Коллекционер. Заметки на полях. Часть 3.
Продолжение анализа текста.
Зря заводил будильник, проснулся гораздо раньше. Спустился вниз, дверь
подвала за собой запер. Все по плану. Постучал в ее дверь, крикнул, вставать
пора, подождал десять минут, засов отодвинул и вошел. Сумочку ее принес.
Содержимое, конечно, проверил. Ничего такого там не было, только пилочка для
ногтей и точилка с бритвенным лезвием, это все я вынул.
Горел свет, она стояла у кресла. Одетая. И опять смотрит во все глаза,
ни признака страха, прямо храбрый портняжка. Странно, она выглядела совсем
не так, как я ее представлял себе. Ну, правда, я ее вблизи толком не видал.
Говорю, надеюсь, вы хорошо спали.
- Где я, кто вы, зачем меня сюда привезли? - произносит, холодно так,
но без злости, без крика. Этого я сказать вам не могу.
Она говорит:
- Я требую, чтобы меня выпустили. Это чудовищно.
Стоим и смотрим друг на друга.
- Отойдите, - говорит, - вы мне мешаете. Я ухожу. - И идет прямо ко
мне, прямо к двери. Стою, не двигаюсь с места. На мгновение подумал, сейчас
бросится на меня, но она, видно, поняла, это будет глупо. Я твердо решил не
поддаваться, знал, ей со мной не сладить. Она остановилась прямо передо
мной, вплотную.
- С дороги, - говорит.
Вам пока нельзя уйти, говорю, пожалуйста, не заставляйте меня снова
применить силу.
Она так холодно, презрительно на меня посмотрела, отвернулась и
говорит:
- Не знаю, за кого вы меня принимаете. Если вы полагаете, что я - дочь
богатых родителей и они дадут за меня огромный выкуп, вы будете неприятно
поражены.
И вновь Миранда в привычном состоянии уверенности а Фредерик в привычном ему состоянии страха. Новые роли не меняют сути. В дальнейшем диалог строится таким образом, что Миранда ведет допрос, Клегг оправдывается, лжет и юлит. Выходит, она почти хозяйка положения, нем есть что-то рабское.
Я знаю, кто вы, говорю, дело не в деньгах.
И больше ничего сказать не могу, волнуюсь ужасно, это же она, она тут,
во плоти. Прямо дрожу весь. Хочу глядеть на нее, на ее лицо, волосы,
фигурку, такую тоненькую, нежную, и не могу - так она на меня смотрит. И
странная какая-то тишина.
Вдруг она говорит, и тон вроде обвиняющий:
- Вы думаете, я вас не узнала?
Чувствую, начинаю краснеть, и ничего с этим поделать не могу. Такое в
мои планы не входило, и мысли не было, что она меня может узнать.
А она, медленно так:
- Вы - делопроизводитель из Городского совета.
Не понял, о чем вы, отвечаю.
- Вы только отрастили усы, - говорит.
Не могу понять, как она меня узнала. Может, думаю, видела где-нибудь в
городе или из окон своего дома, я об этом и не подумал, в голове у меня все
перемешалось, а она говорит:
- Ваш портрет был в местной газете.
Терпеть не могу, когда меня выводят на чистую воду, сам не знаю почему,
и в таких случаях всегда пытаюсь оправдаться. То есть сочиняю какую-нибудь
байку, чтоб все объяснить. Говорю, я только выполняю приказ.
- Приказ, - говорит, - чей?
Не могу сказать.
Она глаз с меня не сводит и держится подальше. Думаю, все-таки боится,
что я на нее наброшусь.
- Чей приказ? - спрашивает снова.
А мне, как назло, ни одно имя в голову не приходит. И не знаю почему,
вдруг вспоминаю - из тех, кого она могла знать, - имя управляющего
отделением банка, где ее отец деньги держит. Я когда в банк заходил,
несколько раз видел, как ее отец с управляющим разговаривает.
Приказ Синглтона, говорю.
Ее прямо как громом поразило, а я быстро-быстро продолжаю, что, мол, не
должен был ей сообщать, он меня убьет, если узнает, и всякое такое.
- Мистера Синглтона? - переспрашивает, вроде не расслышала.
Он совсем не тот, за кого его принимают, говорю. Она вдруг опускается
на ручку кресла, вроде ноги подкосились, вроде это уже последняя капля.
- Вы хотите сказать, это мистер Синглтон приказал вам меня похитить?
Я кивнул.
- Но я дружу с его дочерью. Он - наш... Ох, просто безумие какое-то, -
говорит.
Разве вы не помните девушку с Пенхэрст-Роуд?
- Какую девушку с Пенхэрст-Роуд?
Ту, что исчезла три года назад.
Это я придумал. В то утро мозги у меня шевелились как надо,
по-быстрому. Так мне казалось.
- Может быть, я тогда уезжала в школу. А что с ней случилось?
Не знаю. Только это его рук дело.
- Что - его рук дело?
Не знаю. Не знаю, что с ней случилось. Но что бы это ни было, это его
рук дело. О ней больше никто никогда не слыхал.
Вдруг она говорит:
- У вас нет сигареты?
Ужасно все нескладно вышло. Я неловко вытащил из кармана пачку сигарет,
зажигалку, подошел, отдал ей. Может, надо было предложить ей огня, но в тот
момент это выглядело бы глупо.
Говорю ей, вы совсем ничего не ели.
Сигарету она держала очень аристократично, двумя пальцами, между
указательным и средним. Свитер вычистила. Очень было душно.
Никакого внимания на мои слова. Странно. Я понял, она догадалась, что
все вранье.
- Вы хотите сказать, что мистер Синглтон - сексуальный маньяк и
похищает девушек, а вы ему помогаете?
Говорю, а что мне остается делать? Знаете, я стащил из банка деньги,
должен сесть в тюрьму, если станет известно. Так что он меня как в петле
держит.
А она смотрит во все глаза. Глаза огромные, ясные, интерес в них так и
светится, вроде ей очень хочется выяснить все до конца. (Но не было в них
такого, знаете, нахального любопытства.)
- Вы ведь выиграли очень много денег, правда?
Тут я понял, что запутался. Опять почувствовал себя неловко, даже в жар
бросило.
- Почему же вы не выплатили те деньги? Сколько выиграли - семьдесят
тысяч? Неужели украли больше? А может, вам просто интересно ему помогать?
Я вам еще многого не могу сказать. Я целиком в его власти.
Она встала, руки в карманах юбки. Взглянула на себя в зеркало (конечно,
металлическое, никакого стекла) - на этот раз на себя посмотрела, для
разнообразия.
- Что он собирается со мной сделать?
Не знаю.
- А где он сам?
- Думаю, скоро приедет.
Помолчала немного. Потом вдруг выражение лица стало такое, вроде она о
чем-то плохом подумала. Поверила вроде, что, может, я правду сказал.
- Ну конечно, - говорит, - видимо, это его дом в Суффолке {Суффолк -
графство на юго-востоке Англии.}.
Ну да, говорю, полагая, что умно ответил.
- Нет у него дома в Суффолке, - говорит она, да так это презрительно.
Вы можете и не знать, отвечаю. Не очень убедительно.
Она бы еще говорила, только я почувствовал, надо это прекратить, я и не
подозревал, какая она сообразительная. Не как все нормальные люди.Сообразительность для Клегга не норма... И здесь он не готов взять ответственность на себя, выдумывает заказчика.
Я пришел спросить, что вы хотите на завтрак, есть каша, яйца и всякое
такое.
- Не хочу никакого завтрака, комната тесная, здесь ужасно. И что за
наркоз вы мне дали?
Я не знал, что вас от него будет тошнить. Честное слово.
- Мистер Синглтон должен был вас предупредить.
Ясно было, она не поверила этой истории. Издевалась.
Я заторопился, говорю, чай или кофе, и она сказала, кофе, только если
вы при мне первый выпьете. С этим я и ушел, вышел в наружный подвал. Прежде
чем закрыл дверь, она мне:
- Вы зажигалку забыли.
У меня другая есть (на самом деле - нет).
- Спасибо, - говорит. Странно, она вроде готова была улыбнуться.
Я приготовил растворимый кофе и принес ей. Она внимательно следила, как
я отпил из чашки, потом сама сделала несколько глотков. И все время задавала
всякие вопросы... Нет, все время я чувствовал, что она может задать мне
вопрос, неожиданно спросить что-нибудь и застать врасплох, поймать.
Например, долго ли ей придется тут быть, почему я с ней хорошо обращаюсь и
всякое такое. Я заготовил ответы, но знал, что они не очень-то убедительные,
с ней было не так-то просто изображать и придумывать, чтоб поверила. Наконец
говорю, сейчас пойду по магазинам, пусть подумает, что ей нужно. Сказал,
куплю все, что ей нужно.
- Все? - спрашивает.
В пределах разумного, говорю.
- Это вам мистер Синглтон так приказал? Нет, это будет все от меня
лично.
- Мне нужно только, чтобы меня выпустили отсюда, - говорит. И все.
Больше не мог вытянуть из нее ни словечка. Ужасно. Вдруг замолчала, не
желала говорить, так что мне пришлось оставить ее в покое.
И за обедом не желала разговаривать. Я приготовил все в наружном
подвале и принес ей в комнату. Только она почти ничего не съела. Опять
попыталась взять меня на пушку, и так это холодно со мной, прямо ледышка, ну
да я и ухом не повел.
В тот вечер, после ужина, правда, она и тут почти не притронулась к
еде, я пошел, сел у двери. Она курила, закрыв глаза, будто у нее от одного
моего вида глаза устали.
- Я все время думаю... Про мистера Синглтона вы, конечно, сочинили. Я
этому не верю. Во-первых, он просто не способен на такое, не тот человек. А
если бы и был способен, то вам не стал бы поручать. И все эти фантастические
приготовления... Нет, это не он.
Я молчал, глаз не мог поднять.
- Вам пришлось потрудиться, чтоб все это приготовить, вы о многом
позаботились. Все эти одежки в шкафу. Книги по искусству. Я подсчитала,
только одни книги обошлись вам в сорок три фунта. - Она словно говорила сама
с собой. - Я - ваша пленница, но вам хочется, чтобы пленнице было хорошо.
Так что здесь возможны два предположения: вы похитили меня ради выкупа,
может быть, вы - гангстер.
Да нет, я же говорил вам.
- Вы знаете, кто я. И должны знать, что мой отец не богач, ничего
похожего. Так что дело не в выкупе.
Жутко было слушать. Прямо сверхъестественно, как она все сообразила.
- Второе предположение - секс. Вы хотите со мной что-то сделать. - И
внимательно так на меня смотрит.
Ясно было - это вопрос. Он мне прямо всю душу вывернул.
Вовсе нет. Я к вам со всем уважением. Я не из таких. Сказал это очень
резко.
- Тогда вы сумасшедший. Хороший и добрый, но сумасшедший. - И
отвернулась. Потом: - Вы ведь не станете отрицать, что сочинили все про
мистера Синглтона?
Я хотел вам помягче все объяснить.
- Объяснить что? - спрашивает. - Насилие? Убийство?
Я этого не говорил, отвечаю. Как-то в разговорах с ней мне все время
надо было защищаться. Раньше, р мечтах, все было наоборот.Насколько она внутренне свободна, сильна и проницательна. Никакой паники, которая могла бы замутить разум
- Зачем я здесь? Вы - моя гостья.
- Ваша гостья?
Она поднялась с кресла, встала за спинкой, оперлась на нее, глаз с меня
не сводит. Синий свитер она сняла, стоит, темное шерстяное платьице, как
школьная форма, и белая блузка под ним, пуговка у горла расстегнута. Волосы
стянуты в косу. Лицо такое нежное. И храброе. И вот, сам не знаю отчего,
вдруг представил, как она сидит у меня на коленях, тихо-тихо, и я так
ласково провожу рукой по ее светлым шелковистым волосам, волосы рассыпались
свободно, потом уже я видел, как она их распускала.
И вдруг я сказал, я люблю вас. С ума схожу.
Она говорит, таким странным, очень серьезным тоном:
- Я вижу. - И отвернулась.
Я знаю, это старомодно - признаваться в любви, я вовсе не собирался
этого делать, во всяком случае не в этот момент. В мечтах всегда было так,
что вот наступает такой день, мы смотрим друг другу в глаза, целуемся и
ничего не говорим, только уж после всего. Один парень в армии, Нобби его
звали, он все про женщин знал, так вот он говорил, нельзя никогда им
говорить, что любишь. Даже если в самом деле любишь. Если уж надо сказать:
"Я тебя люблю", то шутливым тоном, он говорил, вот тогда они будут за тобой
бегать. Чтоб своего добиться, надо быть твердым. Глупо получилось. Я сто раз
говорил себе, что нельзя так, пусть это получится естественно, и у нее, и у
меня - у обоих. Но когда она уже была тут, у меня голова кругом пошла, я и
потом часто говорил не то, что хотел.Любовь-одержимость. Душа стремится к любви но представление о ней очень шаблонное, стандартное, мармеладное. Любовь воспинимается не как сложный путь друг к другу, а как некая установка, положенная каждому. Происхоит насильственное впихивание окружающего мира в чрезвычайно узкие рамки своих представлений о нем.
Конечно, я не все ей рассказал. Рассказал, как работал в Ратуше и
смотрел на нее в окно, мечтал о ней; как она себя вела, какая у нее походка
и как много она значила в моей жизни, и как выиграл деньги, и что знал, она
и не взглянет никогда в мою сторону, хоть еще сто раз выиграй, и какой я
одинокий. Когда я замолк, она сидела на кровати, разглядывала ковер на полу.
Мы молчали довольно долго. Слышно было только, как бурчит вентилятор в
наружном подвале.
Мне было неловко. Сидел весь красный.
- Вы полагаете, что, если станете держать меня здесь, как пленницу, я
смогу полюбить вас? Я хочу, чтобы вы меня получше узнали.
- Но ведь пока я здесь, вы останетесь для меня всего лишь похитителем.
Это вы понимаете?
Я встал. Не хотел больше с ней оставаться.
- Постойте, - говорит и идет ко мне. - Я обещаю вам. Я понимаю. Честное
слово. Отпустите меня. Я никому ничего не скажу, и ничего не случится.
Тут она впервые взглянула на меня по-доброму. Ее глаза говорили,
доверься мне, поверь, - ну прямо как словами. Смотрит на меня снизу вверх,
глаза вроде улыбаются, сама волнуется, чуть не дрожит.
- Вы же можете. Мы могли бы стать друзьями. Я бы помогла вам. - И
смотрит снизу вверх, мне в глаза.
- Еще не поздно, - говорит.
Не могу передать, что я тогда чувствовал, просто больше не мог, должен
был уйти; она причиняла мне такую боль. Закрыл дверь и ушел. Даже "спокойной
ночи" не сказал.
Откуда такая боль и страх? Миранда вновь оказывается выше, сильнее благороднее Клегга. Даже захватив ее в плен, роли не поменялись. Она - свободнаи полна достоинства, он - раб своих страхов и представлений, ограничен своим узким кругозором. Видимо, Клегг осознает, что игры кончились и надо идти до конца, но в то же время видит, что его мечтам не суждено осуществиться. Ситуация стала безвыходной.
Никто не поймет, все подумают, я просто добивался, чего все добиваются.
Бывало, когда я смотрел на картинки в тех книгах, до ее появления в моем
доме, я и сам так думал, а бывало, и сам не знал, чего хочу. Только когда
она появилась, все стало по-другому, я уже не думал про те книги или как она
будет позировать для снимков, такие вещи стали казаться мне отвратительными,
я ведь знал, что они и ей отвратительны. В ней было что-то такое хорошее,
что я и сам становился, не мог не стать, таким же хорошим, видно было, она
ничего другого от меня и не ждет. Я хочу сказать, когда она в самом деле
появилась, была тут, рядом, все остальное казалось таким дурным, противным.
Она была другая, не такая, как те женщины, которых совсем не уважаешь и тебе
все равно, что бы ты ни делал. Ее нельзя было не уважать. И надо было вести
себя осторожно.
В ту ночь я почти не спал: меня просто поразило, как все вышло, что я
ей рассказал так много всего в первый же день, и как ей удалось выставить
меня дураком. Были минуты - мне хотелось сбежать вниз и отвезти ее назад в
Лондон, как она просила. А потом уехать за границу. Но представил ее лицо и
косичку, заплетенную неровно и как-то криво лежавшую на спине, и как она
стоит, как движется по комнате, ее огромные ясные глаза и понял - не смогу
ее отпустить.Зависимость, болезненная, тяжелая , ужасная. Одержимость мешает видеть мир настоящим.
После завтрака - на этот раз она съела немножко овсянки и выпила кофе -
мы совсем ни о чем не говорили. Когда я пришел, она уже встала и оделась, и
постель была застелена не так, как раньше, должно быть, в эту ночь она
все-таки спала. Ну, когда я уже уходил, она говорит:
- Мне хотелось бы поговорить с вами.
Я остановился.
- Сядьте, - говорит.
Я сел на стул у ступеней.
- Послушайте, это же безумие. Если вы действительно любите меня, если
вкладываете в слово "любить" его истинный смысл, вы просто не можете хотеть,
чтобы я оставалась здесь пленницей. Вы же видите, мне здесь плохо. Воздух...
ночью я не могу дышать, я просыпаюсь с головной болью. Я умру, если останусь
здесь надолго. К сожалению, Клегг способен только на эгоистичное обладание. В его мирке нет места другому человеку. Он не способен понять, почувствовать и увидеть иную личность. Там только Клегг и его вещи, его собственность, трофеи.
Она была в самом деле огорчена и встревожена.
Обещаю, это будет не очень долго.
Она встала, подошла к комоду, смотрит на меня пристально.
- Как вас зовут? - спрашивает.
Клегг, говорю.
- Нет, как ваше имя?
Фердинанд.
Она быстро взглянула на меня, глаза такие умные.
- Это неправда, - говорит.
А у меня в пиджаке, в кармане, лежал бумажник с инициалами, тисненными
золотом, я себе еще в Лондоне купил, показываю ей. Она же не знает, что "Ф"
означает Фредерик. А мне всегда нравилось имя Фердннанд, даже еще до того,
как увидел Миранду.
В нем слышится что-то благородное, заграничное. Дядюшка Дик меня иногда
называл "лорд Фердинанд Клегг". В шутку. Маркиз де Жук, такой титул мне
придумал.
Такое имя мне дали, говорю.
- Вас, видимо, называют Ферди, сокращенно, или Ферд?
Нет, всегда только Фердинанд.
- Послушайте, Фердинанд, я не знаю, что вы нашли во мне, почему
полюбили. Может быть, и я могла бы полюбить вас. Но не здесь же. Я... -
Казалось, она не знает, что сказать, это было совсем для нее необычно. - Я
люблю мягких, добрых людей. Но я никак не смогла бы полюбить вас в этом
подвале. Не только вас, никого другого. Никогда.
Я говорю, я ведь просто хочу узнать вас получше. Она присела на край
комода, внимательно следила, какое впечатление производят ее слова. В мою
душу закралось подозрение. Я понял - это проверка.
- Кто же похищает людей, чтобы узнать их получше?
Я очень хочу узнать вас получше. В Лондоне у меня не было бы такой
возможности. Я ведь не очень умный и всякое такое. Не вашего уровня. В гробу
вы видали таких, как я, там, в вашем Лондоне.
- Это несправедливо. Я ведь не сноб. Я сама снобов терпеть не могу.
Никогда не сужу по первому впечатлению.А с этим я бы поспорила. Снобизм в Миранде есть, но она стремится не дать этому качеству управлять своими мыслями и поступками.
Это я не про вас, говорю.
- Ненавижу снобизм, - говорит, прямо с яростью какой-то. У нее была
манера некоторые слова с силой выговаривать, с нажимом.
- У меня в Лондоне есть друзья из - ну, как это говорится - из рабочих,
то есть из семей рабочих. Мы просто не придаем этому значения.
Ну да, вроде Питера Кэйтсби, говорю. (Это тот парень со спортивной
машиной.)
- Питер? Да я его не видела уже целую вечность. Он просто богатый
балбес и мещанин к тому же.
А я прямо как сейчас вижу: шикарный спортивный автомобиль и она туда
садится. Не мог ей поверить.
- Наверное, про меня уже есть в газетах.
Не читал.
- Вас могут посадить надолго.
Стоит того, отвечаю, даже если пожизненно.
- Я обещаю, я клянусь вам, если вы меня отпустите, я никому не скажу. Я
придумаю что-нибудь, как-нибудь всем объясню. Устрою так, что мы будем часто
видеться, сколько вы захотите, в любое время, когда нет занятий, никто
ничего не будет знать, только вы и я.
Не могу, отвечаю. Не теперь. Чувствовал себя, вроде я - какой-то
жестокий деспот, так она умоляла.
- Если вы меня теперь отпустите, я смогу восхищаться вами. Думать, ведь
я была целиком в его власти, но он великодушен и повел себя как истинный
джентльмен.
Не могу, говорю. И не просите. Пожалуйста, не просите об этом.
- Я думаю, такого человека, как вы, интересно узнать поближе. - И сидит
очень прямо на краю комода, смотрит пристально.
Мне надо идти, говорю. И бросился прочь, так заторопился, что запнулся
о верхнюю ступеньку. Она спрыгнула с комода и стоит, смотрит вверх на меня,
лицо такое странное. Ситуация, в которой так много близкого к тому, о чем мечтал Клегг приводит его в ужас. Почему? Видимо и ему становится понятным, что все те усрененные и шаьлонные "высокие цели", которыми он оправдывал похищение на самом деле не имеют с истинным мотивом ничего общего.
- Ну, пожалуйста, - говорит. Мягко так, по-хорошему. Трудно было
устоять.
Знаете, на что это все было похоже, вроде охотишься за бабочкой, за
нужным экземпляром, а сачка у тебя нет, и приходится брать двумя пальцами,
указательным и средним (а у меня это всегда здорово получалось), подходишь
медленно-медленно сзади, и вот она у тебя в пальцах, и тут нужно зажать
торакс, перекрыть дыхание, и она забьется, забьется... Это не так просто,
как бывает, когда усыпляешь их в морилке с эфиром или еще чем. А с ней было
в сто раз трудней - ее-то я не собирался убивать, вовсе этого не хотел.
Она часто распространялась о том, как презирает классовые барьеры, но
меня так просто не проведешь. Людей выдает не то, что они говорят, а как
говорят. Посмотреть только, как она себя ведет, и сразу видно, как
воспитана, где выросла. Никакого жеманства, фу-ты ну-ты, как у других, в ней
не было, но все равно все вылезало наружу. Стоило только мне сделать что не
так или не так сказать, сразу саркастический тон, нетерпимость. Да
перестаньте вы думать о классовых барьерах, скажет. Как богач советует
бедняку перестать думать о деньгах.
Я на нее зла не держу, наверно, она говорила и делала то, что меня так
возмущало, чтобы доказать - она вовсе не такая уж рафинированная. Только
куда же денешься, от себя не уйдешь. Бывало, рассердится, вскинется и выдаст
мне по первое число в самом их лучшем стиле.
Между нами всегда стоял классовый барьер.
Дело не в классовом барьере а в противостоянии личности сильной, открытой, свободной, которой хватает сил чувствовать, мыслить, сохранять достоинство даже в плену. Даже в плену Миранда воспринимается как часть мира, связанная чувствами и мыслями с другими людьми, более того, благодаря образованности, впечатлениям и знаниям она находится в потоке времени, имеет связь спрошлым и настоящим. В итоге, ее личность даже в плену безгранична. Клегг же - замкнутый и ограниченный даже получив возможность открыть для себя весь мир, от мира прячется, замыкается в своей скорлупе. Его не изменить - дай в тысячу раз больше возможностей, он запрется не в доме а в замке, но не узнает ни капли больше о мире, не откроет новых впечатлений. Он может лишь потреблять и радоваться, что может себе позволить потребить это. И еще больше радоваться, если другие не могу себе этого позволить.
В то утро я поехал в Луис. Все-таки хотел взглянуть на газеты. Купил
все, что было в продаже. В каждой что-нибудь напечатали. В дешевых даже
большие были статьи, в двух - с фотографиями. Странно было читать эти
сообщения. Даже кое-что новое узнал.
"Исчезла студентка Миранда Грей, 20 лет, блондинка, волосы длинные. В
прошлом году удостоена повышенной стипендии в знаменитом Художественном
училище Слейда в Лондоне. В течение учебного семестра проживала по адресу
Хэмнет-Роуд, 29, Северо -Запад, 3, у своей тетки мисс С. Вэнбраф-Джонс.
Именно она и сообщила об исчезновении племянницы в полицию вчера поздно
вечером.
Во вторник после занятий Миранда позвонила по телефону и предупредила,
что идет в кино и вернется домой около восьми. Это - последнее, что о ней
известно".
Рядом - фотография, под ней большими буквами: ВЫ ВИДЕЛИ ЭТУ ДЕВУШКУ?
В другой газете сообщалось (смех, да и только):
"В последнее время жители Хэмпстеда испытывали все нарастающую тревогу
из-за так называемых "автоволков". Пирс Брафтон, соученик и близкий друг
Миранды Грей, с которым ваш корреспондент встретился в кафе, где молодые
люди часто бывали вместе, рассказал: "Во вторник Миранда была в прекрасном
настроении. Мы условились пойти с ней сегодня на выставку. Она знает, что
такое Лондон, и никогда не согласилась бы сесть в машину к незнакомому
человеку. Я очень обеспокоен случившимся".
Представитель Училища Слейда заявил: "Миранда - одна из самых
многообещающих студенток второго курса. Мы уверены, что с ней не случилось
ничего дурного, все это объяснится со временем. Художественные натуры
непредсказуемы, особенно в юности".
Тайна остается неразрешимой. Просим всех, кто видел Миранду вечером во
вторник, слышал или заметил что-либо подозрительное в р-не Хэмпстеда,
сообщить об этом в полицию".
В газете описывалась ее одежда и всякое такое и была помещена
фотография. Еще одна газета сообщала, что полиция собирается обыскать все
пруды в Хэмпстед-Хит. В другой говорилось, что Миранда и Пирс Брафтон были
неофициально помолвлены. Я подумал, это, наверное, тот битник, с которым я
ее видел в кафе. Еще в одной статье говорилось, что Миранда пользовалась в
училище популярностью как человек очень добрый, всегда готовый прийти на
помощь. И во всех - что она красивая. И фотографии. Была бы она уродина
какая-нибудь, хватило бы двух строчек на последней странице.Человек, который не хочет, чтобы о нем делали выводы не узнав, сам судит по внешнему виду - лицемер!
Поехал обратно, остановился на обочине и, сидя в фургоне, прочел все,
что говорилось в газетах. Чувство такое было... Что в моих руках - власть.
Даже не знаю, с чего вдруг. Ну, вроде все ее ищут, а я один знаю, в чем
дело. Поехал домой и по дороге решил окончательно - ничего ей не скажу.
Ну и конечно, когда я вернулся, первый ее вопрос был про газеты. Естьтам что-нибудь про нее или нет. Я сказал, мол, не смотрел и смотреть несобираюсь. Мол, газеты меня не интересуют, все, что в них пишут - сплошная
чепуха. Она не настаивала.
Я не давал ей газет. Не давал ей слушать радио или смотреть телевизор.
Как-то, до того еще, как она приехала ко мне, мне попалась книжка,
называется "Тайны гестапо", про пытки и всякое такое, что делалось во время
войны, и как тяжко было в тюрьме привыкнуть к тому, что нет никаких вестей с
воли. Это была одна из самых тяжких мук. Я хочу сказать, узникам же не
разрешали ничего знать, даже разговаривать друг с другом запрещали, так что
они были совершенно отрезаны от привычной жизни, от внешнего мира. И люди
были сломлены. Ну конечно, мне не хотелось, чтобы она была сломлена, у меня
не было такой цели, как у гестапо. Но я подумал, лучше, если она окажется
совсем отрезанной от внешнего мира, тогда будет больше думать обо мне. Так
что, хоть она много раз пыталась уговорить меня принести ей газеты или дать
послушать радио, я не соглашался. А в первые дни я не хотел, чтобы она
прочла, чем там полиция занимается, чтоб ее отыскать, и всякое такое. Она бы
только разволновалась. Так что, можно сказать, это была даже забота с моей
стороны.Он знал, что это самая тяжкая мука, и называет это заботой!
В тот вечер я приготовил ей ужин - разогрел свежезамороженного цыпленка
в белом соусе с зеленым горошком, она поела, и ей вроде понравилось. После я
спросил, можно, побуду у вас здесь немного?
- Как хотите, - говорит.
Сидит на кровати, одеяло сложила вроде диванной подушки, оперлась
спиной, ноги по-турецки поджала, прикрыла юбкой колени. Курит и
рассматривает репродукции в альбоме, который я ей купил. Потом говорит:
- Вы разбираетесь в живописи?
Не настолько, чтобы ее понимать.
- Я так и знала. Иначе вы не заточили бы в этом подвале ни в чем не
повинного человека.Несмотря на мою симпатию к Миранде, я порой с ней не согласна... к сожалению, умение разбираться в искусстве не делает человека автоматически хорошим. Гитлер учился на архитектора - он разбирался в искусстве ... и подобные примеры еще можно найти. Искусство углубляет личность, делает человека интереснее, многограннее, глубже. Но оно не может изменить целиком. Другое дело, именно в случае с Клеггом понимание искусства могло бы датьумение любить не обладая. Его личность, в которой были ростки доброты, правильное воспитание, образованность, искусство могли бы привести к иному состоянию.А так неумение коснуться объекта любви душой приводит к потребности физического порабощения.Асооциация с коллекционированием бабочек - великолепна и точна.
Не вижу никакой связи, говорю.
Она закрыла книгу и говорит:
- Расскажите мне о себе. Расскажите, что вы делаете в свободное время?
Я - энтомолог. Коллекционирую бабочек.
- Ну конечно же, - говорит. - Вспомнила, в газете об этом писали. А
теперь вы включили в свою коллекцию меня.
Я подумал, ей это кажется забавным, и ответил, что, мол, фигурально
выражаясь, можно и так сказать.
- Нет, не фигурально, - говорит, - а буквально. Держите меня в этой
комнатушке, словно на булавку накололи, приходите любоваться, как на редкий
экземпляр.
Ну что вы. Я совсем не так это воспринимаю.
- Знаете, я ведь буддистка. Я против тех, кто отнимает жизнь, даже у
насекомых.
Да? А цыпленка-то съели, говорю. Хорошо ей врезал.Сильно желание спустиь Мранду на свой уровень.
- Ну и презираю себя за это. Если бы я была сильнее и лучше, я стала бы
вегетарианкой,
Я говорю, если бы вы мне сказали, брось коллекционировать бабочек, все
бросил бы. Я сделаю все, о чем бы вы ни попросили.
- Только бы мне не вылететь отсюда? - говорит. Пожалуйста, не будем об
этом. Это ни к чему не приведет.
- Все равно я не смогла бы с уважением относиться к человеку, к мужчине
особенно, если бы он только и делал, что стремился своими поступками мне
угодить. Мне бы хотелось, чтобы он эти поступки совершал, только если сам
считает их правильными.
Все время пыталась меня уколоть. Вот, кажется, говорим о совсем
невинных вещах, и вдруг - как ножом в спину. Я промолчал.Миранде не нужен угодливый раб, но этолучшее, что может предложить Клегг.
Зря заводил будильник, проснулся гораздо раньше. Спустился вниз, дверь
подвала за собой запер. Все по плану. Постучал в ее дверь, крикнул, вставать
пора, подождал десять минут, засов отодвинул и вошел. Сумочку ее принес.
Содержимое, конечно, проверил. Ничего такого там не было, только пилочка для
ногтей и точилка с бритвенным лезвием, это все я вынул.
Горел свет, она стояла у кресла. Одетая. И опять смотрит во все глаза,
ни признака страха, прямо храбрый портняжка. Странно, она выглядела совсем
не так, как я ее представлял себе. Ну, правда, я ее вблизи толком не видал.
Говорю, надеюсь, вы хорошо спали.
- Где я, кто вы, зачем меня сюда привезли? - произносит, холодно так,
но без злости, без крика. Этого я сказать вам не могу.
Она говорит:
- Я требую, чтобы меня выпустили. Это чудовищно.
Стоим и смотрим друг на друга.
- Отойдите, - говорит, - вы мне мешаете. Я ухожу. - И идет прямо ко
мне, прямо к двери. Стою, не двигаюсь с места. На мгновение подумал, сейчас
бросится на меня, но она, видно, поняла, это будет глупо. Я твердо решил не
поддаваться, знал, ей со мной не сладить. Она остановилась прямо передо
мной, вплотную.
- С дороги, - говорит.
Вам пока нельзя уйти, говорю, пожалуйста, не заставляйте меня снова
применить силу.
Она так холодно, презрительно на меня посмотрела, отвернулась и
говорит:
- Не знаю, за кого вы меня принимаете. Если вы полагаете, что я - дочь
богатых родителей и они дадут за меня огромный выкуп, вы будете неприятно
поражены.
И вновь Миранда в привычном состоянии уверенности а Фредерик в привычном ему состоянии страха. Новые роли не меняют сути. В дальнейшем диалог строится таким образом, что Миранда ведет допрос, Клегг оправдывается, лжет и юлит. Выходит, она почти хозяйка положения, нем есть что-то рабское.
Я знаю, кто вы, говорю, дело не в деньгах.
И больше ничего сказать не могу, волнуюсь ужасно, это же она, она тут,
во плоти. Прямо дрожу весь. Хочу глядеть на нее, на ее лицо, волосы,
фигурку, такую тоненькую, нежную, и не могу - так она на меня смотрит. И
странная какая-то тишина.
Вдруг она говорит, и тон вроде обвиняющий:
- Вы думаете, я вас не узнала?
Чувствую, начинаю краснеть, и ничего с этим поделать не могу. Такое в
мои планы не входило, и мысли не было, что она меня может узнать.
А она, медленно так:
- Вы - делопроизводитель из Городского совета.
Не понял, о чем вы, отвечаю.
- Вы только отрастили усы, - говорит.
Не могу понять, как она меня узнала. Может, думаю, видела где-нибудь в
городе или из окон своего дома, я об этом и не подумал, в голове у меня все
перемешалось, а она говорит:
- Ваш портрет был в местной газете.
Терпеть не могу, когда меня выводят на чистую воду, сам не знаю почему,
и в таких случаях всегда пытаюсь оправдаться. То есть сочиняю какую-нибудь
байку, чтоб все объяснить. Говорю, я только выполняю приказ.
- Приказ, - говорит, - чей?
Не могу сказать.
Она глаз с меня не сводит и держится подальше. Думаю, все-таки боится,
что я на нее наброшусь.
- Чей приказ? - спрашивает снова.
А мне, как назло, ни одно имя в голову не приходит. И не знаю почему,
вдруг вспоминаю - из тех, кого она могла знать, - имя управляющего
отделением банка, где ее отец деньги держит. Я когда в банк заходил,
несколько раз видел, как ее отец с управляющим разговаривает.
Приказ Синглтона, говорю.
Ее прямо как громом поразило, а я быстро-быстро продолжаю, что, мол, не
должен был ей сообщать, он меня убьет, если узнает, и всякое такое.
- Мистера Синглтона? - переспрашивает, вроде не расслышала.
Он совсем не тот, за кого его принимают, говорю. Она вдруг опускается
на ручку кресла, вроде ноги подкосились, вроде это уже последняя капля.
- Вы хотите сказать, это мистер Синглтон приказал вам меня похитить?
Я кивнул.
- Но я дружу с его дочерью. Он - наш... Ох, просто безумие какое-то, -
говорит.
Разве вы не помните девушку с Пенхэрст-Роуд?
- Какую девушку с Пенхэрст-Роуд?
Ту, что исчезла три года назад.
Это я придумал. В то утро мозги у меня шевелились как надо,
по-быстрому. Так мне казалось.
- Может быть, я тогда уезжала в школу. А что с ней случилось?
Не знаю. Только это его рук дело.
- Что - его рук дело?
Не знаю. Не знаю, что с ней случилось. Но что бы это ни было, это его
рук дело. О ней больше никто никогда не слыхал.
Вдруг она говорит:
- У вас нет сигареты?
Ужасно все нескладно вышло. Я неловко вытащил из кармана пачку сигарет,
зажигалку, подошел, отдал ей. Может, надо было предложить ей огня, но в тот
момент это выглядело бы глупо.
Говорю ей, вы совсем ничего не ели.
Сигарету она держала очень аристократично, двумя пальцами, между
указательным и средним. Свитер вычистила. Очень было душно.
Никакого внимания на мои слова. Странно. Я понял, она догадалась, что
все вранье.
- Вы хотите сказать, что мистер Синглтон - сексуальный маньяк и
похищает девушек, а вы ему помогаете?
Говорю, а что мне остается делать? Знаете, я стащил из банка деньги,
должен сесть в тюрьму, если станет известно. Так что он меня как в петле
держит.
А она смотрит во все глаза. Глаза огромные, ясные, интерес в них так и
светится, вроде ей очень хочется выяснить все до конца. (Но не было в них
такого, знаете, нахального любопытства.)
- Вы ведь выиграли очень много денег, правда?
Тут я понял, что запутался. Опять почувствовал себя неловко, даже в жар
бросило.
- Почему же вы не выплатили те деньги? Сколько выиграли - семьдесят
тысяч? Неужели украли больше? А может, вам просто интересно ему помогать?
Я вам еще многого не могу сказать. Я целиком в его власти.
Она встала, руки в карманах юбки. Взглянула на себя в зеркало (конечно,
металлическое, никакого стекла) - на этот раз на себя посмотрела, для
разнообразия.
- Что он собирается со мной сделать?
Не знаю.
- А где он сам?
- Думаю, скоро приедет.
Помолчала немного. Потом вдруг выражение лица стало такое, вроде она о
чем-то плохом подумала. Поверила вроде, что, может, я правду сказал.
- Ну конечно, - говорит, - видимо, это его дом в Суффолке {Суффолк -
графство на юго-востоке Англии.}.
Ну да, говорю, полагая, что умно ответил.
- Нет у него дома в Суффолке, - говорит она, да так это презрительно.
Вы можете и не знать, отвечаю. Не очень убедительно.
Она бы еще говорила, только я почувствовал, надо это прекратить, я и не
подозревал, какая она сообразительная. Не как все нормальные люди.Сообразительность для Клегга не норма... И здесь он не готов взять ответственность на себя, выдумывает заказчика.
Я пришел спросить, что вы хотите на завтрак, есть каша, яйца и всякое
такое.
- Не хочу никакого завтрака, комната тесная, здесь ужасно. И что за
наркоз вы мне дали?
Я не знал, что вас от него будет тошнить. Честное слово.
- Мистер Синглтон должен был вас предупредить.
Ясно было, она не поверила этой истории. Издевалась.
Я заторопился, говорю, чай или кофе, и она сказала, кофе, только если
вы при мне первый выпьете. С этим я и ушел, вышел в наружный подвал. Прежде
чем закрыл дверь, она мне:
- Вы зажигалку забыли.
У меня другая есть (на самом деле - нет).
- Спасибо, - говорит. Странно, она вроде готова была улыбнуться.
Я приготовил растворимый кофе и принес ей. Она внимательно следила, как
я отпил из чашки, потом сама сделала несколько глотков. И все время задавала
всякие вопросы... Нет, все время я чувствовал, что она может задать мне
вопрос, неожиданно спросить что-нибудь и застать врасплох, поймать.
Например, долго ли ей придется тут быть, почему я с ней хорошо обращаюсь и
всякое такое. Я заготовил ответы, но знал, что они не очень-то убедительные,
с ней было не так-то просто изображать и придумывать, чтоб поверила. Наконец
говорю, сейчас пойду по магазинам, пусть подумает, что ей нужно. Сказал,
куплю все, что ей нужно.
- Все? - спрашивает.
В пределах разумного, говорю.
- Это вам мистер Синглтон так приказал? Нет, это будет все от меня
лично.
- Мне нужно только, чтобы меня выпустили отсюда, - говорит. И все.
Больше не мог вытянуть из нее ни словечка. Ужасно. Вдруг замолчала, не
желала говорить, так что мне пришлось оставить ее в покое.
И за обедом не желала разговаривать. Я приготовил все в наружном
подвале и принес ей в комнату. Только она почти ничего не съела. Опять
попыталась взять меня на пушку, и так это холодно со мной, прямо ледышка, ну
да я и ухом не повел.
В тот вечер, после ужина, правда, она и тут почти не притронулась к
еде, я пошел, сел у двери. Она курила, закрыв глаза, будто у нее от одного
моего вида глаза устали.
- Я все время думаю... Про мистера Синглтона вы, конечно, сочинили. Я
этому не верю. Во-первых, он просто не способен на такое, не тот человек. А
если бы и был способен, то вам не стал бы поручать. И все эти фантастические
приготовления... Нет, это не он.
Я молчал, глаз не мог поднять.
- Вам пришлось потрудиться, чтоб все это приготовить, вы о многом
позаботились. Все эти одежки в шкафу. Книги по искусству. Я подсчитала,
только одни книги обошлись вам в сорок три фунта. - Она словно говорила сама
с собой. - Я - ваша пленница, но вам хочется, чтобы пленнице было хорошо.
Так что здесь возможны два предположения: вы похитили меня ради выкупа,
может быть, вы - гангстер.
Да нет, я же говорил вам.
- Вы знаете, кто я. И должны знать, что мой отец не богач, ничего
похожего. Так что дело не в выкупе.
Жутко было слушать. Прямо сверхъестественно, как она все сообразила.
- Второе предположение - секс. Вы хотите со мной что-то сделать. - И
внимательно так на меня смотрит.
Ясно было - это вопрос. Он мне прямо всю душу вывернул.
Вовсе нет. Я к вам со всем уважением. Я не из таких. Сказал это очень
резко.
- Тогда вы сумасшедший. Хороший и добрый, но сумасшедший. - И
отвернулась. Потом: - Вы ведь не станете отрицать, что сочинили все про
мистера Синглтона?
Я хотел вам помягче все объяснить.
- Объяснить что? - спрашивает. - Насилие? Убийство?
Я этого не говорил, отвечаю. Как-то в разговорах с ней мне все время
надо было защищаться. Раньше, р мечтах, все было наоборот.Насколько она внутренне свободна, сильна и проницательна. Никакой паники, которая могла бы замутить разум
- Зачем я здесь? Вы - моя гостья.
- Ваша гостья?
Она поднялась с кресла, встала за спинкой, оперлась на нее, глаз с меня
не сводит. Синий свитер она сняла, стоит, темное шерстяное платьице, как
школьная форма, и белая блузка под ним, пуговка у горла расстегнута. Волосы
стянуты в косу. Лицо такое нежное. И храброе. И вот, сам не знаю отчего,
вдруг представил, как она сидит у меня на коленях, тихо-тихо, и я так
ласково провожу рукой по ее светлым шелковистым волосам, волосы рассыпались
свободно, потом уже я видел, как она их распускала.
И вдруг я сказал, я люблю вас. С ума схожу.
Она говорит, таким странным, очень серьезным тоном:
- Я вижу. - И отвернулась.
Я знаю, это старомодно - признаваться в любви, я вовсе не собирался
этого делать, во всяком случае не в этот момент. В мечтах всегда было так,
что вот наступает такой день, мы смотрим друг другу в глаза, целуемся и
ничего не говорим, только уж после всего. Один парень в армии, Нобби его
звали, он все про женщин знал, так вот он говорил, нельзя никогда им
говорить, что любишь. Даже если в самом деле любишь. Если уж надо сказать:
"Я тебя люблю", то шутливым тоном, он говорил, вот тогда они будут за тобой
бегать. Чтоб своего добиться, надо быть твердым. Глупо получилось. Я сто раз
говорил себе, что нельзя так, пусть это получится естественно, и у нее, и у
меня - у обоих. Но когда она уже была тут, у меня голова кругом пошла, я и
потом часто говорил не то, что хотел.Любовь-одержимость. Душа стремится к любви но представление о ней очень шаблонное, стандартное, мармеладное. Любовь воспинимается не как сложный путь друг к другу, а как некая установка, положенная каждому. Происхоит насильственное впихивание окружающего мира в чрезвычайно узкие рамки своих представлений о нем.
Конечно, я не все ей рассказал. Рассказал, как работал в Ратуше и
смотрел на нее в окно, мечтал о ней; как она себя вела, какая у нее походка
и как много она значила в моей жизни, и как выиграл деньги, и что знал, она
и не взглянет никогда в мою сторону, хоть еще сто раз выиграй, и какой я
одинокий. Когда я замолк, она сидела на кровати, разглядывала ковер на полу.
Мы молчали довольно долго. Слышно было только, как бурчит вентилятор в
наружном подвале.
Мне было неловко. Сидел весь красный.
- Вы полагаете, что, если станете держать меня здесь, как пленницу, я
смогу полюбить вас? Я хочу, чтобы вы меня получше узнали.
- Но ведь пока я здесь, вы останетесь для меня всего лишь похитителем.
Это вы понимаете?
Я встал. Не хотел больше с ней оставаться.
- Постойте, - говорит и идет ко мне. - Я обещаю вам. Я понимаю. Честное
слово. Отпустите меня. Я никому ничего не скажу, и ничего не случится.
Тут она впервые взглянула на меня по-доброму. Ее глаза говорили,
доверься мне, поверь, - ну прямо как словами. Смотрит на меня снизу вверх,
глаза вроде улыбаются, сама волнуется, чуть не дрожит.
- Вы же можете. Мы могли бы стать друзьями. Я бы помогла вам. - И
смотрит снизу вверх, мне в глаза.
- Еще не поздно, - говорит.
Не могу передать, что я тогда чувствовал, просто больше не мог, должен
был уйти; она причиняла мне такую боль. Закрыл дверь и ушел. Даже "спокойной
ночи" не сказал.
Откуда такая боль и страх? Миранда вновь оказывается выше, сильнее благороднее Клегга. Даже захватив ее в плен, роли не поменялись. Она - свободнаи полна достоинства, он - раб своих страхов и представлений, ограничен своим узким кругозором. Видимо, Клегг осознает, что игры кончились и надо идти до конца, но в то же время видит, что его мечтам не суждено осуществиться. Ситуация стала безвыходной.
Никто не поймет, все подумают, я просто добивался, чего все добиваются.
Бывало, когда я смотрел на картинки в тех книгах, до ее появления в моем
доме, я и сам так думал, а бывало, и сам не знал, чего хочу. Только когда
она появилась, все стало по-другому, я уже не думал про те книги или как она
будет позировать для снимков, такие вещи стали казаться мне отвратительными,
я ведь знал, что они и ей отвратительны. В ней было что-то такое хорошее,
что я и сам становился, не мог не стать, таким же хорошим, видно было, она
ничего другого от меня и не ждет. Я хочу сказать, когда она в самом деле
появилась, была тут, рядом, все остальное казалось таким дурным, противным.
Она была другая, не такая, как те женщины, которых совсем не уважаешь и тебе
все равно, что бы ты ни делал. Ее нельзя было не уважать. И надо было вести
себя осторожно.
В ту ночь я почти не спал: меня просто поразило, как все вышло, что я
ей рассказал так много всего в первый же день, и как ей удалось выставить
меня дураком. Были минуты - мне хотелось сбежать вниз и отвезти ее назад в
Лондон, как она просила. А потом уехать за границу. Но представил ее лицо и
косичку, заплетенную неровно и как-то криво лежавшую на спине, и как она
стоит, как движется по комнате, ее огромные ясные глаза и понял - не смогу
ее отпустить.Зависимость, болезненная, тяжелая , ужасная. Одержимость мешает видеть мир настоящим.
После завтрака - на этот раз она съела немножко овсянки и выпила кофе -
мы совсем ни о чем не говорили. Когда я пришел, она уже встала и оделась, и
постель была застелена не так, как раньше, должно быть, в эту ночь она
все-таки спала. Ну, когда я уже уходил, она говорит:
- Мне хотелось бы поговорить с вами.
Я остановился.
- Сядьте, - говорит.
Я сел на стул у ступеней.
- Послушайте, это же безумие. Если вы действительно любите меня, если
вкладываете в слово "любить" его истинный смысл, вы просто не можете хотеть,
чтобы я оставалась здесь пленницей. Вы же видите, мне здесь плохо. Воздух...
ночью я не могу дышать, я просыпаюсь с головной болью. Я умру, если останусь
здесь надолго. К сожалению, Клегг способен только на эгоистичное обладание. В его мирке нет места другому человеку. Он не способен понять, почувствовать и увидеть иную личность. Там только Клегг и его вещи, его собственность, трофеи.
Она была в самом деле огорчена и встревожена.
Обещаю, это будет не очень долго.
Она встала, подошла к комоду, смотрит на меня пристально.
- Как вас зовут? - спрашивает.
Клегг, говорю.
- Нет, как ваше имя?
Фердинанд.
Она быстро взглянула на меня, глаза такие умные.
- Это неправда, - говорит.
А у меня в пиджаке, в кармане, лежал бумажник с инициалами, тисненными
золотом, я себе еще в Лондоне купил, показываю ей. Она же не знает, что "Ф"
означает Фредерик. А мне всегда нравилось имя Фердннанд, даже еще до того,
как увидел Миранду.
В нем слышится что-то благородное, заграничное. Дядюшка Дик меня иногда
называл "лорд Фердинанд Клегг". В шутку. Маркиз де Жук, такой титул мне
придумал.
Такое имя мне дали, говорю.
- Вас, видимо, называют Ферди, сокращенно, или Ферд?
Нет, всегда только Фердинанд.
- Послушайте, Фердинанд, я не знаю, что вы нашли во мне, почему
полюбили. Может быть, и я могла бы полюбить вас. Но не здесь же. Я... -
Казалось, она не знает, что сказать, это было совсем для нее необычно. - Я
люблю мягких, добрых людей. Но я никак не смогла бы полюбить вас в этом
подвале. Не только вас, никого другого. Никогда.
Я говорю, я ведь просто хочу узнать вас получше. Она присела на край
комода, внимательно следила, какое впечатление производят ее слова. В мою
душу закралось подозрение. Я понял - это проверка.
- Кто же похищает людей, чтобы узнать их получше?
Я очень хочу узнать вас получше. В Лондоне у меня не было бы такой
возможности. Я ведь не очень умный и всякое такое. Не вашего уровня. В гробу
вы видали таких, как я, там, в вашем Лондоне.
- Это несправедливо. Я ведь не сноб. Я сама снобов терпеть не могу.
Никогда не сужу по первому впечатлению.А с этим я бы поспорила. Снобизм в Миранде есть, но она стремится не дать этому качеству управлять своими мыслями и поступками.
Это я не про вас, говорю.
- Ненавижу снобизм, - говорит, прямо с яростью какой-то. У нее была
манера некоторые слова с силой выговаривать, с нажимом.
- У меня в Лондоне есть друзья из - ну, как это говорится - из рабочих,
то есть из семей рабочих. Мы просто не придаем этому значения.
Ну да, вроде Питера Кэйтсби, говорю. (Это тот парень со спортивной
машиной.)
- Питер? Да я его не видела уже целую вечность. Он просто богатый
балбес и мещанин к тому же.
А я прямо как сейчас вижу: шикарный спортивный автомобиль и она туда
садится. Не мог ей поверить.
- Наверное, про меня уже есть в газетах.
Не читал.
- Вас могут посадить надолго.
Стоит того, отвечаю, даже если пожизненно.
- Я обещаю, я клянусь вам, если вы меня отпустите, я никому не скажу. Я
придумаю что-нибудь, как-нибудь всем объясню. Устрою так, что мы будем часто
видеться, сколько вы захотите, в любое время, когда нет занятий, никто
ничего не будет знать, только вы и я.
Не могу, отвечаю. Не теперь. Чувствовал себя, вроде я - какой-то
жестокий деспот, так она умоляла.
- Если вы меня теперь отпустите, я смогу восхищаться вами. Думать, ведь
я была целиком в его власти, но он великодушен и повел себя как истинный
джентльмен.
Не могу, говорю. И не просите. Пожалуйста, не просите об этом.
- Я думаю, такого человека, как вы, интересно узнать поближе. - И сидит
очень прямо на краю комода, смотрит пристально.
Мне надо идти, говорю. И бросился прочь, так заторопился, что запнулся
о верхнюю ступеньку. Она спрыгнула с комода и стоит, смотрит вверх на меня,
лицо такое странное. Ситуация, в которой так много близкого к тому, о чем мечтал Клегг приводит его в ужас. Почему? Видимо и ему становится понятным, что все те усрененные и шаьлонные "высокие цели", которыми он оправдывал похищение на самом деле не имеют с истинным мотивом ничего общего.
- Ну, пожалуйста, - говорит. Мягко так, по-хорошему. Трудно было
устоять.
Знаете, на что это все было похоже, вроде охотишься за бабочкой, за
нужным экземпляром, а сачка у тебя нет, и приходится брать двумя пальцами,
указательным и средним (а у меня это всегда здорово получалось), подходишь
медленно-медленно сзади, и вот она у тебя в пальцах, и тут нужно зажать
торакс, перекрыть дыхание, и она забьется, забьется... Это не так просто,
как бывает, когда усыпляешь их в морилке с эфиром или еще чем. А с ней было
в сто раз трудней - ее-то я не собирался убивать, вовсе этого не хотел.
Она часто распространялась о том, как презирает классовые барьеры, но
меня так просто не проведешь. Людей выдает не то, что они говорят, а как
говорят. Посмотреть только, как она себя ведет, и сразу видно, как
воспитана, где выросла. Никакого жеманства, фу-ты ну-ты, как у других, в ней
не было, но все равно все вылезало наружу. Стоило только мне сделать что не
так или не так сказать, сразу саркастический тон, нетерпимость. Да
перестаньте вы думать о классовых барьерах, скажет. Как богач советует
бедняку перестать думать о деньгах.
Я на нее зла не держу, наверно, она говорила и делала то, что меня так
возмущало, чтобы доказать - она вовсе не такая уж рафинированная. Только
куда же денешься, от себя не уйдешь. Бывало, рассердится, вскинется и выдаст
мне по первое число в самом их лучшем стиле.
Между нами всегда стоял классовый барьер.
Дело не в классовом барьере а в противостоянии личности сильной, открытой, свободной, которой хватает сил чувствовать, мыслить, сохранять достоинство даже в плену. Даже в плену Миранда воспринимается как часть мира, связанная чувствами и мыслями с другими людьми, более того, благодаря образованности, впечатлениям и знаниям она находится в потоке времени, имеет связь спрошлым и настоящим. В итоге, ее личность даже в плену безгранична. Клегг же - замкнутый и ограниченный даже получив возможность открыть для себя весь мир, от мира прячется, замыкается в своей скорлупе. Его не изменить - дай в тысячу раз больше возможностей, он запрется не в доме а в замке, но не узнает ни капли больше о мире, не откроет новых впечатлений. Он может лишь потреблять и радоваться, что может себе позволить потребить это. И еще больше радоваться, если другие не могу себе этого позволить.
В то утро я поехал в Луис. Все-таки хотел взглянуть на газеты. Купил
все, что было в продаже. В каждой что-нибудь напечатали. В дешевых даже
большие были статьи, в двух - с фотографиями. Странно было читать эти
сообщения. Даже кое-что новое узнал.
"Исчезла студентка Миранда Грей, 20 лет, блондинка, волосы длинные. В
прошлом году удостоена повышенной стипендии в знаменитом Художественном
училище Слейда в Лондоне. В течение учебного семестра проживала по адресу
Хэмнет-Роуд, 29, Северо -Запад, 3, у своей тетки мисс С. Вэнбраф-Джонс.
Именно она и сообщила об исчезновении племянницы в полицию вчера поздно
вечером.
Во вторник после занятий Миранда позвонила по телефону и предупредила,
что идет в кино и вернется домой около восьми. Это - последнее, что о ней
известно".
Рядом - фотография, под ней большими буквами: ВЫ ВИДЕЛИ ЭТУ ДЕВУШКУ?
В другой газете сообщалось (смех, да и только):
"В последнее время жители Хэмпстеда испытывали все нарастающую тревогу
из-за так называемых "автоволков". Пирс Брафтон, соученик и близкий друг
Миранды Грей, с которым ваш корреспондент встретился в кафе, где молодые
люди часто бывали вместе, рассказал: "Во вторник Миранда была в прекрасном
настроении. Мы условились пойти с ней сегодня на выставку. Она знает, что
такое Лондон, и никогда не согласилась бы сесть в машину к незнакомому
человеку. Я очень обеспокоен случившимся".
Представитель Училища Слейда заявил: "Миранда - одна из самых
многообещающих студенток второго курса. Мы уверены, что с ней не случилось
ничего дурного, все это объяснится со временем. Художественные натуры
непредсказуемы, особенно в юности".
Тайна остается неразрешимой. Просим всех, кто видел Миранду вечером во
вторник, слышал или заметил что-либо подозрительное в р-не Хэмпстеда,
сообщить об этом в полицию".
В газете описывалась ее одежда и всякое такое и была помещена
фотография. Еще одна газета сообщала, что полиция собирается обыскать все
пруды в Хэмпстед-Хит. В другой говорилось, что Миранда и Пирс Брафтон были
неофициально помолвлены. Я подумал, это, наверное, тот битник, с которым я
ее видел в кафе. Еще в одной статье говорилось, что Миранда пользовалась в
училище популярностью как человек очень добрый, всегда готовый прийти на
помощь. И во всех - что она красивая. И фотографии. Была бы она уродина
какая-нибудь, хватило бы двух строчек на последней странице.Человек, который не хочет, чтобы о нем делали выводы не узнав, сам судит по внешнему виду - лицемер!
Поехал обратно, остановился на обочине и, сидя в фургоне, прочел все,
что говорилось в газетах. Чувство такое было... Что в моих руках - власть.
Даже не знаю, с чего вдруг. Ну, вроде все ее ищут, а я один знаю, в чем
дело. Поехал домой и по дороге решил окончательно - ничего ей не скажу.
Ну и конечно, когда я вернулся, первый ее вопрос был про газеты. Естьтам что-нибудь про нее или нет. Я сказал, мол, не смотрел и смотреть несобираюсь. Мол, газеты меня не интересуют, все, что в них пишут - сплошная
чепуха. Она не настаивала.
Я не давал ей газет. Не давал ей слушать радио или смотреть телевизор.
Как-то, до того еще, как она приехала ко мне, мне попалась книжка,
называется "Тайны гестапо", про пытки и всякое такое, что делалось во время
войны, и как тяжко было в тюрьме привыкнуть к тому, что нет никаких вестей с
воли. Это была одна из самых тяжких мук. Я хочу сказать, узникам же не
разрешали ничего знать, даже разговаривать друг с другом запрещали, так что
они были совершенно отрезаны от привычной жизни, от внешнего мира. И люди
были сломлены. Ну конечно, мне не хотелось, чтобы она была сломлена, у меня
не было такой цели, как у гестапо. Но я подумал, лучше, если она окажется
совсем отрезанной от внешнего мира, тогда будет больше думать обо мне. Так
что, хоть она много раз пыталась уговорить меня принести ей газеты или дать
послушать радио, я не соглашался. А в первые дни я не хотел, чтобы она
прочла, чем там полиция занимается, чтоб ее отыскать, и всякое такое. Она бы
только разволновалась. Так что, можно сказать, это была даже забота с моей
стороны.Он знал, что это самая тяжкая мука, и называет это заботой!
В тот вечер я приготовил ей ужин - разогрел свежезамороженного цыпленка
в белом соусе с зеленым горошком, она поела, и ей вроде понравилось. После я
спросил, можно, побуду у вас здесь немного?
- Как хотите, - говорит.
Сидит на кровати, одеяло сложила вроде диванной подушки, оперлась
спиной, ноги по-турецки поджала, прикрыла юбкой колени. Курит и
рассматривает репродукции в альбоме, который я ей купил. Потом говорит:
- Вы разбираетесь в живописи?
Не настолько, чтобы ее понимать.
- Я так и знала. Иначе вы не заточили бы в этом подвале ни в чем не
повинного человека.Несмотря на мою симпатию к Миранде, я порой с ней не согласна... к сожалению, умение разбираться в искусстве не делает человека автоматически хорошим. Гитлер учился на архитектора - он разбирался в искусстве ... и подобные примеры еще можно найти. Искусство углубляет личность, делает человека интереснее, многограннее, глубже. Но оно не может изменить целиком. Другое дело, именно в случае с Клеггом понимание искусства могло бы датьумение любить не обладая. Его личность, в которой были ростки доброты, правильное воспитание, образованность, искусство могли бы привести к иному состоянию.А так неумение коснуться объекта любви душой приводит к потребности физического порабощения.Асооциация с коллекционированием бабочек - великолепна и точна.
Не вижу никакой связи, говорю.
Она закрыла книгу и говорит:
- Расскажите мне о себе. Расскажите, что вы делаете в свободное время?
Я - энтомолог. Коллекционирую бабочек.
- Ну конечно же, - говорит. - Вспомнила, в газете об этом писали. А
теперь вы включили в свою коллекцию меня.
Я подумал, ей это кажется забавным, и ответил, что, мол, фигурально
выражаясь, можно и так сказать.
- Нет, не фигурально, - говорит, - а буквально. Держите меня в этой
комнатушке, словно на булавку накололи, приходите любоваться, как на редкий
экземпляр.
Ну что вы. Я совсем не так это воспринимаю.
- Знаете, я ведь буддистка. Я против тех, кто отнимает жизнь, даже у
насекомых.
Да? А цыпленка-то съели, говорю. Хорошо ей врезал.Сильно желание спустиь Мранду на свой уровень.
- Ну и презираю себя за это. Если бы я была сильнее и лучше, я стала бы
вегетарианкой,
Я говорю, если бы вы мне сказали, брось коллекционировать бабочек, все
бросил бы. Я сделаю все, о чем бы вы ни попросили.
- Только бы мне не вылететь отсюда? - говорит. Пожалуйста, не будем об
этом. Это ни к чему не приведет.
- Все равно я не смогла бы с уважением относиться к человеку, к мужчине
особенно, если бы он только и делал, что стремился своими поступками мне
угодить. Мне бы хотелось, чтобы он эти поступки совершал, только если сам
считает их правильными.
Все время пыталась меня уколоть. Вот, кажется, говорим о совсем
невинных вещах, и вдруг - как ножом в спину. Я промолчал.Миранде не нужен угодливый раб, но этолучшее, что может предложить Клегг.