О 91-ом: свидетельство очевидца. Глава вторая.
Вторник. С раннего утра, а возможно и с ночи льет и льет дождь. Первая мысль спросонья: как там под этим дождем?.. На домашнем экране по-прежнему балерины и музыканты… кого хоронят?!. Почтовые ящики, понятное дело, пусты, газеты обычно-то доставляются через пень-колоду, а уж тут… Ответы узнаешь из транзистора от «Эха Москвы», от «Свободы». Все возможные источники информации подключены, вода из кранов течет, газ горит и даже телефоны работают - ну что за переворот! С другом Володей сговариваемся встретиться после работы - и к «белому дому». «Наши туда ходили, сообщает он со своей Спасской. - Там митинг.» Стыдновато оттого, что народ там мокнет, а ты под крышей… в оправдание даешь себе скидку на возраст. Одно хорошо: метеоусловия не для десанта…
К моменту нашего с Володею рандеву возле Киевского метро в 18.15 дождя уже практически нет. Не видно и танков - ни на площади, ни у Бородинского моста. Знакомыми мне дворами идем к Калининскому, срезая путь. По ходу дела моя хозяйственная на сегодня задача - батон, возле дома в булочной продавался один черный хлеб. Выясняется, впрочем, что по пути и того нет. Чему, собственно, удивляться, когда по соседству целый день митингуют, не единым же словом жив человек… За мостом у гранитного парапета народ любуется «белым домом» из-за реки, он и впрямь отсюда красив на холме. Как вчера, долетают обрывки речей, но на сей раз, оказывается, не напрямую, а из приемников припаркованных рядом машин. Дверцы открыты. Можно видеть и слышать. Машин много: через мост не проехать. Но мы-то с Володей пеши, по боковой лестнице восходим на мост. Он не пуст, он - пустынен, перегорожен баррикадами с обоих концов. Москва никогда такой не бывает. Питер разве в пору белых ночей. От вчерашних танков и бэтээров - только рубчатый след на асфальте на осевой. А баррикады - посерьезнее, чем вчера, - троллейбусы, автобусы, грузовики поперек дороги. Юркий автопогрузчик деловито подтаскивает - с соседней стройки, должно быть, - бетонные плиты по штуке.
Володя тут еще не был. Уверенно веду его к боковой дуге-въезду…. Не тут-то было. Не в цепочке защитников дело - они пропускают, а в том, что на половине дуги достроили баррикаду. Она впрочем, хоть достроена, но одолима. На высоков, в человеческий рост, парапете выстроилась вереницей, чуть балансируя, живая ленточка желающих ее перейти, и не только, между прочим, мужчины. Возле само баррикады, как бы встречая, парень подает каждому руку, помогает перешагнуть торчащие прутья… Почесавки седые затылки, мы с Володей решаем идти в обход.
А мне приходит на память другой день московской жизни… истории ХХ века. Отчасти аналогия правомерна. На улицах толпы. И армия (тогда - из техники - военные грузовики). И конная милиция (взамен бэтээров). Слом заведенного распорядка. Наэлектризованность атмосферы Крушение мира - и рождение мира, так казалось и тогда, в день похорон Сталина без малого сорок годков назад, когда с тодашним моим другом Толей мы стремились прорваться - в обход, в обход! - к Колонному залу, где лежал Отец и учитель. Предприимчивые пацаны военной Москвы (я на Сретенке рос, а он на Солянке), мы знали, по крайней мере, в конце бульваров, любой проход, едва не каждую подворотню. Не уж нам томиться в бесконечном хвосте, что тянется, извиваясь, чуть не от Маяковской через весь центр. Задами, задами, проходными лестницами и дворами, пролазами, закоулками, миновав Столешников и достигнув Художественного проезда, тычемся, как слепые щенята, в запертые ворота, в солдатские кордоны, в неминуемые патрули. Явственно ощущаем тяжкое дыхание толпы на Пушкинской улице, на ближних подступах к цели, темная масса пританцовывающих на сыром холоду ног видна в подворотные щели - и отсекающие от нас это многоножие сапоги… последнего рубежа осилить не можем… Не просочились. Но самая попытка, возможно, спасла нас от знаменитой давки на Трубной. Земной бог, будь он проклят, и уйти не сумел без убийств…
Мы с Володей тоже совершаем обходной маневр с тыла. Народищу уйма. Но в отличие от митинга или, скажем, от транспорта в часы пик, люди не стиснуты, а свободны. Прохаживаются, прислушиваются, сбиваются кучками или сами по себе, лишь по краям, взявшись за руки, образуют заслон добровольцы. Ополченцы, защитники, как их назвать, - вдоль всего «белого дома» слева, и справа - у отдельно стоящего здания Приемной. У многих противогазные сумки, а то и просто марлевые повязки перекинуты через плечо, похоже, единственное их оружие. «Вам их выдали, противогазы?» - «нет, мы из дому принесли!..» - каков вопрос, таков ответ. Откуда-то тащат садовые скамьи, из мемориала Девятьсот пятого года, что по соседству - на Пресне не впервой баррикады! - чуть не голыми руками выворачивают булыжники, точно в знаменитой скульптуре «Булыжник - оружие пролетариата». Присев на корточки, какие-то парни сосредоточенно строчат списки; змейки записанных бодрой рысцой перебегают по площади к «белому дому». С балкона-трибуны тем временем политики держат речи. Как будто, это Бурбулис. Перекрывает его женский крик из цепи: «К нам вставайте, мужчины!»… Самодеятельность, любительство, хаос, непрофессиональность, экспромт!.. - это общее впечатление не исчезает и там, в конце дома, где уже за асфальтом, на вытоптанном газоне, зигзагами растянуты проволочки и проводки, и вроде бы распоряжаются молодцеватые офицеры. Хоть это не минное поле, спаси бог, а все же ловушка на случай пешей ночной атаки. Пока же защитники заботливы донельзя: «не зацепитесь, пожалуйста, осторожней ступайте!» - и это взамен привычного «куда прешь?» и там, куда волне могут наведаться чужие лазутчики… Впрочем, нас с Володей честно предупредили, что к главному входу все равно не пройти. Так и случилось: уперлись в высокую, в рост, баррикаду. Пришлось поворачивать. Но это, правду сказать, нас расстроило мало, мы снова окунулись в толпу и с не меньшей жадностью, чем по пути туда, стали вглядываться в лица встречных и поперечных. А какое занятие интересней?!.
Ради этого, помнится, при прощании с А.Д. Сахаровым прошагал вдоль всей очереди с головы до хвоста, от Фрунзенского метро по проспекту, по хамовническим переулкам, по Усачевке… Да и на митингах, на демонстрациях (кому интересно) веду себя так же. Вместо того, чтобы впаяться в колонну, встречаю ее где-нибудь на Садовой и, пропустив, спешу обогнать переулками, наискось срезаю дорогу, чтобы встретить еще раз, скажем, на Тверской, на ступенях Телеграфа. Все оттуда видно, все слышно, панорама ясна! Не спорю, находиться внутри шествия, этой массы, могучего потока, коллектива - «я знаю, что я этой силы частица» - стоять, например, притиснутым плечом к плечу под зарядами театрально пушистого снега, как на площади Маяковского в марте, когда армия провела репетицию нынешней премьеры в Москве, и не столько слушать записных ораторов с грузовика возле зала Чайковского - Заславский, Якунин, гаврила Попов, - сколько ощущать себя одною стотысячной… двухсоттысячной… молекулой демократического организма, - разумеется, в этом тоже свой кайф, и не малый, однако я все-таки верую в культ личности, да, да, в культ отдельной человеческой личности с ее собственным микромиром, и не по душе мне кричать хором даже с Гаврилой Поповым или отцом Глебом «по-зор!», «у-ра!», «если-мы-еди-ны-мы-непо-бедимы», даже «Ель-цин! Ель-цин!». Словом, ясно (в терминологии уходящих времен): интеллегентик с его грошовым мелкобуржуазным индивидуализмом… Потому и брожу вокруг да около, наблюдая возмутителей порядка и его блюстителей, если б кто проследил, вполне мог бы принять за сексота, только внешность и выручает, подозрительная во многих других отношениях, в этом все же, пожалуй, вне подозрений…
Лица собравшихся к «белому дому» отличались от тех, на прощании с Сахаровым, да и на прежних московских митингах тоже. По моим наблюдениям, к Андрею Дмитриевичу пришли, главным образом, зрелые люди, сорока-пятидесятилетние в большинстве. И обычный демократический демонстрант, как правило, немногим моложе, не говоря уже о распространенном среди ярых ельцинцев и поповцев (да наверно и собчакистов) истероидном типе климаретических активисток. Так вот, у «белого дома» большинством была молодежь. Я не первый это заметил, впечатление отражает действительность. И, должно быть, именно это придавало происходящему - даже в напряженные часы, в ожидании штурма - озорные черты, озорные и вдохновенные, народного гуляния, карнавала, даже французской революции с ее карманьолой (о гильотине не будем!). И это было прекрасно одним уж тем, что в невеселое наше время порождало надежду!..
Мы с Володей двинулись восвояси, как и накануне, к программе «Время». За мостом, за троллейбусно-автобусной баррикадой, где громоздкие машины как бы пригибались на своих спущенных колесах, активистка раздавала листовки; поменьше - листок Координационного совета «Демроссии»: Всем, всем, всем - призыв к забастовке, к сопротивлению; побольше - экстренный выпуск газеты христианских демократов «Путь» с указами Ельцина, последними новостями и молитвой о спасении России. «Слушайте радио на 1500 герц! Запомните: частота 1500 герц!» - не уставала повторять женщина, протягивая листовки.
Включивши ящик, уселись поужинать, не всухомятку, грешны, а под монотонные тосты «чтоб враги наши сдохли!». На душе было гнусно, невзирая на вдохновенные обнадеживающие лица, коих мы насмотрелись. Репортаж Сергея Медведева с баррикад, однако, незамеченным не остался. Совок субъект ушлый, ему дай намек!.. Дела не так плохи, раз пропустили такое. Этой мысли не вытеснила до конца даже выразительная, как полено, генеральская ряшка (вот контраст с лицами у «белого дома»!), известившая о комендантском часе. Но Володя заторопился. Ему на другой конец города на метро.
Где-то ближе к полуночи я, спасибо той женщине, включил средние волны, 1500 герц. Вещал Двадцатый этаж того дома, от которого мы недавно ушли. Репортаж с крыши, интервью из-под крыши, новости с первого этажа. «За задержку вы уж нас извините, дорогие радиослушатели, по всему зданию включен свет в ожидании штурма, и лифты не работают, приходится впотьмах добираться пешком…»
Живу давно. Всплыла ночь другая, другой, но не менее взволнованный голос: «говорит подпольная свободная радиостанция Праги, говорит подпольная свободная радиостанция Праги…». Тот голос звучал с перерывами, как в задышке, потому как станция, дабы ее не запеленговали, то и дело вынуждена была менять место, и всякий раз замолкала, как навсегда. Но даже и навсегда замолкнув, как видите, заговорила спустя двадцать три года на частоте 1500 герц…
Под этот голос я с устатку уснул… на сей раз под этот, а не под ваш, уважаемые господа адресаты.
Среда началась телефонным звонком среди ночи. Звонок тревожный, междугородний.