(no subject)
Кто был штабс-капитан из "Травы Забвения", каков был "заговор маяка" в "Вертере" + Катаев в 1920 once more. Часть третья
Одесская ЧК у Катаева и в реальности. Отношение Катаева в "Вертере" к Советской власти
Одесская ЧК ярко выведена у Катаева дважды, с интервалом почти в 60 лет - в повестях «Отец» и «Уже написан Вертер». В «Отце» ЧК выведена как сила чужая, безжалостно-механическая, грозящая смертельной опасностью виновным перед Советской властью - и только им, - и всё. Пыток нет, с заключенными обращаются без унижений, морения голодом или помещения в нечеловеческие бытовые условия, напротив… Герой (перед Советской властью ни в чем не повинный) страшится, что ЧК уничтожит его по какому-то неверному подозрению (он сам не знает, какому), но ничего подобного не происходит: при первом же допросе его освобождают. Общее впечатление от ЧК - сила непреоборимо могущественная и смертоносная, которой убить ничего не стоит - но убивает она только за действительную вину перед Советской властью, а остальных не трогает, и одних от других отличает с добросовестным разбором. Герой боится ошибки с ее стороны, а не ее сути, и ошибки этой она не совершает (причем сцена допроса написана так, что видно: ошибочное обвинение невинного тут может случиться разве что в силу совсем уж несчастного для него стечения обстоятельств или совпадений).
В «Вертере» ЧК, наоборот, оставляет впечатление силы некоего нечеловеческого Зла, какой-то зороастрийской дэвовской материи, жаждущей лишь уничтожения и разрушения жизни как таковой, но впечатление это достигается Катаевым чисто литературным образом (этого крайне любопытного момента мы коснемся ниже), за счет применения некоторой призмы авторского взгляда, словно замаскированной в тексте , в полном отрыве от того, что же у него чекисты ДЕЛАЮТ. Если же посмотреть на Одесскую ЧК «Вертера», так сказать, объективно, со стороны, сообразно тому, какие действия она совершит у Катаева, то окажется, честно говоря, что Маркина и Ко только не в чекистские святые придется возводить. Они безжалостны и готовы уничтожить человека за самую малую вину против Советского закона (хоть за хранение каустической соды для частной продажи), - но только действительно виновных и только согласно самому же этому закону (который действительно грозил и карал смертью за ту же каустическую соду). И опять: заключенных не пытают, не бьют, не берут заложников, не пытаются манипулировать ими, угрожая их родным и близким, не морят заключенных голодом и нечеловеческими бытовыми условиями, берут действительно виновных. Почти все жертвы ЧК, описанные в «Вертере» - это вообще действительные члены двух заговоров, готовящих восстания против большевиков при подходе соответствующей внешней силы; простите, а что же с членами таких заговоров прикажете большевикам делать, и неужто их расстрел можно считать зверством или произволом? Чекистов-мародеров, посмевших украсть вещи приговоренных к расстрелу, самих расстреливают по приказу Предгубчека Маркина.
Единственный акт несправедливого произвола на весь «Вертер» совершает вовсе не Одесская ЧК, а свалившийся на нее особоуполномоченный из центра - Наум Бесстрашный, присланный специально, чтобы вычистить «врагов» из органов Одесской ЧК (то есть читай: Одесская ЧК произвела на верхи впечатление слишком потрафляющей врагам власти, слишком мягкотелой - и вот чистить ее и придавать ей импет прислали Наума Бесстрашного из центра!). Из четырех человек, назначенных им к расстрелу за незаконный выпуск контрреволюционера на волю, один на самом деле в этом невиновен, но совершил тяжелый должностной проступок, подающий изрядные поводы считать его виновным - это Надежда Лазарева. Просто Наум Бесстрашный рассудил, что коли она не задержала незаконно отпущенного Диму, а дала ему уйти и лишь побежала к нему самому, Науму Бесстрашному, доносить по этому поводу, то, наверное, она сама причастна к его выпуску на свободу, а теперь решила еще и заложить своих соучастников и за счет их выдачи притвориться невинной во всем этом деле да еще и зарекомендовать себя в глазах начальтва. Такое подозрение поступки Лазаревой и в самом деле возбуждают, вот только Наум Бесстрашный даже не стал проверять это подозрение, а сразу распорядился взять ее под арест и без всякого дальнейшего разбора и следствия расстрелять. Одесская ЧК таких скоропалительных приговоров как раз не выносит, у нее под следствием люди сидят долго.
Итак, Одесская ЧК в текстах Катаева образ действий имеет (если не брать в расчет, кому и чему она служит, за какое дело убивает, а сосредоточиться именно на том, какова ее манера работы) вполне «достойный». «Честный и чистый облик чекиста». Никаких традиционных для таких структур вообще и для большевиков в частности преступлений (казни без определенной, указанной в законе вины; казни родственников виновных вместе с виновными; произвольные или безосновательные казни без разбора дела; казни заложников; пытки; нечеловеческие условия содержания и т.д.) она не творит. Образ действия настолько «порядочный» - слишком порядочный по мерке большевиков! - что с Одесской ЧК даже послали разбираться особоуполномоченного из центра, который начал с того, что вывел в расход руководство Одесской ЧК (предгубчека и коменданта) за то, что они в кои-то веки незаконно пощадили виновного.
Такова Одесская ЧК 1920 года в текстах Катаева. А на деле? А на деле то же самое. Согласно современным подсчетам, Одесская ЧК в феврале - сентябре 1920 арестовала 10 225 человек, из них сама же ЧК по ходу следствия и итоговым приговорам освободила 4 644 человека - почти половину, - расстреляла же 1418, а в концлагерь отправила 1558 человек (см. Шкляев И.Н. Одесская Губчека как орган внесудебной репрессии // Записки исторического факультета Одес. гос. университета. - Вып. 5. - Одесса, 1997; перепечатано в: А-з-б-у-к-а [Серия Общества "Одесский мемориал". Вып. IX]. Т.1. Одесса, 2000. С. 244-254). По делу о «польском заговоре» из 194 человек, проходивших по этому делу или в связи с ним, 79 освободили. Из шестерых членов семьи Венгржановских расстреляли пятерых, даже за самые малые связи с «польским заговором» (и за то, что они вообще были посвящены в факт его наличия и не донесли), шестую, за которой ничего такого не выявили, не тронули вообще (хотя что мешало бы расстрелять и ее просто на основании того соображения, что если все остальные члены семьи знали, то уж наверное знала и она). Признание обвиняемого не считалось царицей доказательств (отчет о «польском заговоре» констатирует, что большинство приговоренных созналось, но именно большинство, а не все - признание не считалось необходимым элементом оформления дела и вынесения приговора, как тому и надлежит быть в «порядочном» правоприменении).
Все сказанное означает, что реальная Одесская ЧК 1920 года, не в пример множеству других ЧК (и Одесской же ЧК года 1919-го), отвечала картине, рисуемой Катаевым (которая может со стороны показаться необыкновенно радужной именно потому, что «красного террора» в ней нет). В 1920 в Одессе Реденс, Дейч и Ко были полны решимости безжалостно уничтожать все, что преступит советские законы, но не трогать всех остальных, хоть бы эти остальные являлись членами семьи уничтоженных (иное дело, что члена семьи могли арестовать по подозрению в том, что он был освелдомлен о деняниях своего родствнника, и такое подозрение могло привести его к гибели, хотя и не всегда, как показывает пример последней Венгржановской), или были, вероятно, настроены против Советской власти. Они убивали за поступки, а не за классовое происхождение и т.д., и не придерживались презумпции виновности, а вели свои преследования с большим разбором, выпустив почти половину их тех, кого арестовали.
Все эти соображения пригодятся нам в дальнейшем. Пока же обратим внимание на еще один момент - на то впечатление, которое производит Одесская ЧК на читатеоля «Вертера», то есть на то отношение к ЧК, которое предуматривает авторский катаевский замысел.
И вот тут ничего от изображенной выше картины не остается. ВОПРЕКИ реальному составу действий изображаемых им чекистов, Катаев в «Вертере» создает образ ЧК как некоей адской силы, от начала до конца «злой» и враждебной жизни, смертельной угрозы для жизни вообще, разумной человекоубийственнной раковой опухоли со вселенским замахом. _Чье_ это отношение? _Кто_ может смотреть на ЧК «Вертера» такими глазами и почему? Ведь ЧК Вертера ничего преступного или предосудительного с точки зрения ее методов не творит!
Сам Катаев удивительно ловко обошел этот вопрос, ограничившись тем, что развесил по «Вертеру» ярлыки, помечающие Одесскую ЧК некоей партийной некошерностью - троцкизмом (коннотации с Троцким все время отмечаются ддя Одесской ЧК) и левоэсерством (предгубчека Маркин - бывший левый эсер); при этом Троцкий в «Вертере» раза два демонстративно противопоставляется Ленину, - тот, мол, мирный, за мирное сосуществование, а Троцкий - исключительно за насилие и перманентную революцинную войну. Кромешно-чумное впечатление от ЧК в «Вертере» тем самым как будто вписывается в коммунистическую же мифологию: не удивляйся, мол, друг-читатель, тому, что ЧК в моем романе производит такое черно-чумное впечатление, это ж не просто чекисты, а троцкисты и прочие двурушники (не хватает только сказать: пробравшиеся в ЧК), а настоящий коммунизм - это Ленин, который Троцкому (и тем самым всему, помеченному знаком Троцкого, в частности, и всей чумной ЧК) у меня противопоставлен!
Но все это - лишь попытка отвести глаза цензору. Она рассыпается в прах в тот самый момент, как мы, не довольствуясь тем, что Одесская ЧК «Вертера» помечена в романе ярлычком «троцкиствования», спросим: «А что же именно такого делают эти самые троцкиствующие чекисты, в чем именно они, по своему злокозненному троцкиствованию, нарушают заповеди истинного ленинского коммунизма и преступают долг честного и чистого чекиста, грозно, но целомудренно стоящего на страже Революции?»
И сразу же выяснится: ни в чем не нарушают, ничем не преступают. Они именно что те самые честные чекисты с «чистыми руками» по Феликс Эдмундовичу. Делают они то и только то, к чему их обязывает самый что на есть кристальный большевизм и пресвятой тов. Ленин, причем с соблюдением (в методах!) не революционной, а самой обычной вековой справедливости: карают виновного за вину, невиновных не трогают, где один, а где другой - разбираются со вниманием.
Так, значит, получается, что в «Вертере» кромешно-чумное впечатление производило на нас на самом деле никакое не троцкистское извращение большевизма, а сам большевизм во всей своей кристальности? Так точно. ЧК в «Вертере» НА САМОМ ДЕЛЕ кромешно вовсе не тем, что проявляет какую-то зверскую жестокость или несправедливость в приемах. Как раз их-то ЧК не проявляет. ЧК в «Вертере» производит кромешное впечатление НА САМОМ ДЕЛЕ просто по своим задачам и сути (истребление людей, выступивших против Советской власти или нарушающих ее запреты по части торговли), по самому делу, которое она делает своими чистыми руками, соблюдающими, в общем, нормы стандартной полицейской справедливости, справедливого суда и расправы (справедливого - это если брать только то, карают ли именно за поступки, заранее определенные законами как вину, или еще как-нибудь). Получается, что Катаев хочет вызвать у нас в конечном счете то ощущение, что большевистская власть преступна уже по тому, ЧЕГО она добивается, ЧТО и с какой жестокостью навязывает жизни, уже потому, что она жестокий насильник-поработитель-оккупант, а не по каким-то специально преступным методам расправ.
С кем связано это вИдение ЧК и Советской власти в «Вертере» как чего-то кромешно-чумного? В «Вертере» есть только два героя, глазами которых мы видим события: это Дима и сам автор-Спящий (=Катаев). Но обсуждаемое восприятие принадлежит во всяком случае не Диме. Дима принял Советскую власть, перед ЧК он чувствует себя виноватым и слабым, именно под грузом этого сознания он признает свою вину на первом же допросе; он врвсе не воспринимает ЧК как некую единую кромешно-чумную силу, и доминанты в его восприятии своего ареста и грядущей казни - сожаление о том, что он ввязался когда-то в заговор на маяке, ощущение непоправимости того, что вот теперь в результате происходит, надежды на то, что, может быть, в ЧК толком о его реальной вине не знают, растерянность, шок и желание не потерять лица хоть теперь (на допросе и при расстреле). ЧК для него знак некоей грубой и справедливой силы, против которой он пошел сам (вопреки своим теперещним убеждениям), и этим заслужил и уготовил себе страшный конец от руки этой силы. Имено такое восприятие происходящего приводит, как говорилось, к тому, что он без сопротивления признает свою вину, подписывая себе смертный приговор: он считает, что ЧК имеет на это право. Он мечтал бы, чтобы его не казнили, но признает, что требовать пощады он не может, что он заслужил.
Создание кромешно-чумного образа ЧК (которая вообще не имеет права на существование, независимо от чистоты методов) осуществляется вовсе не через Диму, а в авторской речи, передающей вИдение Спящего/Катаева, - и завершается практически прямым уравниванием и объединением большевистского и нацистского террора (а также прочих массовых военно-политических избиений и замучиваний мирного населения в 20 веке) в заключительных пассажах «Вертера», которе также идут от лица Спящего (причем именно здесь Спящий твердо отождествляется с самим Катаевым).
Таким образом, непримиримо антибольшевистский взгляд на ЧК и Соввласть как на смертельных врагов жизни и людей, присутствующий на самом деле в «Вертере» - это взгляд именно и только самого Катаева/Спящего - причем как Катаева/Спящего 1920 года (куда Спящий проваливается и где он пребывает бОльшую часть «Вертера»), так и переделкинского Катаева/Спящего года 1979 (который просыпается в Переделкино и формулирует заключительные пассажи).
Это нам тоже потом пригодится.
2 be cont