(no subject)
Случилось мне тут недавно посидеть с двумя детьми подруги вечерок.
Минут через пятнадцать старшая Таня (5 лет) стала, сверкая глазами, сначала чуть робко, а потом все громче и громче говорить: Какашки, пиписьки, какашки, пиписьки! Потом, разражаясь смехом, таким неестественным, каким только может смеяться пятилетний ребенок, она явно тестировала меня на границы, прочность и вообще реакцию. Что же последует? Сначала я не реагировала внешне, но внутри старалась почувствовать, что же происходит с ней в этот момент. В общем, пока я сканировала, Таня разошлась не на шутку. Она уже скакала по квартире, кричала громче и громче, неестественно смеялась, переделывала другие слова, используя какашки и пиписьки. У нее был какашвизор (телевизор), письписьдверь и другие подобные шедевры.
И я уловила, что, во-первых, ей очевидно запрещают говорить эти слова, и сейчас она радуется и удивляется одновременно тому, что я не запрещаю. Во-вторых, я увидела, что ей очень хотелось бы эту тему как-то из себя выплеснуть, потому что этой темы у нее внутри очень много, но в силу возраста, она не может на неё поговорить так адекватно, чтобы освободиться. И как только появилась возможность этому всему добру выйти, оно хлестануло наружу. В-третьих, у меня было ощущение, что вот прямо сейчас я могу ей помочь справиться с этим вопросом настолько, насколько знаю.
В общем, я предложила ей взять лист и нарисовать какашки. О, какое у нее было лицо! Это была такая радость, такое облегчение! И в то же время недоверие. Не шучу ли я! Эти слова же говорить нельзя, а тут еще и нарисовать!
Она взяла лист и чёрный (!) карандаш, потом, явно стесняясь, сомневаясь, что я серьезно, боясь, что я сейчас передумаю и запрещу ей это говорить и рисовать тоже, она нарисовала в уголке маленький квадратик.
Я спрашиваю: Всё? Больше не хочешь?
Она: Хочу!
Я: Так рисуй, сколько хочешь!
И она сначала несмело, но потом все увереннее, увереннее рисовала черные квадраты, с усилием их закрашивала (всё по-прежнему чёрным). Она раскраснелась, у нее зарозовели щеки, она сосредоточенно изрисовала весь лист. Периодически она спрашивала меня: всё? Вроде того, как: всё, больше нельзя какашки рисовать? А я ей говорила: ты себя спроси, у тебя там всё с какашками или ещё есть? И она говорила: ещё есть. И продолжала рисовать. Минут через пятнадцать (!) она шёпотом спросила, можно ли нарисовать понос. И когда услышала, что можно, видно было, что еще одна волна напряжения сошла с неё в тот момент. Когда шедевр был окончен, она тихая, розовощекая подошла ко мне, я ей рассказала, как мы кушаем еду, полезные вещества остаются в организме, а неполезные выходят с какашками, и мы их смываем в унитазе, поэтому этот лист, который она изрисовала какашками нам нужно выкинуть в мусор. И она с такой радостью пошла и выкинула его в ведро, порвав на мелкие куски.
Пришла она в комнату другая. Минут десять играла сама тихонько. Потом вдруг спрашивает: А можно нарисовать одну большую какашку? Я спокойно, как и прежде, говорю: да.
Она села, взяла лист, опять чёрный карандаш, нарисовала большой прямоугольник на весь лист, закрасила его, показала мне, порвала и выкинула в мусор.
Я все это время наблюдала, как что-то огромное, что-то очень мучившее её, отпустило, она притихла, спокойно немножко поиграла и попросилась спать. Я расстелила, попела ей песни и мантры и она уснула минут за 10. Когда пришла мама, удивлялась, что Таня смогла уснуть с незнакомым ей по сути человеком (она меня видела до этого один раз в группе людей мельком)
Вот так.