Этот пост для неравнодушных и жизнелюбивых.
Этот пост про хосписы и про больных онкологией детей и про людей, которые знают, что они делают нужное дело. Трудное и доброе. Переоценить такую помощь невозможно.
Здесь нет места цинизму и рвачеству, здесь нет места самопиару. Здесь все НАСТОЯЩЕЕ: и люди, и действия и ЖИЗНЬ.
Впервые я вижу тебя в первый день месяца марта, в больничном коридоре.
Это очень красивый коридор: стены в нем выкрашены светлой краской, на полу - желтый линолеум, на скамеечках - куча игрушек, а вдоль стены - аквариум с тропическими рыбками. Снаружи на двери - табличка. На табличке длинное слово: «Онкогематология». Это значит, что здесь лечат рак крови. Больница - детская, и это, по умолчанию, означает страшный и невероятный кошмар, громадный и холодный, как Северный Ледовитый океан.
Мы все - и родители, и доктора, и волонтеры - суетимся на берегу этого океана.
У меня мало времени, я пришла на полчаса, у меня встреча на другом конце стылого ледяного города, мне надо бежать, но ты подходишь ко мне, и я замираю. У тебя фантастические глаза. Строгие и серьезные. Потом я узнаю, как ты можешь смеяться одними глазами, но это будет потом…
На тебе спортивные штаны и толстая фланелевая рубашка, а на лице - маска. Смешная детская маска с рисунками. Я и не вижу-то ничего, кроме твоих глаз. В руках ты мнешь розовый пластилин, и это можно счесть поводом для знакомства.
- Как тебя зовут? - спрашиваю я. - И что ты лепишь?
У тебя очень красивая мама. Измотанная, как большинство здешних мамочек, но очень красивая. И не очень уж молодая. Постарше большинства юных девочек, годных мне в дочки. Потом я узнаю, что ей за сорок, и ты - поздний ребенок.
Мама пытается быть вежливой:
- Скажи тете, как тебя зовут!
- Кошка, - говоришь ты.
- Что?
Маска приглушает звуки, и я не понимаю.
- Кошка. Я леплю кошку.
Вот оно что…
- А это у нее лапа? - спрашиваю я.
Ты поднимаешь глаза и смотришь на меня с жалостью:
- Это спина.
Ну да. Понятно. Человек, неспособный отличить спину от лапы, ничего, кроме жалости, не заслуживает.
- Митя, - сообщаешь ты, - Митя Панин. Три года.
Митя Панин, три года.
Так обычно пишут на двери стерильных боксов.
Имя, фамилия, возраст.
Я натыкаюсь на взгляд твоей мамы и пытаюсь не отвести глаза.
Оказывается, я знаю тебя, Митя Панин. Мы говорили про тебя с доктором, спокойным серьезным доктором, пару дней тому назад. Доктор тогда не был ни спокоен, ни серьезен, он то снимал, то надевал очки, и без нужды шелестел по столу какими-то бумагами. Видно было, что на душе у доктора муторно, и больше всего ему хочется закрыть за собой белую дверь отделения детской онкогематологии и уехать куда-нибудь в отпуск, в лес или на море. Говорили мы, собственно, не о тебе, а о том, что доктор устал, и все его коллеги устали, и что это больница, а не хоспис, а иногда нужен именно хоспис, то есть место для тех, кого медицина не умеет вылечить. Для тех, кого надо проводить достойно, а провожать-то доктор как раз и не умеет, его учили лечить, а не провожать, а это совсем особая наука… А словосочетание «детский хоспис» до сих пор вызывает такую панику, как будто паникой и правда можно остановить смерть, и самое главное - запретить «дома смерти» для детей, а уж старуха с косой сама сбежит, напугавшись запрета...
Продолжение можно прочесть по ссылке: http://magazines.russ.ru/znamia/2014/4/13k.html
Здесь нет места цинизму и рвачеству, здесь нет места самопиару. Здесь все НАСТОЯЩЕЕ: и люди, и действия и ЖИЗНЬ.
Впервые я вижу тебя в первый день месяца марта, в больничном коридоре.
Это очень красивый коридор: стены в нем выкрашены светлой краской, на полу - желтый линолеум, на скамеечках - куча игрушек, а вдоль стены - аквариум с тропическими рыбками. Снаружи на двери - табличка. На табличке длинное слово: «Онкогематология». Это значит, что здесь лечат рак крови. Больница - детская, и это, по умолчанию, означает страшный и невероятный кошмар, громадный и холодный, как Северный Ледовитый океан.
Мы все - и родители, и доктора, и волонтеры - суетимся на берегу этого океана.
У меня мало времени, я пришла на полчаса, у меня встреча на другом конце стылого ледяного города, мне надо бежать, но ты подходишь ко мне, и я замираю. У тебя фантастические глаза. Строгие и серьезные. Потом я узнаю, как ты можешь смеяться одними глазами, но это будет потом…
На тебе спортивные штаны и толстая фланелевая рубашка, а на лице - маска. Смешная детская маска с рисунками. Я и не вижу-то ничего, кроме твоих глаз. В руках ты мнешь розовый пластилин, и это можно счесть поводом для знакомства.
- Как тебя зовут? - спрашиваю я. - И что ты лепишь?
У тебя очень красивая мама. Измотанная, как большинство здешних мамочек, но очень красивая. И не очень уж молодая. Постарше большинства юных девочек, годных мне в дочки. Потом я узнаю, что ей за сорок, и ты - поздний ребенок.
Мама пытается быть вежливой:
- Скажи тете, как тебя зовут!
- Кошка, - говоришь ты.
- Что?
Маска приглушает звуки, и я не понимаю.
- Кошка. Я леплю кошку.
Вот оно что…
- А это у нее лапа? - спрашиваю я.
Ты поднимаешь глаза и смотришь на меня с жалостью:
- Это спина.
Ну да. Понятно. Человек, неспособный отличить спину от лапы, ничего, кроме жалости, не заслуживает.
- Митя, - сообщаешь ты, - Митя Панин. Три года.
Митя Панин, три года.
Так обычно пишут на двери стерильных боксов.
Имя, фамилия, возраст.
Я натыкаюсь на взгляд твоей мамы и пытаюсь не отвести глаза.
Оказывается, я знаю тебя, Митя Панин. Мы говорили про тебя с доктором, спокойным серьезным доктором, пару дней тому назад. Доктор тогда не был ни спокоен, ни серьезен, он то снимал, то надевал очки, и без нужды шелестел по столу какими-то бумагами. Видно было, что на душе у доктора муторно, и больше всего ему хочется закрыть за собой белую дверь отделения детской онкогематологии и уехать куда-нибудь в отпуск, в лес или на море. Говорили мы, собственно, не о тебе, а о том, что доктор устал, и все его коллеги устали, и что это больница, а не хоспис, а иногда нужен именно хоспис, то есть место для тех, кого медицина не умеет вылечить. Для тех, кого надо проводить достойно, а провожать-то доктор как раз и не умеет, его учили лечить, а не провожать, а это совсем особая наука… А словосочетание «детский хоспис» до сих пор вызывает такую панику, как будто паникой и правда можно остановить смерть, и самое главное - запретить «дома смерти» для детей, а уж старуха с косой сама сбежит, напугавшись запрета...
Продолжение можно прочесть по ссылке: http://magazines.russ.ru/znamia/2014/4/13k.html