из старого, не забытого... про...
Не поцеловать, губами не дотянуться.
* Станислав Львовский
Ахилл говорит Черепахе:
повремени, ну повремени, ну погоди, повернись ко мне,
поворотись, вернись, не ходи к воде,
не уходи и не уводи меня за собою, я не пойду,
остановись, посмотри - я падаю,
подойди, подай мне воды,
ляг со мной на песок, дай отдышаться, меня ведет,
у меня в груди не умещаются выдох-вдох,
пощади,
потому что я практически на пределе,
пощади,
дай мне день на роздых, день без одышки,
день говорить с утра о малостях, жаться к твоей подушке,
день отвезти тебя к стоматологу, прикупить одежки,
день ухватиться за руки, когда лифт качнется,
день не бояться, что плохо кончится то, что хорошо начнется.
День, - говорит Ахилл, - только день - и я снова смогу держаться,
только день, - говорит, - и мне снова будет легко бежаться,
будет как-то двигаться, как-то житься, как-то знаться, что ты все еще здесь,
в одной миллионной шага, в ста миллиардах лет непрерывного бега,
ты еще помнишь меня, - говорит Ахилл, - я вот он, вот, задыхаюсь тебе в спину?
Черепаха говорит Ахиллу:
слушай, ты чего это, что такое?
Все нормально, гуляем же и гуляем, что тебя вдруг пробило?
Посмотри, какая ракушка, посмотри - соляная кромка,
а давай дойдем до воды, скоро можно будет купаться, скажем, через неделю.
Слушай, посиди секунду, постереги мои туфли. Я хочу намочить ноги, думаю, уже нормально.
Ахилл говорит Черепахе:
это ад непройденных расстояний, ад полушага,
ад проходящего времени, следов от его ожога,
ад перемен души, - говорит Ахилл, - и я все время не успеваю,
не догоняю тебя и не забываю,
какой ты была полторы секунды назад,
какой ты была на предыдущем шаге,
на перешейке,
на прошлогоднем песке,
на снегу сошедшем, вот что сводит меня с ума, - говорит Ахилл, -
вот от чего я шалею,
я пробегаю пол-души, чтобы оказаться душой с тобою,
чтобы душа, в душу, душа в душу,
ты же переворачиваешь душу за этот шаг
и вот я уже дышу, как на ладан, а ты идешь дальше, даже не понимая, не понимая даже,
и это, я не в упрек, это, - говорит Ахилл, - я не имею в виду «не ходи дальше»,
это я просто не понимаю, как мне прожить дольше.
Это так надо, я знаю, я понимаю, это иначе не может быть,
но я хочу подманить тебя и подменяю себя тобою,
какой ты была полторы секунды назад,
но это же не обманывает никого, даже меня самого.
Это бывает, такая любовь,
когда не достать и не дотянуться сердцем, губами, воплями, пуповиной,
не вообразить себя половиной и тебя половиной,
но навсегда учесть,
что воздух будет стоять стеною между тобой и мною.
Я понимаю, - говорит Ахилл, - тут не может быть передышки
и никакой поблажки,
потому что это послано не для блажи
и не для двух голов на одной подушке,
но для того, чтобы душа терпела и задыхалась,
но не подыхала,
не отдыхала,
и поэтому бы не затихала,
и тогда, - говорит Ахилл, - понятно, что мне не положено отлежаться у тебя на плече,
отдышаться,
а положено хоть как-то держаться.
Я не догоню тебя, не догоню,
это, конечно, ясно, не догоню,
но наступит миг - и я вдруг пойму,
что дальше бежать нечестно,
потому что если еще хоть шаг - и я окажусь впереди тебя,
ибо все закончится, завершится,
и тогда еще только шаг - и ты останешься позади,
и это будет слишком страшно, чтобы решиться,
испытание кончится, все решится,
можно будет жаться друг к дружке, есть из одной тарелки,
в зоопарк ходить, и будет легко дышаться,
только все уже отмечется и отшелушится,
и душа вздохнет тяжело и прекратит шебуршиться.
Никогда, - говорит Ахилл, -
никогда, понимаешь,
ни дня покоя,
никогда, испытание,
это вот что такое:
это когда ты гонишься, а потом понимаешь,
что вот - протяни и схвати рукою,
только зачем оно тебе такое?
Все, что ты должен взять с этого пепелища - это себя,
ставшего только еще страшней и гораздо проще,
все, что ты получаешь в награду за эту спешку -
это не отпуск с детьми и не пальцем водить по ее ладошке,
но глубоко за пазухой черные головешки,
горькие, но дающие крепость твоей одежке.
Это я все понимаю, - говорит Ахилл, -
но пока что у меня подгибаются ноги,
сердце выкашливается из груди, пощади,
пощади, пощади,
потому что я практически на пределе,
пощади, дай мне день на роздых, день без одышки,
пощади, ну пожалуйста, сделай так,
чтобы я до тебя хоть пальцем бы дотянулся,
ну пожалуйста, просто дай мне знать,
что я с тобою не разминулся,
не загнулся пока, не сдался, не задохнулся!
Черепаха говорит Ахиллу:
да прекрати же, пусти, ты делаешь мне больно!
* Линор Горалик
* КНИГА ОДИНОЧЕСТВА
* Станислав Львовский
Ахилл говорит Черепахе:
повремени, ну повремени, ну погоди, повернись ко мне,
поворотись, вернись, не ходи к воде,
не уходи и не уводи меня за собою, я не пойду,
остановись, посмотри - я падаю,
подойди, подай мне воды,
ляг со мной на песок, дай отдышаться, меня ведет,
у меня в груди не умещаются выдох-вдох,
пощади,
потому что я практически на пределе,
пощади,
дай мне день на роздых, день без одышки,
день говорить с утра о малостях, жаться к твоей подушке,
день отвезти тебя к стоматологу, прикупить одежки,
день ухватиться за руки, когда лифт качнется,
день не бояться, что плохо кончится то, что хорошо начнется.
День, - говорит Ахилл, - только день - и я снова смогу держаться,
только день, - говорит, - и мне снова будет легко бежаться,
будет как-то двигаться, как-то житься, как-то знаться, что ты все еще здесь,
в одной миллионной шага, в ста миллиардах лет непрерывного бега,
ты еще помнишь меня, - говорит Ахилл, - я вот он, вот, задыхаюсь тебе в спину?
Черепаха говорит Ахиллу:
слушай, ты чего это, что такое?
Все нормально, гуляем же и гуляем, что тебя вдруг пробило?
Посмотри, какая ракушка, посмотри - соляная кромка,
а давай дойдем до воды, скоро можно будет купаться, скажем, через неделю.
Слушай, посиди секунду, постереги мои туфли. Я хочу намочить ноги, думаю, уже нормально.
Ахилл говорит Черепахе:
это ад непройденных расстояний, ад полушага,
ад проходящего времени, следов от его ожога,
ад перемен души, - говорит Ахилл, - и я все время не успеваю,
не догоняю тебя и не забываю,
какой ты была полторы секунды назад,
какой ты была на предыдущем шаге,
на перешейке,
на прошлогоднем песке,
на снегу сошедшем, вот что сводит меня с ума, - говорит Ахилл, -
вот от чего я шалею,
я пробегаю пол-души, чтобы оказаться душой с тобою,
чтобы душа, в душу, душа в душу,
ты же переворачиваешь душу за этот шаг
и вот я уже дышу, как на ладан, а ты идешь дальше, даже не понимая, не понимая даже,
и это, я не в упрек, это, - говорит Ахилл, - я не имею в виду «не ходи дальше»,
это я просто не понимаю, как мне прожить дольше.
Это так надо, я знаю, я понимаю, это иначе не может быть,
но я хочу подманить тебя и подменяю себя тобою,
какой ты была полторы секунды назад,
но это же не обманывает никого, даже меня самого.
Это бывает, такая любовь,
когда не достать и не дотянуться сердцем, губами, воплями, пуповиной,
не вообразить себя половиной и тебя половиной,
но навсегда учесть,
что воздух будет стоять стеною между тобой и мною.
Я понимаю, - говорит Ахилл, - тут не может быть передышки
и никакой поблажки,
потому что это послано не для блажи
и не для двух голов на одной подушке,
но для того, чтобы душа терпела и задыхалась,
но не подыхала,
не отдыхала,
и поэтому бы не затихала,
и тогда, - говорит Ахилл, - понятно, что мне не положено отлежаться у тебя на плече,
отдышаться,
а положено хоть как-то держаться.
Я не догоню тебя, не догоню,
это, конечно, ясно, не догоню,
но наступит миг - и я вдруг пойму,
что дальше бежать нечестно,
потому что если еще хоть шаг - и я окажусь впереди тебя,
ибо все закончится, завершится,
и тогда еще только шаг - и ты останешься позади,
и это будет слишком страшно, чтобы решиться,
испытание кончится, все решится,
можно будет жаться друг к дружке, есть из одной тарелки,
в зоопарк ходить, и будет легко дышаться,
только все уже отмечется и отшелушится,
и душа вздохнет тяжело и прекратит шебуршиться.
Никогда, - говорит Ахилл, -
никогда, понимаешь,
ни дня покоя,
никогда, испытание,
это вот что такое:
это когда ты гонишься, а потом понимаешь,
что вот - протяни и схвати рукою,
только зачем оно тебе такое?
Все, что ты должен взять с этого пепелища - это себя,
ставшего только еще страшней и гораздо проще,
все, что ты получаешь в награду за эту спешку -
это не отпуск с детьми и не пальцем водить по ее ладошке,
но глубоко за пазухой черные головешки,
горькие, но дающие крепость твоей одежке.
Это я все понимаю, - говорит Ахилл, -
но пока что у меня подгибаются ноги,
сердце выкашливается из груди, пощади,
пощади, пощади,
потому что я практически на пределе,
пощади, дай мне день на роздых, день без одышки,
пощади, ну пожалуйста, сделай так,
чтобы я до тебя хоть пальцем бы дотянулся,
ну пожалуйста, просто дай мне знать,
что я с тобою не разминулся,
не загнулся пока, не сдался, не задохнулся!
Черепаха говорит Ахиллу:
да прекрати же, пусти, ты делаешь мне больно!
* Линор Горалик
* КНИГА ОДИНОЧЕСТВА