, не вспоминаю стихи, а представляю его, описанного Мариной: большой, кудрявый медведь в рубахе и сандалиях, Коктебель, море, скалы, дом, готовый приютить всех друзей сразу. И слова. Его стиль сложно спутать с чьим-то другим.
Мысли поют: "Мы устали... мы стынем..."
Сплю. Но мой дух неспокоен во сне.
Дух мой несется по снежным пустыням
В дальней и жуткой стране.
Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца.
Дух мой в России... Ведет Антигона
Знойной пустыней слепца.
Дух мой несется, к земле припадая,
Вдоль по дорогам распятой страны.
Тонкими нитями в сердце врастая,
В мире клубятся кровавые сны.
Дух мой с тобою уносится... Иней
Стекла вагона заткал, и к окну,
К снежной луне гиацинтово-синей
Вместе с тобою лицом я прильну.
Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца...
Горной тропою ведет Антигона
В знойной пустыне слепца...
***
Костер мой догорал на берегу пустыни.
Шуршали шелесты струистого стекла.
И горькая душа тоскующей полыни
В истомной мгле качалась и текла.
В гранитах скал - надломленные крылья.
Под бременем холмов - изогнутый хребет.
Земли отверженной - застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!
Дитя ночей призывных и пытливых,
Я сам - твои глаза, раскрытые в ночи
К сиянью древних звезд, таких же сиротливых,
Простерших в темноту зовущие лучи.
Я сам - уста твои, безгласные как камень!
Я тоже изнемог в оковах немоты.
Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень,
Незрячий и немой, бескрылый, как и ты.
О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни
Склоняюсь я в полночной тишине...
И горький дым костра, и горький дух полыни,
И горечь волн - останутся во мне.
Маяковский - тоже не столько по стихам, сколько по воспоминаниям (вот каково читать слишком много мемуаров Серебряного века!), причем воспоминания отнюдь не Лили Брик, а вовсе даже Вероники Полонской. Веронике, наивной, открытой - сколько помню - я всегда сочувствовала, Брик не любила; впоследствии, найдя еще больше информации, вообще перестала понимать, как к "Лилечке" можно испытывать что-то, кроме неприязни. Поэтому, вероятно, мое отношение к Маяковскому слегка смазано извечным вопросом "ну почему он не понимал, КАКАЯ она?". Тут, наверное, в тему будет Киплинг - он в подборке следующий. Помните? "Он молился всерьез тряпкам, костям и пучку волос, все это пустою бабой звалось...". Ладно. Поэтому те стихи, которые мне нравятся у Маяковского - не про любовь. Совсем.
Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
- Лошадь упала!
- Упала лошадь! -
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные...
Улица опрокинулась,
течет по-своему...
Подошел и вижу -
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте -
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь".
Может быть,
- старая -
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось -
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
***
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Киплинг. Да, сначала "Книга джунглей" и "Рикки-Тикки-Тави" (два года я доставала Деда Мороза и родителей просьбами купить мангуста: Киплинг плюс Даррелл, плюс отсутствие дома даже самой маленькой, самой завалящей собаки или кошки. Все-таки у детей должны быть звери, иначе как-то неправильно). Потом песни - "Только Дон и Магдалина, быстроходные суда, только Дон и Магдалина ходят по морю туда", из базового набора песен-под-гитару-у-костра, мотив помню до сих пор. Потом... потом много чего. Выбрать сложно, но попробую. Один в моем любимом переводе (Лозинский, его все знают), второй в оригинале, потому что... ну, так гораздо звучнее. Правда. Третий маленьким бонусом (перевод Вячеслава Иванова).
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой;
Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются c тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
***
NOW this is the Law of the Jungle - as old and as true as the sky;
And the Wolf that shall keep it may prosper, but the Wolf that shall break it must die.
As the creeper that girdles the tree-trunk the Law runneth forward and back -
For the strength of the Pack is the Wolf, and the strength of the Wolf is the Pack.
Wash daily from nose-tip to tail-tip; drink deeply, but never too deep;
And remember the night is for hunting, and forget not the day is for sleep.
The Jackal may follow the Tiger, but, Cub, when thy whiskers are grown,
Remember the Wolf is a Hunter - go forth and get food of thine own.
Keep peace withe Lords of the Jungle - the Tiger, the Panther, and Bear.
And trouble not Hathi the Silent, and mock not the Boar in his lair.
When Pack meets with Pack in the Jungle, and neither will go from the trail,
Lie down till the leaders have spoken - it may be fair words shall prevail.
When ye fight with a Wolf of the Pack, ye must fight him alone and afar,
Lest others take part in the quarrel, and the Pack be diminished by war.
The Lair of the Wolf is his refuge, and where he has made him his home,
Not even the Head Wolf may enter, not even the Council may come.
The Lair of the Wolf is his refuge, but where he has digged it too plain,
The Council shall send him a message, and so he shall change it again.
If ye kill before midnight, be silent, and wake not the woods with your bay,
Lest ye frighten the deer from the crop, and your brothers go empty away.
Ye may kill for yourselves, and your mates, and your cubs as they need, and ye can;
But kill not for pleasure of killing, and seven times never kill Man!
If ye plunder his Kill from a weaker, devour not all in thy pride;
Pack-Right is the right of the meanest; so leave him the head and the hide.
The Kill of the Pack is the meat of the Pack. Ye must eat where it lies;
And no one may carry away of that meat to his lair, or he dies.
The Kill of the Wolf is the meat of the Wolf. He may do what he will;
But, till he has given permission, the Pack may not eat of that Kill.
Cub-Right is the right of the Yearling. From all of his Pack he may claim
Full-gorge when the killer has eaten; and none may refuse him the same.
Lair-Right is the right of the Mother. From all of her year she may claim
One haunch of each kill for her litter, and none may deny her the same.
Cave-Right is the right of the Father - to hunt by himself for his own:
He is freed of all calls to the Pack; he is judged by the Council alone.
Because of his age and his cunning, because of his gripe and his paw,
In all that the Law leaveth open, the word of your Head Wolf is Law.
Now these are the Laws of the Jungle, and many and mighty are they;
But the head and the hoof of the Law and the haunch and the hump is - Obey!
***
По вкусу если труд был мой
Кому-нибудь из вас,
Пусть буду скрыт я темнотой,
Что к вам придет в свой час,
И, память обо мне храня
Один короткий миг,
Расспрашивайте про меня
Лишь у моих же книг.
Йейтс. Ирландия, Ирландия, свята земля Ирландия; у меня он, кажется, шел в сборниках "Переводы", а не в чисто-лично собственных, но все-таки, все-таки. А потом, конечно, его пели, на все мотивы и мелодии, на все гитарные переборы. Последний из моих примеров - так вообще по гуглу легче найти исполнителя, чем автора.
Всадники скачут от Нок-на-Рей,
Мчат над могилою Клот-на-Бар,
Кайлте пылает, словно пожар,
И Ниав кличет: Скорей, скорей!
Выкинь из сердца смертные сны,
Кружатся листья, кони летят,
Волосы ветром относит назад,
Огненны очи, лица бледны.
Призрачной скачки неистов пыл,
Кто нас увидел, навек пропал:
Он позабудет, о чем мечтал,
Все позабудет, чем прежде жил.
Скачут и кличут во тьме ночей,
И нет страшней и прекрасней чар;
Кайлте пылает, словно пожар,
И Ниав громко зовет: Скорей!
***
Дети Даны смеются в люльках своих золотых,
Жмурятся и лепечут, не закрывают глаз,
Ибо Северный ветер умчит их с собою в час,
Когда стервятник закружит между вершин крутых.
Я целую дитя, что с плачем жмется ко мне,
И слышу узких могил вкрадчиво-тихий зов;
Ветра бездомного крик над перекатом валов,
Ветра бездомного дрожь в закатном огне,
Ветра бездомного стук в створы небесных врат
И адских врат; и духов гонимых жалобы, визг и вой…
О сердце, пронзенное ветром! Их неукротимый рой
Роднее тебе Марии Святой, мерцанья ее лампад!
***
Любой бы фермер зарыдал,
Облив слезами грудь,
Когда б узрел блаженный край,
Куда мы держим путь.
Там реки полны эля,
Там лето - круглый год,
Там пляшут королевы,
Чьи взоры - синий лед,
И музыканты пляшут,
Играя на ходу,
Под золотой листвою
В серебряном саду.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня,
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Когда там жажда битвы
Найдет на королей,
Они снимают шлемы
С серебряных ветвей;
Но каждый, кто упал, восстал,
И кто убит, воскрес;
Как хорошо, что на земле
Не знают тех чудес:
Не то швырнул бы фермер
Лопату за бугор -
И ни пахать, ни сеять
Не смог бы с этих пор.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Снимает Михаил трубу
С серебряной ветлы
И звонко подает сигнал
Садиться за столы.
Выходит Гавриил из вод,
Хвостатый, как тритон,
С рассказами о чудесах,
Какие видел он,
И наливает дополна
Свой золоченый рог,
И пьет, покуда звездный хмель
Его не свалит с ног.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Кобаяси Исса. Самые известные - давно, с тех пор, как видела их предисловием к той же "Улитке на склоне", остальные - позже. Совершенно особенное искусство, как рисунки тушью, пятно, два росчерка - и виден летящий журавль. Или сосна на скале. Или улитка, ползущая по горе.
Грязь под ногтями
Перед свежей петрушкой и то
Как-то неловко.
***
Вот радость-то!
Первый день года, и первый комар
Меня укусил.
***
Ночью под снегом
Спят, прижавшись друг к другу,
Горы Синано.
***
"Во-от такой!" -
Разводит дитя руками,
Показывая пион.
***
В полуденный час
Растворяюсь - один-одинешенек -
В лазурном небе.
Саша Кладбище. Хотелось бы увидеться, в одном городе теперь обитаем. Уникальный и запоминающийся с первого раза ник (это не какая-нибудь очередная Галадриэль), и отточенные, как острие ножа, стихи - практически все без исключения. Совершенно не скованные рамками, темами, "цензурой", "мейнстримом" - ничем. Этим и замечательны.
Кресты над миром церковь поднимала
Воскресным утром. Что за благодать!
Народа в храм набилось - ох, немало -
Желающих совета Богу дать.
Здесь были все сословия и стайки:
Все, как один, безгрешны и чисты -
Министры, бляди и домохозяйки,
Хоругвеносцы, байкеры, менты -
Пришли поведать Господу печали,
И убедить спасти от доли злой.
И все наперебой они кричали -
«Долой того! И этого долой!»
Крестились и орали, рвали пасти,
В иконы брызжа пеной изо рта.
«Спаси нас, Боже, от такой напасти -
Смотри, вокруг какая срамота!
Гляди! Гляди, страну споили янки,
План Даллеса нас опустил на дно.
Спаси от пидораса, лесбиянки,
Еврея, и фашиста заодно!
Забьем камнями, в кровь срывая гланды,
Всех, кто не с нами, именем Твоим!
Мы защитим детей от пропаганды!
Убьем - но у порока отстоим,
Пусть враг над нами, словно коршун, кружит!...»
Был в храме вой, и шум, и тарарам,
И лишь Господь один стоял снаружи.
Они Его не пригласили в храм.
***
Кто, создан из чуда, слепо сторонится сам чудес?
Блуждает в лесу нелепо, хоть сам и сажает лес?
Мы - боги, Ключи и Двери, всяк любящ, и всяк любим -
В себя вполовину верим и силу свою дробим.
Зачем, наделенный многим, ты делишь напополам?
Вот Бог идет по дороге по божьим своим делам.
Неважно, куда, откуда… Но видит его народ,
И: «Боже, яви нам чудо! Чтоб время наоборот,
Вино чтоб водой пролилось, а лучше вином - вода.
По курсу чтоб твою милость менять мы могли всегда.
Что делают там мессии? С небесных своих полей
Ты манны всем принеси и
сиропом ее полей,
Дай ран исцеленье тоже, и силой своей любви
Яви же нам чудо, Боже, яви же, яви, яви!»
Растёт толпа; не отстала - за Богом бежит хвостом.
Вздыхает Господь устало:
- Печетесь вы не о том.
А вам бы решить сейчас бы, как проще попасть домой!
По водам вы больше часа идёте уже за мной.
***
Когда рискуешь каждую минуту
Згубити розум и сойти с ума,
Нас називають «банда майданутих»,
«Бендеровцы», «фашисты» и «чума».
Но может быть… Не хочешь ли узнать-ка,
(уверен, ты не знал, что это так),
Що «вуйко» означає «рідний дядько».
А мамы брат - тебе он разве враг?
Подумай, що заховане у слові!
Тогда добра настанет перевес.
Галичина - земля краси й любові,
А вовсе не «дивизия SS».
Шахтер - герой труда и работяга,
А не «донецьке бидло із совка».
И подвиг есть - і також є звитяга.
Тримай-но руку! - Вот моя рука!
Им нас не разделить. Не розлучити,
Бо ми брати. Мы братья навсегда,
Нам рядом жить - нам поруч вічно жити!
Я знаю - час настане, и тогда
В краю родном, у рідному у краю,
Перетнемо ту прокляту межу.
Героям слава! - не перекладаю.
Героям - слава. Не перевожу.
Ратушинская. Биография из серии "вот это человечище" (а в автобиографии - неповторимая ирония, даже когда описываются застенки), впервые познакомилась со стихами через Лина Лобарева - он издавал ее сборник, совершенно замечательно оформленный. При этом во взглядах на современное мироощущение мы не совпадаем критично. Наверное, все равно - пусть человек будет хороший.
Добрый зверь,
Который со мной в ладу,
Тот, которого я у двери жду,
Кого можно ловить за штанины,
Тот, нелепо ходящий, длинный,
У кого в задних лапах приятно спать
На ленивом и мягком звере "кровать",
Кто с утра наливает мне белого зверя
Под названием "молоко", -
Говорят, теперь далеко.
Врут.
Не верю.
Он сейчас придет. Я сижу в окне.
Добрый, теплый зверь, он придет ко мне.
Не заметив тех - как насквозь пройти,
Странных запахов нанеся в шерсти,
Он ко мне придет.
Я к нему скакну:
Зря ль я службу нес твоему окну?
Зря ли ждал, никому не веря,
У твоей, у холодной двери?
Мою песенку, как натек свечной,
Не спугни тогда, мой живой ручной!
***
Пошли меня, Боже, в морские коньки
И дай мне осанку дракона,
Ребристую шкуру, шипы-плавники,
И море - судьбой вместо трона.
Умножь беззаботное племя моё,
Храни жеребят и кобылок,
Волнуй ненадёжное наше жильё,
Чтоб страшно и весело было!
Пусть море чернеет, гремит и встаёт
Стеной меж собою и сводом!
Я вспомню забытое имя Твоё -
Лишь только даруй мне свободу!
Да будет зелёная плотная соль
Мне вместо дворца и темницы...
Шаги.
Я смогу умереть как король.
Но я не хотел им родиться!
***
Чёрная картинка -
Стрелолист!
Витая тропинка -
Расстелись!
Дрогни, белогривый,
Под седлом!
В штрихи-переливы -
Напролом!
Пробираться чащей
В сласть и жуть!
За святою чашей -
Грешный путь.
Озёра, драконы,
Зверь-единорог...
Гибнуть - так без стона,
Жить - так без дорог!
Мёртвые, живые -
Сплетены в бою.
В церкви кружевные
Мальчики поют.
Дамы за шелками -
Страстоцвет!
Слабыми руками
По канве
Пышный герб выводят,
Подают:
- Сбереги в походе.
А убьют -
Воспоют сторицей
Каждый бой...
Мой весёлый рыцарь,
Бог с тобой!
Фрост. Очень странные переводы, причем в оригинале читать зачастую не проще (сочувствую переводчикам, такое - и впрямь тяжко). Иногда, правда, проще - поэтому без перевода.
Whose woods these are I think I know.
His house is in the village though;
He will not see me stopping here
To watch his woods fill up with snow.
My little horse must think it queer
To stop without a farmhouse near
Between the woods and, frozen lake
The darkest evening of the year.
He gives his harness bells a shake
To ask if there is some mistake.
The only other sound's the sweep
Of easy wind and downy flake.
The woods are lovely, dark and deep.
But I have promises to keep,
And miles to go before I sleep,
And miles to go before I sleep.
***
Some say the world will end in fire,
Some say in ice.
From what I've tasted of desire
I hold with those who favor fire.
But if it had to perish twice,
I think I know enough of hate
To say that for destruction ice
Is also great
And would suffice.
***
As I came to the edge of the woods,
Thrush music-hark!
Now if it was dusk outside,
Inside it was dark.
Too dark in the woods for a bird
By sleight of wing
To better its perch for the night,
Though it still could sing.
The last of the light of the sun
That had died in the west
Still lived for one song more
In a thrush's breast.
Far in the pillared dark
Thrush music went-
Almost like a call to come in
To the dark and lament.
But no, I was out for stars:
I would not come in.
I meant not even if asked,
And I hadn't been.
Басё. Такие же росчерки тушью, рисующие журавля и небо - но не в статике (пейзаж на стене, вид из окна, долина, которую видно с горы), а в движении: журавль летит, небо поет. Или наоборот.
Луна-проводник
Зовет: "Загляни ко мне".
Дом у дороги.
***
Ветер со склонов
Фудзи в город забрать бы,
Как бесценный дар.
***
Пальму посадил
И впервые огорчен,
Что взошел тростник.
***
Я - прост. Как только
Раскрываются цветы,
Ем на завтрак рис.
***
Запад ли, Восток...
Везде холодный ветер
Студит мне спину.
Губерман - умно, иронично, четко, "отбрил и ша!" (с). Временами шовинистично, временами самокритично. Юмор про женщин\мужчин напоминает анекдоты про тещу-тестя-жену-зятя, с вариациями. Черт его знает, может, это тоже такая ирония, просто я ее плохо понимаю по причине недостатка интеллекта? Людям-то, наверное, нравится. Поэтому не про женщин\мужчин, а так. Всевременное универсальное.
Бывает, проснешься, как птица -
крылатой пружиной на взводе!
И хочется жить и трудиться…
Но к завтраку это проходит.
***
Я мысли чужие - ценю и люблю,
Но звука держусь одного:
Я собственный внутренний голос ловлю,
И слушаюсь - только его.
***
Увы, но я не деликатен
и вечно с наглостью циничной
интересуюсь формой пятен
на нимбах святости различной.
***
С возрастом я понял, как опасна
стройка всенародного блаженства;
мир несовершенен так прекрасно,
что спаси нас Бог от совершенства.
***
Когда клубится страх кромешный
и тьму пронзает лай погонь,
благословен любой, посмевший
не задувать в себе огонь.