Дедушка Крылов-1
До того, как дедушка Крылов стал дедушкой Крыловым, он был человеком поведения довольно яростного, а убеждений самых радикальных. Родом из самого бедного дворянства, российских магнатов он считал как целое мироедами, которые для-ради своих амбиций и роскошей обирают и держат в рабстве и скудости всю страну. Петербургская монархия в его глазах была достойна всякого презрения за то, что предает народ в руки магнатов и делает то же самое, что они - тешит свои амбиции и наслаждается своими роскошами ценой его скудости и рабства. Самое монархиню он, по-видимому, держал за чудовище безответственности и лицемерия по отношению к своему долгу и своему народу, и находил в ней чуть ли не концентрированное воплощение всех пороков уклада и строя империи. Историческая его концепция была четкой: он выделял в истории России три этапа - домонгольский вечевой, "патриархальную" безответственную деспотию постомонгольскую и, наконец, "регулярную" Петербургскую империю, которая к безответственности и невежеству своей предшественницы добавила всеобщую регламентацию, муштру и какую-то специфически черствую бесчеловечность, донимающуюся до всех. К 1790 году он был радикальным руссоистом (двадцати лет от роду).
Уклад жизни России (да и всех известных ему государств) он рисовал тогда следующим образом::
Здесь "высота гордых башен возвещает о надменности людей, мнимая красота зданий прельщает их детские чувства, стены - знак слабости и адской злобы - грозят сердцу; люди тьмами скользят в гробы, изрытые сладострастием; храмы, отягченные серебром и золотом, горят как в огне, а у их подножия стонет бедность; у их холодных ног (это у ног храмов-то!) честь и кротость тонут в собственных горючих слезах; роскошь, блестя золотом, ставит богатые столы своим гостям, но не вина она раздает им в своих бесценных хрусталях - в них пенится кровавый пот народов, ею разоренных".
(см. его "Уединение")
В таком-то умонастроении Крылов в 1793 году напечатал в октябрьской книжке собственного журнальчика - "Санкт-Петербургского Меркурия" (Крылов издавал его на пару со своим приятелем и частичным единомышленником Клушиным) необычайно злобную сатиру на Екатерину II. При этом он пользовался тем, что никто в России - от цензоров до самой императрицы - не осмелился бы признать, что имеется в виду тут именно она!
Название давало с самого начала нужный тон: "Умирающая кокетка".
Умирающая кокетка
(Присланы от неизвестной особы.)
Чудесницы природы
Нельзя изчесть проказ:
Мужской и женской роды
Сбрели с ума все назаказ.
Потухлая краса и пеплом уж покрыта
И только с горяча лишь в землю не зарыта,
Собравшись некогда взаправду умирать,
Увидела кусок надгробного фланеля,
Который был готов, тому уже неделя
Покойницу чтоб в гроб чинненько в нем прибрать.
"Я не хочу, (она сказала)
Чтоб черная меня одежда покрывала;
Она мне не к лицу!
Хочу я как к венцу
В перловой чтоб атлас меня вы нарядили,
И бледное лицо чтоб чепчиком прикрыли.
Да кстати и румян велите мне подать,
На что и мертвой мне хотеть мущин пужать?"
Когда уж мертвая понравиться желала,
Так какова в живых покойница бывала?
Однакож нам нельзя никак без женщин жить,
Мы видим слабость их: но должно ту сносить.
Без женщин весь наш век хоть без порока - слезен;
А с ними и порок нам кажется любезен.
Блаженство наших душ лишь только в них одних!
Оне для нас, а мы сотворены для них;
Оне в природе зло; но зло необходимо;
И зло сие для нас, красой небесной зримо.
Вера Проскурина размотала эту историю в НЛО за 2000 год. От потомства смысл этого портрета ускользнул; но едва ли он укрылся от самого оригинала, у которого и без того к "Санкт-Петербугскому Меркурию" был длинный счет. Меры, принятые Екатериной, рисуют ее куда полнее, чем стихотворение Крылова. Были они молниеносны.
Императрица осенью побеседовала сначала с Клушиным, а потом и с Крыловым и сделала им предложения, от которых они не смогли отказаться. Клушин по итогам этой беседы уяснил, что ему срочно, зато надолго надо бы отъехать посамообразовываться в чужих краях; императрица дала ему на 5 лет заграничного отпуска полторы тысячи рублей, он написал ей оду и исчез из виду. Крылову она, видимо, сделала такое же предложение. Булгарин через полвека писал об этом (в 1845 году) обтекаемо: "Великая приняла ласково молодого писателя, поощрила к дальнейшим занятиям литературой".
Молодой писатель отреагировал тоже очень характерным для себя образом. Занятия литературой он в ответ на "поощрение" вовсе прекратил, денег не взял, од не писал, с разрешения императрицы за границу не отправлялся, а оставил Петербург со всеми своими былыми занятиями и связями и уехал сам собой в провинцию, где и перебивался чем придется.
А октябрьский выпуск "Меркурия" в 1793 года стал последним. Тщетно подписчики ждали к Новому году выпусков ноябрьского и декабрьского: таковые все-таки пришли к ним, но только в марте-апреле следующего, 1794 года, и вместе с уведомлением о прекращении журнала вовсе: "“Год “Меркурия” кончился - и за отлучкою издателей продолжаться не будет. ... Мы слышали иногда критики и злые толки на наши писания, но никогда не были намерены против них защищаться. Если они справедливы - защищение не поможет, если ложны - то исчезнут сами собою. Слабо то сочинение, которое в самом себе не заключает своего оправдания” .
Екатерина все-таки довела подписной год "Меркурия" до конца, не допустив скандального и подающего лишний повод к пересудам досрочного прекращения журнала и невыполнения им своих обязательств перед подписчиками!
Уклад жизни России (да и всех известных ему государств) он рисовал тогда следующим образом::
Здесь "высота гордых башен возвещает о надменности людей, мнимая красота зданий прельщает их детские чувства, стены - знак слабости и адской злобы - грозят сердцу; люди тьмами скользят в гробы, изрытые сладострастием; храмы, отягченные серебром и золотом, горят как в огне, а у их подножия стонет бедность; у их холодных ног (это у ног храмов-то!) честь и кротость тонут в собственных горючих слезах; роскошь, блестя золотом, ставит богатые столы своим гостям, но не вина она раздает им в своих бесценных хрусталях - в них пенится кровавый пот народов, ею разоренных".
(см. его "Уединение")
В таком-то умонастроении Крылов в 1793 году напечатал в октябрьской книжке собственного журнальчика - "Санкт-Петербургского Меркурия" (Крылов издавал его на пару со своим приятелем и частичным единомышленником Клушиным) необычайно злобную сатиру на Екатерину II. При этом он пользовался тем, что никто в России - от цензоров до самой императрицы - не осмелился бы признать, что имеется в виду тут именно она!
Название давало с самого начала нужный тон: "Умирающая кокетка".
Умирающая кокетка
(Присланы от неизвестной особы.)
Чудесницы природы
Нельзя изчесть проказ:
Мужской и женской роды
Сбрели с ума все назаказ.
Потухлая краса и пеплом уж покрыта
И только с горяча лишь в землю не зарыта,
Собравшись некогда взаправду умирать,
Увидела кусок надгробного фланеля,
Который был готов, тому уже неделя
Покойницу чтоб в гроб чинненько в нем прибрать.
"Я не хочу, (она сказала)
Чтоб черная меня одежда покрывала;
Она мне не к лицу!
Хочу я как к венцу
В перловой чтоб атлас меня вы нарядили,
И бледное лицо чтоб чепчиком прикрыли.
Да кстати и румян велите мне подать,
На что и мертвой мне хотеть мущин пужать?"
Когда уж мертвая понравиться желала,
Так какова в живых покойница бывала?
Однакож нам нельзя никак без женщин жить,
Мы видим слабость их: но должно ту сносить.
Без женщин весь наш век хоть без порока - слезен;
А с ними и порок нам кажется любезен.
Блаженство наших душ лишь только в них одних!
Оне для нас, а мы сотворены для них;
Оне в природе зло; но зло необходимо;
И зло сие для нас, красой небесной зримо.
Вера Проскурина размотала эту историю в НЛО за 2000 год. От потомства смысл этого портрета ускользнул; но едва ли он укрылся от самого оригинала, у которого и без того к "Санкт-Петербугскому Меркурию" был длинный счет. Меры, принятые Екатериной, рисуют ее куда полнее, чем стихотворение Крылова. Были они молниеносны.
Императрица осенью побеседовала сначала с Клушиным, а потом и с Крыловым и сделала им предложения, от которых они не смогли отказаться. Клушин по итогам этой беседы уяснил, что ему срочно, зато надолго надо бы отъехать посамообразовываться в чужих краях; императрица дала ему на 5 лет заграничного отпуска полторы тысячи рублей, он написал ей оду и исчез из виду. Крылову она, видимо, сделала такое же предложение. Булгарин через полвека писал об этом (в 1845 году) обтекаемо: "Великая приняла ласково молодого писателя, поощрила к дальнейшим занятиям литературой".
Молодой писатель отреагировал тоже очень характерным для себя образом. Занятия литературой он в ответ на "поощрение" вовсе прекратил, денег не взял, од не писал, с разрешения императрицы за границу не отправлялся, а оставил Петербург со всеми своими былыми занятиями и связями и уехал сам собой в провинцию, где и перебивался чем придется.
А октябрьский выпуск "Меркурия" в 1793 года стал последним. Тщетно подписчики ждали к Новому году выпусков ноябрьского и декабрьского: таковые все-таки пришли к ним, но только в марте-апреле следующего, 1794 года, и вместе с уведомлением о прекращении журнала вовсе: "“Год “Меркурия” кончился - и за отлучкою издателей продолжаться не будет. ... Мы слышали иногда критики и злые толки на наши писания, но никогда не были намерены против них защищаться. Если они справедливы - защищение не поможет, если ложны - то исчезнут сами собою. Слабо то сочинение, которое в самом себе не заключает своего оправдания” .
Екатерина все-таки довела подписной год "Меркурия" до конца, не допустив скандального и подающего лишний повод к пересудам досрочного прекращения журнала и невыполнения им своих обязательств перед подписчиками!