Бриоши, продолжение
Бриоши, продолжение (см. пред. пост)
Оба аргумента, которыми доказывают, что Мария-Антуанетта не могла сказать пресловутого “если у них нет хлеба, поели бы бриошей!” (то, что историю о принцессе, сказавшей в точности это самое, излагает уже в качестве общеизвестного анекдота Руссо в 1737 и 1760-х гг., и то, что Мария-Антуанетта и отдаленно не была ни настолько оторвана от жизни, чтобы сказать нечто подобное всерьез, вослед помянутой анекдотической принцессе или реальной принцессе Виктуар, дочери Людовика XV, ни настолько черства к голодающим, чтобы сказать это в издевку, как, вероятно, сказала нечто подобное Мария-Тереза, жена Людовика XIV) - ничего не стоят.
В доме Бурбонов и при дворе Бурбонов рассказывали о реплике насчет паштетной корки, сказанной Марией-Терезой (эта реплика стала знаменитым анекдотом Бурбонского дома, и ее в этом качестве вспоминал Людовик XVIII ) и потом повторенной принцессой Виктуар или ее сестрой принцессой Софи (и об этом при дворе и в свете тоже много говорили, как сообщает графиня де Буэнь); во Франции вообще уже к 1730-м - 1750-м гг. имела хождение излагаемая Руссо история о “великой принцессе”, сказавшей то же самое про бриоши. Мария-Антуанетта внимательно и сочувственно читала Руссо (это известно доподлинно), вошла в дом Бурбонов, была одним из главных центров всей жизни их двора - поэтому она, почти несомненно, знала всё сказанное, - а раз знала, то могла бы и повторить. Что касается ее возможных намерений при произнесении этих слов, то она, как известно из ее писем, действительно не была ни настолько невежественна, ни настолько черства, чтобы выдать такое искренне либо в издевку над действительными бедами народа. Но те, кто приводят этот аргумент, забывают про третью возможность: такую фразу отлично можно сказать в издевку над тем, что ты считаешь лживой демагогией относительно бед народа, вкладывая в нее тот смысл, что в действительности народ вовсе не так беден, как заявляется. Если кто-то в ответ на речения думцев о недопустимо низкой зарплате депутатов скажет: “Бедняги, если у них не хватает на хлеб, пусть лопают свою черную икру без него!” - то это вовсе не значит ни того, что говорящий так оторван от жизни, что не знает, насколько черная икра дороже хлеба, ни того, что он равнодушен к страданиям бедняков. Это значит лишь то, что он не считает беды гг. депутатов действительными.
Более того, подобные фразы могут быть сказаны и о действительных бедах - однако вовсе не в издевку над бедствующими, а в издевку над демагогами, паразитирующими на этих бедствиях в свою пользу. Примером такой издевки является распространенное советское присловье времен моего детства и юности: “А как же жили ленинградцы в блокаду, если у них хлеба не было? - А они масло прямо на колбасу намазывали!” Для переживших Блокаду это обоснованно могло звучать совершенно нелюдским надругательством над невероятными страданиями и бедствиями нескольких миллионов человек, но в действительности издевка тут была направлена вовсе не на блокадников, а на государственную официальную мифологию, отчаянно спекулировавшую былыми бедами людей в пользу вовсе не бедствующего действующего истэблишмента. Наконец, когда Наполеон - тогда еще далеко не император, а сташий офицер Республики - столкнулся после вандемьера 1795 г. на улице с голодной толпой, наступающей на него и его штаб с требованиями хлеба, причем какая-то толстуха больше всех кричала против начальства, - крикнул ей в ответ: “Эй, тетка, посмотри на меня, кто из нас толще?” - толпа захохотала и отстала от них; этим Наполеон совсем не хотел сказать, что беднякам в Париже так уж привольно живется.
Между тем если бедность и недоедание 1770-х Мария-Антуанетта вполне осознавала как действительную беду народа, и то же самое должно было относиться к ситуации 1788 года, то продовольственные волнения осени 1789 года и вся ситуация следующих лет должны были вызывать у нее совсем иное отношение. Парижские рыночные торговки, заявившиеся в Версаль в октябре частично в полуоборванном, частично в нарядном виде, но при оружии и пытавшиеся растерзать саму Марию-Антуанетту - та спаслась чудом, двое стражников ее были убиты, толпа расправилась с ее комнатой, - так во, эти самые торговки растрогали (в своей полуоборванной части) несовершеннолетнюю дочь Марии-Антуанетты, Марию-Терезию Младшую (та вспоминала, что многие женщины были полунагими, и что она никогда не видала такой нищеты), но едва ли могли растрогать саму Марию-Антуанетту, которую пытались убить; да и в отличие от своей малолетней дочери королева, надо полагать, отдавала себе отчет в том, что парижские торговки - не самая бедная часть горожан, и что бабы, волокущие с собой сабли и даже легкие пушки - не очень похожи на жертв голода; так что если даже часть из них является в лохмотьях (или часть примкнувших к ним женщин городского дна является в лохмотьях), то едва ли эта ситуация располагает к тому, чтобы оплакивать их бедствия. А уж в демагогических политиканах, играющих на реальных и вымышленных народных бедах к своей пользе или пользе своих сумасшедших утопий, в 1789-1792 гг. недостатка, мягко говоря, не было; и приписывать самим этим политиканам, вернее, некоторым из них, намерение искусственно создавать и раздувать беды народа, чтобы вернее натравить его на династию, тоже было достаточно легко (точно так же, как сами политиканы и народ легко приписывали аналогичные намерения душить народ искусственно вызванным голодом королеве, принцам и их сторонникам-аристократам).
Поэтому начиная с осени 1789 года королева вполне могла бы сказать ”Если у них нет хлеба, пусть едят бриоши!” именно в качестве враждебного выпада и издевки, но эти вражда и издевка относились бы не к реальным бедам народа и безвинным жертвам этих бед, а к попыткам использовать эти беды (в том числе в преувеличенном и перетолкованном облыжной пропагандой и облыжными толками виде) во враждебных ей - и самой её жизни - целях, кем бы эти попытки ни предпринимались - выходцами из народа, как в случае с октябрьским походом на Версаль, или политиканами и демагогами от революции.
И, однако, она этого, по-видимому, вовсе не говорила - но доказывается это иными аргументами, нежели традиционные.
Оба аргумента, которыми доказывают, что Мария-Антуанетта не могла сказать пресловутого “если у них нет хлеба, поели бы бриошей!” (то, что историю о принцессе, сказавшей в точности это самое, излагает уже в качестве общеизвестного анекдота Руссо в 1737 и 1760-х гг., и то, что Мария-Антуанетта и отдаленно не была ни настолько оторвана от жизни, чтобы сказать нечто подобное всерьез, вослед помянутой анекдотической принцессе или реальной принцессе Виктуар, дочери Людовика XV, ни настолько черства к голодающим, чтобы сказать это в издевку, как, вероятно, сказала нечто подобное Мария-Тереза, жена Людовика XIV) - ничего не стоят.
В доме Бурбонов и при дворе Бурбонов рассказывали о реплике насчет паштетной корки, сказанной Марией-Терезой (эта реплика стала знаменитым анекдотом Бурбонского дома, и ее в этом качестве вспоминал Людовик XVIII ) и потом повторенной принцессой Виктуар или ее сестрой принцессой Софи (и об этом при дворе и в свете тоже много говорили, как сообщает графиня де Буэнь); во Франции вообще уже к 1730-м - 1750-м гг. имела хождение излагаемая Руссо история о “великой принцессе”, сказавшей то же самое про бриоши. Мария-Антуанетта внимательно и сочувственно читала Руссо (это известно доподлинно), вошла в дом Бурбонов, была одним из главных центров всей жизни их двора - поэтому она, почти несомненно, знала всё сказанное, - а раз знала, то могла бы и повторить. Что касается ее возможных намерений при произнесении этих слов, то она, как известно из ее писем, действительно не была ни настолько невежественна, ни настолько черства, чтобы выдать такое искренне либо в издевку над действительными бедами народа. Но те, кто приводят этот аргумент, забывают про третью возможность: такую фразу отлично можно сказать в издевку над тем, что ты считаешь лживой демагогией относительно бед народа, вкладывая в нее тот смысл, что в действительности народ вовсе не так беден, как заявляется. Если кто-то в ответ на речения думцев о недопустимо низкой зарплате депутатов скажет: “Бедняги, если у них не хватает на хлеб, пусть лопают свою черную икру без него!” - то это вовсе не значит ни того, что говорящий так оторван от жизни, что не знает, насколько черная икра дороже хлеба, ни того, что он равнодушен к страданиям бедняков. Это значит лишь то, что он не считает беды гг. депутатов действительными.
Более того, подобные фразы могут быть сказаны и о действительных бедах - однако вовсе не в издевку над бедствующими, а в издевку над демагогами, паразитирующими на этих бедствиях в свою пользу. Примером такой издевки является распространенное советское присловье времен моего детства и юности: “А как же жили ленинградцы в блокаду, если у них хлеба не было? - А они масло прямо на колбасу намазывали!” Для переживших Блокаду это обоснованно могло звучать совершенно нелюдским надругательством над невероятными страданиями и бедствиями нескольких миллионов человек, но в действительности издевка тут была направлена вовсе не на блокадников, а на государственную официальную мифологию, отчаянно спекулировавшую былыми бедами людей в пользу вовсе не бедствующего действующего истэблишмента. Наконец, когда Наполеон - тогда еще далеко не император, а сташий офицер Республики - столкнулся после вандемьера 1795 г. на улице с голодной толпой, наступающей на него и его штаб с требованиями хлеба, причем какая-то толстуха больше всех кричала против начальства, - крикнул ей в ответ: “Эй, тетка, посмотри на меня, кто из нас толще?” - толпа захохотала и отстала от них; этим Наполеон совсем не хотел сказать, что беднякам в Париже так уж привольно живется.
Между тем если бедность и недоедание 1770-х Мария-Антуанетта вполне осознавала как действительную беду народа, и то же самое должно было относиться к ситуации 1788 года, то продовольственные волнения осени 1789 года и вся ситуация следующих лет должны были вызывать у нее совсем иное отношение. Парижские рыночные торговки, заявившиеся в Версаль в октябре частично в полуоборванном, частично в нарядном виде, но при оружии и пытавшиеся растерзать саму Марию-Антуанетту - та спаслась чудом, двое стражников ее были убиты, толпа расправилась с ее комнатой, - так во, эти самые торговки растрогали (в своей полуоборванной части) несовершеннолетнюю дочь Марии-Антуанетты, Марию-Терезию Младшую (та вспоминала, что многие женщины были полунагими, и что она никогда не видала такой нищеты), но едва ли могли растрогать саму Марию-Антуанетту, которую пытались убить; да и в отличие от своей малолетней дочери королева, надо полагать, отдавала себе отчет в том, что парижские торговки - не самая бедная часть горожан, и что бабы, волокущие с собой сабли и даже легкие пушки - не очень похожи на жертв голода; так что если даже часть из них является в лохмотьях (или часть примкнувших к ним женщин городского дна является в лохмотьях), то едва ли эта ситуация располагает к тому, чтобы оплакивать их бедствия. А уж в демагогических политиканах, играющих на реальных и вымышленных народных бедах к своей пользе или пользе своих сумасшедших утопий, в 1789-1792 гг. недостатка, мягко говоря, не было; и приписывать самим этим политиканам, вернее, некоторым из них, намерение искусственно создавать и раздувать беды народа, чтобы вернее натравить его на династию, тоже было достаточно легко (точно так же, как сами политиканы и народ легко приписывали аналогичные намерения душить народ искусственно вызванным голодом королеве, принцам и их сторонникам-аристократам).
Поэтому начиная с осени 1789 года королева вполне могла бы сказать ”Если у них нет хлеба, пусть едят бриоши!” именно в качестве враждебного выпада и издевки, но эти вражда и издевка относились бы не к реальным бедам народа и безвинным жертвам этих бед, а к попыткам использовать эти беды (в том числе в преувеличенном и перетолкованном облыжной пропагандой и облыжными толками виде) во враждебных ей - и самой её жизни - целях, кем бы эти попытки ни предпринимались - выходцами из народа, как в случае с октябрьским походом на Версаль, или политиканами и демагогами от революции.
И, однако, она этого, по-видимому, вовсе не говорила - но доказывается это иными аргументами, нежели традиционные.